Текст книги "Ограбления и кражи: Бандиты, грабители, воры и мошенники"

Автор книги: Татьяна Ревяко

Соавторы: П. Кочеткова,Николай Трус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

ТАЙНА ДРЕВНЕЙ РУКОПИСИ

Чрезвычайно интересный случай исследования содержания документов был связан с той острой политической и идеологической борьбой, которую вела в России феодальная церковь за свое господство. В этой борьбе церковь ни-. когда не гнушалась пользоваться подложными документами. С помощью таких документов она, в частности, пыталась в начале XVIII в. убедить Старообрядцев в том, что защищаемые ими догматы были осуждены еще в XII в. на церковном соборе, якобы происходившем в 1157 г. в Киеве. Но старообрядцы не поверили словам. Они захотели осмотреть подлинные документы, желая «видеть самое сущее». Их интересовало, «какое оно, на хартии или на бумаге писано или русскими ли, или иным языком и прочая». Рукопись, носившая название «Соборное деяние на еретика арменина на мниха Мартина», якобы нашлась в книгохранилище Никольского пустынного монастыря. По описанию старообрядцев, она была «в полдесть, на пергаменте писанная, пресних аки сединою красящаяся и на многих местах молием изъядена». Однако внешний вид не убедил старообрядцев в древнем происхождении найденного документа. Заподозрив подлог, они решили произвести исследование рукописи. Тот факт, что исследование не носило характера формальной экспертизы, не уменьшает его значения в истории развития экспертизы документов.

В качестве экспертов выступили видные представители старообрядчества начала XVIII в. Андрей Денисов, Мануил Петров и Леонтий Федосеев. Условия для экспертизы были трудными. Чтобы ознакомиться с исследуемой рукописью, Мануилу Петрову пришлось несколько раз ездить в Москву, где на печатном дворе рукопись хранилась «прикованная суть к стене, изрядною цепию», а при ней «аки на страже присно стояше монах… зело быстрыми очима на смотрящих острозрительно книги тыя смотряше и якобы каждого мысли о тех хотяше ведати». Преодолев эти трудности, Петрову удалось тщательно исследовать рукопись и открыть «дивное смешение новости з древностию, простым очесам почти и непонятное».

На основе собранных таким путем материалов Денисов подверг рукопись деяния еретика Мартина всестороннему анализу. Не были оставлены без внимания ни писчий материал, ни чернила, ни графические признаки, ни содержание рукописи. В Поморских ответах указывалось: «…дивимся чернилам имиже деяние оно писано понеже четкостию своею различествуют качества письма залежалого древлехаратейных книг… Сомняемся и буквам, в нем писанным – Белорусским, ныняшняго века пописи, яже в древлехаратейных мы не видохом. Чудым, и еже буквами Белорусскими писано, а речьми Московскими, чесого в древних книгах не случися нам видети.

Недоуменно нам и сие, яко егда разгнеться деяние оно, все листы распрягаются, не якобы улежалые за 500 лет но яко бы ныняшняго времене с старых хартий новосложении шарплются.

Сомненно нам и иная, яже в переплете резания знаки и краев обрезывания, и явствование негде древня го письма и серая бумага вместо досок облочена кожею и прочая, какова в древлехаратейных книгах не прилучися нам видети».

Результаты исследования Денисова оказались настолько неопровержимыми, что церковники не решались после этого отстаивать подлинность рукописи. Саму рукопись они изъяли из обращения и около двух столетий хранили ее в запечатанном виде.

(Крылов И. Ф. В мире криминалистики. Ленинград, 1989).

ПРОЦЕСС ГЕОРГА ГЕРСТЕНБЕРГКА И ВРЕНА ЛЮКА

В середине прошлого века мировую известность получили два сенсационных уголовных процесса о подделках исторических документов: процесс Георга Герстенбергка, 1856 г. в Веймаре и процесс Врена Люка в 1870 г. в Париже.

Георг Герстенбергк – архитектор по профессии – был известен среди коллекционеров как собиратель рукописей великого немецкого поэта Фридриха Шиллера. В разное время книготорговцам и непосредственно коллекционерам он продал более 400 неизвестных ранее рукописей Шиллера. Изучение рукописей породило у приобретателей сомнение в их подлинности, на основании чего и возникло обвинение Герстенбергка в подлогах.

Герстенбергк отрицал обвинение, настойчиво утверждая, что все рукописи подлинные. В этих условиях решающее слово могли сказать лишь сведущие лица, и суд обратился к помощи девяти экспертов. Среди них были директор великогерцогской коллекции редкостей Шолль, хранитель великогерцогской коллекции гравюр Шухарт, профессор граверного искусства Швердгебург, а также специалисты в области литературоведения, каллиграфии и химии.

Одна группа экспертов исследовала рукописи, приписываемые Шиллеру, исходя из литературно-исторических и эстетических оснований, другая изучала внешние признаки рукописей (качество бумаги и проч.), третья занималась исследованием почерка и манеры письма.

В результате исследований все эксперты пришли к единому выводу: рукописи Шиллеру не принадлежат.

Что же убедило экспертов в подложности рукописей?

Первая группа экспертов на основе изучения содержания подлинных произведений Шиллера и анализа истории их публикации пришла к вводу о том, что исследуемые рукописи не могут принадлежать перу Шиллера, ибо чужды ему по духу и по стилю. Вторая группа экспертов установила, что значительная часть исследуемых рукописей, судя по их формату и другим признакам, выполнена на листах бумаги, рванных из старых бумаг. Изучив водяные знаки, эксперты признали, что около 100 рукописей написаны на бумаге, изготовленной в XVI в., а остальные – на бумаге, изготовленной не ранее второй половины XVIII в. (Шиллер умер в 1805 г.). Чтобы придать бумаге старый вид, ее искусственно покрывали грязными пятнами, мочили в воде и т. д.

Эксперты третьей группы, изучавшие почерк и манеру письма, нашли существенные различия в написании отдельных букв в исследуемых и подлинных рукописях Шиллера. Установлены были различия и в манере письма. Так, например, Шиллер имел привычку писать иностранные слова, принятые в немецком языке, по-латыни, в то время как во всех приписываемых Шиллеру рукописях они были написаны по-немецки.

И хотя подсудимый виновным себя не признал, суд нашел его вину доказанной. Герстенбергк был осужден к содержанию в рабочем доме на один год.

Рассказ о процессе Врена Люка нужно начать с события, которым было отмечено очередное заседание Парижской Академии наук, происходившее 8 июля 1867 г. За год до этого Академия торжественно отметила свой 200-летний юбилей и теперь готовила материалы о ее основании и истории. В связи с этим академик Шаль преподнес Академии подарок, состоявший из четырех писем драматурга Ротру, адресованных Ришелье. В двух из них высказывалась мысль о необходимости учреждения в Париже Академии наук, из чего следовало, что Кольбер, министр Людовика XIV, считавшийся основателем Академии, лишь реализовал мысль, высказанную Ротру за 30 лет до 1666 г.

Интерес академиков к новым историческим документам был вполне естественным. К тому же подаренные письма были первыми рукописями Ротру, – до этого времени никто не располагал не только рукописями, но даже его подписью. Данное обстоятельство увеличивало ценность подарка. Тем не менее некоторые участники заседания сразу же выразили недоумение по поводу слога писем. Отмеченные странности Шаль объяснил промахами, нередко встречавшимися в частной переписке XVII в.

Прошла неделя, и на очередном заседании академик Шаль представил еще более удивительные документы: два письма Паскаля к английскому химику Бойлю и четыре лоскутка бумаги с заметками и подписью Паскаля. Письма содержали упоминание о том, что Паскаль получил от Ньютона записку, в которой речь шла о законе тяготения и других научных вопросах.

После этого сомнения еще более усилились. Один из академиков указал, что подлинность писем и заметок Паскаля явно сомнительна, ибо содержание их предполагает знакомство с мерами и формулами, которые стали известны лишь после смерти Паскаля. От издателя трудов Паскаля в Академию поступило письмо, в котором документы, представленные Шалем, прямо назывались подложными, написанными ради шутки Издатель выражал негодование по поводу того, что Паскалю приписываются грубые и неискусные марания. Но Шаля и большинство академиков не смутили подобные заявления. На очередных заседаниях Академии представлялись все новые и новые документы из переписки Паскаля с Ньютоном.

Вскоре в полемику по поводу документов из коллекции Шаля вступили ученые Англии, защищавшие Ньютона от умаления его славы. Количество же документов все увеличивалось. Появились письма, свидетельствующие о сношениях Паскаля с Галилеем, Гуигеном и др.

Теперь возмущение по поводу документов Шаля стали выражать ученые Италии и Голландии. Но Шаль оставался невозмутим. Он заявлял, что нельзя допустить, будто какой-то один человек мог изготовить столь большое количество исторических документов. Это потребовало бы от него такого искусства, фантазии и плодовитости, к которым не способен никакой подделывать.

В среде французских ученых у Шаля были не только противники, но и сторонники. К последним относились знаменитый Тьер, Эли де Бомон и другие.

Коллекция документов Шаля получила признание 5 апреля 1869 г. Выражая мнение большинства членов Академии, ее секретарь отметил, что главное ручательство подлинности документов состоит в нравственном убеждении, возникающем при их чтении: «Авторы помещенных в последних протоколах Академии писем и заметок дали полную волю своим перьям. Никакой человек, без сомнения, не был бы в состоянии настроить свое душевное состояние и писать в духе Галилея, Милтона, Людовика XIV или, какого-нибудь другого знаменитого человека и притом о вещах в высшей степени темных и трудных. Слог – это человек. Какому-нибудь жалкому обманщику, без сомнения, было бы чрезвычайно трудно возвыситься до благородной простоты Людовика XIV, который чзсто говорил поразительным языком о знаменитом несчастливце, друге его бабки, королевы Марии Медичи. Точно также и другие письма, в большом количестве представленные г. Шалем и почти два года тому назад обнародованные вместе с протоколами заседания Академии, носят в себе признаки подлинности, ибо нигде нельзя было открыть следов отсутствия связи между ними, таковые же непременно обнаружились бы, если бы они были подложны».

Впоследствии, на судебном процессе, защитник Врена Люка Гельбронне сказал в соей речи, что он с трудом удерживается от злого удовольствия прочесть перед судом заявление секретаря Академии.

Академик Шаль в течение 2 лет не соглашался назвать источник приобретаемых им автографов и отказывался верить, что стал жертвой мошенничества. Даже после того как в апреле 1869 г. инженер Бретон де Шаи доказал, что 16 лоскутков бумаги с заметками Паскаля и 2 отрывка из письма Галилея, находившиеся в коллекции Шаля, – не что иное, как перепечатка из книги Александра Савериена «История новых философов», изданной в 1761 г., Шаль заявил, что Савериен воспроизвел в своей публикации эти документы, а не обманщик скопировал их с книги.

Академия была вынуждена образовать особую комиссию для исследования документов. Докладывая о результатах исследования, член комиссии Леферрье сообщал, что письма, приписываемые Паскалю, Ньютону, Ротру, Монтескье, Лейбницу, Людовику XIV и другим, на самом деле представляют собой отрывки из сочинений Вольтера, Савериена и других авторов и все без исключения подложны.

Академик Шаль настолько был ослеплен документами, что и на этот раз отказался верить в их подложность. По поводу письма, приписываемого Галилею, он обратился во Флоренцию, в Академию, но получил категорическое заключение: «…письмо подложно, заимствовано из сочинений Галилея, изданных Альбери в 1856 г.». Исследование письма было настолько тщательным и выводы настолько убедительны, что ни у кого, кроме Шаля, сомнений не вызывали. Шаль, однако, послал во Флоренцию еще один запрос и второй экземпляр того же письма. И лишь после того, как флорентийские ученые еще раз подтвердили подложность письма, Шаль сообщил, наконец, у кого он приобретал исторические документы.

Продавцом оказался некий Врен Люка, человек, не получивший систематического образования, но обладавший знаниями в различных науках, хотя и неглубокими, полученными путем самообразования. До приезда в Париж, где Люка безуспешно пытался получить место в библиотеке или в книжном магазине, он служил в провинции в конторе адвоката и в суде. Отсутствие диплома бакалавра и незнание латинского не позволяли ему получить желаемое место.

В Париже случай свел его с владельцем генеалогического кабинета Летеллье. В этом кабинете можно, было за большие деньги приобрести фальшивые документы о. титулах и знатном происхождении. К моменту поступления Врена Люка на службу к Летеллье кабинет находился уже на стадии ликвидации. Владелец поручил Люка искать у людей знатных фамилий автографы, относившиеся к эпохе Возрождения. Таким образом у Люка образовалась небольшая коллекция автографов.

Деятельность Врена Люка по изготовлению фальшивых документов началась, с обычного для Франции тех лет случая. Некий маркиз Дюпра во что бы то ни стало хотел доказать, что в числе его предков состоит канцлер Дюпра, министр Франциска I. С этой целью он обратился к Летеллье с просьбой добыть автографы канцлера, но последний не мог удовлетворить ее. Автографов у него не было. Врен Люка согласился добыть такие документы. Им были изготовлены два письма к канцлеру Дюпра. Маркиз принял их за подлинные. Этот случай открыл Люка путь к последующей фальсификаторской деятельности. Общее количество изготовленных им фальшивых документов превысило 2700, они были написаны от имени Архимеда, Ньютона, Паскаля, Галилея, Рабеле, Ротру, Жанны д’Арк и других исторических лиц. Общее число этих лиц составило более 600.

Все документы, приобретенные Шалем у Врена Люка, были подвергнуты авторитетной экспертизе. Эксперты после тщательного их исследования пришли к выводу о несомненной подложности..

Самым удивительным в этом процессе был тот факт, что ученые приняли измышления Люка за произведения Паскаля, Ньютона, Галилея и других глубоких мыслителей, что именно содержание и слог поддельных рукописей признавались ими за несомненные доказательства их подлинности.

Парижским судом Врен Люка был обвинен в мошенничестве и приговорен к тюремному заключению и уплате штрафа.

ДЕЛО ИГУМЕНЬИ МИТРОФАНИИ

5-19 октября 1874 г. в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей слушалось дело по обвинению в подлогах, мошенничестве, в присвоении и растрате чужого имущества начальницы Московской епархиальной Владычне-Покровской общины сестер милосердия и Серпуховского Владычного монастыря игуменьи Митрофании и купцов П.В. Макарова, А.П. Махадина, Я.Г. Красных, зубного врача Л.Д. Трахтенберга за соучастие в этих преступлениях.

Игуменья Митрофания (в миру баронесса Прасковья Григорьевна Розен) родилась в 1825 г. в семье генерал-адъютанта Розена. В детстве играла с великими князьями. Затем ее отец был переведен командующим Кавказским корпусом, и несколько лет семья провела в Тифлисе. Возможно, представление о вседозволенности и пренебрежительное отношение к закону она приобрела в семье. Характерно, что ее отец был освобожден Николаем I от должности командующего во время его поездки на Кавказ за попытки скрыть преступления своего зятя, мужа сестры П.Г. Розен – князя Дадиани.

Молодость Прасковьи Розен прошла так же, как у всех девушек большого света: основная часть времени отдавалась балам и приемам. Правда, еще она была хорошей наездницей и занималась живописью. По ее словам, она была одной из любимых учениц художника Айвазовского. Под влиянием некоторых случайных обстоятельств она постепенно стала вовлекаться в духовную и благотворительную деятельность церкви. В 1854 г. постриглась в монахини, а в 1861-м посвящена в игуменьи Серпуховского монастыря. Она энергично руководит вверенной ей обителью, многое делает для повышения материального благосостояния монастыря, организации школы и больницы, преступая при этом и закон Божий, и закон государственный.

Обвинение против игуменьи выдвинули трое потерпевших: Медынцева, Лебедев и Солодовников. Медынцева состояла под опекой, которая была учреэвдена по требованию мужа из-за ее постоянного пьянства и расточительного образа жизни. Желая освободиться от опеки, Медынцева искала поддержки у игуменьи Митрофании. Но та, не сделав для Медынцевой фактически ничего, обманным путем получила с нее с помощью Макарова и Трахтенберга долговых обязательств на имя Трахтенберга, Махалина и Красных на общую сумму 300 тыс. рублей.

Во время следствия выяснился факт подделки игуменьей векселей на несколько десятков тысяч рублей петербургского купца Лебедева, которого она знала по совместной деятельности в Петербургской общине сестер милосердия. И наконец, игуменья Митрофания была уличена в вымогательстве денег и подделке подписей на векселях и других документах купца Солодовникова, который обратился к ней с просьбой защитить его от обвинения в скопчестве. После смерти Солодовникова она предъявила его наследникам иск на сумму 460 тыс. рублей, но гражданский суд этот иск отклонил, так как вызывали сомнения представленные истицей документы.

Присяжным было поставлено 270 вопросов. После четырехчасового совещания присяжные вынесли вердикт, которым признали игуменью Митрофанию виновной в составлении подложных документов от имени Лебедева и подложных документов Солодовникова, а также в том, что она обманным образом выманила у Медынцевой ее бланки на вексельной бумаге, и в присвоении денег, вырученных незаконным путем. Присяжные признали, что подсудимая заслуживает снисхождения по всем пунктам. Остальные подсудимые были признаны невиновными. На основании вердикта присяжных суд приговорил Митрофанию к лишению всех прав состояния и ссылке в Енисейскую губернию на 3 года и в другие губернии еще на 11 лет.

Но ссылка в Сибирь была заменена на Ставрополь. И там, по ее же словам, в райском месте, она провела в монастыре два года. Затем она жила в монастырях в Одессе, Полтавской, Нижегородской и Тамбовской губерниях. А в 1893 г. за казенный счет отправилась в Иерусалим, где жила 3 года.

Первым возбудил дело Лебедев, заявивший прокурору Петербургского окружного суда А.Ф.Кони о том, что игуменья Митрофания совершила подлог векселей от его имени на сумму 22 тыс. рублей. К заявлению не могли не отнестись с сомнением. А.Ф.Кони писал: «…Митрофания, стоя во главе различных духовных и благотворительных учреждений, имея связи на самых вершинах русского общества, проживая во время частых приездов своих в Петербург в Николаевском дворце и появляясь на улицах в карете с красным придворным лакеем, по-видимому, могла стоять вне подозрений в совершении подлога векселей». Тем не менее факты, приводимые Лебедевым, были настолько убедительными, что пришлось начать следствие. Назначенная по делу каллиграфическая экспертиза установила, что векселя выполнены рукой Митрофании.

Гораздо более широкий размах преступные действия Митрофании имели в Москве. Потерпевшая Медынцева отличалась пристрастием к алкоголю и расточительной жизнью, в связи с чем над ней была учреждена опека. Медынцеву опека сильно стесняла и поэтому она стремилась избавиться от нее. На этой почве и произошло знакомство Медынцевой с игуменьей Митрофанией. Обещая с помощью своих связей добиться снятия опеки, Митрофания обманным путем выманила у Медынцевой векселя и бланковые надписи, заполнила их с указанием дат, предшествующих учреждению опеки, и с помощью своего сообщника опекуна Макарова получила из опекунского управления свыше 300 тыс, рублей. Еще более крупные мошеннические действия совершила Митрофания в отношении Михаила Солодовникова. От его имени были составлены подложные векселя, изготовлены расписки и другие денежные документы на сумму более 1,5 млн. рублей.

В предъявленных обвинениях Митрофания виновной себя не признала, утверждая, что все полученные ею деньги и денежные документы являлись добровольными пожертвованиями в пользу возглавляемого ею монастыря.

Значительная роль в изобличении Митрофании принадлежала каллиграфической экспертизе. Заключения экспертов показали, что их опыт и огромный труд способны в отдельных случаях помочь открытию истины.

Мы не будем воспроизводить все заключения, данные по этому делу экспертами, ограничимся лишь заключением по поводу документов, якобы полученных Митрофанией от Солодовникова. Для уяснения характера экспертизы приведем заключение в полном виде.

«1874 г. октября 10 дня, мы, нижеподписавшиеся, на вопросы, предложенные нам, имеем честь заявить. Сличая тексты и подписи на документах спорных с бесспорными, пришли к такому заключению, что тексты и подписи на спорных документах явно носят характер подделки. Хотя при первоначальном взгляде, как будто между теми и другими имеется сходство, но мы категорически заявляем, что кажущееся сходство происходит от копировки рукою, несколько напрактикованной в письме, под малограмотный почерк Солодовникова, легко поддающийся подражанию. Даже при беглым взгляде обращает на себя внимание в спорных документах некоторая легкость и ловкость при выводе различных крючков и вообще особенностей своеобразного почерка Солодовникова, которые в подлинных документах написаны хотя грубо, но непринужденно, как бы ни вышло. Подлинный почерк Солодовникова по своей своеобразности и неразборчивости читается с трудом, тогда как спорные документы читаются без затруднения. В спорных документах Солодовникова, откинув крючковатая буквы, как например, букву С и завитки других букв, написанных в подражание настоящего почерка Солодовникова, все остальное в этих документах представит совершенно иной почерк, вовсе не похожий на почерк Солодовникова. В спорных документах встречаются слова, слоги и детали, которые не могли быть написаны рукою Солодовникова по неискусству его в письме. На подлинных документах Солодовникова нет совершенно ни одной прямой строчку, тогда как в сомнительных все строчки прямые и горизонтальные. В подлинных документах Солодовникова название месяца «январь» написано с буквой е (енварь), в подложенных с буквой г (генварь). В подлинных документах отчество «Герасимов» написано «Грасимов», в подложенных же отчетливо «Герасимов». Существенный признак подложности замечается в подписи фамилии Солодовникова, который, как видно из подлинных документов, не дописывал в своей фамилии последней буквы ъ, делая вместо нея какой-то крючок или росчерк, тогда как в подложных документах вместо сказанного росчерка во всех случаях написана вполне определенная буква.ъ. Буква б в бесспорных документах в большей части случаев оканчивается вверху углом, конечный штрих отбрасывается вправо прямолинейно, спорных же оканчивается, не делая угла, дугообразно и к низу. Буква ъ в подлинных документах имеет внизу горизонтальный штрих, подчеркивающий букву, написанный отдельно, и когда есть зигзаг, то он очень мал и кругловат, а в спорных этот зигзаг сделан углом и встречается чаще. Цифра 8 на бесспорных документах имеет форму строчной буквы г, часто похожа на цифру 2, а в подложных пишется по приему французской буквы S. На основании вышеизложенного мы признаем, что спорные документы писаны и подписаны не Солодовниковым. Учитель 4-й Московской военной гимназии Голицын. Учитель 5-й гимназии Александр Тимофеев-Скино. Учитель 3-й Московской, гимназии А.Заруцкий. Коллежский асессор Андрей Берре. Учитель Константиновского Межевого института Василий Веслов. Учитель коллежский секретарь Александр Николаев Иванов. Литограф Бекан».

С точки зрения сегодняшнего состояния судебного почерковедения, заключение выглядит наивным не только потому, что эксперты встали на место суда и решили за него вопрос о подложности документов, но и с позиции анализа графических особенностей почерков, которыми выполнены спорные и бесспорные документы. Тем не менее для своего времени заключение экспертов было выдающимся явлением. Вот как отзывался о нем известный русский адвокат Ф.Н. Плевако, выступивший на судебном процессе игуменьи Митрофании в качестве защитника интересов гражданских истцов – опека Медынцевой и Солодовникова: «Обзор документов, сделанный вами и экспертизой, показал, что мы имеем дело с подлогом. Вы слышали слово экспертов: никогда еще на суде не раздавалась такая энергичная, такая богато мотивированная речь сведущих по этого рода делу лю, – дей. Потратив несколько дней напролет на самое тщательное изучение рукописей настоящего дела, доказав своими ответами по делу Лебедева и по вопросу о сличении почерков игуменьи на разных векселях осторожность, они резко и решительно высказались о подлоге документов Солодовникова и его писем.

Литограф Бекан взялся на суде публично изложить ход мысли экспертов и указать на материалы, которые дали основание их мнению. Он очертил вам буквы, как их пишет Солодовников и как оне написаны в подложных бумагах, и вызывал защиту указать отступления или исключения. Она не нашла их».

Не найдя материала для критики заключения, другие защитники попытались найти его путем проверки знаний и опытности экспертов. С разрешения суда они провели своеобразный судебный эксперимент, литографу Бекану предложено было рассмотреть несколько писем Солодовникова, среди которых были как действительные, так и фальшивые. Из этого испытания Бекан вышел победителем, он без единой ошибки отделил действительные письма от фальшивых. Этот эксперимент дал право Ф.Н.Плевако утверждать, что на такую экспертизу можно положиться. В его речи была дана следующая общая оценка каллиграфической экспертизы: «Чистописание – не наука, письмо – не премудрость, но все же никому, как лицам, занимающимся обучением письму, исправлением почерка, лицам, постоянно воспроизводящим в качестве граверов и литографов чужие письмена, так не знаком навык видеть малейшие особенности почерка и находить сходство и несходство в сравниваемых рукописях».

Плевако выступал по делу игуменьи Митрофании в качестве представителя интересов потерпевших, эксперты дали заключение в их пользу. Благодаря этому возникает невольная мысль, вполне ли объективно оценил Плевако каллиграфическую экспертизу? Однако, точно так же, еще в процессе предварительного расследования, ее оценил прокурор Московского окружного суда Жуков. В совершенно конфиденциальной записке министру юстиции Жуков писал об убедительности экспертизы, доказывающей, что документы, якобы выполненные Солодовниковым, в действительности «представляют неудачную подделку под несомненный почерк Солодовникова». Наряду с этим автор записки подверг тщательному анализу содержание документов, приписывавшихся Солодовникову, и на его основе пришел к тому же выводу, что и эксперты.