Текст книги "Княгинины ловы (СИ)"

Автор книги: Татьяна Луковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Поняла, – испуганно прохрипела Лукерья.

Старая княгиня тяжело вздохнула, устало провела рукой по лицу: «Выдержать бы все».

Анна напряженно ждала. За приоткрытой дверью уже слышны были шаги и легкий шорох одежд. В горницу медленно вплыла Улита. Старая княгиня смерила ее испытывающим взглядом. Гостья дрожала от смущения, яркий румянец украшал ее круглые щечки. Не смея дальше войти, Заозерская княгиня робко остановилась у порога, низко кланяясь суровой хозяйке.

Анна растерялась, она приготовилась к встрече с наглой напористой бабой и уже проигрывала в голове варианты жесткого разговора. Но внешний вид и манеры Улиты, а самое главное – ее испуганные глаза обезоружили Чернореченскую княгиню.

– Подойди ко мне, Всеславна, присаживайся, – и Анна повела рукой в сторону резной лавки.

Улита, еще раз низко поклонившись, плавно села напротив княгини. Установилось неловкое молчание.

– Что же ты на сына моего глаз положила? – наконец медленно произнесла Анна. – Разве вокруг вдовых и холостых мужей мало?

Улита молчала, опустив глаза.

– Что ж молчишь?

– Стыдно мне, княгинюшка, не знаю что сказать. Люб мне сын твой, грех на мне, – и Улита зарыдала, прикрывая мокрое лицо руками.

Анна задумалась: «А может, и вправду, нет в Заозерской княгине ни корысти, ни распутства, а только искренняя любовь к Димитрию? И будет она верной и заботливой женой. Может, пусть живут да деток растят, раз уж он все решил? Мне ли грешной грехи чужие осуждать?» «А Елена?» – напомнила совесть. «А что Елена, молодая да красивая, найдет ей отец другого мужа. Димитрия она и не помнит, и забывать-то некого».

– Что ж, раз так получилось, пусть Димитрий сам решает, как ему быть. Приму его выбор.

Улита вытерла мокрые глаза, упала на колени перед Анной и бросилась целовать ей руки.

– Спасибо, спасибо, – твердила она, задыхаясь.

– Ну, будет, будет, – старая княгиня усадила Улиту обратно на лавку.

– А то, что я без мужа вот понесла, так в том и сына твоего вина есть, – окрыленная успехом, добавила Заозерская княгиня, – не хотела я с ним в постель ложиться, снасильничал он меня.

У Анны удивленно округлились глаза. Видя смятение старой княгини, Улита продолжила:

– Застонал он раненый, а я услышала, испугалась за него и, грешна, простоволосой в горницу к нему вбежала в одной сорочке. Подошла к изголовью проверить, что с князем, а он за руку меня схватил да не отпускает. Не стала я крик поднимать, гридни мои на месте бы его изрубили. Так вот все и случилось, – и Улита с улыбкой погладила живот.

С Анны как пелена соскочила, все стало ясно как белый день. Если Улита говорит правду, то они с Андреем воспитали дурного человека, потому что только дурной человек может воспользоваться гостеприимством и обесчестить хозяйку-вдовицу. Ведь если он стонал от боли, так что в покоях княгини было слышно, то ему было не до бабы. А если он стонал, чтобы заманить бедную княгиню, то он просто... Анна даже в уме не могла подобрать слово. А если Улита врет, то Димитрий в опасности, в большой опасности. И перед ней не бедная кроткая овечка, а волчица – хитрая, опасная, искусная на ловы доверчивых мужей.

Анна ради памяти мужа не могла допустить первого. Да, сын ее не сдержан, задирист, самоуверен, беспечен, не любит чужих советов, избалован, но честь для него не пустой звук, он добр и незлопамятен, на откровенное зло Димитрий не способен. Бог знает, конечно, что они в походах творят, война ожесточает, может, и в грех впадают да девок степных бесчестят, но почтенную вдовицу, да в ее же доме?! Анна верить в это не хотела.

Черная душа Улиты просвечивала теперь через светлые одежды. Видеть ее Анна больше не могла.

– Ступай, – сухо сказала она, – худо мне, отдохнуть хочу.

Улита не почуяла в тоне Анны перемены, спокойно встала, поклонилась и пошла к двери.

– Что-то больно живот велик у тебя для двух-то месяцев? – кинула ей вслед Анна.

– Сама удивлена, – беспечно ответила Улита, – должно, двойня будет.

Вопрос старой княгини, казалось, ее ничуть не смутил. Плавной поступью она уплыла за дверь, улыбаясь такой легкой победе.

Анна решила действовать по плану Вышаты. Она вызвала Димитрия. Сын вопросительно посмотрел на мать. Улита рассказала, что княгиня была с ней добра и дала согласие на свадьбу. Окрыленный, Димитрий ждал приятных слов о своей суженной, однако мать окатила его ушатом ледяной воды:

– Лгунья она и распутница, – спокойным, даже равнодушным тоном заявила Анна. – Не твое – то дитя: живот на четыре месяца тянет, не меньше.

Лицо Димитрия исказило разочарование:

– Так и знал, что такое скажешь. Ростом она мала – вот живот большим и кажется. Мое то семя.

– А знаешь, что она мне про тебя порассказала? Что снасильничал ты ее, – Анна ждала реакции сына.

– Оправдаться она перед тобой хотела, вот и насочиняла. Ты же накинулась на нее, как на распутную девку.

– Так я виновата?

Димитрий молчал, он вспомнил, как грубо овладел Улитой в ту темную ночь, может, она и имела право так сказать. На нее он был не в обиде.

– На все у тебя оправдание есть. Ладно, если хочешь губить себя, губи. Твоя жизнь, мы свою с отцом уже прожили. Дам я согласие на свадьбу и благословение свое тоже.

Князь настороженно посмотрел на мать, он чувствовал лукавство в ее словах.

– Но только если выполнишь условие одно.

– Так я и знал, – вырвалось у Димитрия.

– Имей уважение к матери! – повысила голос Анна. – Ты должен сам поехать за Еленой, извиниться перед ней, объяснить все и привезти ко мне. Я верну ей приданое, осыплю подарками и сама отвезу к отцу, чтобы не гневался. Постараюсь миром все уладить.

– Уж вижу хитрость твою, надеешься, что повидаюсь с Еленой, пленюсь ей и Улиту забуду. Так не будет того, пустое все.

– Уж ни на что я не надеюсь! А только продержали у себя молодуху столько лет, а теперь вот вышвыриваем, как ненужную тряпицу. Разве заслужила она того?

– Отец ее, как тать, заставы мои воевал, а я перед его дщерью [1] должен раскланиваться!?

– Так не Елена же твои заставы воевала? Её-то в чем вина?

Димитрий уже открыл рот, чтобы что-то ответить, но мать его перебила:

– Слышать ничего не хочу. Я свое слово сказала. Делаешь все по-моему, я сама к епископу поеду просить для вас благословения, в ноги к нему кинусь, надо будет, так и до митрополита дойду, а нет – так не сын ты мне более.

– Будь по-твоему, – с недовольным лицом согласился Димитрий. – Но только и ты уж от своих слов вперед не отказывайся.

– И не приказ, а просьба к тебе материнская, – печально промолвила княгиня, – не залеживай [2] до свадьбы вдовицу Заозерскую, не плоди грехи. Епископ благословит, так вся жизнь у вас на то будет.

Димитрий кисло кивнул, поклонился и вышел за дверь: не такого разговора он ждал с матерью.

– Что ж матушка? – заглядывая в глаза суженого, ласково промурлыкала Улита.

– Согласна она, все в порядке, – пряча сожаление, с улыбкой ответил Димитрий. – Как Елену к отцу отошлю, так к епископу поедем за благословением.

– Что же вы ее сразу к Мстиславу проводите? – не скрывая любопытства, спросила Улита.

– Мать настаивает на том, что сначала нужно её сюда привезти, приданое вернуть да извиниться, а потом уж к отцу сопроводить, чтоб по чести все было.

Улита насторожилась:

– Что же ты сам за ней поедешь?

– Да нет, бояр отправлю. О, да ты никак ревнуешь ?! – стараясь сменить тему, засмеялся он.

– Было б к кому ревновать, – вырвалось у Улиты, – были мои богомольцы в обители вашей, так видели твою княгиню.

В голосе Улиты чувствовалась злая насмешка.

– И что же княгиня? – не удержался от вопроса Димитрий.

– А надо ли то знать тебе?.. Да ладно уж, скажу. Пришли они на службу в церковь, слышат, шепот пошел: «Княгиню ведут, княгиню ведут». Оглянулись наши и видят: ввели под руки бледную худую жену, в чем и душа держится, ноги еле переставляет. То княгиня и была. Пол службы на инокинь опиралась, чтоб не упасть, а потом оседать стала, видать, обморок случился. Тут ее черницы на воздух и вынесли.

Димитрий почему-то расстроился, в памяти всплыла шустрая любопытная девчонка со здоровым румянцем во всю щеку, с образом бледной изможденной жены это видение никак не хотело соединяться.

– Быть того не может, – вырвалось у него.

Улита сверкнула глазами:

– Да как же не может, чай, в монастыре жизнь не мед! Загубили ее черницы постами строгими да беспрестанными молитвами. Вы уж быстрей ее на откорм к отцу везите, а то помрет ненароком. Что Мстиславу тогда говорить станете? – в тоне Улиты сквозило осуждение.

Димитрий как-то осунулся, помрачнел, вести о Елене потрясли его. Он растерянно моргал глазами, глядя в одну точку.

– Да не переживай так, вон на тебе лица нет. Приедет к отцу, поправится, уж мамки да няньки расстараются. И будет жива – здорова, хоть снова замуж выдавай, – бросила Улита как можно более беспечно. Потом совсем близко подошла к Димитрию, взяла его руку и положила себе на грудь:

– Обнять – то меня не хочешь, суженный мой?

Димитрий вздрогнул, отнимая руку:

– Не могу я, матери обещал, что до свадьбы не буду с тобой.

Улита громко захохотала:

– Ну, княгиня, ну, хороша! Что же, слушайся мать, она плохого не посоветует, – в словах Улиты звенела издевка.

Димитрию захотелось тут же завалить ее на лавку, но он сдержался. Насмешку пришлось проглотить.

Гости уехали на следующий день. Пока никто не видел, один на один в горнице Дитимрий простился с Улитой, впервые нежно ее поцеловав.

– Можешь и ласков быть, коли захочешь, – она погладила его поросшую бородой щеку. – Наглядеться хоть на тебя, когда теперь свидимся?

– Скоро, и оглянуться не успеешь, как пришлю за тобой: рожать уж княгиней Чернореченской будешь.

Улита с улыбкой посмотрела в открытое окно на золотой купол Архангела Михаила.

Полуденное солнце нещадно жарило опустевший двор, все живое схоронилось в тень подальше от его властных лучей. Князь Димитрий с Перваком и Пахомием сидели за студеным квасом в прохладной гриднице. Все уж было собрано в дальнюю дорогу, отчалить предстояло на рассвете, чтобы как можно дольше двигаться по утренней прохладе. К монастырю в северо-восточный лесной край всегда плавали водным путем: сперва вниз по течению до устья Чернавы, потом вдоль берега Бежского озера на север, а дальше по Утице через земли Мстислава. Но Чернореченский князь плыть по владениям тестя воспротивился. Решено было добраться вверх по Чернаве до того места, где она круто забирает на юг, там оставить ладьи и, собрав из привезенных на судах частей телеги для добра княгини, ехать конным путем по лесным тропам.

– Давно уж такой жары не помню, – откидываясь на лавку и стаскивая с запотевших ног сапоги, заявил Пахомий. – А Найден-то здесь прямо по-хозяйски себя вел, все рассматривал да везде залазил. На конюшне прямо каждой кобылице зубы рассмотрел, только что под хвост не заглядывал. И в подвалы меды смотреть лазил, вон Первак его водил.

– Ну, интересно гостю, что ж не сводить, – растерянно оправдывался Первак. – Что ж плохого? Он вон и крепостные стены осмотреть хотел, как у нас караулы устроены, так в том я ему отказал, что же я не понимаю. А меды да конюшню пущай смотрит.

– Мнит он уж себя правой рукой нашего князя, думает, въедет на двор да распоряжаться всем станет, как он в Бежске своем над всеми стоит.

– Пущай не мечтает, – разозлился Димитрий, – и нос свой крючковатый сюда не сует, в Бежске ему и сидеть при Ростиславе! Хотя я бы на месте княгини давно бы мальцу другого дядьку подыскал.

– Не связывался бы ты с ними со всеми, княже, – неожиданно вдруг робко произнес Первак, – вез бы княгиню Елену сюда, а мы бы ее и сами здесь откормили: у нас еда сытная. Отдохнула бы, похорошела, детишек тебе нарожала. А если уж и впрямь так больна, что помрёт, так честным вдовцом и женился бы на ком хочешь, без греха.

Димитрий просто вскипел от негодования:

– Не думал я от тебя это услышать! Даже Вышата мне слова поперек не сказал. Мать тебя попросила со мной разговоры такие вести?

– Сам я так думаю, ежели обидел – прости, но должен был это тебе сказать, – мягко ответил боярин.

– Вот и я сам решать буду, кто мне подружья! – Димитрий сделал ударение на слово сам, чтобы Первак почувствовал, что лезет не в свое дело. Опять ударили по больному, и кто – лучший друг!

В гриднице установилось молчание. Но Димитрий не мог долго злиться, уже более миролюбивым тоном он заметил:

– И так я тут в затруднение попал. Матери обещал, что за Еленой сам поеду, а Улите в том не решился признаться, разволновалась она больно. Вот и сказал, что бояр за Еленой отправлю. Выходит, как ни крути, а одной из них я солгал. Грешник кругом, а тут ты еще на совесть давишь. Быть – то как?

– Как мать велит, ей первой обещал, – не удержался с советом Первак.

– Да и с Еленой объясняться уж больно не охота, – не обращая внимания на замечание Первака, как бы сам с собой продолжал рассуждать Димитрий. – Бабьи слезы утирать кому ж по сердцу? Разрыдается или в обморок упадет. Как представлю тот разговор, аж дрожь по коже. Не могу себя пересилить.

Тут Пахомий вдруг весело присвистнул, подмигнул друзьям и, оглянувшись (никто не слышит), тихо зашептал:

– Сделаем так, что все довольны будут.

Князь и Первак подняли на него удивленные глаза.

– Мы вместо тебя, княже, Первака за твоей подружьей отправим. Матери обещание дано, что Димитрий за княгиней поедет, так Первак тоже Димитрий. Улите обещал, что бояр за Еленой отправишь, так Первак – боярин. Комоня своего ему отдашь и увальня этого Жидятку, пусть до Успения прокатиться, жиры свои растрясет.

– Не доброе это, – отрезал князь, сдвинув брови, – матери врать не стану.

– Так и не придется.

Пахомий, схватив князя и Первака за вихры, близко притянул к себе и быстро начал им нашептывать что-то в уши.

Димитрий заметно повеселел, а Первак, наоборот, растерялся.

– Соглашайся, – убеждал Первака Пахомий, – без твоего согласия то творить не будем.

Первак замялся:

– Вышату-то с вами княгиня отправляет, а он все равно упрется, и не даст вам задуманное створить.

– Так он тебе стрый [3], уговори. Что же он братанича своего не послушает?

– Твоя затея, сам и уговаривай.

– Я с ним потолкую, – вмешался князь. Идея Первака ему явно пришлась по душе, – вот только с воями как быть, их ведь тоже всех предупредить надо. И боярыне Добронеге мать приказала с нами за Еленой ехать, с ней-то как?

– К Пересветовне я жену свою подошлю, она уговорит, а воев много брать не станем, по своей земле идем, чего бояться. А уж пятнадцать ратных из малой дружины предупредить да пять холопов, что телегами править станут, так это проще простого.

– Двадцать пять ратных и не меньше, и то я бы пятьдесят взял, места-то больно безлюдные, а княгиню повезем да добра сколько. Как ни странно, Вышата с затеей сразу согласился, но упирался только с количеством воев.

– Да чего бояться, – беспечно махнул рукой Пахомий, – не в степь же едем? Опасен там только Мстислав, до земли его рукой подать, так что же он на родную дщерь нападет?

– Двадцать пять, или не согласен, – отрезал Вышата, давая понять, что спорить с ним бесполезно.

– Ладно, – махнул рукой князь, – будет тебе двадцать пять.

Димитрий вздохнул с облегчением, все вроде сладилось.

1. Плинфа – тонкий, обожженный кирпич.

2. Аркосолий – арка над погребением, ниша для гробницы.

3. Стрый – дядя по отцу.

VII. Желанная.

Девичий Успенский монастырь заметно преобразился за время пребывания в нем молодой княгини. Вокруг обители была возведена новая крепостная стена из прочных дубовых бревен. Посреди двора срублена пятикупольная Успенская церковь, на украшение которой регулярно делали вклады и чернореченские, и залесские князья. Вокруг монастыря быстро разрастался посад. Торговый и ремесленный люд спешил сюда под защиту ратников, приставленных охранять княгиню. Для воев рядом с обителью срубили небольшой детинец [1]. Торговлю вели с залесскими по Утице, омывающей монастырскую городню с севера, оттуда же шел основной поток паломников, чтобы поклониться животворящей иконе Успения Пресвятой Богородицы, находящейся в алтаре главного монастырского собора. Обитель больше была связана с северными соседями, нежели с весями [2] Чернореченскими, отделенными от нее лесами и болотами.

Глядя на исполинские деревья, с трех сторон обступившие вежу и монастырь, Вышата с уважением заметил:

– Вот это богатыри! Сколько живу, а таких высоких деревьев не видал. Вот уж край лесов. И княгиня у нас лесная.

– Была княгиня лесная, а станет опять княжной Залесской, – зло пошутил Пахомий.

Вышата бросил на него презрительный взгляд.

Отряд разместился в детинце. На переговоры с игуменьей и княгиней отправились Добронега и Вышата. Боярыня Добронега Пересветовна – высокая, раздобревшая от сытой спокойной жизни пятидесятилетняя баба. Уже лет десять она прибывала вдовицей, и теперь присматривала себе обитель для пострига, поэтому ей хотелось увидеть монастырскую жизнь Успения поближе. С собой в дорогу боярыня взяла лишь старую холопку Акульку. Вместе они стойко перенесли, несмотря на грузный вес обеих, все тяготы дальней дороги. И в монастырь Акулька увязалась с Добронегой, не желая оставаться с шумными воями в детинце.

Вышата же хотел сам посмотреть на княгиню. Со своими молодыми спутниками он договорился никаких дурных вестей Елене дорогой не сказывать. Пусть в Чернореч-граде сами с ней объясняются. Отсутствие князя воевода решил списать на болезнь, от которой тот якобы еще не оправился. На том и порешили.

В детинец Вышата явился один, уже под вечер. Пересветовна с Акулькой остались ночевать в монастыре. Настроение у воеводы было приподнятое, он что-то тихо напевал себе под нос.

– Ну, что княгиня? – в один голос окликнули его с порога оба молодца.

– Княгиня как княгиня, а вот сбитень монастырский что надо. Ох, хорош!

– Тебя что туда за сбитнем посылали, сказывай, какова княгиня? – в нетерпении подлетел к нему Пахомий.

– Тиха, скромна, очи книзу опустила и молча сидела. Всполошилась только, когда про болезнь супружника сказали, побелела прямо вся. Да я ее успокоил, мол, князь уже на поправку идет, все благополучно. Ну, тут она сразу кинулась в дорогу собираться, завтра после заутренней назад поедем. Сказали, успеют все погрузить. Видать, давно уж ждут, лета три как, не меньше, – и Вышата скрипуче рассмеялся, оглаживая бороду.

Наутро вся дружина поспешила на службу в Успенский храм. К их приходу в церковь уже набилось много народу: мужи, жены, отроки, девки, детишки малые – всем хотелось посмотреть на чернореченских воев. Игуменья Марфа лично проводила дружинников поближе к алтарю. «За княгинюшкой нашей приехали, – слышался шепот в толпе. – Неужто с ними и все наши ратники уйдут?» «Уйдут, кого им здесь теперь охранять?» – отвечали вполголоса. «Нет, говорят, княгиня Елена игуменье обещала, будет просить князя ратных оставить, монастырь и посад охранять», – отозвался первый голос. «Дал бы Бог, дал бы Бог...» – с надеждой и сомнением сказал кто-то из баб.

Вышата держался горделиво, сурово сдвинув брови, не спеша, чинно крестился. Всем своим видом воевода показывал местным смердам, что он – власть, княжий боярин, а власть надо уважать и бояться. Совсем по-другому вели себя молодые бояре. Пахомий все время крутил головой, рассматривая девок и молодых баб. Оправдывал он себя тем, что всего лишь хочет увидеть, наконец, княгиню Елену, поэтому и пялится на местных красавиц.

Димитрий усердно молился рядом с игуменьей, стараясь не отвлекаться от службы, но и он не мог удержаться, чтобы время от времени не оглядываться по сторонам. Когда он украдкой обернулся в очередной раз, взгляд выхватил насмешливые карие очи. Позади него стояла черноволосая девица. Она шепнула Димитрию на ухо:

– Что, боярин, княгиню высматриваешь? Так нет ее, она в церкви Параскевы Пятницы молится.

– А ты кто? – вырвалось у Димитрия.

– А я холопка ее, Забава, – и бойкая девка скрылась в толпе.

После этого Димитрий успокоился и обратил взгляд на алтарь. Служба подходила к концу. Боярам первым предложили приложиться к чудотворной иконе, за ними, крестясь, подошли вои. Каждый молился о своем, о самом сокровенном. Димитрий просил наследника и прощения за грехи, сознание которых отравляло его существование. Он завидовал Пахомию, который летал по жизни легко и свободно, не забивая буйную голову муками совести. У Димитрия так не получалось. Ну, нельзя же у Богородицы просить избавить его от совести, оставалось каяться в грехах.

После службы отряд был готов к дальнему походу. Холопы уложили многочисленные узлы и короба на телеги, прочно скрутив их веревками. Кони нетерпеливо ржали, готовые к дальней дороге.

Все черницы собрались на небольшой площади в дальнем углу монастыря у крохотной церквушки Параскевы Пятницы, чтобы без посторонних глаз в домашней обстановке проститься со своей любимицей. Туда же направились и бояре.напряженно всматривался в бурлящую женскую толпу. Среди одетых в будничную серую одежду инокинь ярким пятном выделялись Добронега с Акулькой и четыре нарядно одетых девицы. В одной из них Димитрий сразу же узнал Забаву. Стройная кареглазая насмешница, стреляя очами в сторону молодых бояр, что-то нашептывала пышнотелой соседке – молоденькой рыжеволосой девушке лет шестнадцати – семнадцати. Рыженькая строго одергивала Забаву за рукав, видно призывая вести себя прилично. Ее покрытое веснушками личико выражало серьезность и ответственность не по годам. Рядом, открыв рот от любопытства, стояла курносая девчушка лет одиннадцати – двенадцати. Большими, широко распахнутыми глазами она рассматривала боярские корзно, мечи, боевых коней, людей, которые представлялись её героями волшебных сказок, обретшими кровь и плоть. Поодаль держалась худая, изможденная девица, тоненькая, как свечечка, с бледным лицом. Взгляд ее выражал безразличие ко всему происходящему, блуждая, он остановился на Димитрии. И тому показалось, что девица смотрит сквозь него на монастырскую стену. «Должно, вот это и есть княгиня», – печально подумал он, а вслух, старясь быть небрежным, бросил:

– И которая среди них Мстиславна? – уже заранее предполагая ответ.

– Что ты, боярин, белены объелся, – засмеялся Вышата. – Какая же здесь княгиня? Ты что не видишь – это же девки все простоволосые. Гривы, вишь, какие, – залюбовался толстой рыжей косой воевода. Ну-ка, Пересветовна, скажи нам, кто есть кто?

– Эти две, – и Добронега указала на черноволосую и рыженькую, – холопки княгинины, с ней из Залесья приехали еще по малолетству. А меньшая – сиротка местная, молодая княгиня ее пригрела. Разодеты аки боярыни, не жалеет Мстиславна добра на челядь.

– А это кто? – спросил Димитрий, указывая на бледнолицую девицу.

– Дочь Мстиславова боярина Жирослава – Светлана, просит ее Фотиньей кликать. По весне привезли родители, хочет в черницы постричься. Отец собрался ее замуж выдавать, а она есть отказалась, говорит: «Запощу себя, ежели в монастырь не отпустите». Смирились, привезли. Послушницей определять будут. Ну, каждому свое: кому детей рожать, кому за грехи мира молиться.

Добронега перекрестилась.

– Я вот тоже к осени сберусь сюда, понравилось мне в обители.

– А где же княгиня? – нетерпеливо перебил ее Димитрий.

– Пересветовна, княгиня-то где? – тоже закрутил головой Вышата.

Добронега окинула взглядом толпу и обратилась к настоятельнице:

– Матушка Марфа, княгинюшка наша где?

– Так вон она, с Карпушей из конюшни комоня своего ведет.

Димитрий повернул голову в сторону монастырских конюшен. Княжий конюх вывел под уздцы Ярого. Конь чинно шагал по деревянным мосткам, неспешно потряхивая головой, выражая смирение и покорность отроку. В жеребце не заметно было прежнего буйного норова. Рядом с конем плыла княгиня, одной рукой она ласково гладила конскую гриву, другой – указывала на передние ноги Ярого, что-то увлеченно и весело рассказывая Карпушке. Тот смущенно кивал в ответ.

– Хороша, – вырвалось у Пахомия.

Димитрий промолчал, какая-то непонятная злость закипала в нем, пенилась и рвалась наружу, княгиня действительно была чудо как хороша. «Лучше бы она той страдалицей оказалась, всем было бы лучше, а князю Чернореченскому в особенности», – промелькнула горькая мысль.

Среднего роста, стройная, но не тощая, с круглым румяным лицом, небольшим курносым носом и блестящими, обрамленными густыми ресницами, очами под дугой тонких бровей. Уже издалека видно, что она бойкого и веселого нрава.

Голову Елены украшал белый шелковый убрус, вокруг которого, обхватывая голову, шел серебряный обруч-венец, к нему крепились длинные гроздья височных подвесок – заушниц, искусно украшенных эмалью. Парчовый навершник [3] цвета спелой вишни был щедро обсыпан жемчугом в районе оплечья [4]. Молодая княгиня напоминала лесной первоцвет, свежий и нежный, и невольно притягивала к себе взоры.

Подойдя к боярам, она слегка поклонилась, улыбнувшись Вышате, как уже знакомому. Тот кинулся раскланиваться и представлять молодых бояр:

– Это вот, Мстиславна, боярин Пахомий, – Пахомий низко поклонился, и Елена качнула ему головой в ответ, робко опуская глаза под пылким мужским взглядом.

– А это наш боярин Димитрий... Первак, – и Вышата указал на Димитрия. Молодец поспешил наклониться, а когда распрямил спину, увидел внимательно разглядывающие его глаза. «Да она еще и голубоглазая, этого только не хватало! Вот уставилась, так и сверлит глазищами своими. А Вышата говорил, что скромница, хоть бы постыдилась так на боярина-то пялиться», – подумал Димитрий, которому стало неловко.

– Что же, говорите, князь-то приболел? – зазвенел её голос, как серебряный колокольчик. И обращалась она к Димитрию, но он растерянно молчал.

– Приболел, княгинюшка, – за него поспешил ответить Вышата, – да пока доедем, он уж в добром здравии будет.

– А на каких же ловах его медведица подрала, далеко ли ездил? – опять спросила Елена, окинув взглядом Димитрия.

Он уже хотел что-то сказать, но его опять опередил Вышата:

– К заозерским их нелегкая носила.

– Стало быть, за княгиней своей венчанной времени съездить не нашлось, а на ловы в княжество чужое – сто вёрст не крюк, – неожиданно строго сказала Елена, обращаясь уже к Вышате, в голосе ее слышалась накопленная обида.

На этот раз Вышата ничего не собирался отвечать. Лукаво улыбаясь в усы, он толкал Пахомия в бок, мол, говори, но ответил вскипающий от негодования Димитрий:

– Негоже княгине прилюдно князя своего корить, то его дело – куда и зачем следует ехать!

– Негоже боярину голос на княгиню повышать да место свое забывать, – смело глядя обидчику в глаза, выпалила Елена и, не давая ему возможности опомниться, развернулась и пошла прощаться с сестрами.

– Ты же, старый хрыч, говорил «робкая да тихая», – набросился на Вышату Димитрий.

– Так и была, пока тебя не встретила, должно, ты ей понравился, вишь, осмелела, глаз не сводит, – и Вышата раскатисто захохотал.

– Зато мне эта курносая совсем не понравилась, спесь так и прёт.

Елена попрощалась с инокинями, нежно всех обняла. Долго и тепло расставалась с игуменьей. Марфа трижды перекрестила воспитанницу и, наклоняя голову Елены пониже, поцеловала в темечко с наставлениями:

– Гордыню свою смиряй, Еленушка, супружнику будь покорной, с боярами – приветливой, с людом – щедрой, не забывай наставления наши. Ну, с Богом, а то заждались уж вои, – и она еще раз перекрестила молодую княгиню, смахивая слезу.

– Ну, что, Мстиславна, в путь-дорожку? – подмигнул Елене Вышата.

– Поедем, пожалуй, – ответила княгиня, лихо запрыгивая на Ярого. Конь радостно заржал, подскакивая на передних ногах.

Димитрий бросился к Елене. Стараясь быть вежливым, он осторожно спросил:

– Ты, что же, княгиня, на Яром ехать собралась?

– Да кто ж мне запретит? – насмешливо сверху вниз бросила красавица.

– Не разумно то, дорога дальняя, трудная, а комонь норовистый, ненароком скинуть может. На возу с девками удобней будет, – Димитрий, как мог, старался быть приветливым. – А комоня Карпушка следом поведет.

– Уж и решил все за меня, – так же с издевкой ответила княгиня, – чай, князь, когда дарил, уверен был, что комонь неопасен подружье, а то б и дарить не стал? На Яром поеду!

Щеки Димитрия предательски загорелись.

– Не опасен вокруг монастырской городни кататься, а за сотню верст ехать и бывалый ратник от его прыти устанет.

– На комоне княжьем поеду, – упрямо отрезала Елена.

– Слезай! – взбесился Димитрий, дергая ее за сафьяновый сапожок.

– Да как ты смеешь, холоп! – побагровела и Елена.

– Это как ты смеешь меня холопом обзывать, заноза залесская, даже покойный князь Андрей боярам честь оказывал, ни разу никого из них холопом не назвал!

– Так ни один из бояр подружью его за ноги не хватал! – перебила его Елена. – Вот увижу князя, все ему о тебе порасскажу! Пущай знает, каков у него боярин!

– Не увидишь ты князя!

Елена насторожилась:

– Это почему же?

Димитрий набрал побольше воздуха и выложил то, что собирались дорогой таить:

– Князь тебя отсылает к отцу, не супружница ты ему больше.

Княгиня окаменела в седле, только руки, вцепившиеся в повод, мелко задрожали. Румяные щеки Елены стали меловыми. Сейчас она была похожа на Фотинью, такая же бледная, с потухшим взором.

– Врешь ты все, – как-то устало выдавила она.К чему мне врать, все ж и так скоро откроется, – сухо ответил Димитрий, краска по-прежнему жгла ему лицо. Увидев такую резкую перемену в княгине, он уже пожалел о сказанном, но взять свои слова обратно было невозможно.

– Что же я такого сделала, что князь прогневался?

– Отец твой заставу нашу повоевал, враг он теперь наш.

Елена удивленно подняла глаза:

– Полуночную? Так то не он был, я точно знаю! Не мог так батюшка поступить! Прибегали с заставы к нам с вестью дурной, я им ратников своих отрядила, отбились с Божьей помощью. А потом я грамотицу отцу отослала, так он ответил, что нет его вины ни в чём, и воев на нас он не насылал. Я батюшке верю.

– Так ты что же без ведома князя войсками распоряжаешься да с врагом переписку ведешь, удел Успенский себе создать захотела?! – Димитрий был потрясен, в его понимании приказы могла отдавать только вдова, и то по необходимости, а при живом супружнике молодая баба командует – так это уж просто срам.

– Я не с врагом, я с батюшкой списалась, а заставу спасать надо было, от вас далече, и спросить-то не у кого, – оправдывалась Елена. – Да разве в том в глазах князя вина моя?

И она испытывающе посмотрела на Димитрия:

– Крест целуй, что в том причина опалы моей. Ну...

– Не нукай, не запрягала, – жалость к молодухе растаяла без следа, захотелось ей сделать еще больнее. – Не мое это дело, за что на тебя князь прогневался!

– На другой он жениться собрался, – вдруг сказала Добронега, до этого молча наблюдавшая в сторонке.