Текст книги "Кассандра"
Автор книги: Татьяна Романова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
«Такая шаль стоит целое состояние, – определил граф, – кашемир тонкий, краски яркие – не менее двухсот фунтов».
Он не мог ошибиться, поскольку неделю назад, прощаясь, подарил похожую шаль своей английской актрисе, оставив в магазине на Бонд-стрит двести пятьдесят гиней. Что же теперь ему делать? Девушка бросила свои вещи в комнате одинокого мужчины, если их найдут слуги, начнутся пересуды. Следовало немедленно уничтожить все следы. Он не мог унести простыню, но нужно было как-то изменить впечатление о том, что здесь случилось. Граф стянул простыню с кровати, так, чтобы пятно оказалось на полу, и вылил на него изрядную порцию бренди, а сам бокал положил сверху. Завернув бубен и полумаску в шаль, он затолкал сверток в свой саквояж, а сережку положил во внутренний карман мундира.
«Пусть лучше считают меня свиньей, чем насильником, – решил Михаил, – англичане решат, что от русского ничего другого ждать не приходится, и, уверенные в своей правоте, быстро забудут об этом инциденте».
В последний раз оглядев комнату, молодой человек убедился, что о его ночной гостье больше ничто не напоминает, и, успокоенный, вышел. Русские офицеры, уезжающие вместе с ним, завтракали, хозяева и все слуги были заняты в столовой, поэтому в вестибюле никого не было. Быстро засунув сверток с вещами незнакомки за занавеску одного из двух высоких окон, обрамляющих входную дверь, Михаил присоединился к своим товарищам в столовой. Есть он сейчас не мог, поэтому попросил слугу налить ему чашку кофе. Он сел за стол рядом с товарищами и начал искать повод для разговора с хозяйкой. Но повод так и не нашелся. Подали экипажи. Целуя на прощание руку молодой герцогини, Михаил все-таки набрался смелости и тихо спросил по-русски:
– Ваша светлость, вы не знаете, кто та девушка, что вчера на балу была одета цыганкой?
Легкая тень мелькнула на лице хозяйки, но она так быстро взяла себя в руки, что если бы для Михаила это не было так важно, он бы не заметил этой тени. И чутье подсказало ему, что Долли знает ту, о ком он ее спросил. Однако герцогиня пожала плечами и сообщила, что поскольку в доме было более шестисот гостей, а английских аристократов она пока не знает, то и помочь графу Печерскому не может. И хотя молодой человек возразил, что, по его мнению, английский язык не был для девушки родным, герцогиня с холодной любезностью повторила, что ничем помочь ему не может.
Михаил сел в экипаж, где его уже ждали двое товарищей, лошади тронули, и за окошком поплыл величественный фасад английского сельского дворца.
«Боже, дай мне шанс разгадать эту загадку, – мысленно попросил граф, глядя на удаляющийся дворец, – пожалуйста, пошли мне еще встречу с этой экзотически прекрасной девушкой, которая сегодня ночью подарила мне свою невинность».
Глава 3
Утром Лиза решила сказаться больной и не вставать с постели, пока все гости не покинут имение. Сама она вместе с Дашей Морозовой по приглашению герцога должна была остаться в Гленорг-Холле еще на две недели. Но даже не боязнь встретиться со своим тайным любовником удержала ее сегодня в постели, просто девушке хотелось побыть одной, насладиться сладкими воспоминаниями, еще раз перебрать в памяти волнующие картины. Ее тело пело, каждая клеточка была полна нежной истомой, и теплые волны возбуждения накатывали на нее при воспоминаниях о ласках графа. Лиза была так благодарна ему за нежность и страсть, что уже не знала, что чувствует сама к этому красавцу. Восхищение? Ответную нежность? Или что-то другое? Печерский был так обаятелен и так красив, к тому же он был добр и не отдал пока сердце другой женщине, ведь именно это она почувствовала, когда, гадая, взяла руку графа. По крайней мере, сейчас Печерский был одинок.
Воображение снова начало рисовать княжне яркие синие глаза и белозубую улыбку молодого человека, и сердце подсказало девушке, что оно уже не свободно. С сегодняшней ночи в нем безраздельно воцарился прекрасный граф.
В дверь постучали, и с подносом в руках появилась Фаина.
– Все, барышня, тетушку вашу и княгиню я предупредила, а герцогиня с мужем провожают гостей, я потом ей скажу, что вы приболели. Наверное, в саду простудились, когда фейерверк смотрели.
Горничная поставила на столик около кровати поднос с чайным сервизом и тарелкой, где лежали две теплые булочки, и подала Лизе салфетку.
– Хоть чаю попейте, вашему горлу легче станет, – предложила она и помогла княжне поудобнее сесть перед накрытым столом.
Лиза взяла чашку, а Фаина отошла к креслу, где пестрой горкой лежал маскарадный костюм хозяйки, и аккуратно собрала вещи. Из-под алой шелковой юбки выкатилась монета и заскользила по ковру. Горничная наклонилась и, подняв золотой кружок, с изумлением спросила:
– Кто же это золотую монету так испортил? Почти напополам разрубили.
– Давай ее мне, это я для ювелира взяла, кулон сделать, – быстро нашлась Лиза и протянула руку.
Фаина подошла, вложила монету в руку хозяйки и, посмотрев на нее, вдруг изменилась в лице и испуганно воскликнула:
– Ой, барышня, да ведь на вас только одна сережка! Неужто подарок герцогини потеряли?
Лиза судорожно схватилась за уши и поняла, что горничная права: в правой мочке серьги не было.
– Да нет, я ее еще вечером сняла, это вторую я от усталости снять забыла, – солгала княжна, сама себе удивляясь, насколько быстро она научилась врать, не краснея. Она отцепила сережку и быстро сунула украшение в ящик прикроватного столика.
Фаина успокоилась и ушла в гардеробную вешать костюм. Лиза отпила дымящийся крепкий чай и откусила намазанную маслом булочку. Она мгновенно почувствовала зверский аппетит.
«Неужели так всегда бывает? – подумала княжна, – у меня никогда не было такого голода по утрам».
Решив ограничиться одной булочкой и чаем, чтобы не вызвать подозрений, девушка поела и снова легла в постель. К ней зашли попрощаться тетушка и Катя, потом заглянул Алексей, а последними пришли Луиза де Гримон и Генриетта. Все желали ей скорейшего выздоровления, и настроение княжны с каждым пожеланием становилось все хуже, ведь ей было стыдно обманывать родных. Оставшись одна, она постепенно успокоилась и закрыла глаза. Сладкая истома принесла тихую радость и навеяла неосуществимые мечты. Девушке казалось, что они с графом обязательно будут снова вместе. Королевство грез распахнуло свои волшебные врата, и Лиза, уснув, перенеслась туда, где исполняются все мечты. Она снова целовалась со своим синеглазым любовником, и он дарил ей неимоверно прекрасные запретные наслаждения.
Резкий стук в дверь грубо вырвал ее из сладкого забытья. Колотили так, как будто случилось что-то ужасное. Она робко пригласила посетителя войти, и в комнату влетел герцог Гленорг с какой-то бумагой в руке.
– Лиза, пожалуйста, прочитайте мне письмо, – попросил он, протянув княжне листок.
Девушка даже не успела ничего прочитать, а только коснулась бумаги – и сразу поняла все. Жестокая радость садиста, дорвавшегося, наконец, до власти над своими жертвами, и черная волна страха Даши Морозовой, как колпаком, накрыли ее. Но герцог ждал, и девушка, собрав все свое мужество, прочитала письмо и сказала зятю:
– Это – Островский. Он захватил Дашу и ждет Долли с выкупом в домике на озере.
Свой вопрос о том, знает ли он, где это место, княжна задала уже в спину герцога. Храбрость, мужество и сила, которые она чувствовала в зяте, дали ей твердую уверенность, что с сестрой и подругой все будет хорошо. Лиза поднялась и, позвав Фаину, начала одеваться. Она думала, что герцог справится с негодяем Островским, но девушкам может понадобиться ее помощь. По крайней мере, Даша Морозова уже сейчас в ней нуждалась.
Почти час провела Лиза, мечась, как тигрица в клетке, по коридору около комнат сестры и Даши. Внезапно странная мысль заставила ее остановиться. Она вспомнила, что взяла бумагу и, не читая, сразу почувствовала, что произошло и от кого письмо. Она видела Дашу, стоящую на коленях около мучителя, но так же твердо знала, что все кончится хорошо. Значит, ее дар ясновидения никуда не ушел, но в критической ситуации страшного несчастья, случившегося с Долли и Дашей Морозовой, к ней не пришли ни мама, ни бабушка. Значит, то, чего она добивалась, отдавшись Печерскому, произошло. Конечно, мама и бабушка здесь, только она их не видит.
– Пожалуйста, простите меня за то, что я сделала, – прошептала она, обращаясь к родным теням, которых больше не могла видеть. – Я не могла больше это выносить, ведь приходили незнакомые люди и мучили меня. Я решила, что государыня-императрица будет последней, кого я увижу.
Она прижалась лбом к стеклу окна, у которого остановилась, и почувствовала легкое дуновение ветерка, пробежавшего по волосам. Как будто нежная рука погладила ее кудри.
– Спасибо, – просто сказала Лиза, и из ее глаз брызнули слезы.
Княжна не знала, кто погладил ее по голове, мама или бабушка, но верила, что получила поддержку от обеих. Теперь она могла жить прежней жизнью, к которой уже как-то приспособилась. То, что она слышала мысли людей в минуты их сильного волнения и видела их будущее, уже не пугало девушку, а даже радовало, ведь она могла помогать родным, предупреждая об опасности. Если бы она сегодня утром не поленилась встать, а встретилась бы с Дашей и с сестрой, она сразу бы почувствовала опасность. Мысленно ругая себя за эгоизм, Лиза вновь забегала по коридору, и тут услышала шаги сестры на лестнице. Он бросилась навстречу Долли.
Молодая герцогиня, в грязном мужском костюме, с растрепанными волосами, поднималась по лестнице, бережно поддерживая смертельно бледную Дашу Морозову, судорожно сжимавшую на груди сюртук герцога Гленорга. Радуясь и ужасаясь одновременно, Лиза схватила сначала руку сестры, потом руку Даши и мгновенно поняла, что она была права – зять освободил девушек и убил Островского. Долли не пострадала, а Дашу чуть было не изнасиловал бандит-англичанин, помогавший Лаврентию. Но герцог успел застрелить преступника до того, как тот смог причинить зло Даше. Сообщив Долли, что она уже все знает и сестре нет нужды бередить душу, рассказывая о кошмарных событиях, Лиза села на стул около кровати Даши, собираясь подежурить около мгновенно провалившейся в сон девушки, когда вопрос Долли неожиданно уколол ее в самое сердце:
– Лиза, что такое ты сказала графу Печерскому, что он спрашивал о тебе? – тревожно спросила сестра.
Это был удар. Неужели любовник раскрыл ее имя? Слезы навернулись на глаза девушки, но, взяв себя в руки, Лиза осторожно спросила Долли, что же хотел знать граф Печерский, и успокоилась, только узнав, что граф искал утром цыганку, а молодая хозяйка дома притворилась, что ничего о ней не знает. С облегчением княжна вспомнила свои слова, сказанные графу в бальном зале, и передала их сестре:
– Я сказала то, что мне поведала его рука: он полюбит женщину, которую потеряет и долго будет искать, пока не найдет в храме.
Княжна опять увидела сомнение в глазах Долли, в очередной раз сестра засомневалась в ее даре, и тогда Лиза сказала то, что открылось ей в день приезда в Гленорг-Холл:
– Я понимала графа, видела его будущее так же, как, коснувшись руки Чарльза, почувствовала, что твой муж тебя мучительно любит, – и, отметая возражения сестры, добавила: – Попробуй, поговори с ним, и ты поймешь, что я права.
Отправив Долли объясняться с герцогом, Лиза замерла у постели измученной Даши. Она взяла руку девушки и мгновенно проникла в ее сон. Та как будто вырвалась из тесной запертой клетки и стояла на высокой горе, у подножия которой лежал весь мир, она надеялась на счастье и верила в него. Но ведь девушка спала, значит не испытывала сильных волнений, и раньше Лиза ничего бы не почувствовала. Она впервые перенеслась в сон другого человека. Значит, ее дар, потеряв одну из своих граней, усилился в другой. Княжна пока не знала, как к этому отнестись, но решила, что время само все расставит по своим местам, а потом будет видно.
Все долгие часы, проведенные в спальне подруги, Лиза непрерывно думала о графе Печерском. Она не подозревала, что опаленное первой любовью девичье сердце играет с ней злую шутку, наделяя ее избранника теми чертами, которые княжна сама хотела бы видеть в любимом человеке. Ничего не зная о своем любовнике, она радостно размышляла, строя предположения о его характере и человеческих качествах. В чем-то ей хватило намеков из того, что она почувствовала, держа руку молодого человека, остальное дорисовало за нее воображение. Через несколько часов она была уже уверена в том, что прекрасно знает этого замечательного, доброго, умного и благородного человека, и что только такой прекрасный рыцарь, как граф, достоин ее любви.
Княжна теперь не только вспоминала сладостные моменты сегодняшней ночи, она уже с робкой надеждой смотрела вперед. Ведь гадая графу на балу, девушка видела маленький храм и женщину в нем, но та стояла к ней спиной, и Лиза не видела ее лица. А вдруг эта женщина – она сама? Ведь Печерский уехал, так и не найдя свою цыганку, значит, он ее потерял, теперь, если Лиза сама не организует их встречу, граф никак не сможет ее найти. Значит, судьба дает ей шанс. Только нужно стать достойной этого прекрасного человека, чтобы он смог забыть о ее возмутительном поступке и тоже полюбить ее, хотя бы немного.
Несколько дней спустя Лиза окончательно убедилась, что она добилась своего: духи больше не приходили к ней. Девушка спокойно спала по ночам, к ней стали возвращаться силы, а тот аппетит, который у нее проснулся после памятной ночи с графом, княжне даже приходилось скрывать, чтобы никто из родных и слуг не обратил на него внимание. Вместе с силами на ее щеки возвратился яркий румянец, а в душе ее проснулось веселье. Все радовало девушку: общество родных и друзей, дружба с братом герцога Джоном, незаметно зародившаяся и становившаяся все прочнее, прогулки верхом по безбрежным просторам огромного имения зятя. Лиза купалась в счастье и надеялась, что так теперь будет всегда.
Этого радужного настроения не испортил даже допрос, устроенный ей сестрой. Долли, заметившая перемены в самочувствии и настроении Лизы, улучив момент, когда они остались наедине, осторожно спросила сестру:
– Лиза, тебе стало лучше?
Счастливая Лиза с удовольствием сообщила, что у нее теперь все хорошо и духи больше не приходят к ней. Но практичную Долли было слишком трудно сбить с толку даже в таких мистических вопросах, как этот, поэтому она хладнокровно продолжила свое наступление и уточнила:
– Твой дар покинул тебя? – и, прочитав ответ на покрасневшем лице сестры, испуганно пролепетала: – И как же это получилось?
Лиза чувствовала, что сейчас пока еще рано все рассказывать, сестра испугается за ее судьбу и, возможно, даже поделится своими сомнениями с мужем. Княжна была еще не готова открыть свое сердце, поэтому, честно подтвердив догадку Долли, попросила не спрашивать ее ни о чем. Она подняла глаза на сестру и вдруг поняла, что читает мысли Долли, даже не касаясь ее руки.
Взволнованная герцогиня не знала, как ей поступить. Она боялась, что первый опыт отношений с мужчиной, полученный Лизой, мог оказаться неудачным и вызвать отвращение, пугала ее и возможная беременность сестры. Мысли метались в голове молодой женщины, и она растерялась. Наконец, княжна почувствовала, как любовь и забота перевесили все сомнения сестры, и та решила аккуратно поговорить с Лизой, предупредив о возможных последствиях. Пока герцогиня подбирала слова, Лиза обняла ее и успокоила, сказав, что у нее все было прекрасно, и вообще – она положилась на волю Божью и просит Долли сделать то же самое.
С тех пор молодая герцогиня больше не вмешивалась в дела сестры, а Лиза с радостью ощущала, что она обрела силу и свободу, как будто у нее за спиной выросли крылья. Жизнь была прекрасна и обещала впереди только хорошее.
Две восхитительные недели в Гленорг-Холле закончились. Общество ждало от молодых супругов, что они вернутся к светской жизни, и Лондон, наконец, увидит новую герцогиню. Лиза и Даша уезжали вместе с молодоженами. Лизе было жаль покидать прекрасное поместье, где она встретила свою первую любовь, а то, что она влюблена в Печерского, ясно понимала не только она сама, но и Долли, которая несколько раз вскользь заводила разговор о молодом графе. Лиза старалась не сказать ничего лишнего, насколько это было в ее силах, но зато, наконец, узнала, что предмет ее обожания зовут Михаилом.
Лондон встретил вернувшуюся компанию мелким осенним дождем. И хотя октябрь только наступил, уже задувал холодный ветер, и даже не верилось, что еще неделю назад где-то светило солнце и можно было купаться в теплой воде озера. Хотя деревья были еще зелеными, а в садах на Аппер-Брук-стрит цвели розы, осень уже вступила в свои права, отменяя прогулки и заставляя хозяев подбрасывать уголь в черные жерла каминов.
Лиза с Дашей Морозовой вернулись в дом Черкасских, а Долли поселилась с мужем во дворце Гленоргов. Но теперь калитку в садовой стене не закрывали, и обе усадьбы объединились. Это устраивало обе семьи, давая одновременно и необходимое уединение, и не ограничивая общение. Князь Алексей и Катя уехали на конгресс в Вену вместе с императором Александром, оставив сына на попечение тетушки Апраксиной. Луиза де Гримон с Генриеттой должны были через месяц присоединиться к Черкасским в Вене, а оттуда выехать в Париж. Поэтому Лиза и Даша оставались вместе с тетушкой в доме Черкасских на неопределенный срок. Но княжну это устраивало, ведь она была рядом с любимой сестрой.
Долли начала выезжать и пользовалась грандиозным успехом. Герцог с гордостью везде появлялся со своей красавицей-женой, не замечая, что молодая герцогиня, привыкшая к вольной сельской жизни среди бескрайних полей России, тяготится светскими обязанностями, а та не решалась сказать о своих проблемах мужу. Лиза и Генриетта, недавно получившая от нового короля Франции подтверждение права ношения ею наследственного титула герцогини де Гримон, в силу возраста еще не выезжали, но уже могли появляться в театре. И когда герцог, ужинавший вместе с женой в доме Черкасских, пригласил девушек в Ковент-Гарден на премьеру оперы нового итальянского композитора Россини «Танкред», обрадовались не только приглашенные, но и Долли, чувствующая себя в высшем свете Лондона одинокой. Луиза сшила дебютанткам новые белые платья из легкого газа на атласных чехлах, с вышитой по подолу каймой из розовых бутонов. На платье Лизы бутоны были нежно-желтыми, а на платье Генриетты – розовыми. И обе девушки выглядели в своих нарядах совершенно очаровательными.
Наконец, долгожданный вечер наступил. Девушки в новых платьях, прикрыв плечи большими кашемировыми шалями, уселись в экипаж, где их ждали герцог с Долли, и отправились в Ковент-Гарден. Для Лизы это было первое посещение театра, поэтому Генриетта, уже бывавшая в опере вместе с Катей, накануне во всех подробностях рассказала, что их ждет. Саму Генриетту уже не интересовали ни публика, ни то, насколько хорошо она выглядит сама, девушка мечтала только об одном: услышать знаменитую Джудитту Молибрани, приехавшую из Парижа, чтобы петь премьеру в Лондоне. Но для Лизы сейчас были важны все впечатления, и она наслаждалась своим первым настоящим выходом в свет.
Перед блистающим огнями театром выстроилась вереница экипажей, медленно продвигающихся к подъезду. Наконец, после титанических усилий кучера и лакея герцога, их карета остановилась у широких мраморных ступеней под греческим портиком с четырьмя колоннами. Лакей отворил дверцу, и герцог, выйдя первым, помог спуститься жене, а потом девушкам. Навстречу им по ступенькам сбежал лорд Джон, который, несмотря на требования старшего брата, отказывался появляться в свете, но зато целыми днями пропадал в театре, и за последний месяц стал за кулисами своим человеком.
– Ну, наконец-то, скоро начнется увертюра, а вас все нет, – обижено попенял он герцогу.
Предложив руки Лизе и Генриетте, он стремительно повел их в фойе театра, и Гленоргу пришлось догонять брата, крепко прихватив за руку спешащую Долли.
– Простим Джону его нелюбезность, – весело шепнул он на ухо жене, помогая той подняться по лестнице, – когда дело доходит до оперы он – становится совершенно невменяемым.
Лорд Джон провел девушек в ложу, выкупленную герцогом на весь сезон, усадил на стулья, стоящие перед красным бархатным барьером, и с жаром начал рассказывать либретто оперы «Танкред», которую им предстояло слушать. А герцог задержал жену у входа в ложу и попросил:
– Постой со мной, дорогая, еще одного разговора про оперу я сегодня не выдержу, с меня хватит утренних баталий с Джоном. Позволь мне покурить в твоем присутствии, а я лишний раз полюбуюсь твоей красотой, ведь так приятно быть мужем самой красивой женщины Лондона, как тебя теперь называют в свете.
Долли, сегодня впервые надевшая изумрудно-зеленое платье, оттенок которого Луиза точно подобрала под цвет глаз молодой герцогини, расцвела нежной улыбкой, а глаза ее засияли, соперничая блеском с крупными изумрудами в серьгах.
– Ты не объективен, любовь надевает розовые очки, и ты видишь только то, что хочешь видеть. Просто я почему-то вошла в моду, вот и все. Вон, Лиза подрастает, через год-другой она затмит меня красотой, что ты тогда скажешь?
– Я всегда буду говорить то же самое, что сегодня, – улыбнулся ее муж и, обняв за талию, прижал Долли к себе, – даже через пятьдесят лет, я уверен, ты все так же будешь самой красивой женщиной Лондона.
Заметив любопытные взгляды мужчин из публики, гуляющей по фойе, молодая герцогиня слегка смутилась и отодвинулась от мужа. Почувствовав, что сейчас самое время задать вопрос, о котором попросил ее Джон перед отъездом в театр, она ласково погладила руку герцога и спросила:
– Чарльз, объясни, пожалуйста, почему ты не разрешаешь Джону дебютировать в театре? Ведь ему предлагают сразу все ведущие партии, если он только согласится петь. Нельзя зарывать такой талант в землю.
– Джон предназначен для другого – через полгода ему исполнится двадцать один год и он получит свою часть наследства матери, а я добавлю к этому три имения из моей части этого наследства. Я бы отдал ему имения Гленоргов, не входящие в майорат, но они пока находятся в фонде, к которому я не имею доступа. Ты знаешь условия завещания отца, но я считаю, что Джон не должен от этого пострадать. Пусть он пока посещает театр как зритель, а получив поместья, которыми нужно постоянно заниматься, сам решит, что для него важнее: успех на сцене или жизнь, которую он должен вести в силу того, в какой семье родился. Ведь как только он станет петь в театре, высший свет отвергнет его – здесь не принято работать, а те, кто сам зарабатывает свои деньги, грамотно вкладывая доходы, скрывают свою работу. Я, твой брат, мои друзья, покупающие банки и предприятия, мы все делаем вид, что этой нашей работы не существует. Джон еще очень молод, у него нет закалки против жестокости нашего общества, поэтому я, как опекун, пока забочусь о его интересах, не давая ему испортить имидж. Когда он станет сам за себя отвечать, тогда и примет решение, надеюсь, уже осознанное.
Герцог замолчал и затянулся сигарой. Долли задумалась, она очень хотела помочь Джону, бредящему театром, но в позиции Чарльза молодая женщина тоже увидела логику и справедливость. Она посмотрела в смуглое красивое лицо своего любимого мужа и приняла его позицию:
– Наверное, ты прав, что даешь Джону возможность принять решение осознанно, но пусть он хотя бы попробует выступать под чужим именем, так, чтобы об этом никто не знал. Пусть поет как мистер Найт.
– Джон слишком красив, его внешность невозможно забыть, тайна будет сразу же раскрыта, – возразил герцог.
– А для чего же грим и парики? – парировала Долли. – Давай, сделаем так: мы загримируем Джона, и если ты его не узнаешь, то разрешишь ему дебютировать в театре.
Она улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой и, подняв голову к лицу мужа, выдохнула в его губы:
– Пожалуйста!
В глазах герцога зажглись огоньки страсти, он притянул жену к себе и, целуя ее ушко, прошептал в маленькую розовую раковину:
– Ты специально это со мной делаешь. Теперь я не смогу слушать эту проклятую оперу, а буду думать только о том, как я хочу тебя.
– Я не услышала ответа, – парировала Долли, довольно улыбаясь.
– Хорошо! Ты, как всегда, победила, – вздохнул герцог, – но начинается увертюра, пойдем слушать, иначе Джон запишет нас во враги оперы, и тогда жизни в доме совсем не будет.
Герцог ошибся – Джону было уже не до них, он наслаждался звуками музыки, и весь мир вокруг него перестал существовать. Молодой человек прервал на полуслове свой рассказ о либретто оперы и замер, ловя первые звуки оркестра. Около него так же замерла Генриетта. Лиза во все глаза смотрела на друзей. Она никогда не видела их такими странными. Сзади отворилась дверь, и в ложу вошли Долли и герцог. Лиза улыбнулась родным и чуть заметно кивнула Долли, показывая на замерших у барьера ложи друзей.
– Я этого не понимаю, дорогая, – тихо шепнула ей на ухо сестра, – наверное, это – бремя таланта.
Увертюра набирала мощь, выходя на уровень сильного напряжения и, достигнув наивысшего накала, закончилась. В зале наступила тишина, потом темно-красный бархатный занавес побежал в стороны, открывая сцену, и Лиза увидела декорации, изображающие древний город. Джон рассказал им содержание оперы, поэтому она понимала, о чем поют певцы. Сначала ей казалось странным, что главную мужскую партию поет женщина, но как только зазвучал сильный бархатный голос певицы с переливами низких страстных нот и серебристыми руладами в верхних октавах, девушка попала под его обаяние и полностью отдалась музыке, находясь под властью волшебного впечатления. Певица была настолько точна в своей игре, что Лиза забыла о том, что она в театре. Девушка была вместе с несчастными влюбленными в древних Сиракузах и боролась вместе с ними за свободу и любовь. И когда занавес закрылся, она даже не поняла, что действие закончилось и объявлен антракт. По лицам Джона и Генриетты княжна поняла, что они чувствуют то же самое.
– Как жаль, что опера не идет без антрактов, – сказал Джон, – но зато мы можем сходить за кулисы и познакомиться с сеньорой Молибрани. Ну что, пойдем?
– Да, пожалуйста, пойдемте, – взмолилась Генриетта.
– Вы обе можете пойти с Джоном, – предложил девушкам герцог, – если, конечно, хотите.
– Как можно не хотеть познакомиться с великой Молибрани, – пожал плечами Джон и поднялся, предложив девушкам руки.
Как только за ними закрылась дверь ложи, Гленорг увлек жену в тень бархатного занавеса и прижал к себе:
– Я никогда еще не делал этого в театре, – тихо прошептал он перед тем, как поцеловать Долли, – и не упущу возможности приобрести такой бесценный опыт.
Джон вел девушек по полутемным коридорам с ловкостью завсегдатая, и через несколько минут они остановились около двери, за которой слышались веселые голоса и смех. Молодой человек постучал, и изумительный, низкий, бархатный голос пригласил их войти. Джон открыл дверь и пропустил девушек вперед. В большой комнате с нарядной мебелью красного дерева ярко горело множество свечей. Около туалетного столика сидела женщина в театральном костюме рыцаря и широкой кистью поправляла грим на лице. Рядом с ней стояла молодая девушка, скорее всего, ровесница Лизы, и выпрямляла перо на рыцарском шлеме, который держала в руках. На изящном ярко-розовом платье девушки бросался в глаза крупный, с ладонь, золотой медальон с огромным аметистом в центре крышки. Цепочка, на которой висело украшение, была толщиной, по крайней мере, с мизинец Лизы, и медальон, несмотря на свою красоту и явную ценность, больше подходил зрелой даме, чем юной девушке.
Обе женщины повернулись к вошедшим, и сразу стало понятно, что они – мать и дочь. Зрелая яркая красота старшей женщины оттеняла расцветающее очарование юности девушки. Большие черные глаза и густые вьющиеся волосы цвета вороного крыла, белоснежная, без румянца кожа и ярко-красные губы обеих женщин были совершенно одинаковы, но дочь казалась нежным бутоном, мать же была распустившейся роскошной розой.
– А, Джон, заходите, и приглашайте к нам своих дам, – весело сказала певица, – мою дочь Кассандру вы уже знаете, и представьте нам этих милых девушек.
– Сеньора, позвольте вам представить моих подруг: княжну Бетси Черкасскую и герцогиню Генриетту де Гримон, – радостно сказал Джон, и Лиза заметила, что в гримерной примадонны он держится свободней и раскованней, чем дома.
– Очень рада знакомству, – любезно ответила сеньора Джудитта, поднимаясь со стула. Она пожала девушкам руки и повернулась к своей дочери, – Кассандра, познакомься с девушками, они – твои ровесницы.
Девушка в розовом платье вышла вперед и сначала пожала руку Генриетте, а потом повернулась к Лизе. Она шагнула навстречу княжне и вдруг остановилась, внимательно глядя ей в глаза. У Лизы внезапно зашумело в ушах, а по всему телу пробежали мурашки. Девушка тоже казалась ошеломленной, но, увидев вопросительный взгляд матери, шагнула вперед и протянула Лизе руку.
– Я очень рада, – сказала она по-английски с легким французским акцентом.
Но Лиза не смогла ответить. Пожав протянутую руку, она ощутила, как искры холодного огня проскакивают между соединившимися в рукопожатии пальцами. Кассандра отняла свою руку и, став так, чтобы загородить княжну от остальных, наклонилась к ней и тихо сказала:
– Нам нужно поговорить, наедине.
– Хорошо, – согласилась изумленная Лиза.
Девушка отступила от княжны и повернулась к матери. Ту уже захватила в плен Генриетта. Схватив великую певицу за руку, девушка пыталась передать словами свой восторг от пения сеньоры Джудитты.
– Я сама пою, поэтому понимаю, что ваш дар – это непревзойденная вершина, никто и никогда не будет петь так, как вы.
– Голос всегда дается от Бога, – скромно сказала примадонна и предложила: – Спойте нам что-нибудь. Что вы любите петь?
– Я пою Моцарта, особенно люблю оперу «Волшебная флейта», – растерялась Генриетта, – вы действительно хотите меня послушать?
– Конечно, тем более что вы поете в более высоком диапазоне, чем я. Я пою партии, написанные для контральто или меццо-сопрано, а у вас должен быть диапазон драматического сопрано, раз вы поете Царицу ночи. Вы играете на фортепиано?
– Да, я знаю свои партии наизусть и могу сама себе аккомпанировать, – сказала Генриетта и подошла к маленькому кабинетному фортепиано, стоящему в углу комнаты.
Она открыла крышку и пробежала руками по клавишам. Звук был верный и сильный. Девушка села на квадратный стул, обитый алым бархатом, и взяла первые аккорды. Генриетта запела, и ее голос, как всегда, взлетел и разлился по комнате, заворожив слушателей. Он чисто звенел на верхних нотах, потом спускался в переливы нежного «ангельского» диапазона, и в нем не чувствовалось ни малейшего напряжения. Наконец, Генриетта взяла последние ноты и замолчала. Примадонна вскочила с кресла, в котором, замерев, сидела, пораженная талантом девушки, и, восторженно причитая по-итальянски, кинулась к Генриетте.
