Текст книги "Княгинины ловы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Елена медленно слезла с коня, сунув в руку Димитрию повод. Тот бросил злой взгляд на Пересветовну, но она, словно не замечая его недовольства, продолжила:

– Княгиня Заозерская, Улита, вдова Юрия, дитя от князя нашего нагуляла.

– Выходит, князь вместо медведедя на княгинины ловы-то ездил, – стараясь сохранять остатки самообладания, пошутила Елена. Только Вышата грустно улыбнулся ее шутке.

– Куда же меня теперь, сразу к отцу? – совсем тихо спросила она воеводу, на Димитрия Елена больше не смотрела.

– Нет, к княгине Анне сперва, она желает тебе приданое вернуть, покаяться пред тобой да потом к отцу с честью проводить, – так же тихо ответил Вышата.

– Каяться ей есть в чем, разлучнице, да мне ее покаяние не нужно, домой я сразу поеду, местные меня через Утицу переправят.

– Куда ты поедешь, то не тебе решать, – Димитрий встал между Еленой и воеводой. – Раз княгиня сказала к ней, значит, к ней и повезем!

– Не боишься? Все ведь княгине про тебя поведаю, – в голосе Мстиславны опять слышалась насмешка, даже в горе она продолжала поклевывать боярина.

– Переживу, – сухо ответил Димитрий.

Елена подошла к Марфе:

– Слышала, матушка, как оно все обернулось. Можно было мне, дуре, и догадаться, раз так долго не ехал, стало быть, и не нужна я ему, – в глазах Елены блестели слезы, одна предательски уже катилась по щеке. Княгиня быстро смахнула ее. – Не дождутся они моих слез, не стану я пред ними рыдать, много чести...

– Все наладится, княгинюшка, не отчаивайся. Молись Богородице да на иконку Параскевы Пятницы, что тебе княгиня Анна подарила. Вернется он, узнает, какая ты у нас славная, да и вернется.

– Не нужен он мне, нет у меня супружника более.

– Не гневи Бога, смиряй гордыню. А перед боярином этим, – и Марфа указала на насупившегося Димитрия, – повинись.

– Не стану я пред ним виниться! – с негодованием округлила глаза Елена.

– Коли любишь меня, так повинишься. Узнала я его, больно на отца похож... зла он тебе не желал, порода у них такая – вспылят, потом сами не рады.

– Прощай, матушка, наверное, не увидимся.

– На все воля Божья, дитятко.

Пахомий, который все это время растерянно молчал, тихо шепнул Вышате:

– Выходит, заставу нашу княгиня молодая спасла.

– Выходит, – улыбнулся в усы Вышата.

Елена села с притихшими девками на возок, обоз тронулся в путь.

За монастырскими воротами собралась толпа, всем хотелось проводить любимую княгиню. На берегу стояли ряды лодок, это приплыли залесские соседи с той стороны попрощаться с Мстиславной.

Елена приказала остановиться, горделиво выпрямилась, весело улыбаясь успенскому люду, низко поклонилась направо и налево.

– Прощайте, люди добрые, спасибо за все, за приют и за ласку. Пора мне теперь княгиней Чернореченской стать. Про вас не забуду, выпрошу у князя, чтобы воев для защиты оставил.

Толпа одобрительно зашумела. «Как держится. Словно княгиней Чернореченской впямь быть собирается, будто и не было разговора нашего, – дивился про себя Димитрий. – Гордыня правду сказать не дает».

Солнце медленно перекатило за полдень, отряд так же неспешно двигался по пыльной дороге. Нагруженные добром телеги не давали ускориться. Колеса мерно скрипели, нагоняя сон. Ратники клевали носом в седле. Димитрию все время хотелось обернуться назад и посмотреть на княгиню. Сначала он боролся с этим желанием, потом украдкой стал оглядываться так, чтобы Пахомий и Вышата не заметили. Елена тихо сидела с краю, отвернув лицо в сторону леса, виден был только ее красивый белый убрус.

Вскоре обоз выкатил на большую поляну, покрытую яркими летними цветами.

– Цветы, цветы! – заволновалась самая младшая Параша. – Княгинюшка, как веночек сплести охота!

– Останавливаться нельзя, ехать надобно, – равнодушно глядя на цветочный ковер, вздохнула Елена.

– И останавливаться не надо, – подмигнула Забава, она махнула рукой молодому кудрявому вою, с которым всю дорогу переглядывалась.

Тот сразу же подъехал, кланяясь Елене, а потом девкам. Забава поманила его, что-то быстро зашептав на ухо. Он кивнул и отъехал.

– Какая ты бесстыжая, Забава, – укорила ее рыженькая Арина, – разве так можно, себя и нас позоришь!

– Оставь ее, – заступилась Елена, ей не хотелось перебранки.

Вой подъехал к Димитрию:

– Девки просят цветов для них собрать, венки будут дорогой плести.

– Сорви, пущай плетут, – махнул рукой Димитрий, опять покосившись на Елену, но она по-прежнему отрешенно смотрела на север, туда, где за лесом раскинулась ее родина.

– Жидятка, что расселся, помоги девкам цветов нарвать, – крикнул Пахомий разомлевшему на солнышке холопу. Жидятка с ненавистью взглянул на боярина, но все ж спрыгнул с телеги и начал рвать упругие стебли.

Вскоре на коленях у Забавы оказалась пестрая гора пряно пахнущей красоты. Девка охапками стала раздавать ее подругам и первой всунула букет Елене. Молодая княгиня привычно заработала пальцами, из ее рук быстро выплывала лента цветочного узора. Димитрий, уже не скрываясь, с любопытством разглядывал ее скорую работу.

А вот у Параши дело не спорилось, стебли не хотели перевиваться, ломались в неумелых руках, несчастные головки цветов валились на колени. Девочка начала шмыгать носом.

Елена первая доплела свой венок, скрепила концы тугой травой, надела себе на убрус, потом вздохнула, сняла и вручила цветочный венец сразу повеселевшей Параше, а затем тихо, как в избе на посиделках, затянула грустную песню. Голос княгини звучал, как лесной ручеек. Все в обозе начали оглядываться. Подлаживаясь под хозяйку, запели девки и поодаль ехавшие Добронега с Акулькой. Песня уже не ручейком, а чистой широкой рекой разливалась по бескрайнему лесу.

– Боярин, ты, может, позади поедешь? – к плечу Димитрия склонился Вышата.

– С чего это? – удивился тот.

– А то шею ненароком свернешь, на девок-то так часто заглядываясь.

Димитрий смутился:

– Дивно просто: княгиня горевать должна, супружник прочь прогнал, срамота какая. А она даже слезинки не уронила, едет вон венки, как девка, плетет, песни распевает. Все ей нипочем.

– Почему ж как девка, девка она и есть. А слезы с чего ей лить? Князя своего она не знала, видела один раз и то давно. Вины ее ни в чем нет: ни она в блуд впала, сидела в монастыре да себя блюла. Молодая, красивая, вернется домой, глазом не успеет моргнуть – набегут женихи. Отец ее вновь замуж выдаст, детишек новому супружнику нарожает, а наш князь... – Вышата сделал паузу.

– А что наш князь? – запальчиво бросил Димитрий, ожидая укора воеводы, но Вышата добродушно улыбнулся. – А наш князь женится на своей зазнобе да тоже будет жить-поживать.

Но только Димитрий с облегчением вздохнул, воевода наклонился к самому его уху и тихо добавил:

– А локти все ж будет кусать, – и громко рассмеявшись, отъехал от Димитрия. Тот еще раз печально взглянул на Елену, их взгляды впервые после монастыря встретились. Оба вспыхнули и быстро отвернулись, оглядываясь, никто ли не видел. Больше Димитрий на княгиню не смотрел.

Неторопливо наступал вечер, ленивый день подходил к концу. Стали приглядывать место для ночлега. Остановились у Утицы, которая делала здесь последнюю петлю, прежде чем убежать на северо-запад. Вои бросились разбивать шатры, засуетились у костров. Все уже были изрядно голодны, так как на обед не останавливались, а перекусывали на скорую руку в дороге.

Река дышала вечерней прохладой. Спокойную речную гладь рассекали суетливые водомерки. Из заводей тянуло тиной и перепревшей травой, громкоголосые лягушки на все лады старались перекричать друг друга, им вторили из прибрежной травы неугомонные кузнечики.

– Благодать, как дома, на Чернаве, а то от этих елок уж тошно, туда ехали – елки, оттуда едем – елки, все лес да лес, аж глаз устал, – Димитрий с нежностью окинул взглядом речной берег.

– Думал, назад поедем, так елки разбегутся, – пошутил Вышата. – Ишь, елки ему надоели, это ж наша земля. Ничего, дальше болота пойдут, наслушаешься еще лягушек.

– Да знаю, что наша земля, только привык я, что кинешь взгляд, а он летит далеко-далеко, до самого окоема [5], а здесь, как в коробе, из-за деревьев прогляду нет, и комары позабористей наших будут.

– Помниться, в степи ты жаловался, что ни деревца окрест нет, не на чем взгляд остановить.

– Так всего понемногу хорошо, как у нас.

– Хорошо там, где рос да в лета входил. Вон, для успенских, небось, кроме леса ничего и не надо. Да и комарье их не кусает, только в чернореченских и метит.

– Должно, мы вкусней! – вмешался в разговор Пахомий. – Ой, смотрите, княгинины девки тесто замесили, неужто пироги затеяли?

Еленины холопки умело развели свой костер, достали огромные котлы и поставили греться, в деревянных кадках ловко замесили тесто. Вскоре над лагерем заструился заманчивый запах жаренных в конопляном масле пирогов. От аромата так и подводило животы. Княгиня вышла из шатра в простой рубахе и паневе, из богатого утреннего наряда на ней остался только убрус и серебряный обруч с височными подвесками. Она быстро включилась в работу, вылавливая черпаком из котла уже готовые подрумяненные пироги. Вои у котлов с кашей жадно глотали слюну.

По приказу княгини девки с пирогами начали обносить костры, угощая кметей.

– Смотри, пироги раздают, – разволновался Пахомий, – нам-то поднесут?

– Кашу вон ешь, Жидятка уж с огня снял, – как можно равнодушней ответил Димитрий.

– У увальня твоего, небось, опять подгорело, в рот не возьмешь. Кабы не ругался с Мстиславной, так и нас бы угостили.

– Вон вам сама княгиня гостинцы несет, – улыбнулся Вышата, – сейчас залесских пирогов отведаем.

В сторону бояр неспешно шла Елена с завернутыми в льняное полотенце караваями. Пахомий с Вышатой торопливо вскочили, отряхивая порты и оправляя свиты. Димитрий продолжал самоуверенно смотреть в сторону, явно не собираясь вставать перед княгиней. Вышата слегка пнул его ногой в бок: мол, вставай. Но тот даже не шелохнулся.

– Больно нужны мне ее пироги, – раздраженно буркнул он себе под нос.

– Здравы будьте, бояре, – улыбнулась Елена, – не побрезгуйте, отведайте.

– Как же не отведать, самой княгини ручкой приготовлены, – и Пахомий, низко кланяясь, забрал пироги. Ему не терпелось откусить от края, но при Елене он не решался набивать рот, ждал, когда княгиня отойдет. Однако красавица не спешила их покидать, она медленно подошла к Димитрию, который сидел насупившись, и молча встала перед ним. «Что ей надобно, отчитывать станет, что не встал да не раскланялся?» – съехидничал он про себя.

– Здрав будь, боярин, – громко, нараспев произнесла княгиня.

Димитрий продолжал упрямо молчать.

– Повиниться я пришла перед тобой за давешнее, прости, что холопом тебя назвала.

Димитрий растерянно поднял глаза.

– Погорячилась я. Знаю, не хотел ты мне зла, за жизнь мою опасался, вот и настаивал. – Елена сделала паузу, собираясь с силами, и добавила уже совсем тихо, – что первым правду мне сказал о судьбе моей, за то спасибо, лучше все сразу узнать, чем о глупостях разных думать дорогой, пустые надежды питать.

И Елена, не дожидаясь от него ответа, развернулась и быстро пошла к своему шатру. Димитрий, опомнившись, вскочил и бросился за ней. Забегая вперед и становясь у нее на пути, он сбивчиво заговорил:

– Прости и ты меня, княгиня, не думал я тебя обидеть.

Хотя совесть его едко шептала: «Думал, хотел».

– Сказал мне Карпушка, что ты и впрямь в седле хорошо держишься. Ежели хочешь, так поезжай завтра на Яром. Только надобно, не обидься, чтобы кто из бояр рядом с тобой скакал, чтоб за повод успел схватить, ежели что.

Димитрий уже собирался добавить, что и он готов то сделать, но тут из-за спины княгини вышел Вышата.

– Я поеду с тобой, княгинюшка, – поклонился он Елене.

– Так и я могу, – бросил злой взгляд на воеводу Димитрий.

– С Вышатой поеду, спасибо, – и Елена, обойдя Димитрия, плавно покачивая бедрами, поплыла прочь.

– Пироги – то стынут, есть идите, – с набитым ртом помахал рукой Пахомий, – с капустой, язык проглотишь.

– Сыт я, спать пойду, – огрызнулся Димитрий и ушел в шатер.

– Что он злится, вон сама княгиня перед ним извинилась, чего ему еще надобно?

– Известно чего, – указал Вышата подбородком в сторону шатра Елены, – ее.

– Да она ему даже не понравилась, курносая, говорит, да спесивая.

Вышата только хмыкнул в усы.

Спать Димитрию не хотелось, он беспокойно ворочался с боку на бок. «Вот ведь, дурак, только улыбнулась, а я уж и следом, как пес за хозяйкой, побежал. «С Вышатой поеду», – передразнил он Елену. – Да больно-то и хотелось в сторожах ходить. А этот – старый хрыч! Тоже хорош, распушил хвост! Уж на санях пора сидеть, а туда же, вокруг чужих жен вьется». Лежать в шатре больше не было мочи, он сел и начал натягивать сапоги. Отдергивая полог, вошли Вышата с Пахомием.

– Ты куда это, вроде спать хотел? – удивился дружок.

– Ярого вместе с Ретивым опять поставили, как бы чего не вышло... Пойду, гляну.

– Так Карпушка там, что ж, не присмотрит разве?

– Сам погляжу, – и Димитрий торопливо выскочил из шатра.

– Пущай остудится, – насмешливо бросил Вышата.

А кругом уже сгустилась темнота. Луна пробивалась из-под быстро бегущих по небу облаков, под утро суливших долгожданный дождь. О небесной влаге уже давно молился во всех церквях чернореченский люд. Такого жаркого лета даже старики не помнили. Земля впитала в себя и обильные талые воды апреля, и мелкие майские дождики, и теперь властно требовала: «Пить! Еще пить!» Но небо не спешило утолять ее жажду. С тревогой смерды смотрели в поля на вялые из – за палящего зноя посевы. Здесь, на севере, было прохладней и дышалось свободней, но и успенские с надеждой поглядывали в небо. И вот теперь в ночь внезапно подул свежий северный ветер. С ним должны прийти и дожди, они успеют спасти край от голода.

Димитрий пошарил возле догоревшего костра, есть все же очень хотелось. В принесенном Жидяткой горшке была действительно подгоревшая и уже совсем остывшая каша. Димитрий зачерпнул ее ложкой, поднес ко рту и тут же выплюнул: «Вот ведь гадость!» Но посидев немного и пересилив себя, начал неохотно жевать. Рядом с горшком лежало полотенце княгини. «Пироги то, небось, умяли», – подосадовал Димитрий и без особой надежды развернул холстину. Румяный пирожок приятно подставлял взору округлые бока. «Оставили», – улыбнулся, откусывая добрую половину сдобы, Димитрий. «И вправду, вкусно. Жаль, что один». Повеселев, он отправился к лошадям, переступая через спящих вповалку воев.

Поодаль привязанные к телегам чинно в ряд стояли дружинные кони. На крайней телеге рядом с лошадьми, раскинув руки, сном праведника спал Карпуша. Димитрий потряс его за ногу, но тот что-то невнятно забормотал и повернулся на правый бок, подкладывая ладони под щеку. Видно было, что это мирный человек, а не ратник. Все вои были приучены спать чутко, от этого в степи зависела их жизнь. Только тронь – вскакивали на ноги, хватаясь за оружие. Конюху при княжих конюшнях тревожиться было не о чем, поэтому сон его был спокоен и глубок.

Все было мирно. Димитрий уже собрался уходить, как вдруг ему послышались какие-то непонятные сдавленные звуки, что-то белое мелькнуло в темноте. Вытащив меч из ножен, пригибаясь к земле, молодец, крадучись, двинулся к белому пятну.оказалось убрусом Елены. Вынырнувшая из-за облаков луна осветила фигурку княгини. Она стояла возле Ярого, обнимая коня за шею, зарывшись лбом в его мягкую гриву, и безудержно рыдала. Плечи ее вздрагивали, из груди вырывались то ли всхлипы, то ли стоны. Конь, наверное, чувствовал, что с хозяйкой что-то неладно, и стоял, присмирев, словно околдованный, фыркая и потягивая ноздрями воздух.

Весь день молодая княгиня силой характера удерживала свое горе внутри, заталкивая песнями и пирогами подальше, чтобы не вырвалось. Теперь вдали от чужих глаз она могла отпустить его и наплакаться вдоволь. Выплакать горе Елена решила перед единственным другом, перед своим резвым и дурным конем, которому доверяла больше, чем людям.

– Вот видишь, дружочек, не нужны мы ему, ни ты, ни я, – срывающимся голосом, глотая слезы, зашептала она коню. И тот, словно понимая слова хозяйки, сочувственно покачал головой.

– А ведь тебя прислали на мою погибель, я только сейчас это поняла. Должен был ты скинуть меня в Успенские овраги и князя от всех клятв освободить. А мы, видишь, с тобой подружились... Экая-то досада, лучше б ты меня и вправду сгубил, – и девица опять горько зарыдала.

– Не правда то! – выкрикнул из темноты Димитрий.

Елена вздрогнула и быстро спряталась за Ярого, всматриваясь в черноту. Димитрий подошел поближе, чтобы княгиня могла его узнать.

– Не правда то, не хотел князь тебе вред причинить, пьян был, когда подарок делал, позабавиться лишь хотел. Думал, ты к комоню и подойти побоишься, покрутишься возле него да назад отошлешь, а ты вон какая отчаянная оказалась. Не желал он тебе зла, то правда, и сейчас не желает, – речь Димитрия сорвалась бурным потоком, – и уваженье к тебе имеет, просто так получилось, не враг он тебе, поверь, не враг. Да если бы можно все назад воротить, так никогда б и не сотворил того.

Говоря это, он подошел совсем близко и робко коснулся плеча Елены.

– Не плачь, не убивайся так, все у тебя хорошо будет. Приедешь к отцу, набегут женихи, снова замуж выйдешь, – Димитрий старался говорить успокаивающим тоном Вышаты, но княгиня зарыдала опять, закрывая лицо руками.

– Не нужны мне никакие женихи, и замуж я уж больше не хочу, нажилась уже замужем, – сквозь слезы шептала она, – в монастырь проситься буду, батюшка отпустит...

Дальше из-за рыданий разобрать, что она говорит, было нельзя. Димитрий притянул ее к себе и начал гладить по голове.

– Скажи, за что он со мной так-то? Ведь я его ждала, так ждала!

– Дурак он, честное слово, дурак, – вырвалось у Димитрия, – и, поверь мне, пожалеет о том, – и тихо добавил, – уже пожалел, да сделать ничего нельзя.

При этих словах Елена обвила руками его жилистую шею, уткнулась лицом в грудь и зарыдала так горько и отчаянно, что Димитрию стало не по себе. Свита его быстро намокла от девичьих слез. А он растерянно продолжал гладить Елену по голове и твердить:

– Ну, не надо, не надо.

– А ты даже пирогов моих не попробовал, – вдруг с упреком сказала она.

– Как не попробовал? Попробовал.

– Видела я, в шатер зашел и есть не стал, а я-то думала, отведаешь пирогов, замиримся.

– Так сейчас я съел, вкусно очень, правда, да и замирились мы. Видишь, по голове тебя глажу, за ноги не хватаю, не ору, как шальной, занозой залесской не обзываю.

Красавица оторвала лицо от мокрой свиты и, наверное, улыбнулась. В темноте уже ничего не было видно. Луна снова нырнула за тучи, неясные тени обступили пару со всех сторон. Елена доверчиво уронила голову молодцу на грудь. Она больше не рыдала, а только тихонько всхлипывала, ее руки по-прежнему обвивали его шею.

Димитрий «мимодумно» водил рукой по шелковому платку Елены. Вдруг серебряный обруч, державший убрус соскочил и улетел куда-то в траву, жалобно звякнув на прощанье гроздью височных подвесок. Следом за ним и сам платок плавно сбежал вниз, освобождая туго сплетенные косы. Княгиня не пошевелилась, казалось, она настолько увлечена своими чувствами, что даже и не заметила, что Димитрий неуклюже свалил платок.

Он вдохнул аромат ее волос. Они пахли лесными травами и чем-то еще, волнующим и запретным. Димитрий не удержался и поцеловал Елену в макушку. Она вздрогнула и быстро подняла голову. И молодец не смог устоять: сначала в темноте чмокнул ее в нос, потом нащупал мягкие, соленые от слез губы, и слегка коснулся их, потом еще и еще. Он был нежен и осторожен, как с дикой птичкой, которая прыгает у ног, и, вроде бы, не боится, но стоит пошевелиться, она вспорхнет в небо и улетит прочь. Димитрий боялся, что Елена вот-вот опомнится и пропадет в темноте. А этого парню не хотелось, совсем не хотелось.

Но она не рвалась из его рук, не убегала, а только выпрямилась, как струна на гуслях, и замерла в объятьях. И только, когда поцелуи стали настойчивей, а чужие руки, путаясь в косах, заскользили по стройному стану, девица, наконец, очнулась. Елена резко оттолкнула молодца с силой, какой никак нельзя было ожидать от хрупкой девки. Толчок был такой крепкий и внезапный, что Димитрий невольно качнулся назад и, чтобы не упасть, схватился за первое попавшееся – за рубаху Елены. Послышался треск разрывающейся ткани. Луна – предательница как будто ждала этого и тут же выбежала из-за тучки, осветив обнаженное рамо [6].

– Я случайно, – испуганно прошептал Димитрий, не отрывая взгляда от белых плеч. Желание было сильнее стыда, он наклонился, чтобы поцеловать Елену в эту манящую белизну и получил по уху такую затрещину, что в глазах все замелькало, а красавица стремительно метнулась в темноту. Димитрий бросился догонять ее, но споткнулся о какую-то корягу и упал на колени, а когда поднялся, Елены уже и след простыл.

Растерянно он сел на траву, сердце бешено колотилось, ухо горело. «И что это было? Вот это пожалел! А если бы она меня не оттолкнула, то я бы не остановился, точно не остановился... А рука – то у нее тяжелая, удар, как у воя. Как же завтра ей в глаза смотреть? Подойти повиниться, сказать, что не хотел, само вышло, или сделать вид, что ничего и не было? Держаться надо от нее подальше, то уж ясно, что рядом дураком становлюсь. Поеду впереди обоза и оборачиваться не стану. Вот ведь заноза залесская, за день так-то скрутила, и не вырвешься!»

Димитрий встал, походил кругами, увидел белый сугроб на траве – убрус Елены, поднял и начал шарить руками в поисках обруча. Пришлось долго ползать по земле. Наконец у самых копыт Ярого пальцы нащупали холодный металл. Подвески опять звякнули, но теперь не жалобно, а как-то насмешливо. Уж ясно, над кем они потешались.

«Пойду, подкину под полог, утром увидят», – и он зашагал к шатру княгини. Внутри шатра мерцал неясный огонек, должно быть, свеча. Димитрий осторожно подкрался, слегка приподнял край тяжелого полога и просунул туда убрус с обручем, прижимая подвески пальцами, чтобы не звякали. Прямо над ухом у него раздался громкий шепот:

– Господи, княгинюшка, да у тебя рубаха подрана! Не обидел ли тебя кто? – молодой девичий голос звучал испуганно.

– Никто меня не обижал, – раздраженно ответила Елена, – говорю же тебе, за ветку зацепилась, убрус вон слетел, да рубаху порвала.

«Складно врет», – усмехнулся Димитрий.

– Как глаза-то целы остались, что же ты убрус не поискала?

– Искала, да темно – не видно ничего. Завтра, Аринушка, найдем, поутру.

– Да как же поутру, а ну как кто раньше увидит? Все ведь знают, что твой убрус, разговоры пойдут нехорошие. Сейчас искать надобно, свечу возьмем.

– Нет! – разволновалась княгиня, – Не пойдем мы сейчас! Померещилось мне там что-то, словно стоял кто-то темный у коней. Боязно.

– То лешак был, – раздался детский голосок откуда-то снизу, – точно лешак, глухие леса кругом – его удел.

– Ты что же, Парашка, подслушиваешь?! – накинулась на нее Арина.

– Больно надо, вы так громко шепчетесь, что хоть уши затыкай.

– Спать пора, – нарочито зевнула Елена, – завтра все решим.

– А вот в нашей деревне, – не унималась Параша, – на Масленой неделе ежели парень с девки платок сорвет, так выкуп требует, чтоб три раза его поцеловала. И отказать нельзя. Коли откажешь, так без платка домой воротишься, а он пойдет да в проруби его и утопит. Вот найдет какой молодец платок нашей княгинюшки, так выкуп и станет просить.

– Так сейчас не Масляная, лето вон в разгаре, – засмеялась Елена, – да и я княгиня... не девка, а замужняя баба. Кто ж осмелится?

– Найдется кому, – озабоченно сказала Арина, – а то, что ты девка и есть, про то всем здесь ведомо. А бояре чернореченские ведут себя непочтительно, особенно этот здоровый, что Перваком кличут. Так и смотрел на тебя всю дорогу своими бесстыжими глазами, и не совестно то ему, что на саму княгиню заглядывается. Этот за убрус не только поцелуй, но и еще чего попросить не постыдится.

– Чего? – удивленно спросила Параша.

– Мала еще знать чего! Спи уже.

– Глупости не говори, нужна я ему больно, показалось тебе.

– Да как же показалось, раскрой глаза, то уж все заметили!

– Не люба я ему, – грустно сказала Елена, – не знаю, что уж вы там все заметили. Не нужна ему ни я, ни поцелуи мои.

– Ну, так и хорошо, что же ты, княгинюшка, загрустила?

– Люб он мне, – вдруг призналась Елена.

У Димитрия перехватило дыхание.

– С ума ты сошла что ли? Опомнись, княгиня! На погибель твою его сюда отправили.

– Пропасть хочу.

– Опоили тебя чем приворотным, ну ничего, у меня святая вода есть. Я тебя завтра обрызгаю да молитву прочитаю, может, отпустит.

– Не отпустит. А если б он убрус мне на выкуп принес, так зацеловала бы его до смерти!

«Уже зацеловала», – потер горящее ухо Димитрий, но все же почувствовал, как слова княгини сладким медом разливаются по всему телу.

– Да разве ж можно такие слова бесстыжие говорить?

– Да разве ж можно холопке княгиню стыдить? – грозно одернула Арину Елена.

– Прости, княгинюшка, забылась. И что ты нашла в нем, в грубияне этом?

– То он на людях грубиян, а коли никто не видит... Ну, все спать давайте.

– Ты что же с ним встречалась, когда никто не видел? Это он тебе рубаху порвал?

– Случайно то вышло, не хотел он.

– Уж можешь серчать на меня, а только я тебя одну ночью не выпущу: на успенских-то парней даже взгляд не кидала, все князя своего ждала.

– Не того я, видать, ждала. Все, спать.

Свеча погасла, стало тихо. Димитрий наклонился, подсунул руку под полог, нащупал убрус и вытащил его назад. «Зацелуешь, говоришь, ну посмотрим», – улыбнулся он, засовывая платок за пазуху. Первые крупные капли холодного дождя начали срываться с неба, Димитрий побежал в свой шатер. Когда он задернул за собой полог, снаружи уже бушевал ливень. Раздались крики кметей, разбегавшихся от внезапно подкравшегося дождя.

– Ты где был, уж утро скоро? – услышал Димитрий сонный голос Пахомия.

– Да так, у реки сидел.

Димитрий быстро погрузился в сон. Всю ночь ему снилась Елена: он нежно обнимает ее, а она не толкается, не бьет, а только нежно смотрит на него своими небесной синевы глазами. Под утро стало ясно, что ехать впереди обоза молодец не может.

Проснулся Димитрий от громкого хохота, отдернул полог, ослепительный свет ударил в глаза. Небо было безоблачным, уже довольно высоко забравшееся на небосклон солнце отражалось в каждой капле мокрой травы. Под ногами зачавкало, дождь, видимо, ночью прошел добрый. Вои сушили промокшие вещи у костров. Димитрий бросил украдкой взгляд на шатер Елены, там стояла тишина, только Акулька рядом помешивала что-то на огне.

Зато у его шатра было шумно и весело. Вокруг большого котла дружно работали ложками: Вышата, Пахомий, Гордей, Чурила и Жидятка. Они задорно с набитыми ртами над чем-то хохотали.

– А вот и наш полуночник, проспишь все! – пошутил Пахомий.

– Так что ж не разбудили?

– Пока не просушимся, все равно не поедем.

– Дорогу сильно развезло?

– Да телеги должны пройти. Садись, каша стынет. Сегодня Гордей варил, есть можно.

Жидятко бросил недобрый взгляд на Пахомия. Димитрий подсел к котлу и тоже спешно заработал ложкой.

– Слышал, что Чурила рассказывает? С дозора менялся ночью, мимо лошадей шел...

Ложка Димитрия замерла на полпути.

– Так вот, идёт он и видит, какой-то молодец девку тискает, ей Богу. Ты представляешь, вот ведь шустрые, и дня не прошло, а уж милуются!

– А кто ж такие? – осторожно спросил Димитрий.

– Да темно было, – отозвался Чурила, – лиц не разглядеть, но девка была, точно говорю. Должно Забава, холопка княгинина, уж больно веселая, так глазами и стреляет.

Димитрий успокоился и снова стал есть.

– Так вот, – опять продолжил Пахомий, видно было, что ему самому хочется рассказать историю Чурилы, – начал этот ухарь девку мять, а потом как завалит ее на траву и...

– Да не было того! – выкрикнул Димитрий. Все удивленно оборотились к нему.

– Не было того, – уже тише повторил он. – Я тоже к лошадям ходил, так видел их, целовались они да и все.

– И я такого не говорил, – обиженно глянул на Пахомия Чурила, – тискал он ее, а потом, видать, полез, куда не следует, так она ему так по уху съездила, ажно искры в темноте засверкали. Я думал: голова отлетит. Врезала – и бежать, вот и все. Дальше я не глядел: спать пошел.

– Вот и я говорю, – как будто самому себе возразил Пахомий, – разве ж у девок чего допросишься. Бывало, стоишь, обнимаешь, вся она прямо размякла у тебя в руках. Ну, думаешь, и ей того хочется. Только подол начнешь задирать, а она нырь от тебя и бежать – только пятки сверкают. И не угонишься. Помучился я так, помучился и пошел к отцу в ноги падать, мол, жениться хочу, ажно мочи никакой нет. Так он, помнится, еще и сватов не хотел засылать, мол, неровня она нам. Сам князь Андрей, царствие ему небесное, отца уговорил. Зато потом... – и Пахомий мечтательно закрыл глаза, – в общем, третьим уж на сносях, живот круглый, должно, девка будет.

– Дома-то не бываешь, когда успеваешь? – подзадорил Вышата.

– Дак, то дело не хитрое, много времени не надобно. А вот все равно интересно, кто ж тот кметь был, что с девкой миловался . Когда сговориться-то успели?

– А у кого ухо красное, тот и миловался, – Вышата лукаво посмотрел на Димитрия. По насмешливым глазам воеводы было видно, что он уж точно догадался, кто и с кем у коней был.

Димитрий с трудом удержался, чтобы не схватиться за левое ухо. «А вдруг взаправду красное? – запереживал он. – От насмешек Вышаты тогда уж точно не отбиться». Тут он увидел Елену, она с Добронегой и девками шла от реки, в руках у них были холстины: ходили умываться. На голове у княгини теперь был повойник [7] из зеленого сукна, его очелье мягко сверкало мелким бисером. «Еще краше, чем в убрусе», – вздохнул он про себя.

Пока готовились в дорогу, Димитрий несколько раз под разными предлогами прошелся мимо костра Елены. В первый раз вежливо раскланялся с княгиней и Добронегой, спросил, как спалось. Елена стала пунцовой от смущения и ничего не смогла ответить, она терялась под его горячим взглядом. От гордой и заносчивой девицы не осталось и следа. И ему это было приятно: «Вон ты какая, грубостью тебя не возьмешь, а от поцелуев-то робеешь!»

– Спалось хорошо, благодарствуем, – ответила за княгиню Добронега, – под дождик, что ж не спать, любо – дорого.

Димитрий видел, как Аринка с Парашкой ходили от телег к шатру, низко опустив головы. «Убрус ищут, – улыбнулся он. – Ну, пущай, походят».

Стали седлать коней. Елена сделала знак Карпушке, и тот подвел к ней Ярого. Вышата, как и обещал, подъехал сопровождать княгиню. И тут Ретивый Димитрия вклинился между ними:

– Я с княгиней поеду, – сказал Димитрий, оттесняя Вышату, – дорога мокрая, скользко, я половчей буду, – попытался он хоть как-то оправдаться.