Текст книги "Смертельная верность"

Автор книги: Татьяна Ефремова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 7

Ольга Кузнецова брела по улице и пыталась унять колотившееся сердце. С чего она так разволновалась вдруг? Обычные формальности. Человек погиб – опрашивают родственников. Даже бывших. Вот зачем она за Кузнецова тогда замуж пошла? Не терпелось поскорее «окольцеваться». Вот и расхлебывает теперь. Главное, тревожиться совершенно не из-за чего. Обычные вопросы задавали, как всем. В конце концов, у них общий ребенок. Ксюша, кстати, наследница. Сама Ольга ни на что претендовать не может, она ему больше не жена. А вот дочка – вполне. Дети бывшими не бывают. Стоп! Вот про наследство-то она и не подумала. У Юрки ведь квартира была и машина. Вот и наследство. Да и деньги, наверняка, у него имелись. Не может быть, чтобы у такого, как Кузнецов, и не было чего-то в загашнике. Всегда прижимистым был, каждую копейку считал, чтобы лишнего не потратить. Да еще родители его говорили, что какой-то чудик к ним приходил, уговаривал пса Юркиного продать. Даром не стал забирать, хоть и предлагали, хочет, чтобы все по закону. А по закону если, так собака – это имущество, а значит, наследство. А значит, и Ксюшина доля во всем этом есть. Как же она раньше об этом не подумала?

Ольга остановилась. Не резко, словно наткнувшись на что-то, нет. Воздух вдруг стал вязким, словно в воду входила, и ноги, будто ватные. Каждый шаг давался все труднее, и в конце концов она остановилась посреди тротуара, оцепенев от ужаса. Как же она сразу не подумала про наследство?! Ведь это мотив. Пусть наследницей только Ксюша считается. Она маленькая, а Ольга – мать. И больше других заинтересована, чтобы дочка это наследство чертово получила. И значит, подозревать ее могут запросто. Наверняка, уже и подозревают. Опер этот сегодня хоть и спрашивал, сколько прожили, да почему разошлись, наверняка думает, что мотив у нее есть. Только виду не подавал. И баба эта еще, что под конец разговора пришла. Не просто так она села и на нее молча уставилась. Явно ждали, что Ольга нервничать начнет и себя выдаст. Хорошо, что она только сейчас об этом догадалась. А то, действительно, занервничала бы, начала мямлить, путаться. И тогда бы они точно решили, что она в смерти бывшего мужа была заинтересована. А что? Очень удобно. Бывшая жена убивает бывшего мужа, чтобы обеспечить наследство их общему ребенку. А то, что наследство там небольшое, так это не беда. Им, голодранкам, и это сойдет. Да им двухкомнатная квартира – просто подарок небес. И пойди потом, рассказывай, что не нужна тебе эта его квартира. И вообще ничего от него не нужно. Все, что тебе нужно сейчас – это свалить из этой страны как можно скорее, и забыть всю эту жизнь, как страшный сон. А наследство пусть родители Юркины забирают. И квартиру, и машину, и собаку эту, пропади она пропадом.

Трясущимися руками она достала из сумки пачку сигарет, долго не могла подцепить ногтями плотно прижатый к другим фильтр. Долго чиркала дешевой зажигалкой. Наконец закурила, с силой затягиваясь успевшей отсыреть сигаретой. А ведь собиралась бросить. Даже пачку эту покупать не хотела. В последний момент взяла, сама себя ругая за нетвердый характер. Бросать надо. Стиву-то она сказала, что не курит. Они же там, в Америке, на здоровом образе жизни помешаны все. Вот и приходится соответствовать. Она даже волосы отрастила подлиннее, потому что тетка в брачном агентстве сказала, что иностранцы в русских женщинах ищут мягкости и женственности. А феминисток у них своих хватает.

Ольга закрыла глаза и представила Америку, как она представляла ее последние полгода. Маленький домик на берегу океана, пляж и они с Ксюшей, бегущие по песку. И никакой долгой и снежной зимы, никаких промерзших насквозь трамваев по утрам, никаких слипшихся макарон вечером. Море, пляж и здоровый образ жизни. И последнюю сотню не надо будет растягивать до зарплаты.

В кармане запиликал мобильник. Ну конечно, Лелик. Кому же еще быть? Вот тоже напасть, не отвяжешься. Скорее бы уже уехать, забыть и Лелика тоже. Всего недельку осталось потерпеть, а там сядут они с Ксюшей на самолет и улетят в другую жизнь.

– Всего неделя, – проговорила она, как заклинание, и нажала на кнопку. – Ну, чего тебе? Я же говорила, чтобы ты мне не звонил больше.

* * *

Петр Алексеевич пошел проводить нас до крыльца. Стоял, сунув руки в карманы поношенной куртки, смотрел на резво бегущие по небу тучи.

– Смотри-ка, распогодилось. А уж думал, придется грязь месить. У меня группа сегодня в пять часов, – пояснил он. – Общий курс дрессировки, щенки в основном. А тут и солнышко даже проглядывает. Погодка, как по заказу.

Солнышко не просто «проглядывало» – оно пригревало уже совсем по-летнему, словно пытаясь напоследок, под вечер, загладить вину за нудный промозглый день. Мы топтались на невысоком, в две ступеньки, крылечке, не решаясь шагнуть на мокрую, скользкую землю.

– Петр Алексеевич, а какие отношения были у Кузнецова с Рыбкиным?

– Наболтали уже? – Покачал он головой. – Вот народ! Все выложат: и что было, и чего не было.

– Чего не было, можно не рассказывать. А вот, что было, хотелось бы услышать, – не унимался Димыч.

– Да никаких особых отношений не было у них. Сцепились пару раз, так этого у нас сколько угодно. Я тоже с Юркой ругался, бывало. Однажды чуть не подрались. Он мне потом сказал, что по морде не съездил только потому, что я его отца старше буду. Тоже мне, гуманист нашелся! Да я бы его сам отделал, мало не показалось бы. Возраст он мой вспомнил, сопляк! Так что, сложные отношения у Кузнецова были со всеми. Проще сказать, с кем он не ругался. Может, пара человек таких и найдется. А так, всех можно арестовывать. Меня первого – я сколько раз грозился его уволить к чертовой матери.

– А при чем тут «арестовывать»?

– Ну, вы же не просто так про их отношения с Рыбкиным спрашиваете. Вы же думаете, раз они друг друга терпеть не могли, так Коля запросто его убить мог. Тем более, Райс теперь ему достался. Ведь так? А я вам скажу, что ерунда это все. Не мог Коля никого убить. Не такой он человек. Я скорее поверил бы, что Юрка кого-то пришить может. А Рыбкин не такой.

– А какой он, ваш Рыбкин?

Давыдов задумался на секунду и сказал твердо:

– Добрый. Вот какой. Добрый и жалостливый. Бывают, представьте себе, и такие люди. Он, кроме нашего центра, еще во дворце пионеров кружок ведет. С ребятишками возится.

– Что за кружок?

– «Юный кинолог» или что-то вроде этого. Школьники туда со своими мелкими шавочками ходят. Общий курс дрессировки, аджилити, да всякие цирковые номера. Колька им про собак рассказывает, как ухаживать, да как воспитывать. Щенков каких-то вечно пристраивают. Ребятишки его любят, между прочим. Да и не только ребятишки. Светлый он какой-то. Нет в нем злости, что из Юрки лезла. Хотя, тоже бывший спортсмен.

– Рыбкин?

– Ну да. Мы и не знали, что он спортом серьезно занимался, пока дружок его по секции к нам не забрел.

Димыч передумал уходить. Оперся спиной о стену, протянул Давыдову сигаретную пачку, закурил сам. Петр Алексеевич от сигареты не отказался, затянулся с видимым удовольствием и продолжил, в ответ на Захаровский вопросительный взгляд:

– С месяц назад пришел к нам на занятие парень один. Мы как раз к соревнованиям готовились, собачек натаскивали. И Коля тоже в костюме бегал. Он его не сразу и заметил. А парнишка видно, что не наш. Без собаки пришел, и на чужих смотрел без особого интереса. К нам приходят часто без собак. Узнать, сколько занятия стоят, да в группу записаться. Но таких сразу видно – они на собак смотрят, щенкам умиляются. А этот сел на скамейку, как неродной, и сидит, по сторонам смотрит. А как у Кольки перерыв случился, так он прямиком к нему. Мне показалось, что Коля его и узнал-то не сразу. А потом ничего, разговаривают, смотрю. Потом парень тот ушел, а мы у Коли спросили, кто это был. Вот тогда он только и рассказал, что спортом раньше занимался, а парень тот, Игорь, по секции знакомый. Лет десять, говорит, не виделись, а тут вспомнил, появился.

– А зачем приходил, не сказал?

– Да вроде, фигурантом тоже хотел попробовать, приходил узнавать, что и как. Я Коле сразу сказал, что не выйдет из его знакомца фигуранта. Он собак боится, сразу видно.

– Больше не приходил?

– Да нет, приходил еще пару раз. Повертелся тут, посмотрел. И больше не появлялся. Понял, видно, что не для него это занятие.

– А каким спортом они занимались? – спросил Димыч как бы невзначай.

– Пулевой стрельбой. Никогда бы на Кольку не подумал, что он стрелок. Совсем не для его характера спорт. Может, потому и бросил.

Димыч вмял окурок в жестяную банку, стоявшую тут же, на перилах, и попросил:

– Петр Алексеевич, а вот те пара человек, что с Кузнецовым никогда не ругались, они кто?

– Какая пара? – не понял Давыдов.

– Ну, вы говорили, что проще назвать, кто с Кузнецовым не ругался.

– Так это я для красного словца, – засмеялся Давыдов. – А вы сразу и прицепились. Пару человек не назову, уж больно сложный характер у Юрки был, царство ему небесное. А вот, если хотите, что-то хорошее про него услышать, поговорите с Таней Ковалевой. Они дружили, вроде.

– В каком смысле «дружили»?

– Про смыслы не скажу, не люблю сплетничать. Но общались часто, и клиентов ей Юрка подкидывал, рекламировал, можно сказать. Татьяна – хендлер очень неплохой.

– Кто? – обессилено уточнил Димыч. – По-русски это как будет?

– По-русски это будет «демонстратор собак». Человек, который показывает собаку на выставке. Тоже целое искусство. Сейчас Татьянин телефон принесу, был у меня где-то, на всякий случай.

С Таней Ковалевой Димыч созвонился тут же, едва домик центра дрессировки скрылся за деревьями. Договорились встретиться завтра, часиков в двенадцать. Я сообщила, как бы невзначай, что свободна в любой день на этой неделе. Захаров сделал вид, что не понимает моих намеков и снова взялся звонить кому-то.

– Это Захаров из городского, – сообщил он собеседнику. – А организуй-ка ты мне этого вашего народного мстителя Кравчука на беседу. В добровольном порядке, для его же пользы. Как это не может? Я же тебе объясняю – для всех будет лучше, если он явится добровольно. В первую очередь для него. Чего? И когда? Ладно, отбой.

Димыч повернул ко мне обескураженную физиономию и сказал, разводя руками:

– Кравчук-то наш, похоже, ни при чем. Он четвертого числа ногу сломал, лежит дома в гипсе. Так что, никак не мог шестого на соревнованиях оказаться. А если бы и оказался, то мужика с загипсованной ногой мне бы несколько свидетелей обязательно вспомнили. Не из-за Джоника убили Юру Кузнецова, совсем не из-за него.

Справа от тропинки, по которой мы шли, показалась дрессировочная площадка. Барьеры, лестницы, бумы, вкопанные торчком в землю автомобильные покрышки. И среди всего этого великолепия – две неподвижные фигуры. Человек и собака.

– Давай подойдем, – сказал Димыч, вглядываясь. – На ловца и зверь бежит. Коля Рыбкин, стрелок-спортсмен, собственной персоной.

Мы свернули с тропинки и стали продираться сквозь мокрые кусты. Я вжала голову в плечи, чтобы уберечься от особенно крупных капель, и старалась держаться точно в фарватере Захарова. Это дало неплохой результат – Димыч собрал на себя почти всю воду и на выходе выглядел совсем удручающе. Как будто не пересидел дождь в теплой комнате, а терпеливо ждал под открытым небом. Я на его фоне выглядела гораздо благополучнее. Он заметил мою хитрость и помрачнел еще больше. А уж когда в паре метров обнаружилась тропинка, по которой мы могли бы пройти на площадку без всякого урона для себя, смотреть на Димку стало просто страшно.

Коля Рыбкин гулял с Райсом. Пес лежал почти в центре площадки, вытянув по земле шею и неподвижно глядя перед собой. А Коля бродил, загребая ногами листья в радиусе метров трех. Кто кого выгуливал, непонятно. Заметив нас, Коля пошел навстречу. Райс на наше появление никак не отреагировал. Ему было все равно.

– Скучает по хозяину, – объяснил Коля его поведение. – Ко мне пока не привык. Переживает. Он Юрку очень любил.

– Собака, излишне ориентированная на хозяина? – блеснул знаниями Димыч.

Коля молча кивнул и посмотрел на Захарова с интересом.

– А что делать будешь, если он к тебе так и не привыкнет?

– Привыкнет, – тихо сказал Коля. – Ему просто время нужно. Сейчас ему не до меня, у него весь мир рухнул. Вот как будто стоял дом много лет, в нем было тепло и спокойно, было куда возвращаться. А потом этот дом вдруг разрушился. И тебя обломками придавило. В такой ситуации надо сначала выжить, из-под завалов выбраться. А потом уже думать, как дальше жить, новый дом строить. Вот и он сейчас так, под завалами. Ему пока не до меня. Он вообще ничего не хочет: ни есть, ни гулять. Я его на площадку привожу, ему здесь раньше нравилось, а теперь с места не сдвинешь. Ляжет и лежит. Говорят, заставлять надо, на снаряды гнать даже силой – для овчарки работа прежде всего. А я думаю, ему отойти надо сначала. У него горе.

Коля говорил все это с виноватым видом, будто оправдываясь, поминутно оглядывался на лежащего пса, потирал ладонь правой руки большим пальцем левой. Нервничал? Боялся, что спросят, как у него оказалась собака убитого напарника? Или просто стеснялся незнакомых людей?

– Коля, что за приятель приходил к тебе в начале сентября? – прервал его Димыч. – Сюда, на занятия.

– Игорь, что ли? Да не приятель он. В одной секции когда-то занимались. Я потом бросил, а он остался. Мастера спорта закрыл даже. Мы не виделись лет десять.

– Десять лет не виделись, а тут вдруг объявился? Соскучился, что ли?

– Да нет. Он не ко мне пришел. Он просто пришел посмотреть, что это такое, работа фигуранта. Говорит, хотел устроиться, подработать немного. А меня тут случайно увидел, узнал. Вот и подошел в перерыве.

– Подработать хотел? Фигуранты хорошо зарабатывают?

– Да нет, – засмеялся Коля. – Больших денег на этом не заработаешь. Это со стороны кажется, что раз работа опасная, то и платить должны хорошо. А здесь деньги небольшие, все на энтузиазме. В фигуранты идут те, кто собак любит, или кому адреналина не хватает.

– А этот Игорь…

– Сиротин, – подсказал Коля.

– Ага, Сиротин Игорь. Он что же, раздумал в фигуранты идти? Или ты его отговорил?

– Я отговаривал, конечно. Он же собак боится, ему не надо на такую работу. Но он и сам передумал потом. Пришел несколько раз, посмотрел, и передумал. Хотел на соревнования прийти, но накануне позвонил, сказал, что уезжает куда-то, вроде.

– Не пришел?

– Нет, я его не видел. Говорю же, мы и не приятели, так, занимались когда-то вместе.

Коля вдруг замер на полуслове и уставился на что-то, позади нас. Мы, не сговариваясь, оглянулись.

Райс, лежавший до этого в нескольких метрах от нас, брел, понурив голову к ближайшему буму. Подошел, внимательно обнюхал наклонную доску с прибитыми поперечными брусками и шагнул на нее дрожащей лапой.

– Смотрите! – восторженно прошептал Коля. – Я же говорил, что оживет постепенно. Ты мой хороший!

Коля сорвался с места, не попрощавшись. Он вообще, кажется, про нас забыл. Носился кругами возле бума. Подбадривал идущего мелкими неуверенными шагами Райса.

Обратно сквозь кусты мы уже не полезли, прошли, как все нормальные люди, по тропинке.

– Неужели ты думаешь, что вот этот вот восторженный пацан мог застрелить напарника? – нарушила я затянувшееся молчание.

– Восторженность делу не помеха, – буркнул Димыч неохотно. – Я на всех думаю. У меня работа такая. Кравчука вот теперь вычеркиваем из списка подозреваемых, а остальных будем отрабатывать потихоньку. И Рыбкин, как бы он ни был лично тебе симпатичен, подозреваемый номер один.

– Почему это?

– Мотив есть.

– Райс? Ты что, всерьез думаешь, что можно убить человека из-за собаки?

– Да ты посмотри на него! – взорвался Димыч. – Он же на собаке этой просто помешанный. Маньяк кинологический. Вбил себе в голову, что ему нужен этот Райс, и несколько лет пытался его добыть законными способами. А когда потерял надежду решить дело миром, пришил несговорчивого Кузнецова и всего делов.

– Ты так говоришь, как будто уверен, что это Коля убил Кузнецова, – заорала я в ответ.

– Я пытаюсь тебе объяснить, почему его можно рассматривать в качестве подозреваемого. Мотив есть, это первое. Какое-то время они с Кузнецовым находились за щитом, где их толком никто не видел. И вдобавок, Рыбкин еще стрельбой занимался. А Кузнецова застрелили, если помнишь, из спортивного пистолета.

– Или из импортного малокалиберного, – напомнила я из чистого упрямства. Не нравился мне тон, которым Димыч о Коле рассуждал. А вот Коля как раз нравился. Поэтому хотелось спорить с Захаровскими доводами просто из принципа.

– Или из импортного, – согласился он. – Но скорее всего, это был спортивный пистолет.

– Ты сам себе противоречишь. – Я остановилась и повернулась к Димычу. – Сначала говоришь, что Коля оставался с Кузнецовым какое-то время за щитом. Потом вспоминаешь, что он спортсмен-стрелок. А разве для того, чтобы застрелить человека в упор (а именно так и пришлось бы стрелять Коле там, за щитом), обязательно быть спортсменом? Попасть в рядом сидящего человека можно и без специальной подготовки.

– Ну да, – Димыч картинно почесал затылок, но тут же нашелся: – Я не говорю, что надо быть спортсменом, чтобы попасть. Я в том смысле упомянул, что Рыбкину, как спортсмену проще было стрелять именно из спортивного пистолета. Он с ними знаком хорошо. Да и достать спортивное оружие ему, наверняка, легче. И к тому же, в такой костюм, что был на Рыбкине, спрятать пистолет с глушителем вполне можно. Туда хоть ручной пулемет можно спрятать.

– А почему именно с глушителем?

– Потому что выстрела никто не слышал. Значит, стреляли из оружия с глушителем. Тогда звук совсем тихий получается, его вполне можно было не услышать из-за собачьего лая и всяких там посторонних шумов.

– Там кроме собачьего лая еще и из стартового пистолета стреляли, – напомнила я.

Димыч посмотрел на меня подозрительно, потом кивнул.

– Точно, было. Значит, могли и без глушителя стрелять, если подгадать время. Но тогда Рыбкин не мог никого застрелить – он как раз из стартового палил в это время, да собаку на себе таскал. Но в любом случае, хоть Рыбкин убил, хоть кто другой, убийца наш – тип очень хладнокровный и выдержанный. Стрелять в таких условиях – это крепкие нервы надо иметь. И причину серьезную. Интересно, кроме Коли Рыбкина, у кого из стрелков-спортсменов могли быть счеты с Кузнецовым? И главное, где он спортсменам-то дорогу перешел? Сиротин этот еще зачем-то тут крутился. Раз на тренировки приходил, значит и Кузнецов его видел. А Сиротин, как я понял, особо и не скрывался. Какие у него могут быть причины Кузнецова убивать, если они даже не знакомы?

Глава 8

Я – человек мягкий. Это только на вид я грозная, как туча. А в душе я очень трепетная. Поэтому, когда сталкиваюсь с ультимативными заявлениями, сразу теряюсь. Мучительно подбираю слова и теряю драгоценное время. Димыч, например, давно подметил эту мою особенность и теперь не церемонится. Но это Димыч – он вообще очень наблюдательный, работа такая.

Утро началось как раз с ультиматума. Хмурый ребенок, вместо того, чтобы спешно собираться в садик, явился ко мне на кухню в естественном виде – в трусах и майке – и потребовал завести собаку. Овчарку, разумеется. В противном случае пообещал не умываться, не ходить в садик, школу тоже игнорировать и в результате остаться неучем и лоботрясом. Так и сказал, уперев руки в боки и отставив одну ногу: «Останусь неучем и лоботрясом. Тогда посмотришь». Это все Ларкино влияние. Вчера вечером она позвонила мне рассказать, что Лиза ее драгоценная перестала лежать на боку с грустным видом, и вообще жизнь налаживается. Я в это время развешивала мокрое белье, поэтому к телефону подошел сын. И минут пятнадцать они мило беседовали, как оказалось о собаках вообще и овчарках в частности. Ларка, надо сказать, может разговаривать с кем угодно, независимо от возраста, образования и мировоззрения. Так что и шестилетний пацан ей в качестве собеседника сгодился. Да еще тема такая, интересная для обоих. В общем, в результате разговора ребенок окончательно утвердился в желании стать собаковладельцем, о чем и заявил мне наутро, все тщательно обдумав.

– Мы собаку не прокормим, – попыталась отвертеться я.

– Ничего, будем экономить. Я могу ему свою кашу отдавать. А сам буду питаться в садике.

– То есть, в садик все же пойдешь?

– Придется, если будет собака.

– Это называется шантаж, – сообщила я отпрыску, но он только пожал плечами. – Давай, вечером обсудим?

Он кивнул важно и ушел чистить зубы. Временную передышку я себе обеспечила. За день можно будет обдумать еще разок все доводы против появления в нашем доме собаки. Заодно и Лариску отругать за то, что ведет подрывную деятельность.

Лариска нарисовалась сама. Как только я вернулась из садика, зазвонил телефон. Голос в трубке не обещал ничего хорошего. Ларка рыдала.

– Что случилось? – попыталась я пробиться сквозь ее всхлипы и завывания. – С Лизой что-то?

– Да нет, не с Лизой. Со мной. Она мои сапоги осенние съела.

– Как съела?

Воображение рисовало картины одну чудовищней другой. Маленькая Лиза, впихивающая в себя, как удав, высокие сапоги на каблуках-шпильках.

– Лара, что значит «съела»? Целиком? Твою Лизу надо врачу показать срочно. Что ты молчишь-то?

– А мне не в чем ее к врачу тащить, – вдруг мрачно сообщила Лариска. – Я теперь по ее милости босиком осталась. А на дворе, между прочим, осень. Холодно.

– Ну, у тебя ведь еще ботинки есть, – напомнила я. – Можно какое-то время в них…

– Ботинок тоже нет. Ботинки это животное еще раньше сгрызло.

– А как она добралась-то до них? Тебе же Света велела обувь убрать пока с глаз долой.

– Я убирала. А она научилась шкаф открывать. Овчарки – они ведь очень умные. Сначала ботинки сгрызла. Я ее наругала, думала, она все поняла. Думала, не будет больше. А она ничего не поняла. И съела. Какая-то она неправильная овчарка, глупая совсем.

– Она просто маленькая еще, – заступилась я ни с того ни с сего за совершенно чужую мне собаченцию. – Вырастет, поумнеет.

– Поумнеет, – согласилась Ларка уныло. – Слушай, Наташ, пока она не поумнела, займи мне денег на сапоги. А то зарплата у меня только через две недели, а к тому времени и снег может выпасть.

Договорились, что я заскочу к Ларке с деньгами по дороге к Димычу. От совместного похода по обувным магазинам пришлось решительно отказаться. Очень уж хотелось увязаться на встречу с Татьяной Ковалевой. Единственным человеком, который мог рассказать про Юрия Кузнецова что-то хорошее.

Жила Таня в одном из новых районов. Дома здесь росли быстро, а вот деревья за ними не успевали. Поэтому выглядел район новостроек слегка ущербно, не смотря на причудливой конфигурации дома, автомобильные парковки, с которыми вечные проблемы в старых «хрущевских» районах, и разноцветные детские площадки в каждом дворе. Все-таки, отсутствие зелени угнетает человека особенно сильно. Как бы ни пытались мы оторваться от матушки-природы, никогда нам это окончательно не удастся. Проще пережить отсутствие парковок, чем наблюдать ежедневно из окна пару чахлых прутиков, вкопанных весной на показательном субботнике под объективами новостийных телекамер.

Да еще почему-то ветер гулял в новостройках особенно свободно, рвал из рук зонты и сумки, лез в душу.

Димыч выслушал эти мои рассуждения и заявил, что я просто завидую владельцам квартир в новостройках, поэтому и наговариваю всякого. А деревья обязательно вырастут. И вот эти самые чахлые прутики будут загораживать свет для жителей первых трех этажей. И жители эти будут писать гневные письма, требуя деревья срубить.

– А ты говоришь, тяга к природе, – сказал он, придерживая для меня подъездную дверь. – Лучше бы лампочку вкрутили, а то не видно ни черта в этом их элитном доме.

Про элитный дом – это он, конечно, погорячился. Никакой он не элитный. Просто дом, построенный пару лет назад. С просторными квартирами и индивидуальной планировкой в них. Похоже, я, и правда, завидую немного местным жильцам.

Дверь нам открыл долговязый подросток в джинсах и длинной белой майке навыпуск. Димыч показал удостоверение, которого в темноте прихожей все равно не было видно, и сказал:

– Нам бы Татьяну Ковалеву.

– Это я, – сказал подросток неожиданно мягким девичьим голосом. – Проходите.

В комнате, куда мы прошли, ошалевшие от внешнего вида гражданки Ковалевой, было очень уютно, и главное, светло. А то я уже подумала, что экономить на освещении считается у владельцев новых квартир хорошим тоном. Но это во мне снова зависть зашевелилась, не иначе.

При дневном свете Таня Ковалева оказалась вполне миловидной девушкой лет двадцати пяти. Фигурой она сильно смахивала на подростка, но не было в ней подростковой разболтанности и нескоординированности движений. И лишнего жира не было, это я с тоской отметила в первую очередь. Она оперлась рукой о кресло, потянувшись за телевизионным пультом, и стало видно, как под кожей тонкой руки перекатываются вполне ощутимые мышцы.

– Таня, а вы спортом серьезно не занимались? – поинтересовался Димыч, оценив свободную одежду, мускулы и короткую стрижку на светлых волосах.

– Занималась, – кивнула она. – А что?

– Стрельбой?

– Нет, легкой атлетикой.

– Сейчас тоже занимаетесь?

– Приходится, – улыбнулась Таня. – Жизнь заставляет. Я ведь инструктором по фитнесу работаю. Хочешь не хочешь, а будешь в форме.

– Инструктором? – Димыч удивленно поднял брови. – А нам говорили, что вы хендлер.

– Ну да. И хендлер тоже. Но это ведь только на выставках. Временная работа. Платят хорошо, но ведь выставки не каждый день бывают. Вот и взялась группу вести. Мне деньги нужны, у меня квартира в ипотеку куплена.

Ковалева обвела взглядом стены и вздохнула. Непросто ей, видно, досталось это элитное гнездышко. Она тряхнула светлой челкой и добавила:

– А хендлеру, кстати, хорошая физическая форма гораздо нужнее, чем инструктору. На занятиях и пофилонить можно, а на выставках приходится выкладываться по полной.

– А зачем вообще нужен хендлер? Это ведь «демонстратор собак», правильно? Почему хозяева сами своих собак не демонстрируют?

– По разному бывает, – улыбнулась Таня. – Кто-то и сам свою собаку выставляет. Новички особенно. Или жадины. Те, кто считает, что платить чужому человеку за то, что он с собакой в ринге побегает – глупые траты. А если хозяева на результат нацелены, тогда на хендлерах не экономят. Я же говорила, чтобы собаку выставлять, надо в хорошей физической форме быть. В ринге знаете, сколько бегать приходится. И темп держать, чтобы собаку в движении показать как следует. Особенно, если породы служебные. С немцами теми же так иногда набегаешься – ног не чувствуешь. А еще собачку надо уметь правильно поставить.

– Это что значит?

– В стойку поставить. Эксперты на выставках смотрят собаку в движении и в классической стойке. Собак с идеальной внешностью, как и людей, не бывает. Все зависит от того, как себя подашь. Ну, собаку, то есть. Если ее грамотно поставить, можно почти любые недостатки спрятать. Надо просто знать, как. У хендлеров свои приемы.

– Погодите, это что же получается? – Димыч выглядел озадаченным. – Одна и та же собака может победить или проиграть, смотря кто ее в стойку ставит?

– Примерно так, – кивнула Таня. – Экспертные оценки – вещь субъективная. Понравится собака судье, оценки будут высокие. Опытные хендлеры учитывают даже, на что тот или иной эксперт внимание обращает.

– А не проще эксперта подкупить, например?

– Нет, что вы! Эксперты с именем на это не пойдут никогда. Собачий мир тесен, все слухи моментально расходятся. Эксперт с подмоченной репутацией работать уже не сможет, его не пригласит никто.

– А собак Кузнецова тоже вы выставляли?

Никак не могу привыкнуть, что Димыч так резко меняет темы в разговоре. Только что выставочными подробностями интересовался, и вдруг про убитого Юру спрашивает. Татьяну такой переход ничуть не смутил.

– Да нет. Юрка своих собак сам выставлял обычно. Я помогала только иногда, если у него несколько щенков было одновременно. Но так редко бывало. Юрка и сам хорошим хендлером был, куражливым. Умел товар лицом показать.

– Товар?

– Ну да, он ведь собак себе не оставлял. Брал щенков алиментных или покупал. Подращивал, на выставках светил. Иногда даже «Юного чемпиона» успевал закрыть. А потом продавал подороже. Специалисты ведь на выставках себе собак ищут, а не по объявлениям на столбах.

– Тань, я вот одну вещь понять никак не могу, – сказал вдруг Димыч задушевным голосом. – Вот про Кузнецова все говорят, что собак он любил. Даже те, кто на него обижен за что-то или просто недолюбливал при жизни. Ругать могут за что угодно, но что собак он любил, признают все. Как же так получается, что один и тот же человек любит собак больше всего на свете, но при этом рассматривает их только как товар. Выращивает на продажу. Не стыкуется у меня это. Может, объясните, как это могло быть? Вы же с ним, говорят, близко общались.

Таня вертела в руках бесполезный телевизионный пульт и смотрела мимо нас, куда-то в угол комнаты. Ответила не сразу и нехотя, словно подбирала каждое слово.

– Он мне сказал как-то, что боится к ним привыкать. Боится начать считать их своими собаками. «Свое больно отдавать» – сказал он. Я еще удивилась тогда, что он «отдавать» сказал. Обычно ведь подразумевается, что терять больно тех, кто тебе дорог. А он – «отдавать». Я еще тогда спросила, зачем он себя так накручивает, можно ведь и не отдавать, если не хочется. А он сказал, что могут ведь забрать, не спросив. А свое отдавать больно.

– А Райс? Его он тоже на продажу выращивал?

– Нет, к Райсу он как раз привык. Этого пса он ни за что не продал бы.

– А говорят, что он не продавал его, потому что хотел насолить тому, кто очень хотел купить…

– Это вы про Колю Рыбкина, что ли?

– Про него. Откуда знаете?

– Да про это все знают. Собачий мир тесен. Только тут не в Рыбкине дело. Райса и другие купить пытались. Юрка его просто не хотел никому отдавать, вот и все. Он вообще на этот счет ненормальный был. Пунктик такой у человека – ничего своего никому не отдавать. Многие его жадным считали. А он не жадный. Мне кажется, это от одиночества все – он очень одинокий всю жизнь был, вот и цеплялся за вещи всякие. Я у него как-то сумку спортивную попросила на время, мне надо было вещи перевезти. Так не дал. «Извини, – говорит, – у меня принцип, ничего своего никому не давать». А денег мог занять, без проблем. Денег ему не жалко было.

– Тань, а какие вас с ним отношения связывали?

– Дружеские, – ответила она твердо и посмотрела Димычу прямо в глаза. – Никаких других, не слушайте никого. Мы сначала просто на выставках пересекались. Потом ко мне несколько клиентов пришли по его рекомендациям. Я еще, помню, так удивилась. Не просила ни о чем, а он как-то сам догадался, что мне клиенты нужны. Я тогда только начинала, ни имени, ничего… Юрка потом уже признался, что просто помочь мне захотел, поддержать. Ему понравилось, как я работаю, вот и помог просто так. Мы потом уже подружились. Ну, я думаю, что подружились. Разговаривали иногда по душам. Правда, он больше слушал и советы полезные давал. Потом вообще выручил сильно…