Текст книги "Мифы коми. От Пармы и небесной охоты до лесной колдуньи Ёмы и подземной чуди"

Глава 3. Лесное царство

Человек и природа

Согласно мифологическим представлениям народов коми, еще в мифическое время Ен разделил богатства лесов между людьми и лесными духами, а богатства рек и озер – между водяными духами и людьми. Причем получать свою долю этих богатств люди могли только по согласованию с духами-хозяевами леса, воды. Но эта согласованность определяла лишь общие, весьма зыбкие, границы мифического и реального. Даже освоенная человеком среда обитания не принадлежала ему полностью. Дневное пространство ен югыдöн («при небесном, божьем свете») ночью становилось доступным для обитателей потустороннего мира. С наступлением вечера из леса спускались сумеречные духи. У коми-зырян на Верхней Вычегде их называли сюра рöманъяс – «рогатые романы» (от рöмыд – «сумерки»). В других традициях сумеречных персонажей соотносили с духами сна и усыпляющими детей видениями – рамань, рам баб (от раммыны – «присмиреть», «утихнуть»). Образы сна в фольклоре коми весьма различны, но так или иначе они связаны с лесом. У коми-пермяков о состоянии сонливости говорили: «Сова/филин клюет» (сюзь кокалö), «Смирная птица ловит» (рам кай кутö), «Смирная лиса давит» (рам руч личкö). В колыбельных коми-зырян пели о «птице сна» (унма варыш – «ястреб сна»). Ночью активизировались все духи, среди которых особенно опасными были «полуношницы» (войшорся, войшöрвойся, ойшорика), появляющиеся в полночь.

Такая же взаимосвязь человеческого и демонического миров была характерна и для традиционных представлений об окружающем мире. Не только лес, но и деревенское пространство представлялось пронизанным тропами нежити (леше туй, лешак туй, бубыля туй, буба туй). Эти тропы можно было обнаружить рано утром по сбитой росе или по особым приметам. Если случайно на такую тропу попадал угол какого-либо строения, то в нем заводилась нечистая сила. Любые ранее освоенные людьми участки окружающего пространства, но позже заброшенные – пашни, дома, хозяйственные постройки, дороги – возвращались нежити и становились страшными, нечистыми местами (шуштöм).

В промысловой традиции все эти представления были многократно усилены или даже зеркально противопоставлены, поскольку лес для охотника был не столько средой обитания представителей «чужого» потустороннего мира, сколько пространством, где человек регулярно соприкасался с ним, каждый раз осваивая и обживая свои угодья, обретая новый иррациональный, мистический опыт. Даже в настоящее время, несмотря на сельскохозяйственную основу деревенской жизни коми, охота во многом определяла доминанты этнического самосознания. Именно с ней в первую очередь связывалось и связывается концептуальное для традиционной культуры коми понятие о «мужском пути» – представление о предназначении и жизненном пути мужчины.

Анимистическое отношение к окружающему миру – Лесу-Воде (Вöр-Ва), в какой-то мере сохраняющееся до настоящего времени, определяло и место, и поведение человека в нем. В космогонических мифах коми присутствовали мотивы появления первочеловека из дерева или рождения его Пармой – тайгой, ставшей ему первым домом. По поверьям коми-зырян, у каждого человека в лесу было «свое собственное дерево» (ас пу), отыскать которое чрезвычайно трудно, разве что наткнувшись на него случайно. После первого же удара топором оно начинало кровоточить и разговаривать человеческим голосом. Сделанные из такого дерева предметы обладали волшебными свойствами. Например, на столе из ас пу различные яства и напитки появлялись сами собой. Легендарный герой-охотник Йиркап сделал из ас пу волшебные лыжи-самоходы.

Также у каждого был «свой собственный цветок» (ас чвет), обладавший магическими свойствами. Показывался этот цветок только раз в жизни, и человек, сумевший его обрести, мог обезопасить себя от всех болезней, несчастий. Распознать ас чвет тоже было трудно: он не имел конкретного вида, времени и места цветения. Сохранились лишь неясные представления о том, что стоит надломить стебель, как вместо сока потечет кровь.

Взаимосвязь жизни леса и человека отразилась в современных эсхатологических представлениях: «Раньше рубили только старые, наиболее пригодные для строительства деревья, и люди умирали только в старости. Потом перед войной, во время лесоповала, стали валить все подряд – сколько в войну погибло и старых, и молодых! А теперь старого леса нет, рубят уже совсем молодой, несозревший лес – вот и умирать стала больше молодежь».

Представления коми о Лесе (Вöр) как о божественной сущности, способной и защитить, и наказать человека, отражались в общепринятых правилах и предписаниях. При входе в лес просили у него разрешения и защиты, при выходе благодарили и оставляли какое-нибудь угощение – горсть собранных ягод, конфетку. В случае пропажи скота в лесу коми-зыряне могли обратиться, принося откупные дары, как к лесному духу-хозяину (вöрса), так и непосредственно к «матушке Лесу-Воде» (Вöр-Ва), или с молитвами к Богородице, обещая отдать «жертву» (например, теленка от пропавшей коровы) в церковную казну.

Согласно этнографическим материалам, отголоски анимистического отношения к природе у коми сохранились до настоящего времени: «Если идешь в лес, надо попросить разрешения Леса-Воды, попросить матушку Лес-Воду, чтобы тебя приняла в лесу». Подобные обращения часто сближались с молитвенными формами: «Господи Лес, пусти меня по лесу прогуляться, ягод набрать, дай мне волю. Лес, пусти меня, храни, чтобы не заблудился. Без молитвы можно и с медведем повстречаться, а так лес не допустит, охраняет тебя».

Лесной дух-хозяин

Наименование лесного духа-хозяина – вöрса, вöрись – табуировано, его произнесение считалось равнозначным призванию, поэтому о нем говорили иносказательно. У коми существовал целый ряд описательных терминов, в которых отмечались среда обитания лесного духа и то, что он в лесу является старшим: лесной старик (вöр айка), лесной дядя (вöр дядь, вöрись дядько), лесной дед (вöр пöль). Некоторые наименования подчеркивали какие-либо особенности внешнего облика лесного духа-хозяина: большой (ыджыт), рогатый-ушастый (сюра-пеля), мохнатоухий (гöнапель), круглые глаза (кольча син), долговязый (кузь), долговязый Иван (кузь Иван). Коми-пермяки лесных духов-хозяев иногда называли по имени-отчеству. Так, отдельные духи лесных урочищ именовались Гарнуз Иванович, Музгарт Иванович, его сын Руслан Музгартович, Вихор Вихоревич, Тыртыга Чурнаш, самым главным среди них был Митрофан Митрофанович. В приговорах-заклинаниях коми-пермяков встречалось обращение «лесные боги» (вöрись еннэз). Возможно, общим архаичным наименованием лесного духа было вöркуль (как и водяного – вакуль).

Мир лесных духов имел много общих черт с человеческим социумом. Духи жили в своих избах (иногда в треугольных домах) в глухих лесных чащах и вели там обычное крестьянское хозяйство, играли свадьбы, рожали детей, гуляли на праздниках, проводили суды над провинившимися, воевали в войнах, выращивали хлеб, занимались торговлей, имели свои дороги.

Представления о внешнем виде лесного владыки и его ипостасях были разнообразны. Он мог быть подобен человеку, отличаясь от людей гигантским ростом (с сосну) или отсутствием одежды. Его представляли бородатым и волосатым, с плоской головой, длинными руками с когтями, с вывернутыми пятками, кривыми ногами, без бровей и ресниц или, напротив, с очень густыми бровями. Считали, что у лешего прозрачные кости, блестящие зубы, сухие уши. Его облик дополняли инфернальные и зооморфные черты, характерные для нечистой силы: наличие рогов и копыт, шерсть на теле, горящие в темноте глаза, отсутствие тени. Лесной дух мог иметь и ничем не примечательный облик: рослый человек в черном суконном кафтане; молодец в синем или белом шабуре, запахнутом наоборот – левой полой наверх.

В рассказах коми-пермяков вöрись внешне был похож на человека и одет как обычный крестьянин, но его одежда выделялась дороговизной. Он появлялся в плаще или шинели с блестящими пуговицами, в лаковых сапогах, что указывало на его высокий статус в иерархии мифологических персонажей. О вöрись нередко говорили как об одном персонаже – некой единой лесной мифической силе: он жаловался, что ему некогда отдохнуть и справиться со своим хозяйством, потому что круглые сутки приходится бегать в разные стороны, так как всюду его зовут, произнося «лешак» как бранное слово. И в то же время, согласно другим фольклорным текстам, в каждом лесу был свой вöрись, среди них были старшие и младшие, начальники и подчиненные. Обыкновенно лесного духа описывали мужчиной, но в локальных традициях известны рассказы о лесной женщине (вöрись инька).

Живым воплощением лесного духа или его ипостасью у коми считался медведь. Подобное, более или менее полное слияние образа духа-хозяина леса с медведем отмечено у многих сибирских народов. Иногда вöрса летал над деревьями в лесу, появляясь и исчезая, как птица с шумным полетом. Его голосу приписывали крик филина в лесу. Для него вообще характерна смена облика. Леший мог показаться в виде знакомого человека, дерева, коряги, зайца, собаки, медведя, вороны. Иногда считали, что он может обернуться любым зверем, но глаза у него всегда человеческие. Чаще всего владыка леса оставался невидимым или появлялся в виде смерча.

В некоторых локальных традициях коми-пермяков рассказывали, что вöрись передвигался на лошади. В отдельных описаниях всадник, подобно воину, был одет в шинель и островерхий шлем. Этот мотив мог сформироваться под воздействием поздних иллюстраций, а мог быть отголоском архаичного образа божества. Например, у манси в виде небесного всадника изображали Мир-сусне-хума («за миром наблюдающий человек», «посредник на путях живых и мертвых») – сына верховного бога, а лесные духи менквы имели остроконечные головы.

Коми верили, что лесной дух-хозяин имеет отличный слух. Где бы человек ни произнес его имя, он непременно услышит. Одним из его образных обозначений у коми-пермяков было «тот, кто слышит тихие звуки» (гусьöн кылiсьыс). Звук человеческого голоса в лесу считался своеобразным знаком присутствия людей для лешего и одновременно оберегом от встречи с ним. Бытовали рассказы о том, что молчаливые ягодники и грибники случайно сталкивались с лесным дедушкой, и тот говорил им, чтобы люди в лесу хотя бы бубнили что-нибудь себе под нос. В обходе лесных угодий вöрса обычно сопровождала его собака, которая считалась очень добычливой. От обычной она отличалась тем, что от ее лая не было эха. Если охотник, встретив собаку лесного хозяина, сумел скормить ей кусок хлеба, она становилась его собственностью.

Жертвенный богатырский шлем манси с изображением Мир-сусне-хума. Березовский район. Ок. 1930 г.

Институт археологии и этнографии СО РАН

В мифологических представлениях коми о вöрса (вöрись) доминировал образ строгого, но справедливого хозяина леса. Он следил за соблюдением правил поведения в лесу, предупреждал о допущенных нарушениях. За серьезные проступки он мог полностью лишить удачи в охоте, и напротив, за оказанную помощь – наградить богатым промыслом. У коми охотников популярны рассказы о благодарности лешего за проявленное ему гостеприимство. Однажды в лесную избушку охотника зашел мужик в лаковых сапогах и попросил напоить его чаем. Хозяин избушки вскипятил чайник, угостил гостя. Попив чаю, тот спросил, как идет охота, и получил ответ, что в лесу совершенно не стало белки. Тогда мужик пригласил хозяина выйти из дома. Когда они вышли, то охотник увидел, что вокруг его избушки разлеглись всякие звери, а на деревьях полно белок. Он застрелил девять белок, после чего леший взмахнул плеткой и погнал зверей дальше. У коми-пермяков известна история о том, как один человек сломал сани в дороге. Он еле доехал до лесной избушки, а войдя, растопил в ней печь. Оказалось, в избушке за печкой прятались жена лешего с ребенком. За то, что путник согрел их разожженным огнем, лесной дух принес ему целые сани.

При хорошем отношении к охотнику лесной хозяин мог помогать ему в промысле: сбрасывал снег с деревьев, чтобы он не упал на охотника; сопровождая его, добивал дичь в силках, чтобы она не мучилась, и вел туда охотника. У лесного хозяина просили вернуть потерянную добычу, которую никак не могли найти сами. Если леший все же не отдавал добычу, тогда, с благословением, его просили ее забрать: «Возьми Христа ради!» – и после этого находили пропажу. По поверьям коми-пермяков, некоторые охотники, пастухи и колдуны водили дружбу с вöрись. Такие промысловики имели удачу в добыче зверя и птицы, пастухи не утруждали себя постоянным присмотром за стадом, лежали днем на печи и только вечером собирали скот с пастьбы, а ведуны получали особые знания и способности. Иногда требования лесного хозяина за услуги были чрезмерными: он мог забрать себе родственника человека, приходил в дом и съедал за раз по несколько караваев хлеба. В случае недовольства оплатой он наказывал своего протеже – поднимал его в воздух и опрокидывал на землю несколько раз.

Кроме хозяина леса, существовали духи-хозяева отдельных мест и духи-хозяева различных видов лесных зверей: хозяева лисиц, медведей, белок и прочих. Время от времени они переселялись из одной местности в другую, и на весь срок их отсутствия исчезали звери определенного вида. Популярным в цикле фольклорных текстов о вöрса был сюжет борьбы лесного духа с водяным (васа), в которой охотник оказывал лешему помощь.

Гнев со стороны лесных духов-хозяев вызывали неуважение к своим товарищам, несоблюдение чистоты в местах обитания зверей и птиц, оскорбление добычи. Охотники верили, что, если кто-либо возьмет из сложенных в хранилище чужих белок, рябчиков или иную дичь, сам в течение года не убьет ни штуки. Такое же наказание ожидало промысловика, утаившего часть добычи при артельной охоте. Таким образом, несмотря на явную мифологическую подоплеку, по своей сути представления о лесных духах-хозяевах у коми можно назвать рациональными. Для промысловиков они были пусть мнимым, но гарантом соблюдения в лесу всех норм и правил, предусмотренных промысловой моралью, что особенно важно для сохранения бесконфликтного микроклимата в охотничьих артелях. Вера в духов-хозяев обеспечивала также бережное отношение к природе.

В то же время существовали представления и о неспровоцированных негативных в отношении людей проделках вöрса. В частности, ими объяснялось блуждание по лесу. Потерявшиеся по вине леших иногда попадали в совершенно непредсказуемые места: в отдаленные поселения, на другую сторону леса, за реку, которую даже не проходили. Для таких случаев были предусмотрены особые магические приемы. Заплутавшие люди выворачивали наизнанку одежду, переобувались с левой ноги на правую, произносили слова молитвы, перешагивали через пояс, проходили через разрубленное вдоль ствола деревце. Благодаря таким ритуальным действиям границы между мирами людей и мифических персонажей рассеивались, невидимое становилось видимым, и человек находил дорогу. Коми-пермяки верили: если на ровной дороге с места не могут тронуться сани или машина, значит, это лесной дядька сел на транспорт или приморозил полозья и не дает им ехать. Чтобы сдвинуть сани или машину с места, также использовали пояс и читали молитву.

Более серьезным проступком было приписываемое лесному духу похищение людей. К нему попадали «проклятые» (посланные к лешему) дети, которые вырастали в лесу и становились лесными духами. Коми-пермяки верили, что вöрись, превращаясь в вихрь, крал женщин и девушек. По поверьям коми-зырян, вöрса не выпускал из леса оказавшихся там воров и мошенников. Но если в доме лесного хозяина было нечего есть и пить, то он отпускал своего узника. Для людей, попавших в дом лешего, изменялся ход времени: за короткое время молодые становились седыми стариками. Так, в быличке о похищенной вöрса в начале 1930-х годов молодой женщине-геологе говорилось, что она пробыла в доме лесного хозяина всего месяц-другой и, отпущенная им, вернулась седой старухой.

Согласно поверьям коми-пермяков, к женщинам, тоскующим по погибшим мужьям, в их обличье приходит лешак. От сожительства с ним могли рождаться дети с круглыми, как у филина, глазами.

Кознями лешего объясняли и пропажу скота, находившегося в лесу на вольном выпасе. Вöрса мог задержать в своих владениях коров, и они упорно не хотели идти домой. По поверьям коми-пермяков, в таком случае следовало положить на колоду кусочек бумаги, насыпать на него табаку и предложить лесному хозяину. После этого небольшого приношения коровы сразу же возвращались домой. В более сложных случаях хозяева пропавшей скотины прибегали к услугам колдунов. У коми-пермяков бытовала традиция кабала («бумага», «документ») – письменного прошения к лесному духу-хозяину с просьбой возвратить потерявшуюся в лесу скотину. Это прошение составлял колдун – писал углем на куске бересты. Как правило, колдун был неграмотен и просто наносил справа налево на бересту непонятные (или, может быть, понятные только ему) значки, произнося вслух произвольный, весьма пространный текст послания. Если колдун хоть мало-мальски владел русским языком и грамотой, он писал послание на бересте, опять же справа налево, буквами в зеркальном отражении – мир духов представлялся изнаночным по отношению к миру людей. Письменная кабала обычно была лаконичной, например: «Молимся тебе, хозяин с Лекуба, отпусти корову домой. За это дадим тебе гостинцев. Если не отпустишь, так пожалуемся выше». Часто надпись на кабале была невразумительной, тем не менее считалось, что вöрись ее поймет. Прошение к лесному духу делали в двух экземплярах, буквы или значки на втором из них выдавливали шилом или гвоздем. Эту кабалу податель прошения сжигал в печи, а послание, написанное углем, передавали лесному духу-хозяину. Колдун и хозяин пропавшей скотины отправлялись в лес, на перекрестке двух лесных тропок клали прошение на пень или бросали в кусты, иногда вешали на сук дерева. Вместе с кабалой лешему оставляли печеную картошку и курево. Считалось, что в эту же ночь принесенные дары и само прошение бесследно исчезали. Если после подачи кабалы пропажа долго не находилась, писали второе послание, а то и третье. Нередко обещанные дары передавали вöрись лишь в том случае, если хозяину удавалось отыскать потерявшуюся скотину или она сама, проплутав несколько дней по лесу, находила дорогу домой. Аналогичное обыкновение составлять письменное прошение лесному хозяину и подносить ему угощение (хлеб, яйца, сушеную рыбу, соль, табак) в случае пропажи скотины в лесу практиковалось также у вепсов, карел, русских на Русском Севере.

В локальной традиции иньвенских коми-пермяков кабалой называли изображение человека на стволе дерева, которое в случае пропажи скота наносили углем или дегтем, вырезали ножом, топором. Этот обычай, скорее всего, являлся реликтом идолопоклоннических традиций и свидетельствовал о прежнем почитании мифического лесного хозяина. Личины лесных духов менков, охранявших священные места, вырезали на деревьях также ханты и манси.

Если у коми-зырян сельское население, особенно женщины, воспринимали лешего часто как нечистую силу, то у коми-пермяков он был близок к образу божества, распространяющего свою власть на многие сферы жизни. К лесным духам пермяки могли обращаться во всех затруднительных случаях, например во время эпидемий и эпизоотий[3]3
  Эпизоотия – эпидемия у животных.


[Закрыть]. Когда случалось моровое поветрие, каждый домохозяин относил в лес ярушник (каравай) и кусок мяса, оставлял их под высоким деревом для вöрись. Предполагалось, что после этого лесной дух-хозяин отгонит хворь прочь от двора. Перед отправлением в дорогу опять же взывали к лесным духам: «Помогите мне в дальней дороге и обратно приведите домой живым и здоровым». Таким образом, пространство проявления и влияния лесного духа не было строго ограничено. Его дороги часто проходили по поселениям людей, он являлся в дом человека за угощением или за проклятым ребенком, посещал ярмарки, его даже встречали в церкви. Лесной дух у коми представлялся вездесущим мифологическим персонажем, который невидимо контролирует деятельность людей.

Духи ветра

Согласно мифам коми, ветер (тöл, тöв) был сотворен Еном, но, выпущенный на волю Омöлем, он стал разрушать дома, разваливать стога и ломать деревья. Люди обратились к Ену с просьбой утихомирить расшалившийся ветер, после чего небесный бог привязал его и запретил буйствовать. С тех пор ветер стал тихим и покладистым, однако по наущению Омöля иногда все же срывается с места и вихревым смерчем наносит разрушения. Такой ветер, как и поваленные им деревья, бурелом, коми называют сила, сьыла, сьыв, сив. В быличках сила и тöв соотносятся с нечистой силой, обычно с лесными духами, а буреломы называют «дорогой лешего». Если коми охотник устраивался на ночлег под деревом, не спросив у него разрешения, то приходил вöрса в виде ветра и просил уйти, так как человек расположился на его пути. У коми-зырян считалось, что если посмотреть на вихрь между ног сквозь растопыренные пальцы рук, то можно увидеть лесного духа воочию. Сильный вихрь свидетельствовал о путешествии целой группы леших или считался их свадебным поездом. Вероятно, с образом лесного духа-хозяина слились отдельные черты образа духа-хозяина ветра.

Вредоносный дух люзимер (от люзьнитны – «раструсить что-либо») у коми-зырян олицетворял вихревые потоки воздуха, которые вызывали вращение воды в водоемах или поземку в поле зимой, а во время сенокоса разносили уже собранное сено по всему лугу. Считалось, что люзимер боится табака и, чтобы он перестал проказить, было достаточно произнести вслух название этого зелья. В иных случаях, когда на сенокосе поднимался ветер и раскидывал сено, против него через левое плечо бросали режущее металлическое орудие. Были распространены былички о том, что человек, кинувший против ветра топор или нож, позже встречал на базаре лешего в человеческом облике, продававшего брошенный им предмет. Известны сюжеты об охотнике, которому леший жаловался, что запущенным против ветра предметом выбило глаз его сыну или отрубило руку.

В некоторых преданиях называлось место, откуда ветры берут начало и где они отдыхают, – Тöв поз из («Гнездо-камень ветров»), соотносимое с реальной скалой на Урале.

В мифологии коми особое место занимал северный ветер (вой-тöв), который иногда ассоциировался с Войпелем. Когда скотина на выпасе начинала вести себя беспокойно, упорно стремилась куда-то убежать, говорили: «Северный ветер тянет» или «Леший уводит, водит». В похоронной обрядности «одеждой северного ветра» (вой тöв сайöд) называли носильные вещи покойного, которыми покрывали гроб. После погребения их отдавали сиротам или бедным односельчанам – тогда умерший не будет мерзнуть на том свете. Северо-западный ветер (рытыв-вой-тöв) ассоциировался с непогодой и недовольством покойных.

Отголоски персонификации ветра можно увидеть в закличках на него. На сенокосе женщины отгоняли мешавший ветер словами: «Ветер, ветер, твоя бабушка померла!» («Тöлö, тöлö, пöчыд кулiс!»), после чего он должен был немедленно улететь на похороны. Эти же заклички могли использовать и в противоположном случае – когда надо было вызвать ветер. В жару или во время молотьбы, когда ветер нужен для веянья зерна, призывали его: «Ветер, ветер, старшего сына женят без тебя! Свистнем!» («Шууть!»). Если же летом донимала жара, то следовало посвистеть, чтобы поднялся ветерок. Но обычно остерегались свиста, это считалось опасным, потому что на свист мог прилететь нечистый дух в виде ветра и унести. Свистевшему говорили: «Не свисти, несвисть унесет» («Эн шутляв, нешуть нуас»).

Нечистая сила в виде вихрей (тöвныр, сивныр, шувгей) могла унести человека по воздуху, иногда при этом люди терялись навсегда. Вихревые перемещения невидимых демонических существ или колдунов подчеркивали нечеловеческую быстроту их передвижения, акцентировали связь колдунов с потусторонними силами. Наиболее ярко выражен образ демонического вихря в представлениях удорских коми-зырян о шувгее (от шувгыны – «шуметь», «бушевать», «свистеть», «нестись с шумом»), которому были присущи многие функции нечистой силы как таковой. По своим свойствам шувгей ничем не отличался от ветра как природного явления, однако воспринимался как враждебное человеку начало, исходящее из загробного мира. Когда шувгей в виде вихря или смерча разбрасывал сено, скошенное в праздничный день, это считали реакцией дьявола (чукля) на нарушение запрета, потому что Бог наказывает нарушителя громом и молнией. Особенно был опасен шувгей тем, что он уносил людей. Похищенный демоническим ветром человек становился невидимым и уносился в вихре на большие расстояния – он мог оказаться в лесу, в болоте или в реке.

Шувгей мог принимать облик умерших родственников, в виде покойного мужа он приходил к вдовам. Мужчинам-охотникам на лесном угодье он являлся в облике завлекающих девушек. Ребенок мог видеть его как хоровод веселящихся и зовущих к себе детей, но стоило хотя бы протянуть к нему руку, и он навсегда исчезал из этого мира. Люди могли слышать зовущие их голоса, стук в окно или в дверь – так их манил шувгей, оставаясь невидимым. Считалось, что похищенный вихрем может спастись, если не потеряет разума и будет читать молитвы. Оберегами от шувгея были повязанная вокруг талии шелковая нить, топор и кристаллики сулемы, которые на Удоре называли «белый камень» (еджыд из), их носили в специальном мешочке на груди, рядом с нательным крестиком. Топором крест-накрест перерубали след унесенного шувгеем человека. На Удоре считалось, что любой пропавший в лесу человек похищен шувгеем. Чтобы его вернуть, в доме похищенного собирались женщины во главе со старообрядческой (мирской) наставницей и отмаливали его все время, пока продолжались поиски.

Человек, бывший некоторое время под воздействием шувгея, заболевал эпилепсией, терял разум или начинал заикаться, а такие болезни, как появление судорог, паралич, болезнь поясницы, связывали с любым ветром. Ветер мог «надуть» болезнь на нарушителя ритуальных табу: «Сколько в праздник наработаешь, столько и будешь болеть».

Лесные демоны

Промысловая жизнь охотника достаточно часто проходила на пределе возможностей человека, поскольку была связана с большими физическими и психологическими нагрузками: напряженное ожидание, частое одиночество или необходимость жить в замкнутом мужском коллективе, отсутствие домашнего комфорта, постоянный контроль эмоционального состояния. При наличии сильной мистической традиции в культуре коми все это вместе нередко вызывало у охотника депрессию, страхи или галлюцинации. Даже в современных охотничьих рассказах сюжеты о столкновении с необъяснимыми явлениями обозначались как «мерещится, чудится». В контексте традиционных знаний появление видений, слуховых или визуальных фантомов могло объясняться психофизиологическими представлениями об «игре крови» (вир ворсöм). Коми-зыряне считали, что каждый человек имеет хорошую, светлую кровь (бур вир) и плохую, черную, дурную кровь (лёк вир). С дурной кровью связывали негативные чувства: злость, страх, недоброжелательность. Также считалось, что чудится часто оттого, что «кровь пугает». Чтобы этого не происходило, охотникам рекомендовалось вообще не вспоминать на промысле своих домашних, а особенно жену или невесту. В охотничьих артелях воспрещалось произносить в разговоре слово «женщина», при необходимости его заменяли эвфемизмом, например: «ровная, подрезанная» (тшöтшыд), «в платке» (чышъяна). Кошку – символ домашнего уюта – называли «сидящая у столба» (сюрья дорын пукалысь), «сметану крадущая» (нöк гусялысь). Поскольку официальная религия и вера в лесных духов-хозяев были мало совместимы, так же иносказательно говорили о священниках: «длинноволосый» (кузь юрси), «в черной одежде» (сьöд паськöма). Считалось, что эти слова крайне неприятны для лесной нежити, которую старались не гневить, не дразнить. Трудно определить, насколько была высока вера в достоверность мифологических персонажей. Возможно, рассказы о происках лесной нечисти были развлечением, как страшные истории или сказки, однако они имели несомненную нравственно-воспитательную подоплеку и оказывали влияние на формирование традиционного мировоззрения.

Рассказы о встречах в лесу с нечистой силой, окончившиеся благополучно благодаря хитрости или находчивости охотника, закрепляли уверенность в своих силах. Страшные истории о неадекватно суровом наказании (или его неудавшейся попытке) за допущенное нарушение норм промысловой морали поддерживали убежденность в обязательности их соблюдения. Следование общепринятым установкам по отношению к потустороннему миру создавало непроницаемую границу между мирами, благодаря которой человек становился защищен, недоступен демонам. Множество охотничьих историй было связано как с проявлением «правильного» поведения человека, так и с нарушениями правил (не попросился в лесную избушку, шумно повел себя, матерился), которые у коми определялись понятием «сибöдны» («дать пристать», «подпустить к себе»), соотносимым с позволением проникнуть сквозь мифологическую границу. Для ситуаций, когда надо избавиться от нашествия лесных духов, были выработаны особые магические приемы. Например, каждое утро выстреливать в избушке в северо-западный угол ольховой пулей (сöс пу пуляöн).

Лесные женщины. Значительное место в охотничьем фольклоре занимала тема столкновения с лесными женщинами, затрагивающая самую эмоциональную сферу воспоминаний промысловиков, на долгие месяцы оторванных от дома. Распространенность подобных сказочно-фантастических рассказов отмечал известный этнограф В. П. Налимов в начале прошлого века: «Лесные женщины, как и мужчины, легки; кости их прозрачны; ходят они по воде, носят распущенные волосы. Вот как описывают их охотники: она является просвечивающейся (видны кости), с матовой бледностью на лице и слабо окрашенными губами. Голос у нее нежный и приятный и исполнен грусти. Поет то тихо, то возвышая голос, то вновь опуская, и от ее пения захватывает какая-то нега, и так приятно и грустно почему-то. Не все зыряне, однако, имеют одинаковое представление о лесных женщинах. Некоторые охотники рассказывают, что видели лесную женщину, прыгающую с дерева на дерево. Она с длинными волосами; цвет лица темно-бронзовый, и облик лица некрасив. Все лесные женщины сладострастны и любят сожительство с мужчинами». Особое место в рассказах о встречах с лесными женщинами занимали истории молодых охотников, которым труднее сдерживать эмоциональные привязанности к любимой девушке, женщине и фантастические видения которых воплощали первый мистический опыт леса.