Текст книги "Бб высшей квалификации (СИ)"

Автор книги: Татьяна Упорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Поскольку занимаясь, я всегда стремилась к пустынности и безмолвию вокруг себя, излишне говорить, что обстановка фойе не особенно способствовала моим трудам. А тут еще появился какой-то седовласый господин, решительно направившийся ко мне. Я внутренне напряглась, готовясь к отражению нападения. Когда я курила, дымящаяся сигарета всегда привлекала борцов за мое драгоценное здоровье и нравственность. Поэтому всякого приближавшегося к себе, я принимала за очередного поборника. Но этот человек обманул мои ожидания и, представившись главным редактором молодежных программ на ленинградском телевидении, поведал об объявленном конкурсе на должность ведущих этих самых программ и настоятельно посоветовал принять в нем участие. Я не могла всерьез отнестись к подобному предложению и, все еще пребывая в боевой стойке, попыталась как можно быстрее отделаться от навязчивого собеседника, ссылаясь на невероятную занятость. Но это оказалось не так-то просто. Не обращая внимания на мои отговорки, он убеждал, говоря, что я должна немедленно отправиться в город, запечатлеться на пленке и послать фотографию на конкурс. Наконец, осознав, что самое легкое в данной ситуации, согласиться, я пообещала, о чем тут же и забыла. Вернувшиеся с прогулки подруги, застали такую сцену: я царственно восседала на диване, небрежно помахивая сигаретой, а передо мной в позе униженного просителя застыл солидный человек весьма приятной наружности. Выяснив, кто и по какому поводу ко мне обращался, они изумленно взглянули на меня и хором воскликнули: "И ты отказалась?!!"

Тем временем срок, отпущенный на мои занятия, закончился, и настала пора приступать к более важным делам. Так что к философским вопросам я смогла вернуться только на следующий день в поезде, по дороге на экзамен. Несмотря на это, я ответила на пятерку, поскольку на переэкзаменовках пятерки ставить не полагалось, получила четверку, о чем преподавательница сообщила извиняющимся тоном. Меня такой исход вполне устраивал – повышенная стипендия мне не грозила в любом случае. На переэкзаменовку собралось много народа, и не самого худшего, что несколько примирило меня с позором. Пришли и некоторые случайные люди – поболеть за менее удачливых собратьев. Поддержать меня пришел верный Женя Х.

Итак, груз свалился, и я отправилась отдыхать уже на вполне законном основании. В тот же день я вновь повстречалась со своим новым знакомым, которого невероятно изумила моя непонятная забывчивость. В его практике обычно происходило обратное – все "встречные и поперечные" одолевали просьбами и уговорами протащить на телевидение любыми путями. Я опять отделалась от него какими– то междометиями, но не тут-то было. Он продолжал осаждать меня, в результате надоев настолько, что я вынуждена была съездить в город сфотографироваться. Отправив фотографию на телевидение, я уже с полным правом забыла и о конкурсе, и о настырном редакторе.

Каково же было мое удивление, когда через некоторое время я получила ответ с приглашением на собеседование. Не буду скрывать, что на этот раз я отнеслась к задаче более серьезно, хотя все еще не питала никаких надежд.

Собеседование проводил заместитель главного редактора и известный ведущий. Стареющий красавец с замашками светского льва, но с простоватыми манерами, с бегающими глазами и ладонями, потеющими в присутствии юных девиц, он пытался делать мне какие-то намеки, но осознав полную бессмысленность своих потуг в виду моей старательно подчеркиваемой наивности, оставил меня в покое.

Я успешно прошла собеседование и вместе с еще 4-5 счастливчиками была зачислена внештатным ведущим молодежной программы "От 14 до 18". Была такая передача на ленинградском канале, рассчитанная на подростков и освещавшая в основном жизнь учащихся ПТУ.

Прежде, чем выпустить в эфир, нас стали обучать основам тележурналистики: учили делать репортажи, очерки, брать интервью. Все это было ужасно интересно.

Мои первые появления в эфире шли в записи, которым предшествовала длительная подготовка. Ничего особо выдающегося я не делала и никем, кроме родных и близких, замечена не была. Наконец, нас выпустили в прямой эфир: нечто вроде современного ток-шоу, где всей нашей группе новоиспеченных "телезвезд" следовало по очереди задавать подготовленные руководством и зазубренные нами вопросы. Каждый из нас должен был представиться и, изображая непринужденность и вдохновенную работу мысли, задать свой вопрос.

Перед прямым эфиром меня вызвал заместитель главного редактора и после небольшой увертюры изложил причину приглашения. Он попытался говорить намеками, надеясь на мою сообразительность и помощь, но поняв тщетность своих надежд, заговорил без обиняков. Оказалось, что телевизионное руководство строго-настрого запретило выпускать меня под моей настоящей громкой фамилией Зильберман, и велело выбрать псевдоним. Пытаясь смягчить ситуацию, он сослался на то, что чуть ли не треть студийных работников по той же самой причине носила псевдонимы. В частности, мой давешний знакомый оказался вовсе не Князевым, а совсем даже наоборот. Я посетовала, повздыхала, но все-таки согласилась на предложенный им перевод моей неподобающей фамилии. В новом благозвучном варианте я стала именоваться Серебровской.

После этого я не могла отделаться от ощущения совершенного предательства. Обвиняла себя в соглашательстве, конформизме, мягкотелости и еще бог знает в каких грехах. На передаче меня жгло желание бросить вызов ненавистным антисемитам и представиться своим настоящим именем. Я промучилась до самого выступления, не в силах сосредоточиться и чуть не пропустив своей очереди, но все-таки, сгорая со стыда за свое малодушие, промямлила в кадр ненавистный псевдоним.

Я не отваживалась смотреть в глаза знакомым, подозревая, что непременно обнаружу там бездну презрения в свой адрес. Но мое падение осталось незамеченным окружающими, как, впрочем, и мое очередное появление в эфире. Сама же я была не в силах вынести этого груза и твердо решила на телевидении больше не появляться. Никто из моих близких и далеких не мог этого понять: добровольно уйти с телевидения, тогда как все нормальные люди мечтают и грезят о возможности хотя бы приблизиться к этому святому месту и готовы за это продать душу. Объяснять я ничего не желала, стыдясь открывать истинную причину (так как мой выход в эфир мало кем был замечен, о псевдониме знали лишь немногие, и я надеялась избежать большой огласки). Так закончилась моя неудавшаяся попытка попасть в телезвезды. Кстати, должна отметить, что увидев на экране одну из передач со своим участием, я с трудом узнала себя в этой скованной фигуре с остекленевшим взглядом. Экранное изображение было так далеко от образа, жившего в моем сознании и ежедневно встречавшего меня в зеркале, что я очень расстроилась. Так что с телевидением я рассталась без всякого сожаления.

Мне не довелось снова побывать в ВТО, все как-то не было времени – жизнь стремительно набирала обороты, а потом и вовсе сломалась привычная система, перепутав все вокруг, уничтожив привычные ориентиры и смешав все карты.

На третьем курсе зимние каникулы выдались суетливые и не слишком радостные. Мама попала в больницу с тяжелейшим перитонитом. Ее едва удалось спасти. Папа ужасно переживал. Он почти не спал и за ночь выкуривал не менее двух пачек сигарет. По утрам возле его дивана вырастали целые горные хребты из окурков, не умещавшихся в переполненной пепельнице (впервые за многие годы он мог курить открыто, не оглядываясь по сторонам и не ожидая грозного окрика, но сия свобода его не радовала). В результате, когда мама уже была вне опасности, папа свалился с гипертоническим кризом.

Я же, помимо всех этих забот и треволнений, была занята подготовкой к двухмесячной московской практике и предстоящей свадьбе. Скрипя всеми частями тела, мои родители согласились на этот брак. Мой будущий муж категорически не соответствовал их надеждам и помыслам, не меньшее внутреннее сопротивление вызывала у них и моя потенциальная свекровь, хотя она, напротив, была очень расположена и ко мне, и к моим родителям (особенно ее очаровал папа, хотя именно он был ее основным противником). Наши матримониальные планы как-то не задались с самого начала. Помимо сопротивления моих родителей, возникла еще масса иных мелких и крупных неурядиц и препятствий извне. Единственное, что удалось решить без проблем – получить нужный день во Дворце бракосочетания. Дело в том, что во Дворце я была своим человеком, и мне предоставили право неограниченного выбора.

Поступив в институт, мы с нетерпением ждали возможности отправиться в стройотряд, желательно, как можно дальше и в наиболее трудные условия. Рассказы о стройотрядах породили столь романтический образ, что мы не могли дождаться момента, когда удастся отведать этого экзотического плода и приобщиться к когорте избранных. После первого курса, в предложенном списке ничего особенно привлекательного не оказалось, все выглядело слишком уныло и буднично. Единственное, что удалось отыскать – это интернациональный стройотряд, направлявшийся на мелиоративные работы в Ленинградскую область. Нам так хотелось попасть куда-нибудь в Сибирь, на Дальний Восток, или, на худой конец, в Зауралье, а тут прозаическая Ленинградская область, знакомая, как собственная квартира – какая уж тут романтика. Но делать было нечего, и мы подали заявления. Нас долго мурыжили и, в конце концов, отказали. Не на шутку обидевшись, мы стали выяснять причины, но добиться вразумительного объяснения никак не удавалось: все что-то мямлили, ссылались на слишком малый рост и объем, что, естественно, вызвало у нас сомнения.

Наконец, устав от нашей настырности, нас пригласили к заместителю секретаря комитета комсомола, который доверительно сообщил, что дело отнюдь не в телосложении, а в национальности (что мы, естественно, и подозревали). Хотя в стройотряд ожидались только представители социалистических стран, нам, как наименее надежным элементам, возбранялось общение даже с ними. Володя, явно симпатизировавший нам, попытался успокоить, сочными мазками разрисовав трудности предстоящих мелиоративных работ, грязь, скученность барачной жизни и прочие ужасы. В качестве компенсации он предложил чистейшую синекуру: послал в райком к своему другу и тезке. Нас встретили, как почетных гостей и направили для прохождения обязательного трудового семестра... во Дворец бракосочетаний. Это было так далеко от наших грез, что поначалу не вызвало ничего, кроме раздражения: сплавили-таки. Но постепенно мы оттаяли в торжественно-праздничной атмосфере Дворца и всей душой полюбили эту навязанную трудовую повинность. Мы так прижились, что работали там все годы учебы в институте. Нам нравилось решительно все: приятная и необременительная обязанность приглашать и водить пары, окружавшие нас нарядные и счастливые люди, сотрудники, относившиеся к нам весьма дружелюбно и царящая повсюду лучезарная мажорность. Появилось множество новых знакомых, часто мы оказывались свидетелями, а иногда даже участниками, любопытных и курьезных ситуаций. Некоторые эпизоды до сих пор стоят перед глазами.

Самой запоминающейся была потрясающая свадьба армянина из Баку, учившегося в каком-то из ленинградских институтов, и очаровательной испанки. Пара эта будто сошла со страниц светской хроники о жизни коронованных особ. Оба высокие, статные, необыкновенно красивые. На невесте было роскошное платье со шлейфом такой длины, что он струился вдоль всей парадной лестницы. Когда невеста передвигалась, шлейф подхватывало бесчисленное множество нарядных маленьких мальчиков из обширной свиты новобрачных. Все остальные пары, даже самые приметные и разряженные, немедленно померкли на фоне этого великолепия. Даже привыкшие к зрелищам работники Дворца высыпали полюбоваться на это чудо.

Еще одна пара тоже врезалась в память, но по совсем иной причине. Как-то мы обратили внимание на четырех молодых людей крутившихся перед комнатой, где оформляли документы. Двое очень смуглых молодых людей, низкорослых и субтильных, и две бледненькие блондинки, сбитые и широкие в кости. Все четверо явно чувствовали себя неуютно, то присаживаясь на краешек дивана или кресла, то вскакивая и нервно бегая взад и вперед. Одну из этих пар во Дворце уже хорошо знали: они появились здесь далеко не в первый раз. Оба были студентами первого медицинского, она приехала из Москвы, а он из гораздо более отдаленных краев – с Мальдивских островов. Свадьбу эта экзотическая пара все время откладывала и переносила из-за яростного сопротивления отца невесты – очень высокопоставленного московского генерала. Они все надеялись переломить злую волю генерала, но тот оказался абсолютно несгибаем. В конце концов, дотянув до момента, когда жениху надо было возвращаться к страждущим островитянам, они решились пойти против воли жестокого отца. Мы провели эту, наверное, самую немногочисленную и невеселую из всех свадебных процессий, которые довелось встретить. Весь их облик был далек от торжественности: растерянные, скованные, с напряженными лицами и движениями. Наряд невесты тоже мало соответствовал случаю: платье, хоть и белое, было весьма неказистого вида, напоминавшее скорее теплый домашний халат. Такими они нам и запомнились.

А через много лет я неожиданно услышала продолжение этой драмы. Кто-то из московских знакомых рассказал необычную историю, в героях которой я узнала тех самых невеселых новобрачных. Оказалось, что после отъезда новоиспеченного зятя, всесильный генерал, только и дожидавшийся этого момента, запретил любые контакты "самозванца" со своей дочерью. Все их связи были оборваны, а дочь фактически заточили в клетку, где она находилась под постоянным надзором. Как ни бились молодожены о прутья этой клетки, отважно сражаясь с приведенной в движение государственной машиной, их усилия были тщетны. Генерал не остановился на полпути и, выкрав паспорт дочери, вернул его со свеженьким штампом о разводе. Лишь через много лет бывшим супругам, уже давно ставшим совершенно чужими людьми, удалось встретиться. Встреча эта была окрашена горечью и грустью: лучшие годы оба потратили на борьбу с системой.

Благодаря моим связям во Дворце, нам предоставили свободу выбора, и мы, слегка подумав, назначили ее на... 1 апреля, вызвав тем самым недоумение окружающих. Выбрав дату, я укатила на два месяца в Москву, на практику.

В Москву я попала по ошибке. В начале третьего курса нам велели написать, куда бы мы хотели поехать на практику и где могли самостоятельно обеспечить себя жильем, что, естественно, и являлось главной целью опроса. Конечно, многие желали отправиться в Москву, но с проживанием у большинства дело обстояло туго. В конце первого семестра нам в торжественной обстановке объявили приговор, который мы ожидали с замиранием сердца, очень уж не хотелось загреметь на два месяца в какую-нибудь глухомань, где не было ни единого знакомого, и можно было умереть со скуки. В оглашенном списке моей фамилии не оказалось. Выяснилось, что мою записку с пожеланиями благополучно потеряли, и я осталась без места. Я расстроилась, но оказалось, что мне просто повезло. Совершенно неизвестно, куда бы меня засунули, будь я под рукой в момент распределения, а так все отдаленные веси уже укомплектовали. Московская же группа была наиболее многочисленной, и один лишний человек погоды не делал. С жильем в Москве у меня проблем не было, и это решило дело. Так я оказалась среди счастливчиков, отправившихся в столицу.

Москва приняла нас хорошо. Мы были так благожелательно настроены, что нам нравилось решительно все: и одна из старейших научно-технических библиотек страны, расположившаяся в самом центре, и густая разношерстная толпа, заполнявшая московские улицы и лабиринты столичного метро; не смущала даже весенняя распутица, царившая на улицах и вполне привычная для ленинградцев; однако, здесь все было залито ярким солнцем, что приятно отличалось от лежащего прямо на плечах свинцового питерского неба.

Мы упивались возможностью неторопливо изучать Москву шаг за шагом, впитывая ее дух. В результате даже скукожился наш великопетербургский шовинизм, основанный вовсе не на знании обеих столиц и возможности сравнивать, а лишь на моде и привычных высказываний наших переполненных снобизмом земляков. Не то, что мы стали меньше любить или недостаточно гордиться своим городом и предпочли ему Москву, мы просто стали понимать, что другие города тоже могут быть вполне примечательными и иметь свое собственное, ни на кого не похожее лицо.

Москва нас совершенно очаровала. Я и раньше много раз бывала здесь, но все как-то на бегу, проездом или пролетом, не задерживаясь и не останавливаясь, не имея возможности познакомиться поближе.

Все два месяца мы, как сумасшедшие, гонялись по театрам и концертам, стараясь всюду успеть, напитываясь происходящим и не в силах толком обдумать увиденное и услышанное, однако, уверенные, что потом, в домашней обстановке, сможем спокойно и размеренно все это переварить.

Обошли знаменитые московские кафе, обрели множество новых знакомых.

По ходу дела у нас стал составляться словарь московских слов и выражений, мы скрупулезно коллекционировали всевозможные перлы, употребляемые столичной интеллигенцией и иже с ними. Из всего набора помню только один широко распространенный шедевр: "Хочете ехать – ехайте".

Однажды в московском метро я пыталась совладать со своим пространственным идиотизмом. В сотый раз бараньим взором окидывая схему метро, я абсолютно безрезультатно пыталась решить в какую сторону кольца следовало податься, внутренним чутьем понимая, что тем временем я неумолимо удаляюсь от нужной мне ветки. Наконец, осознав бессмысленность этих потуг, я решилась-таки воззвать о помощи. В молодости я столь же упорно, как и окружавшие мужчины, избегала обращаться за помощью на дорогах, пытаясь самостоятельно выбраться из любого лабиринта, что было никому ненужным упрямством, отнимавшим массу лишнего времени. Мое упрямство от мужского отличалось лишь тем, что с возрастом оно прошло, тогда как у мужчин это пожизненно.

Как-то мой папа повез нас по окрестностям Сестрорецка и решил вернуться по иной, незнакомой дороге (он страсть, как любил исследовать новые места и дороги). После долгого пути стало совершенно очевидно, что мы заблудились, но, несмотря на наши с мамой увещевания, папа ни за что не соглашался спросить кого-нибудь, продолжая упрямо двигаться вперед. Остановил его неожиданно выскочивший из кустов солдат в пограничной форме, с винтовкой наперевес, почти прыгнув под колеса наглых нарушителей государственной границы. Ему на подмогу немедленно выскочила еще троица бдительных стражей, уже собиравшихся нас задержать, но после короткой беседы с папой, нас отпустили с миром, отдав честь старшему по званию. Как видно, папа помахал перед их носом "деревянной ногой" (любимое выражение питерских психологов).

Итак, в метро я обратилась с вопросом к молодому человеку, стоявшему рядом. Он терпеливо объяснил мне, как ехать, и, после непродолжительного размышления, спросил: «Откуда вы? Судя по вопросу, вы не москвичка, а правильностью выговора звучите как местная?» Я просто задохнулась от возмущения и долго читала ему лекцию с иллюстрациями из нашей коллекции.

Жила я эти два месяца у тети Сусанны с Витой. В тот момент тетя Сусанна была в третий раз замужем. Так мы и существовали все вместе в маленькой двухкомнатной квартирке. Конечно, мое присутствие их очень стесняло, и было, скорее неуместным, но они к такому привыкли. У них вечно кто-то гостил или жил: какие-то иногородние, бездомные или полубездомные (общежитские) студенты или лимитчики: все, кому надо было ненадолго или надолго остановиться, переждать или пережить что-то, находили пристанище в этом доме. Даже когда они жили в одной комнате, в коммунальной квартире у них постоянно толпился народ. Правда, помимо той самой единственной комнаты они владели еще собственной кухней и даже собственным входом по деревянной лестнице, ведшей прямо на второй этаж и напоминавшей приставленную к голубятне стремянку.

В один из моих московских визитов я застала у них студентку, приехавшую из Сухуми и жившую до этого в общежитии. Вита где-то случайно познакомилась с ней и тотчас привела в дом, так эта Лариса и прижилась у них. У Ларисы имелся жених, тоже из общежитских, который регулярно заходил в гости, а когда молодые поженились, они и вовсе переселились к Сусанне (как они все помещались в тех двух крошечных комнатках – не представляю). Через некоторое время после водворения новобрачных на строгом семейном совете постановили, что следует оградить молодого мужа от жены, ведшей себя, по всеобщему мнению, неподобающим образом. Сказано – сделано, приговор привели в исполнение и выставили Ларису за дверь. А Володя, к тому времени уже лишившийся места в общежитии, так и остался жить-поживать в своей названной семье. Сия идиллия закончилась рождением у них с Витой сына, точнее сказать, идиллия на этом не закончилась, а продолжалась еще многие годы, обретя в результате наипечальнейшее завершение.

С Сусанной и Витой мы познакомились невероятно давно, в Балтийске. Они жили в небольшом флигеле, во дворе нашего трехэтажного военного дома. Как-то, выведя своих чад на прогулку, наши мамы разговорились, и это стало началом дружбы, продолжавшейся всю жизнь (Сусанна умерла несколько лет назад). Мне тогда было три года, а Витке полтора. Наша первая встреча с Витой закончилась курьезом: я стала с ней играть, невероятно обрадованная обретением живой куклы, но она была еще слишком мала, чтобы включиться в игру, и воспринимала все всерьез.

Сусанна была красивой, своевольной, резкой и прямолинейной до грубости, но за этим скрывалась невероятно добрая, ранимая натура. Она готова была помогать всем по первому требованию или даже без оного, без рассуждений и оглядок. Несмотря на резкость, ее любили все, кто к ней приближался, и, порой, казалось, что стоило ей заговорить с человеком, как он немедленно становился ее преданным другом. В детстве я ее недолюбливала и побаивалась: она могла наказать нас с Витой за малейшую провинность, не разбирая, кто прав, кто виноват – обеим доставалось поровну. Время от времени она отправляла нас в разные углы комнаты, где мы должны были подолгу стоять без движения, что было совершенно чудовищной пыткой (дома меня никогда так не наказывали). В довершение она нередко обещала насыпать в угол горох и поставить нас туда на колени, видимо, она так часто повторяла свою угрозу и настолько поразила этим мое воображение, что мне это стало казаться чем-то реальным. Когда много лет спустя, я рассказала ей об этом, она долго смеялась, ничего подобного не было – лишь слова, которым никто, кроме меня, значения не придавал.

Через несколько лет после нашего знакомства Сусанна с Витой совершенно неожиданно исчезли из Балтийска – уехали в Москву и больше уже не возвращались. Взрослые что-то приглушенно и с жаром обсуждали, спорили, но мне доставались лишь какие-то огрызки информации. Я знала только, что Сусанна поссорилась с мужем, и решительно в одночасье покинула наш славный город. Ее муж погоревал-погоревал и, как водится, женился на не замедлившей подвернуться кандидатке. Наташа – новая жена Рема – поспешила родить сначала одного, а потом и второго ребенка. Оба (и Сусанна, и Рем) впоследствии немало сожалели о своем скоропалительном разбеге.

Мне очень не хватало моей подруги, и поскольку я всю жизнь мечтала иметь сестру или брата, я быстро сочинила историю о родной сестре, с которой нас трагически разлучили. Я еще долго рассказывала всем вокруг эту жуткую историю, обраставшую по мере повторения все новыми и новыми раздирающими душу подробностями.

А с Витой и Сусанной наша дружба на этом не прекратилась. Мы часто ездили друг к другу, постоянно перезванивались. Сусанна стала не только маминым, но и моим личным другом и советчиком. Бывая в Москве, вся наша семья, родственники и близкие друзья всегда останавливались у Сусанны, а затем и у Виты, поселившейся в более просторной квартире. Мы даже помыслить не могли остановиться где-нибудь в другом месте, это было бы воспринято как несмываемое оскорбление – нам бы такого предательства никогда не простили. Когда, приезжая, я навещала кого-то из друзей и оставалась там ночевать, чтобы не тащиться ночью через всю Москву, по возвращении меня всегда встречал обиженный тон и неодобрительные взгляды.

За долгие годы нашей дружбы мы съели вместе немало соли. Сусанна и Вита так часто приходили на помощь, без рассуждений и сомнений, что это стало привычным, приобрело некий налет обыденности и даже перестало должным образом цениться. Никогда и ни с кем больше нас не связывали такие по-настоящему родственные отношения – это был один из самых замечательных подарков, которые преподнесла нам судьба.