Текст книги "Княгинины ловы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Луковская Татьяна Владимировна
Княгинины ловы

Предисловие

Перед вами любовный роман, историческая сказка в декорациях Древней Руси начала XIII века. Почему сказка? Потому что на страницах этой книги можно встретить привычных для нас с детства сказочных персонажей. Это и Иван-Царевич (или Иван-дурак, как вам угодно) – князь Димитрий Чернореченский; и Елена Премудрая – его юная жена; и коварная ведьма – княгиня-разлучница; и мудрый волшебник – старец Савватий; и три богатыря – близкие друзья князя; и баба-яга – знахарка. Есть здесь и волшебные кони, понимающие своих хозяев, и медведи, карающие злодеев. Но эта сказка не волшебная, в ней нет откровенных чудес: животные не разговаривают, герои не летают на ковре – самолете, не едят со скатерти-самобранки, не бегают за волшебным клубком. Жизнь вымышленных княжеств кипит в обстановке, приближенной к реалиям раздробленной Руси, истерзанной междоусобными войнами.

Единое государство давно распалось на отдельные самостоятельные уделы. Большое Рюриково племя поделилось на семьи. Князья уже не переезжают из одного города в другой в поисках большей славы и чести, а стремятся закрепить за собой и своими потомками отдельные княжества, сделать их родовыми владениями. Правитель теперь должен быть не только воином, но и мудрым хозяином в своей земле. Этого пока не понимает молодой князь Димитрий Чернореченский. Ему кажется, что богатырской силы и отчаянной храбрости вполне достаточно, чтобы прослыть хорошим князем. Но жизнь заставит его измениться.

Два небольших княжества заключают брачный союз. Семнадцатилетний Димитрий женится на девятилетней дочери хитрого соседа Мстислава Залесского. Жених не в восторге от невесты-дитяти, но подчиняется воле родителей. Пока маленькая жена подрастает, ее отправляют на воспитание в монастырь, на границу княжеств, чтобы тоскующие без своей любимицы родители могли в любое время ее навещать. Идут годы, дитя превращается в прекрасную деву, а муж все не спешит ехать за женой. Она представляется ему такой же, как много лет назад: курносой, круглолицей, с толстой косой. Недолюбливает Димитрий и удачливого тестя, перенося свои чувства на дочь. Несмотря на уговоры матери, молодой князь отправляется не за женой, а на молодецкую забаву – медвежьи ловы, не подозревая, что охота уже началась. Охота на него самого! Димитрий рискует потерять и доброе имя, и жену, и княжение, и даже жизнь...

I. После снежной зимы.

«В лето 67... бысть зима снежна» [1].

– Елена, княгинюшка, что же ты на холодном сидишь, вставай с бревна, застудишься. Вставай, вставай!

– Весна – то на дворе, матушка, чувствуешь? Весной пахнет. Смотри, травинка зеленая, у бани нашла, там уж оттаяло.

– Так радоваться надо, что ж загрустила? Ну, вот слезы покатились. Приедет он, обязательно приедет. Вот Утица оттает, и приплывет к тебе на лодье [2] расписной.

– Кабы нужна была, так уж приехал бы.

– Так Великий [3] их в степь водил, не было его в княженье. Благодари Бога, что жив – здоров воротился. А зима, видишь, какая лютая была да снежная, к нам и не пробиться. Куда там, сугробы по грудь, и метет каждый божий день. Перезимовали, и слава Богу. Приедет, не печалься. Разве ж тебе у нас плохо?

– Хорошо, матушка, да не здесь мое место. Каждому-то сверчку свой шесток должен быть.

Старая княгиня сидела, откинув голову и закрыв глаза. Она не дремала, просто думала. «Неужто я ошиблась, а надобно было все не так делать, по-другому?! Что же я натворила? Ведь хотела как лучше! Отчего не явился ангел со златыми волосами и не сказал: поступай так – то и так – то? Разве ж я не послушалась бы, разве же ко злу поворотилась бы? Как распознать, что не благо, а зло творишь? Кто подскажет, коли совесть молчит?» Мысли метались, как поднятая резким свистом стая грачей. Страсти кипели внутри, но внешне Анна оставалась спокойной, даже умиротворенной.

Напротив княгини, у открытого окна, стоял молодой князь, вдыхал богатырской грудью веселый апрельский воздух. Русые кудри трепал озорной ветер. Внизу, во дворе, кмети [4] уже запрягли лошадей, и теперь с нетерпением поглядывали в сторону терема, переговаривались, дружно над чем-то гоготали. Там молодость, весна. Предстоящий разговор с матерью был для князя тягостным. Он заранее знал все, что она скажет. И что самое неприятное, в глубине души Димитрий был согласен с ней, чувствовал ее «железную правоту», которая наваливалась на него, давила ребра, сжимала грудь.

– Будто на жеребца узду надевают, а еще порезвиться охота, на воле погулять.

– Подружья [5], чай, не уздечка, да и ты, Димитрий, давно не отрок, чтоб резвиться, – Анна открыла глаза и пристально посмотрела на сына. – Почто [6] за своей княгиней не едешь, ведь давно пора? Три лета, как созрела. Три! Игуменья пишет, что ждет княгинюшка тебя, все волнуется, вопрошает: «Когда за мной супружник [7] приедет?» От отца вот ее – Мстислава Залесского – нехорошую весточку получила: спрашивает он, отчего дочь не с князем. Уж не знаю, что и отвечать ему. Ведь война будет, ты понимаешь! Война! Он такую обиду не простит.

– Больно я боюсь твоего Мстислава, что же у меня и воев [8] нету? Отобьемся!

Княгиня резко вскочила, опрокинув при этом лавку, и с прытью, неожиданной для ее преклонных лет, подлетела к сыну. Ее прищуренные подслеповатые глаза кольнули князя холодными иглами материнской обиды. От напускного спокойствия не осталось и следа.

– Разрушаешь все, что отец с таким трудом создавал! Уж не трусливей тебя был, а союза с князем Мстиславом искал. Мира добивался! Брак этот всем нужен. На юге – то неспокойно. Говорят, с востока рать кочевая идет, а мы рубить друг дружку будем. Поезжай за княгиней!

– Да поеду, поеду, – видя волнение матери, успокаивающим тоном пропел князь, – что разбушевалась – то так. Я вон и подарок жене отправил – Ярого. Красавец, а не комонь[9]. Она, говорят, лошадей больно любит.

Анна побагровела от злости:

– Нешто ты в своем уме? Княгине Ярого подарить! Комонь – то дикий, мужей с себя скидывает, а ты его молодухе. Или вдовцом хочешь стать? Убьется, ведь, княгиня.

– Чтобы убиться, надо сначала на него влезть, – усмехнулся сын, – она и подойти к комоню не сможет.

– Зачем тогда дарил?

– Да так, позабавиться.

– Позабавиться!? Был бы жив отец, он бы тебе дал позабавиться. Извел меня! А как умру, что с княжеством – то будет, при озорнике таком!

– Ну, будет, матушка, будет, не ругайся. Я княгине еще кольцо отослал, то, что ей приглянулось. Вот к князю Заозерскому на ловы [10] съезжу, и сразу за женой сберусь.

– На ловы, к Заозерскому князю?

– Ну, да. Он меня пригласил, неудобно отказать.

– Да князю Заозерскому десять годков, какие там ловы. Небось, мать его – вдова молодая – пригласила? Распутница окаянная, про нее знаешь, что говорят? Мужа старого на тот свет сжила, а теперь таких олухов, как ты, заманивает.

– Болтают все! – запальчиво выкрикнул Димитрий, – У нас – то и лесов добрых нет, и все зверье перебили. Какая уж охота!? А в Заозерье и медведи, и рыси, и вепри. Есть где разгуляться! Отпусти.

Сын ласково улыбнулся:

– А княгиня мне больно-то и нужна, не думал я про это. А приеду – и сразу за подружьей.

– Вот ехал бы сразу за Еленой, там края-то тоже дикие, лесные, зверья не меньше, а земля твоя: охоться, сколько хочешь, и не надо никому в ножки кланяться.

– Я никому и не кланяюсь. Да уж собрались мы. Слышишь, комони под окном ржут, кмети заждались. Пойду я.

Мать вздохнула, махнув рукой, мол, делай, что хочешь. Князь смиренно поцеловал материнскую руку, поднял опрокинутую лавку, перекрестился на образа и выбежал вон.

Княгиня опять села, прикрыв глаза. «Неужели я ошиблась?» – опять мучительно завертелось в голове. Вспомнилось, как семь лет назад вот так же, как сын, стоял у окна его отец и громогласно доказывал ей выгоду этого брака.

– Мстислав силу набирает, во врагах его не к чему иметь, породниться надо, а то оборону придется с двух сторон вести. А от кочевья да соседей завистников вместе сподручней отбиваться.

– Да как ты с ним породнишься? Сыновья его давно женаты, а дочки уж больно малы. Старшей всего девять годков.

– Вот эту и возьмем.

– Да с ума ты сошел что ли, на старости лет! Дите за семнадцатилетнего отрока выдавать. Ведь вырос, уж и хочется чего, а ты ему малую в жены. В блуд введем.

– Потерпит пару годков, пока молодуха дозреет, ничего с ним не станется. А брать ее сейчас надо, не посватаемся, так другие перехватят: желающих породниться с Полуночным [11] князем много. Второй-то дочери у них сколько лет?

– Пять или шесть.

– Старшую упустим, следующую долго ждать. Так что засылаем сватов.

– Может, он и не отдаст ее сейчас? – с надеждой прошептала княгиня.

– Отдаст, куда денется, я уговаривать умею...

Девочка княгине сразу понравилась: тоненькая, белокурая, со смешными кудряшками, упрямо выбивающимися из толстой косы. Большими голубыми глазами она рассматривала делегацию, вышедшую навстречу из городских ворот. Взрослая одежда, справленная к случаю по детским размерам, сплошь покрытая серебряным узорочьем и жемчугом (и оттого страшно тяжелая), смотрелась на ней мешковато и нелепо. Но маленькая княжна старалась вести себя как взрослая, сидеть в повозке прямо, чинно. Любимую тряпичную куклу, которую мать тайком сунула в дорогу, девочка спрятала под лавку (чтоб не позорила невесту).

Две толпы – встречающих и приехавших – застыли на небольшом расстоянии друг от друга.

– Вот это невеста, – с нескрываемым разочарованием промямлил жених. Молодой княжич нервно теребил гриву гарцующего в нетерпении жеребца. – И что мне с ней в ладушки играть али басни [12] на ночь сказывать?

– Надо будет, и басни будешь сказывать, – рявкнул отец. – Пойду, первым княжну поприветствую.

Старый князь натянул поводья.

– Куда ты, – зашептала княгиня, – ребенка испугаешь, уж больно грозный.

– Мы с княгиней первыми подойдем, – предложил епископ, прибывший в Чернореч-град специально по такому торжественному случаю.спешилась. Они с епископом медленно стали спускаться вниз с городского холма по пыльной дороге. Увидев это, молодая княжна выскочила из повозки и быстро пошла им навстречу, следом медленно двинулся и весь обоз.

– Здравствуй, княжна Елена Мстиславна, благослови тебя Бог, – торжественно произнес епископ.

Та в ответ низко поклонилась сначала епископу, потом Анне:

– Благослови и вас Бог, владыка, и вас, княгиня – матушка.

– Какая умница, – прошептала епископу будущая свекровь и громко сказала:

– Ну, вот, княжна Елена, теперь это твоя земля, твой дом, да не будешь ты знать в нем горя и слез. А вон и жених твой, – и подала знак сыну приблизиться.

Стройный загорелый юноша, придав своему еще безусому лицу суровое выражение, подъехал к невесте. Мать дернула его за сапог, мол, спешивайся. Парень спрыгнул с седла и поклонился. Девочка засмущалась и покраснела.

Тут подъехал и старый князь, приветствуя будущую сноху. Встреча состоялась.

– Сядь с ней рядом, – шикнула на княжича мать.

Он с легким вздохом взял невесту за руку и повел к повозке. От этого девочка раскраснелась еще больше. Какое-то время они ехали молча. Затем жених исподлобья взглянул на невесту. Елена сильно волновалась. Рука, перебирающая жемчужины на подоле, слегка дрожала. Димитрию стало жаль малую, и он заговорил веселым тоном:

– А что, княжна, кукол – то с собой в дорогу брала играть?

Девочка от удивления открыла рот:

– А откуда ты, княжич, знаешь?

– Так вон же из-под лавки коса нитяная торчит.

– Ты, княжич, не думай плохого, я знаю, что замужним-то нельзя в куклы играть, это я так в дорогу... матушка дала. А как приедем, я и в руки не возьму, – и она пяткой затолкала куклу подальше под лавку.

– Играй, – снисходительно махнул рукой жених, – супружник разрешает.

Девочка заулыбалась.

– Какой у тебя шрам на десной [13] руке, – осмелела она, и с детской простотой стала рассматривать жениха, – не иначе мечом настоящим рубанули?

Парень с гордостью посмотрел на тонкую белую полоску от основания большого и указательного пальцев к запястью:

– Кабы настоящим мечом, так уж и пальца бы не было, а это так – деревянными баловались.

– Выходит, и ты еще играешь, – довольная улыбнулась невеста. Юноша задорно расхохотался.

Княгиня, ехавшая поодаль, вздохнула с облегчением.

– Ой, княжич, какой у тебя перстенек красивый, красненький, как солнышко на закате! – восхитилась невеста.

Димитрий пошевелил мизинцем левой руки, на пальце заиграло веселым светом колечко с алым рубином.

– Сейчас оно тебе велико будет, на какой палец ни надень, а подрастешь, подарю. Мне оно, видишь, уж и на мизинец еле налезает.

Девочка посмотрела на княжича восхищённым взглядом. Жених ей понравился.

Старая княгиня разволновалась, быстро встала и подошла к окну. Сын с веселой ватагой таких же бесшабашных гуляк уже выезжал из ворот детинца [14], увидев мать, ласково помахал ей рукой. «Кабы не я, так, может, он сейчас совсем другим был бы», – подумала она. С мужем народили князь с княгиней десятерых детей, но выжил и достиг совершеннолетия только Димитрий. Он был последышем, появился, когда уж и не ждали, маленькая искорка от костра некогда большого Чернореченского рода. Андрей Святославич, суровый с боярами и челядью, с сыном был мягок и ласков, прощал ему многие шалости, ну а материнская нежность не знала границ, обрушиваясь на юного княжича широкой безбрежной рекой. Анна и сама понимала, что надо быть с сыном строже, но сделать с собой ничего не могла.

Вот и сейчас, если бы она настояла, проявила твёрдость, то Димитрий никуда бы не поехал, остался, как миленький. Но не удержалась, опять дала слабину, а его уж и след простыл. Да и с женой она его разлучила, тоже хотела как лучше.

Давнишние события терзали душу и предвещали худое. Старшую сестру Анны тоже выдали в малолетстве, не было ей и десяти, а молодому супружнику едва исполнилось тринадцать. Пока росли вместе, ссорились без конца, изводили друг друга. Родные все надеялись: повзрослеют, так другими глазами посмотрят, а вышло иначе. Молодой князь сначала полюбовницу завел, а затем и вовсе жену к отцу отослал, взял из соседнего княжества себе новую подружью. Родители хотели снова выдать дочь замуж, и женихи были, да она не захотела, и вскоре приняла постриг. Анну же отдали в не полных шестнадцать лет за семнадцатилетнего Андрея, сына князя Святослава Чернореченского, и прожили они в счастливом браке сорок восемь годков. Вспоминая сестру, давно уже преставившуюся[15] в своей обители, старая княгиня была против детских браков, но перечить мужу не могла.

Всплыл в памяти и разговор с маленькой снохой, случившийся после церковного обряда...

– Я сейчас тебе что-то важное должна сказать. Ты уже взрослая, венчанная теперь, – княгиня осторожно подбирала слова, – должна понять.

Перед свекровью стояла уже покрытая убрусом [16] Елена. Она испуганно вскинула на княгиню глаза. Встревоженный тон Анны заставил и ее волноваться.

– Тебе надо будет уехать, – быстро заговорила княгиня, как бы сама себя перебивая, – понимаешь, ты еще девочка, мала для мужа своего.

Княгиня стала опять подбирать подходящие слова, но не нашла, что сказать.

Девочка смущённо кивала.

– Если вырастешь у супружника на глазах, будет видеть он тебя каждый день, для него ты станешь младшей сестрой, племянницей, а настоящей подружьей можешь и не стать. Не захочет он тебя...

В голове мелькнуло: « Что же это я малому ребенку говорю, срам-то какой?!»

– Я все понимаю, – серьезно сказала Елена.

– Вот и хорошо, – успокоилась свекровь. – Поживешь пока при монастыре у инокини Марфы, она о тебе позаботится.

Из темного угла горницы выступила маленькая старушечка в серых монашеских одеяниях. Девочка попятилась.

– Не бойся, – ласково запела Марфа, – не обидим, дитятко. У нас, знаешь, как хорошо. Большой сад, а там яблочки сладкие, наливные, хочешь – с ветки рви, а хочешь – из-под ног собирай. Ты яблоки любишь?

– Люблю, – пролепетала маленькая княжна.

– А рядом в деревеньке девочек много, подругами твоими будут, играть вместе станете да по ягоды ходить.

– У меня холопьи свои есть.

– Хорошо, их возьмешь. А в келье у меня птички чудные живут, захожий паломник подарил, желтенькие такие, и поют, как в райском саду.

Девочка повеселела, но все же с опаской спросила:

– А одеваться мне тоже в серое надо будет? – своя взрослая одежда Елене очень нравилась.

– Нет, дитятко, ты же не инокиня, а мужняя жена, в своей ходить будешь. А как подрастешь да девой станешь, так супружник за тобой и приедет. Ну, согласна?

– Согласна... А лошадки с жеребятами у вас есть? Я их страсть как люблю.

– Есть, как же без лошадок – то.

Дело сделано: княжна уехала с Марфой в обитель. Успенский монастырь был выбран неслучайно, так как находился на границе с владениями Мстислава Залесского, чтобы отец и мать могли навещать дочь, когда им вздумается.

А в Чернореч-граде жизнь пошла привычным чередом, будто и не было никакой свадьбы. Годы быстро пролетели, молодой князь опамятовался только единожды: «Ну, шестнадцать лет, ну и что? Все равно мала еще. Мать твердит, что красавицей подружья стала, да можно ли этому верить. Спросил Спиридона, он ведь возил молодой княгине в монастырь подарки, так тот лишь рассмеялся: «Поезжай, князь, сам и посмотришь». И улыбка у него такая недобрая, точно – дурна собой, как пить дать».

А весна кружила голову, хотелось чего-то, маялось...

1. В лето 66... бысть зима снежна – В год 11(2)... зима была снежной.

2. Лодья – древнерусское произношение слова ладья.

3. Великий – великий князь.

4. Кмети – воины дружинники.

5. Подружья – жена. В Древней Руси словами муж и жена, обозначали не супругов, а любого мужчину и женщину.

6. Почто – почему.

7. Супружник – муж.

8. Вои – воины.

9. Комонь – конь.

10. Ловы – охота.

11. Полуночный – северный.

12. Басни – сказки.

13. Десная – правая.

14. Детинец – внутренняя крепость.

15. «Преставися» – умереть.

16. Убрус – платок, головной убор замужней женщины.

II. За Бежским озером.

Малая дружина уже выехала за городские ворота и спустилась к реке. Плыть предстояло на ладьях. По весенней апрельской распутице конным ходом не проехать. Лошади тревожно ржали, чувствуя опасность. Вид веселых корабликов, пляшущих на речной глади, не предвещал животным приятного пути.

В сопровождающие князь выбрал двух своих закадычных друзей: озорника, балагура Пахомия и рассудительного, степенного Первака.

– Что так долго-то у княгини был? Уж заждались, – Пахомий лукаво поглядывал на князя, – не отпускала что ли?

– Распутницей пугала, мол, держи ухо востро.

– То-то, и меня жена все не хотела отпускать, да все наказывала, чтоб по сторонам больно не заглядывался. И до нее какие-то слухи дошли, раз так всполошилась.

– А охота посмотреть, какая она княгиня Заозерская, чего только и не болтают. Неуж и впрямь глянет, и все – пропал?

– Нам – то, князь, пропадать нельзя, мы люди семейные.

– Это ты семейный, да вон Первак, а я пока ни то, ни се, мне немножко пропасть – и не такой уж грех.

Тезка князя, Димитрий Первак, неодобрительно покачал головой:

– Слышала б тебя княгиня, точно не пустила бы. Вышата обиделся, что с собой не взяли, пошто дядьку[1] не покликал?

– То и не покликал, проповеди бы читал и день, и ночь, как иерей. Они с матушкой одного поля ягоды.

Перед Вышатой князю было стыдно, ведь как отец родной. С семи годков от мамок мальца оторвали да в руки опытному воеводе отдали. Он обучил княжича всему: как в седле сидеть, как коня объездить, как броню [2] крепить, как мечем махать, из лука стрелять, да и охотиться как – тоже наука от Вышаты. «Ну, ничего, – успокаивал совесть князь, – приеду, отдарюсь гостинцем каким, он и не будет серчать».

Томная Чернава медленно катила мутные весенние воды в северо-западном направлении на встречу Бежскому озеру. Плыть по течению было легко. И резвые ладьи стремительно летели по водной глади. Но только солнце перевалило за полдень, подул коварный северный ветер. Он сбивал суда на отмель к южному берегу. Гребцы работали без остановки, наваливаясь всем телом на весла, лица от натуги наливались кровью, в студеный апрельский день им было жарко, пот струился по взмыленным спинам.

– При таком ветре много не проплывем, – озабоченно перегнулся через борт Пахомий, – может, на веревках берегом тащить или переждать, авось стихнет.

– Причалим, – распорядился князь.

Ладьи начали приставать к пологому берегу. На многие версты к горизонту здесь простирались заливные луга. Весенний разлив уже сошел, и река шуршала вдоль привычных берегов, но круглые лужицы, прощальные следы половодья то тут, то там искрились на солнце.

Князь сам вывел любимого жеребца попастись на молодую травку, нежно потрепал за гриву. Ретивый и Ярый были у князя любимчиками, оба норовистые, резвые. К хозяину, к конюху Степану да к сыну его Карпушке с лаской, с чужими – настороже. Но вот незадача: не поладили жеребцы друг с другом. Каждый день конюшня вверх дном. Степан жаловался: «Не могу я их вместе держать, житья не дают. Ты уж выбери, князь, который тебе милей, а другого отдай кому али продай. А то пропадут оба. Уж больно за тебя бьются». Ретивый был на несколько лет старше и не раз выезжал с князем в походы, в бою не подводил. А Ярый еще молодой да плохо объезженный. Димитрий сделал свой выбор. Подпив на пиру, в хмельном задоре, велел боярину Спиридону отослать его жене, а для сопровождения дал Карпушу. Степан неодобрительно ворчал под нос, но вслух, ясное дело, князю ничего не сказал. Тринадцатилетнему сыну наказывал княгиню от коня беречь и при ней остаться, для пригляда. Когда на утро Димитрий протрезвел, ему стало совестно, хотел за конем назад послать, но Степан отговорил: «Справиться Карп, за княгиню не бойся». Вдогонку поскакал гонец с кольцом, чтобы замолить грех перед то ли женой, то ли невестой за неудачный подарок.

Пахомий о чем-то весело судачил с гребцами, те спешно разводили костры, чтобы не остынуть на холодном ветру. Гридни [3] выставляли воев в дозоры. Хоть и своя земля, а ухо держи востро. Молодой боярин отошел от гребцов.

– Просят рыбку в лужах половить, остроги у них с собой.

– Пущай половят, плыть-то пока нельзя. А нешто и нам порыбачить? – глаза князя заблестели. – Ну-ка, острогу дайте!

Он молодецки закатал рукава рубахи.

Голубое зеркало лужи время от времени подергивалось рябью, что-то темное копошилось на дне, но не шумно. Затаилось.

– Там она, там, княже, слышь, как ходит, – Игнатий, опытный рыбак, вызвался подсоблять, среди гребцов он слыл хватом:

– Туда бей. Резче! Да куда ж ты, княже, бьешь, я ж тебе показал куда?!

В азарте Игнатий забывался, кто перед ним, но князь был не в обиде. Поймать бы!

– Туда она ушла, пень на дне, под коренья рыбина ушла. Ниже наклоняйся, резче, резче... Ого!

Счастливый Димитрий, с трудом сжимая острогу двумя руками, держал над головой огромную щуку. Та билась на острие, отчаянно сражаясь за жизнь.

– Не упусти! – заорал Игнатий, когда рыбина из последних сил резко рванула в сторону, и светлейшего рыбака зашатало.

– Не упущу, уху варить станем! – весело отозвался князь.

Ветер начал стихать, его ледяные объятья ослабели. От рыбацкой удачи да от чарки меда все были веселы и возбуждены. Костры игриво потрескивали сырым хворостом, который заложили в костёр вперемешку с домашними сухими дровами. Шутки лились отовсюду, как вода через сито. Всегда молчаливый Первак, и тот, широко размахивая руками, что-то задорно рассказывал кметям.

– Вели, чтоб воям на стороже поднесли, продрогли, чай, – шепнул князь Пахомию.

– Сам пойду, уважу.

Пахомий был вертляв, долго на одном месте, даже за чаркой сидеть не мог. А из дома бежал как чумной, хоть и любил жену и двоих сынков. «Тошно мне долго дома сидючи», – жаловался он по-приятельски князю. Пока плыли на ладье, все время сновал меж гребцов. «Да сядь ты, все мельтешишь, перекинемся из-за тебя!» – покрикивал Димитрий. Пахомий вздыхал, чинно садился, но через мгновение уже вскакивал под каким-либо предлогом.

И сейчас ноги сами выдавали коленца. Вприпрыжку, плескаясь медом, боярин отправился угощать караульных.

– Идет там кто-то через луг, – указал в южную сторону один из воев.

Пахомий напряг зрение.

– Старец али муж, не вижу?

– Старик, – сощурился караульный.

Через мокрый луг, напрямки, не обходя лужи, тяжело расплескивая мутную воду босыми ногами, к стану подходил человек, невысокого росточка, с растрепанной седой бородой, в полинялой хламиде. В вытянутой правой руке он бережно нес лыченицы [4]. Через плечо были перекинуты ленты обмоток, которые развевались на ветру, как стяги.

Видя, как старичок при каждом шаге по колено погружается то правой, то левой ногой в луговую воду, Пахомий пошутил:

– По морю аки посуху.

– Не святотатствуй! – весело прокричал старик, хотя их с боярином еще разделяло довольно приличное расстояние.

– Вот это слух!

Странник приблизился и низко поклонился:

– Дозвольте, добрые люди, обогреться у костерка. Продрог весь.

– Эй, Пахомий, веди его сюда! – прокричал князь.

Вся дружина с любопытством разглядывала путника. Возраст его на глаз определить было сложно: можно было дать и пятьдесят, и за семьдесят, с виду еще крепкий и шустрый, но с обветренным древним лицом. В жизни своей он должно быть много улыбался, потому что борозды морщин залегли в тех местах, где они обычно образуются у смешливых, благодушных людей. Кроме лаптей и обмоток, у него с собой не было никакой поклажи.

– Здрав буде, княжич Димитрий Андреич, – поприветствовал он.

– Гляди-ка, признал. Только не княжич я, три года уж как князь Чернореченский.

– Умер, значит, князь Андрей, царствие ему небесное, – старик перекрестился, – добрый был князь.

– Садись, старче, грейся, – молодой князь протянул руку к костру, – местный?

Старец кивнул.

– Что же ты дома давно не был, коль не знаешь, кто князь у тебя?

– Да уж давно! И не помню сколько. Вот помирать на родину иду.

– Так уж и помирать, ты вон по лужам-то как резво бежал, и молодым не угнаться.

– Ну, все мы под Богом ходим.

– Откуда ж путь держишь?

– Так из Святого Града Иерусалима.

Раздался дружный хохот.

– Так уж из самого Иерусалима в лыченицах добрел? – с усмешкой спросил князь.

– В каких лыченицах, княже! Он вон, вишь, босой из града Божьего идет, так сподручнее, – вставил Пахомий.

Дед и бровью не повел, беспечно улыбаясь. Его сильные сучковатые руки тянулись к костру. Вои подали ему ложку.

– От чарки не откажешься?

– От ушицы не откажусь, а чарки не надобно, мне и без чарки свет Божий весел.

И дед, перекрестившись и прошептав молитву, быстро замахал ложкой.

– Значит, ты в Святой Земле был?

– Был, княже.

Вои стали перешептываться: «Заливает, во как заливает!»

– Как же ты попал-то туда?

– Да с Божьей помощью путь не сложен. Дошел до Киева, до Выдубицкой обители. Там со старцами подвизался на Афон.

– Гляди-ка, и на Афоне был?! – слушатели сомневались в словах рассказчика.

Князь бросил на воев укоризненный взгляд, мол, пусть сказывает, но и в его глазах плясали веселые искорки. Он явно не верил страннику.

– Что ж на Афоне?

– Везде Божий свет, – уклончиво сказал старец.

Это вызвало новый взрыв хохота.

– А в Иерусалим-то как попал?

– Где с рыбаками, где вдоль берега пешочком. Где подаяние просил, где на работу подвязывался. Магометане [5] меня кормили.

– Что ж ты из рук магометан еду принимал?

– Грешно не брать, коли тебе люди милость оказывают. Все мы от одного корня Адамова, под Богом ходим.

– Да ты, дед, еретик.

– Ну, это ты зря, нешто я от Христа отрекаюсь. Правитель тамошний, магометанский, дозволил грекам в Граде Святом жить. Вот я к еллинам и прибился.

– И что никто тебя не тронул там?

– Так кому старик – то нужен, и чего у меня брать? Побывал у Гроба Господня да на Голгофе, где Иисус страдания принял. Землицы святой набрал.

– Ну-ка, покаж, – все с любопытством стали тянуть шеи.

– Так нет ее, тати [6] под Черниговом отобрали.

– Что ж тати на землицу соблазнились? – еле – еле сдерживаясь от хохота, выдавил Пахомий.

– Так землица святая, Божия, каждому при себе иметь хочется, а они, грешники – душегубы, пущай берут, мне не жалко, может, к раскаянию та землица их приведет.

– Дед, а ты слонов видел? – спросил один из воев.

– Тьфу ты, я ему про душу, а он мне про слонов, – путник с укоризной покачал головой. – Пойду я, засиделся, спасибо за ушицу, знатная.

– Куда ж ты, дедушка, идешь?

– На полуночь [7], княже, в Михайлов скит. Будет время, навести.

– Так ты ж вон на санях сидеть сбираешься [8].

– Ну, тебя-то я дождусь, к тестю на хлеб – соль поедешь, так заходи. Князь помрачнел.

– Значит, дед, больше не увидимся, я к Мстиславу гостить не собираюсь.

– Поедешь. И долго не затягивай, я ведь, сынки, еще Владимира знавал, уж устала земля от меня.

– Какого Владимира, – прыснул Пахомий, – Красно Солнышко?

Хохот раскатистым эхом полетел вдоль реки.

– Эх, зубоскалы, – без злобы сказал старичок, – Мономаха своими глазами видал, вот это князь был, так князь. Не чета нынешним, измельчали нынче князья, за удалью молодецкой ничего-то и нету.

– Но-но, ври да не завирайся, на князей-то хулу городить негоже, – посерьезнел Пахомий. – Чем тебе наши князья не угодили, наш разве не хорош?

Все разом примолкли и протрезвели, ожидая ответа старца. Старичок с видом плотницкого мастера, оглядывающего новенькую ладью, окинул взглядом Димитрия.

– Хорош, лицом красен [9], очами грозен, ратник славный. А князем добрым научится быть.

Пахомий уже вскочил, чтобы схватить трепача за хламиду, но князь жестом остановил его.

– Кто ж научит меня?

– Так через водимую [10] свою и научишься.

Тут князь расхохотался, слезы выступили на глазах.

– Ох, повеселил ты меня, старче! Ты подружью-то мою знаешь? Ей и семнадцати нет, чему она меня научить может? Али у меня другая скоро появиться? На грех, дед, подбиваешь. Али ты еще про чего...

И князь опять закатился.

– Ну, что грех, а что не грех, то ты и сам ведаешь, чай не отрок безусый, – впервые обиделся дед. Он быстро перевязывал лыченицы.

– На берег другой давай перевезем, – посерьезнел Димитрий.

– За то спасибо.

Глядя, как лодочка причаливает к северной стороне, Пахомий с раздражением бросил:

– Развелось тут вещунов, шастают по Руси, нелепицы [11] травят да людей смущают.

– Негоже мы поступили – чернеца на смех подняли, грех это, – задумчиво произнес Димитрий Первак, он единственный за все время разговора не улыбался, со смирением принимая все слова старца.

– Да с чего ты взял, что он чернец? – с раздражением отозвался Пахомий. – Вон на нем и ризы-то иноческой не было!

– Ветер стих, давай сбираться, – успокаивающе похлопал дружка по плечу князь, на деда он не серчал.