Текст книги "В шкуре зверя (СИ)"

Автор книги: Татьяна Матуш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

В шкуре зверя
Татьяна Матуш

 ПРОЛОГ

   В 476 году н.э. пала Римская империя. Командующий императорской армией германец Одоакр сверг с престола Ромула-Августула, а знаки императорской власти отослал в Константинополь. Солдаты Великой Империи разбрелись по дорогам мира...

* * *

   Холодный бездымный факел зеленоватым, мертвенным светом заливал пещеру. Он был воткнут в железную скобу у входа, и, стало быть, освещать мог только дверь да три грубо вытесанные ступени, ведущие вниз. Однако нет. Свет заливал всю пещеру: кое-как выровненный пол, стены, сужающиеся к выходу, низкий свод, старый, вытертый до дыр, сложенный вдвое ковер у стены, вбитые в стены железные кольца, цепи чуть не в руку толщиной...

   Толстый железный обруч охватывал худую ногу пленника, одетого в жалкое подобие куртки и штанов. Худоба его была, вероятно, следствием заточения в темнице, но его сложение без слов говорило, что и в лучшие свои времена пленник не был большим румяным детиной – кровь со сливками. Должно, таким он и появился на свет: маленьким, хрупким, тонкокостным. Однако, кроме внешности ничто не наводило на мысль о слабости, ничто не внушало желания пожалеть. Пленник сидел на своей убогой подстилке очень прямо, поджав ноги, как это принято на востоке. Его узкие темные глаза не мигая смотрели в одну точку, а лицо, при этом мертвом свете казавшееся серым, но, вообще-то желтоватого оттенка, в своей неподвижности напоминало маску. Все мускулы пленника были расслаблены, казалось, тело его вот-вот утратит жесткость и растечется по полу водой, скинув ненавистные цепи. Но вот что-то неуловимо изменилось. Худая грудь слегка шевельнулась, и, тотчас, узкие плечи узника, шея, неподвижные руки, спина, поджатые ноги словно бы начали наливаться силой, на глазах обретая крепость железа и гибкость виноградной лозы. Несколько мгновений на продавленном ковре сидело неведомое божество налитое немыслимой мощью... Но вновь шевельнулась драная хламида и сила начала неудержимо вытекать из тела, оставляя лишь пустую оболочку. Вдох – выдох. Великое божество – беспомощный пленник. И только бесстрастная маска, которую боги дали ему вместо лица, ничуть не менялась. Нечеловеческое могущество – слабость младенца, вдох – выдох...

   Внезапно узник странным слитным движением не поднялся на ноги, а, словно взмыл вверх, как неудержимая волна во время прилива. Голова чуть наклонилась вперед, длинные, гибкие руки медленно поплыли вверх, словно выпуская невидимую птицу, голова поднялась за ними... Прикованная нога дрогнула, цепь зазвенела, но это не разрушило сосредоточенности пленника и гармонии его странного танца. Руки так же медленно и плавно поплыли вниз, словно некая таинственная сила внезапно наполнила их свинцовой тяжестью, словно узнику не терпелось уронить их, сбросить непосильную ношу, но он боролся с собой, боролся с собственной телесной слабостью, и, хоть не побеждал, медленно уступая неведомой силе, но и не сдавался. Чуть согнув ноги в коленях он медленно и осторожно опустил наземь незримую тяжесть.

   Так начался его удивительный танец – танец человека, прикованного к стене. Тело его то воспаряло ввысь, то растекалось по земле, то наливалось тяжестью, то обретало легкость пушинки в воздушном потоке, то гнулась, как тонкая бечева, то обретало твердость сухого древесного корня, то взрывалось неистовым каскадом движений, то замирало, и словно прислушивалось к чему – то далекому. Или говорило с кем то. Или просто дышало...

   Странный факел горел ровно и даже не думал гаснуть. Узник привык к этому, как и ко многому другому. Впрочем, "привык" не то слово. "Привык" – значит смирился, отказался от надежды, веры, борьбы. Человек, прикованный к стене, ни с чем не смирился и ни от чего не отказался. Он просто ждал. Ждал терпеливо, спокойно, не обнаруживая ни малейших признаков гнева или нетерпения, ждал малейшего шанса чтобы ни медля ни секунды ухватиться за него и действовать.

   Он не был магом, вопреки убеждению многих, считавших его искусство даром светлых Богов, или порождением злобного Сетха, смотря, с какой его гранью им пришлось столкнуться. Он не ведал будущего, ибо не был и прорицателем. Он просто ждал, как ждет до времени скрытый в ножнах клинок. Над его подземельем поднималась громада Черной Башни. Когда пленник думал о ней, он мог ясно представить себе внутреннее расположение комнат, каждый переход, каждую лестницу от угрюмых подземелий до открытой всем ветрам площадки на самой вершине Башни. Долгое время он был здесь гостем. До того, как его радушный хозяин решил, что гость его слишком опасен.

   Тело повторяло годами отточенные движения, а мысли пленника бродили далеко. В тех давних счастливых временах, когда они трое: он, его ученик Делви и мудрый старец из княжества Тай-Цзон сломили силу мага-египтянина и вошли в Черную Башню как победители. Чтобы сделать это он, теперешний пленник, использовал своего ученика, который волей судьбы был в дальнем родстве с прежним хозяином Башни. Память крови и глубокое внутреннее чутье Делви помогло миновать магические ловушки и одолеть чародея. Но ничто не дается даром. Справедливые Боги за все начисляют свою плату, которую и взимают в должный срок с беспристрастием истинных владык. И настал день, когда Учитель Дзень-Сю собрал их в круглом зале, где пол был выложен мозаикой с изображением Сетха. Магическим, исполненным особой силы, как утверждал Делви. Но Учитель бестрепетно наступил ногами, обутыми в мягкие туфли, на оскаленную пасть Великого Змея. Сила Сетха была побеждена и укрощена. Совсем она, конечно, не пропала, но никто ее здесь больше не боялся. Они сели на пол: мудрый старик и, напротив него, он и Делви. Выцветшие от времени глаза Дзень-Сю были печальны и строги.

   – Никому не миновать жребия, определенного Богами, – тихо начал он, – никому не миновать того, что предначертано. У нас есть лишь один выбор: встретить судьбу достойно или потерять лицо. Линии наших судеб пересеклись здесь, в Месте Силы. Мы сокрушили великое зло, но для этого нам пришлось свершить малое – столкнуть меж собой родичей. И за это каждому из нас придется заплатить свою цену.

   – К чему ты говоришь это, Учитель? – спросил Делви, – зачем ты мучаешь нас?

   – Не мучаю, а пытаюсь подготовить к встрече с неизбежным, – возразил Дзень-Сю, – немногие могут заглянуть ему в глаза и сохранитть необходимую отрешенность. Но если ты, Делви, считаешь, что готов к испытанию, так вот тебе правда: этой ночью великий Будда послал мне сон. Он приоткрыл завесу будущего. Вскоре мы расстанемся. Каждому из нас предстоит своя дорога и своя битва и прежде, чем мы встретимся вновь, каждому придется сразиться со своим врагом в одиночку и победить. И цена победы будет высока.

   – Что ты видел, Учитель? – спросил он, Дзигоро.

   – Ты тоже готов к встрече с неизбежным? – старик неожиданно улыбнулся, – и тоже уверен, что устоишь? Хорошо. Слушайте. Тебе, Дзигоро, предстоит выковать меч, который возьмет жизнь твоего ученика и друга.

   Дзигоро хорошо помнил, как ошеломило его невероятное пророчество. Он взглянул на бледного Делви и встретил такой же растерянный взгляд.

   – Этого не может быть, Учитель. Ты должно быть ошибся, – возразил он, – Мои руки никогда не прикасались к оружию. Будда запрещает отнимать жизнь и я всегда следовал его Учению. Я не стану ковать этот меч. Да я и ковать-то не умею.

   – Разве может смертный противится воле Богов? – строго спросил Дзень-Сю,– если ты действительно следуешь Учению, то ты не позволишь своему невежеству судить их мудрость. А твоя собственная мудрость будет заключаться в том, чтобы как можно лучше и точнее исполнить предначертанное.

   – А в чем будет заключаться моя мудрость? – спросил Делви.

   – Твоя мудрость должна будет помочь тебе без страха и злобы принять неизбежное и в этом будет суть твоей битвы, – ответил Дзень-Сю. – А я поступлю мудро в том случае, если не стану мешать вам своими советами. Моя мудрость будет заключаться в безделье,– Учитель улыбнулся, но тут же снова стал серьезным, – я отдал вам столько мудрости, сколько смог, а вы взяли столько, сколько сумели в себя вместить. Как вы ей распорядитесь – решайте сами, тут я вам не помощник. Мы встретимся снова, когда будет откован меч, падет великое государство и смертный поспорит с богами.

   И больше не спрашивайте меня ни о чем. Я открыл ровно столько, сколько позволил Будда.

   В тот день Учитель действительно больше не сказал ничего. Но когда с первым попутным караваном Дзень-Сю отправился домой, в далекий Китай, то вместо слов прощания он тихо сказал Дзигоро:

   – Будда поведал мне в том сне, что когда будет откован меч, оборвется еще одна жизнь.

   Дзигоро не спросил ни о чем. Он понял, что хотел сказать его старый Учитель. Понял и принял.

   А вот Делви не хватило мудрости. Страх скорой смерти оказался сильнее и однажды, побуждаемый им, он услышал зов своей древней коварной крови. И откликнулся. Старые манускрипты с заклятиями Балу ожили вновь под умелыми руками Делви. Совсем нетрудно застать врасплох того, кто верит тебе безоглядно. В этот раз орудием Темных сил послужил чай, заваренный Делви по древнему рецепту. Сделав всего лишь глоток Дзигоро надолго лишился сил, а из гостя превратился в пленника. Убить его Делви все-таки не решился.

   Прошло три года.

   Тяжелая дверь скрипнула в давно несмазанных петлях. Человек замер. Обернулся к двери и неспешно «стек» на старый ковер, принимая прежнее положение. Поднял бесстрастное лицо.

   По ступеням спускался плотный коренастый человек в богато расшитом халате и мягких туфлях с загнутыми носками. Он был мрачен. Полная физиономия выражала мировую скорбь, словно ему предстояло поменяться с узником местами на неопределенный срок. Это был его новый страж, Кошиф. Он остановился напротив и долго молчал, разглядывая мускулистое, лоснящееся от пота тело. На лицо человека он уже давно не смотрел – какая радость рассматривать рожу, словно высеченную из камня.

   – Я смотрю, ты не сдаешься, – произнес он наконец, видимо, устав от молчания.

   А вот узник от него, похоже, ничуть не устал, потому что не проронили слова, продолжая смотреть сквозь внушительную фигуру в халате. Тот с шумом выдохнул.

   – Ты упрям, Дзигоро, это я уже понял. Но и я упрям. Если ты думаешь, что твое упорство, достойное восхищения, не спорю, но крайне глупое и не уместное, когда-нибудь надоест мне и я разомкну эту цепь – то ты еще больший глупец, чем я думал. У меня достаточно терпения чтобы переубедить сотню упрямцев. Тебя сегодня уже кормили?

   Дзигоро по – прежнему молчал но его тюремщик и не нуждался в ответе.

   – Кормить тебя больше не будут. Если через два дня не поумнеешь, то перестанут и поить. Потом уберут свет...

   Маленькие светлые глаза вцепились в неподвижное лицо пленника, надеясь отыскать признаки страха или неуверенности, но с таким же успехом они могли ощупывать серый камень за спиной Дзигоро.

   – Тьфу! – сплюнул тюремщик, – говорил хозяину – одна морока с тобой. Я ведь исполню то, что обещал и все твои хваленые Силы тебе не помогут.

   Узник по-прежнему молчал, но темные брови его шевельнулись в изумлении.

   – Честное слово, ты мне нравишься. И я бы давно отпустил тебя, – со вздохом проговорил тюремщик, – но ведь хозяин, Танат его забери, выпустит мне потроха и сварит похлебку для своих жутких тварей. Он дал мне три месяца сроку, чтобы сделать тебя покладистым, и, право, лучше бы тебе подчиниться. Поклянись ты ему в чем он просит, чего тебе стоит? Подумаешь – пару раз языком повернуть. Небо от этого не обрушится. Большое дело – Будда запрещает ложь! Я слышал, твой бог добр. Он тебя простит. Мне не слишком то хочется показывать тебе на что я способен. Да, честно говоря, я и сам не горю желанием это узнать.

   Тюремщик горестно вздохнул, глядя на Дзигоро со смесью искреннего и притворного сожаления. Но тот уже утратил интерес к болтовне стражника и взгляд его, миг назад живой и внимательный, обратился в себя. Дзигоро безмолвствовал.

   – Ну, как знаешь, – обозлился тюремщик, – не хочешь по – плохому, как хочешь. Но имей в виду: по – хорошему будет еще хуже!

   Он двинулся к выходу, шаркая по полу мягкими туфлями. Уже у самой двери, на ступенях, он обернулся и серьезно спросил:

   – Твоя вера хоть стоит того, чтобы из – за нее умереть?

   Дзигоро промолчал. Он снова дышал медленно и ритмично, готовясь продолжить прерванный танец.

ПЕРВАЯ ГЛАВА

   – Хрофт! – еще раз повторил Йонард. Наверное, впервые в жизни, он не знал, что ему следует предпринять. Германец стоял незыблемый, как скала, тяжело придавив широко расставленными ногами землю, что бы не вывернулась ненароком в самый неподходящий момент...

   Караван, который северянин вел на этот раз из Асгалуна в Эрак был не самым большим. Йонарду случалось видеть и большие. И самому бывать в них проводником. Но он предпочитал длинным растянутым вереницам тяжело навьюченных верблюдов малочисленные подвижные отряды. В таких, обычно, хозяева везли товары, столь нетерпеливо ожидаемые, что задерживаться до того времени, когда соберется больше купцов, они не имели ни желания ни возможности. Бывали и другие причины для спешки, например, желание во что бы то ни стало оказаться на новом базаре раньше собратьев по ремеслу. А для Йонарда во всех случаях выпадала прямая выгода – платили такие купцы проводнику вдвое дороже. Ведь и вести такой караван и идти в нем опаснее. Нет большой охраны. Легче стать добычей охотников за чужим товаром. Да и проводник ведет не обычной проторенной тропой, а кратчайшей дорогой через барханы. И переходы без всякой надежды на долгожданный колодец вдвое длиннее. Йонард водил караваны между Асгалуном, Эраком и Хорасаном с зимы, и, когда по-летнему жаркие лучи солнца обожгли землю, не было в этих богатых торговых городах купца, да и простого жителя, который не знал бы Йонарда, Йонарда-северянина, лучшего проводника. Его караваны всегда приходили целые и невредимые, все люди были живы, товар в полной сохранности, ни одно животное, будь то верблюд, лошадь или ишак – не пало в дороге. Заполучить Йонарда в проводники хотели многие караванщики, но он своим особым, почти животным чутьем, безошибочно определял, где хозяин, действительно, не поскупится на награду.

   Вот и на этот раз он повел маленький караван: всего из восьми верблюдов, двух купцов и трех погонщиков. Поклажи было немного, но зато все товары предназначались для гарема самого правителя Эрака. Тончайшие китайские шелка, великолепные по рисунку и качеству работы иранские ковры, индийское розовое масло в запечатанных сосудах из обожженной красной глины, чтобы не смог исчезнуть дивный аромат цветущих долин, заключенный в них. Ну и, конечно, драгоценности. Один из двух купцов оказался знакомым Йонарду, как-то по весне он уже вел его караван из Эрака в Асгалун. Им тогда посчастливилось отбиться от банды диких кочевников-грабителей, но слуг у них тогда было больше, и везли они прекрасные клинки, которыми можно было перепоясаться, без риска сломать дорогое оружие, и кольчуги, сияющие живым, текучим серебром, которые можно пропустить, кольцо за кольцом в ножной браслет уличной танцовщицы. Ашад, так звали знакомого купца, на этот раз выбрал в проводники Йонарда не случайно. Одних шкатулок с жемчугом он вез больше двух десятков. Золотые кувшины и подносы с огромными рубинами и сапфирами, чаши, украшенные алмазами самой разной величины – от тончайшей пыли до "бычьего глаза", а уж о разных коробочках из слоновой кости и нефрита с перстнями, ожерельями, подвесками просто говорить не приходилось. И доставить все нужно было как можно скорее и в полной сохранности. Иначе правитель Эрака мог лишиться последней радости и утешения в жизни: любви и почитания своего гарема. Всего лишь из-за того, что, как на ушко шепнули Ашаду, а он, в свою очередь, в такой же тайне, пересказал своим попутчикам, посчастливилось правителю купить для себя новую наложницу. Она была стройна, прекрасна лицом, белокожа, светловолоса, с таинственно мерцающими зелеными глазами. Огромные, широко расставленные, они лишали разума всякого, кто отваживался в них заглянуть. Правитель не был исключением – он был мужчиной. Его даже не насторожила слишком низкая цена, запрошенная за нее. Она стояла среди торговцев и евнухов такая хрупкая, нежная, трогательно-беззащитная в своем восточном наряде. Все в этой женщине говорило, что она достойна гарема любого правителя. Непонятным было лишь то, кто же захотел расстаться с такой драгоценностью своего сердца. Правитель понял это сразу же, как только белокурая красавица воцарилась в его серале. Она тут же заявила, что более нищего гарема ей в жизни своей не приходилось видеть, что правитель скупец и скряга и за те жалкие подачки своим женам достоин разве одной сухой улыбки и пяти вырванных волосин из бороды, что такому скопидому лучше держать, вместо целого гарема, одну ослицу себе под стать. Кроме того, она пригрозила правителю, что если он попытается от нее избавиться, она расскажет о его скаредности всем в Эраке. Но все равно, с ней одной еще можно было бы сладить, так нет! Она взбаламутила весь гарем. Все жены одновременно отказали правителю в утешении. Он стал раздражителен и зол, гневался по любому поводу и вымещал свое раздражение на своих верных слугах и ни в чем не повинных приближенных. Ашад смеялся до слез, рассказывая, как о голову одного из них правитель расколотил блюдо с сахарной патокой, и как бедолагу отмывали потом в бассейне у фонтанов в саду правителя. И все бы кончилось благополучно, но в нем, оказывается, жили редкие золотые рыбки, которые то ли от испуга, то ли от сахара, повсплывали кверху брюхом и слуги долго ловили их за скользкие широкие хвосты и носили на кухню. Поглядев на лазурную гладь бассейна, покрытую ярко-желтыми телами пузатых пучеглазых рыб, правитель грустно вздохнул и решил одарить своих жен так, как никто в мире, чтобы снова во дворце воцарились мир, покой и благоденствие. А еще приказал не селить больше рыб в бассейн отныне и впредь.

   – Теперь ты понимаешь, приятель, какой важный караван ведешь сейчас, – вытирая слезы, проговорил Ашад.

   – Клянусь Хрофтом, эта девица знает, чего хочет, и как этого добиться. Видно, не один владелец почувствовал на себе ее хватку. Поэтому и продавалась по дешевке, – похохатывая, откликнулся Йонард.

   – Да, самый ненадежный товар – это женщины. Никогда не можешь знать наверняка, сколько она стоит на самом деле, – поддержал второй торговец.

   Все, включая слуг-погонщиков неторопливо покачивались в такт размеренной поступи величественных и погруженных в себя двугорбых верблюдов. Йонард не любил путешествовать на этих непредсказуемых зверях. Он знал, что опытные погонщики могут определить характер зверя уже по тому, как он чешет задней ногой за ухом, хотя ему никак не удавалось посмотреть, когда и как верблюды это делают. Наверняка именно поэтому ему всегда и попадались такие норовистые упрямцы, что можно было заподозрить в их родне ишаков. Зверь – тонконогий жеребец чрезвычайно редкой, игреневой масти, был куда понятнее и проще. Они сразу поладили, не смотря на то, что Йонард не слишком хорошо обошелся с его бывшим хозяином – приколол его к горячему песку коротким копьем. Впрочем, Йонард всегда ладил с благородными животными. Ехать рядом с Ашадом было весело, поучительно, но опасно. Его "скакун" плевался. Причем, плевался по всякому поводу и даже без. Видно, так относился к жизни. Вот и сейчас, подтверждая сказанное им по поводу цены на красотку, Йонард сплюнул на лево, а так, как ехал справа от Ашада, то, выходит, сплюнул под ноги его верблюду. Тот, в свою очередь, не остался безучастным к разговору, и тоже сплюнул, повернув голову, чтобы лучше слышать. И вся жижа полупереваренной колючки попала прямо на новый зеленый халат Йонарда.

   Халат этот был варвару особо дорог. Он выторговал его на базаре в Асгалуне даже не за пол цены, а за пятую часть. Происшествие было невероятное и вызывало законное недоверие у всех, кому Йонард пытался о нем поведать. В науке исчисления варвар был далеко не так силен, как торговец, но знаменитое северное упрямство сослужило ему хорошую службу и Йонард взял торговца измором. Несколько раз он махал рукой и уходил. На весь базар призывал посмотреть на "паршивый товар этого паршивца". И вовсе не потому, что Йонарду так нужен был этот халат. Нет. Он прекрасно обходился рубахой и штанами из плотной ткани, да теплой накидкой в непогоду. Просто, выйдя из кабачка, где праздновали окончание очередного удачного путешествия, Йонард обнаружил у себя в кармане одну, невесть как уцелевшую медную монетку и тут же поспорил с приятелями, что купит на нее... Тут он на миг задумался, и его блуждающий взгляд остановился на разноцветной груде халатов. Продавец, обрадованный поначалу такому вниманию к своему товару, уразумел вскоре, что над ним смеются. Не мог же, в самом деле, этот здоровенный и, по виду неглупый парень всерьез предлагать за прекрасный новый халат эту монету сомнительной стоимости, и, похоже, с обрезанными краями. Но, из-за спины покупателя то и дело выглядывало короткое копье, и тогда слова варвара приобретали некоторую убедительность. Впрочем, торговец видел, что странный покупатель не собирается пускать его в ход немедленно. Да и потом, торговался он так самозабвенно, так упоенно, что торговец был готов отдать ему свой собственный халат, который только утром одел в первый раз. Когда вышедшие вслед за германцем приятели смогли, наконец, уговорить его вернуться в кабак и потратить монету с большей пользой, торговец, бросив свой прилавок, догнал Йонарда с приглянувшимся ему халатом. Со словами: " Носи, дорогой, на здоровье. Давно со мной никто так не торговался. Одно удовольствие слушать. Носи. Дарю!" он набросил халат варвару на плечи и, вытирая слезы умиления, поспешил назад. Так, что халат был добыт почти в бою, во всяком случае, словесном.

   Плевок испачкал полу, но Йонард, не желая уронить себя во мнении двух почтенных караванщиков, ограничился лишь громким окриком: "Не шали!" Верблюд ответил непотребным ревом и остановившись, как вкопанный, стал не спеша мочиться в его сторону, задрав облезлый хвост. Зверь, переступив тонкими ногими, посторонился. Йонард искоса взглянул на своих попутчиков. Они сидели, устроившись, каждый на своих тюках и неотрывно смотрели в какую-то, им одним видимую цель далеко-далеко впереди. Лицо Ашада было непроницаемо спокойно. Плечи Зикха подозрительно подергивались. Слуги грызли себе кулаки, чтобы не рассмеяться в голос. Положение спас сам Йонард. Еще несколько мгновений он сохранял, точнее, пытался сохранить важный и неприступный вид, но, не выдержав, сначала улыбнулся одними уголками губ, потом рассмеялся запрокинув голову, открыв всеобщим взорам два ряда великолепных, белейших жемчужин. Величиною с фасоль каждая. Перед такой ослепительной улыбкой просто нельзя было устоять. Смеялись все долго, кто до слез, кто до рези в животе. Вместе с ними смеялось небо, опаленное солнцем, грозя опрокинуться на землю и придавить все живое своей выцветшей твердью. Хотя сейчас казалось, что единственными живыми существами в этом безбрежном океане песка был только сам Йонард и его маленький отряд.

   Уже через два перехода от Асгалуна караван затерялся среди бесконечных цепей песчаных холмов, похожих на застывшие желто-коричневые волны, или напоминающих по своим очертаниям горящие в ночи многолучевые звезды, или изогнутых, словно лезвия сабель, барханов и округлых огхурдов. Иногда песчаные наносы лишь слегка приподнимались над поверхностью, словно морская зыбь, открывая взорам путешественникам далекие окрестности, а иногда вздымались в высоту, скрывая за своими громадами все видимое пространство кроме светлого неба и ослепительного, белого солнца над головой. Эти сыпучие гряды были разбросаны во всех направлениях и создавали такую путаницу, что доже знатоки пустыни могли сбиться с дороги и бесцельно плутать в лабиринте песков в течении многих дней. До тех пор, пока счастливая встреча с караваном, или смерть от жажды не прекращала их мучений.

   Но Йонарда не так то просто было сбить с пути. Северянин был твердо уверен, что еще до заката они достигнут колодца на проторенной караванной тропе, выйдя к нему с точностью до четверти лиги. Потому, что германец находил путь не по солнцу и даже не по звездам. И, уж тем более, не по очертаниям барханов. Он, как собака, "держал нос по ветру". Нет, не то, чтобы он мог учуять запах свежей воды. Просто ветер – хозяин пустыни. Он встает и ложиться вместе с солнцем. Ветер жаркий, сухой, пыльный, распихивающий щетинистые песчинки в самые мельчайшие щелочки, под одежду, растирающий влажную от пота кожу в кровь – это проклятье путешественников может стать настоящим спасением для человека, знакомого с его повадками. Ветер в пустыне дует постоянно в одном направлении. Только ходить по ветру умеют далеко не все караванщики, даже те, кто провел в песках больше лет, чем прожил в человеческих жилищах.

   А вот Йонарда ветры словно полюбили. Или просто новичкам везет, как рассуждали старые проводники. " Йонард – это поветрие, – говорили они между собой, – с ветром пришел, с ветром и уйдет. Только пыль следом завьется". Северянин знал многие ветры пустыни: гебли, хамсин, шехили, исфири, когда какой из них дует и где. Только одного не знал варвар – что не он один "ловит ветер удачи". И кажущееся одиночество их каравана в пустыне на деле оказалось не таким уж полным.

   Когда, по приметам, Йонард ожидал увидеть тропу, навстречу путешественникам, из-за высокого бархана вылетел вооруженный отряд. Их было семеро. Конные. "Лошади совсем свежие – оценил Йонард, – верблюдам не уйти". А то, что это был противник, сомневаться не приходилось. Все семеро неслись к каравану Йонарда на таких широких махах, что было ясно – поворачивать они не собираются.

   – Боги! Только бы это был не Хаим-Лисица, – взмолился вдруг Ашад.

   – Есть разница? – холодно поинтересовался Йонард, внимательно наблюдая за приближением отряда. При этом он не забыл вытереть оплеванную полу халата о верблюжий бок.

   – Я не слышал, чтобы хоть раз Хаим ушел без добычи, – откликнулся Зикх.

   Варвар зло сощурился. Он не терпел подобных разговоров. Северянин не раз слышал расказы караванщиков о многих лихих людях, но справедливо считал, что рассказчики сильно преувеличивают. Во-первых для того, чтобы превознести свою доблесть, во-вторых, чтобы скрыть свою трусость.

   Меж тем, всадники очень быстро приближались. Уже видны были белые бурнусы, закрывающие лица до самых глаз, такие же как у самого Йонарда и его спутников. Кольчуг не видно, но сабли, даже судя по ножном, не тупые и зазубренные, а самые что ни на есть "отточенные на короткий замах" По железным узорам на сбруях коней плясали солнечные блики. Такие же вспыхивали в глазах всадников. Вожак, на горбоносом, тонконогом гнедом коне закричал, вернее, дико завыл, предвещая гибель каравану. Ашад поежился. Слуги постарались вжаться в седла. Йонард остался невозмутим. Те времена, когда его мог напугать крик, какой угодно жуткий, минули давным-давно.

   – Осторожней! – тонкий детский голос Хильды дрогнул от страха за него, и от этого в сердце восьмилетнего Йонарда разлилось теплое чувство. Но он лишь презрительно сощурился, подражая отцу и братьям, и не обернулся на крик любимой сестры. Кабан был огромным, злобным зверем с маленькими глазками и острейшими, смертельными клыками, он настороженно следил за юрким мальчишкой, ловил момент для стремительной атаки и обернуться на голос значило совершить ошибку. Вполне вероятно – последнюю в жизни. Йонард был уверен что ни отец, огромный, поседевший в боях воин, ни три старших брата, такие же могучие и суровые, даже подчас жестокие мужчины, не шевельнуться, если кабан подомнет под себя маленького и худого мальчишку. И это было правильно. Воин должен расчитывать только на себя, иначе место ему за прялкой.

   Ионард сделал быстрое обманное движение в сторону. Кабан метнулся за ним и получил крепкий удар ножом в бок. Горячая кровь плеснула на ладони и Йонард, чуть не выронив единственное оружие, поспешно отскочил назад. Рана была не далеко не первой, а зверь – слишком быстр. До сердца Йонард опять не достал.

   – Похоже, у меня родилась дочь, – процедил отец тихо, на так, чтоб услышали и Йонард, и старшие сыновья, – со свиньей не справиться! Что же будет, когда этот щенок встретит настоящего воина?!!

   – Должно быть, завиляет хвостом, – предположил брат и все четверо обидно рассмеялись.

   Ну вот, он встретил врага. Хрофт знает, какого по счету, с тех самых пор, как его первый бой с кабаном закончился первой победой мальчика и первым настоящим горем. Таким, от которого он еще долго вскрикивал по ночам. Теперь давно не вскрикивает. Да и хвостом вилять, вопреки предположению брата, так и не обучился. А братом с тех пор он зовет только короткий меч, повешенный у бедра.

   Подчиняясь приказу главаря, семерка всадников стала стягиваться, и вскоре превратилась в огромную хищную птицу с клювом, направленным прямо на Йонарда. Не торопясь, германец соскользнул на землю, обнажив меч. И, поправив выбившуюся из высокого кожаного голенища штанину, пошел навстречу всадникам.

   Йонард успел сделать на встречу разбойникам не более десятка шагов. То, что это были именно разбойники, сомневаться не приходилось. На мирных людей они совершенно не походили. Они были вообще мало на кого похожи: на многих – одежда явно с чужого плеча. Причем плечи были одни, а ноги – так совершенно другие, не только по длине, но и по ширине.

   Наверное, над таким пестрым сборищем можно было бы посмеяться. Как-нибудь, в другой раз.

   Сейчас Йонард только криво усмехнулся и положил ладонь на рукоять Брудера. Он ждал. Разбойники не заставили его ждать долго. Налетели, неся за собой, как тот же хамсин, тучу песка и пыли и остановились, резко осадив низкорослых темно-гнедых коней всего в каком-нибудь лошадином скоке от Йонарда. Тот, что был одет намного лучше, чем его спутники, видимо – предводитель, спешился и направился прямиком к северянину. Это был человек, статью лишь немного уступающий могучему варвару. Меча при нем не было, но на широком поясе висело с десяток ножей для метания. Он был молод, как и Йонард, и, так же, как и Йонард уже научен безжалостной жизнью смирять свойственные юности порывы. Он подошел к Йонарду спокойно и уверенно. И остановился, разглядывая его с холодным любопытством, явно оценивая. Вот тогда Йонард и вспомнил молчаливого северного бога, которому не было дела до своих детей. И сказал: "Хрофт!"