Текст книги "Бумеранг судьбы"

Автор книги: Татьяна де Росне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 11

Они уселись рядышком у моря и стали смотреть, как волны медленно набегают на дамбу Гуа. Мелани совсем не хотелось говорить. Ее темные волосы развевались на ветру, на лицо набежала тень. Утром, за завтраком, Мелани объяснила, что плохо спала. Ее веки припухли и глаза превратились в две узкие щелочки, что придавало ей сходство с азиатками. Время шло, и она говорила все меньше. Антуан спросил, что именно ее беспокоит, но в ответ сестра только пожала плечами. Он заметил, что она отключила свой телефон. И это при том, что обычно чуть ли не ежеминутно хваталась за него, чтобы посмотреть, не пришла ли ей SMS-ка и нет ли пропущенных звонков. Был ли тому причиной Оливье? Может, он позвонил ей, чтобы поздравить с днем рождения, тем самым разбередив живую рану? «Полный кретин, – подумал Антуан. – Или престарелый любитель секса забыл ей позвонить?» Он сосредоточился на созерцании волн, постепенно поглощавших дорогу. Детское ощущение чуда сохранилось. Оп! И дело сделано. Дороги как не бывало. И вдруг Антуан ощутил укол ноли, словно что-то прекрасное ушло навсегда. Быть может, смотреть, как дамба Гуа появляется из моря – солидная серая длинная лента, разделяющая воды, – более утешительно, чем присутствовать при ее агонии, когда она скрывается под пенистыми волнами. Если бы только они могли выбрать другое время… Сегодня окружающий пейзаж выглядел мрачно, и странное настроение Мелани не добавляло ему радости.

Это было их последнее утро на острове. Не поэтому ли она не хотела говорить? Не поэтому ли не обращала внимания на красоту природы, на чаек, летавших над ними в небе, на ветер, кусавший их за уши, на людей, которым пришлось вернуться обратно? Мелани сидела, притянув колени к животу и положив на них подбородок. Вид у нее был отсутствующий. Может, у нее началась мигрень? У матери часто случались мигрени, и они ужасно ее выматывали. Антуан подумал, что их ждет долгий путь в Париж с извечными пробками на дорогах. Возвращение в его пустую квартиру. В пустую квартиру сестры. Где никто их не ждет. Где никто не бросится открывать тебе, очумевшему от долгой дороги, дверь. Где некому тебя поцеловать. Разумеется, в распоряжении Мелани остается сладострастный любовник, который, вероятнее всего, проводит эти выходные с женой, как примерный семьянин. Быть может, Мелани думала о том, что завтра ей придется вернуться в свой офис в Сен-Жермен-де-Пре и снова возиться с нервными, эгоистичными авторами и нетерпеливым и вечно недовольным патроном, окруженным депрессивными ассистентками.

В том же кругу вращалась и Астрид, которая работала в конкурирующем издательстве. Антуан всегда был далек от этого мира. Ему не нравились все эти шумные праздники, где шампанское лилось рекой и авторы строили глазки журналистам, издателям и литературным агентам. Когда ему доводилось там бывать, он наблюдал, как Астрид скользит в толпе, переходя от группы к группе в своем коктейльном платье, на высоких каблуках и, с неизменной улыбкой на губах, покачивает изящной головкой. Он не отходил от бара, где курил сигарету за сигаретой, чувствуя себя жалким типом, которому тут не место. Через какое-то время Антуан перестал сопровождать Астрид на подобные мероприятия. Теперь он думал, что ему не следовало этого делать. То, что он по собственному желанию отгородился от профессиональной деятельности жены, Антуан считал своей первой ошибкой. Он был слеп. И глуп.

Завтра понедельник. Он снова придет в свой скучный офис на авеню дю Мэн. В здании помимо его компании располагается дерматологический кабинет. Там работает неразговорчивая дама с тусклым цветом лица, чье единственное удовольствие – выжигать бородавки на ногах пациентов.

Есть еще Люси, его ассистентка. У нее толстые щеки, блестящий лоб, черные круглые как пуговицы глаза и вечно жирные темные волосы. Полные икры, похожие на сосиски пальцы на руках… С самого начала было ясно, что Люси – это катастрофа. Она никогда ничего не делала как следует, хотя была уверена в обратном и винила Антуана в том, что он объясняет все шиворот-навыворот. Она демонстрировала исключительную ранимость и легко впадала в состояние, близкое к истерии, чтобы пару минут спустя тихо плакать, обняв клавиатуру.

Завтра, в понедельник, и в необозримом будущем его ждет вереница жутких вечеров, похожих на пробки на бесконечном автобане. Точная копия прошедшего года, который он уже прожил, терзаясь одиночеством, грустью и отвращением к самому себе.

В очередной раз Антуан задался вопросом, а была ли удачной идея вернуться в места, где они бывали детьми. Стоило ли вызывать из прошлого глаза матери, ее голос, ее смех, ее легкую походку? Почему бы не повезти Мелани в Довиль или Сен-Тропе, в Барселону или Амстердам, неважно куда, лишь бы семейные воспоминания не смогли последовать за ними, не смогли разбередить им душу? Он обнял сестру за плечи и предпринял неловкую попытку погладить, словно говоря: «Перестань грустить! Ты все испортишь». Но она даже не улыбнулась. Мелани повернула голову и внимательно на него посмотрела. Что она хотела увидеть в его взгляде? Ее губы приоткрылись, но сразу же сомкнулись снова. Поморщившись, она покачала головой и вздохнула.

– Что с тобой, Мел?

Она улыбнулась, но Антуану совсем не понравилась эта натянутая улыбка, которая исказила ее губы, придав лицу еще более грустное выражение.

– Ничего, – прошептала она ветру. – Ничего…

И только когда пришло время сложить чемоданы в багажник, ее настроение, казалось, переменилось к лучшему.

По дороге, пока он вел машину, Мелани сделала несколько телефонных звонков и сидела, напевая старую песню «Bee Gees». Чувство глубокого облегчения вдруг снизошло на Антуана. С Мелани все в порядке. Все будет хорошо, а во внезапной смене настроения виновата головная боль… Просто неприятный момент, который уже прожит, уже забыт.

Глава 12

Проехав Нант, они вскоре остановились выпить кофе и перекусить. Мелани попросила уступить ей место за рулем. Она водила прекрасно. Они поменялись местами. Она выдвинула водительское кресло вперед, пристегнула ремень безопасности, отрегулировала высоту зеркала заднего вида. Такая миниатюрная, с изящными ногами и тонкими руками… И такая хрупкая. Антуан всегда ощущал себя ее защитником. Даже в те времена, когда мать еще была жива. В те мрачные и беспокойные годы, последовавшие за исчезновением Кларисс, Мелани испытывала страх перед темнотой. В спальне всегда оставляли включенным ночник, совсем как для Бонни, маленькой дочери Скарлетт О'Хара. Без конца в доме менялись девушки-няни, но даже самым ласковым не удавалось успокоить девочку, если она просыпалась среди ночи, увидев страшный сон. Он один умел ее успокоить: нежно поглаживал по голове, тихонько напевая колыбельные, которые когда-то пела им Кларисс. Отец в такие моменты к ним приходил редко. Словно не знал, что Мелани часто снятся кошмары, хотя девочка каждую ночь со слезами требовала привести маму. Мелани не понимала, что Кларисс умерла. Она без конца спрашивала: «Где мама?», но никто ей не отвечал – ни Робер, ни Бланш, ни отец, ни Соланж, ни когорта друзей семьи, которые чередой проходили через квартиру на авеню Клебер после смерти Кларисс, оставляя помаду на щеках детей и ероша им волосы. Никто не знал, что сказать маленькой испуганной и растерянной девочке. Антуан в свои десять лет уже интуитивно понимал, что такое смерть. Он знал: их мать никогда не вернется.

Маленькие изящные ручки Мелани на руле. На правой единственное кольцо – простой золотой ободок, который ей немного великоват, некогда принадлежавший Кларисс. Автомобилей на дороге становилось все больше, и это предвещало огромную пробку. Антуану вдруг страстно захотелось закурить.

После долгой паузы Мелани заговорила первой:

– Антуан, мне нужно кое о чем тебе рассказать.

Ее голос прозвучал так тихо, что он повернулся на сиденье, чтобы лучше ее видеть. Она смотрела вперед, на дорогу. Лицо было напряженным, губы сжаты. Снова повисла пауза.

– Ты можешь рассказать мне все, что угодно, – тихо и ласково произнес Антуан. – Не волнуйся.

Он заметил, что костяшки ее пальцев, сжимавших руль, побелели, и ощутил, что его сердце забилось быстрее.

– Я думала об этом весь день, – быстро проговорила Мелани. – Прошлой ночью, в отеле, я все вспомнила. Это касается…

Это случилось так быстро, что Антуан не успел перевести дух. Она повернула голову и посмотрела на него своими темными глазами, в которых читалось волнение. И вдруг ему показалось, что автомобиль тоже поворачивает, уходя вправо. На руле лежали беспомощные руки Мелани. Потом раздался рвущий барабанные перепонки скрип покрышек, резкий вой клаксона шедшей сзади машины и появилось странное, тошнотворное ощущение, которое возникает, когда теряешь равновесие. Антуан увидел, как Мелани взлетает у него над головой. Она Пронзительно закричала, когда их авто перевернулось на бок и подушки безопасности раскрылись, ударив ей в лицо. Крик оборвался, превратившись в приглушенный стон, и затих и скрежете металла и бьющегося стекла. И после этого единственным звуком, который слышал Антуан, было глухое биение собственного сердца.

Глава 13

Антуан, мне нужно кое о чем тебе рассказать. Я думала об этом весь день. Прошлой ночью, в отеле, я все вспомнила. Это касается.…

Доктор ждет, когда же я наконец отвечу на ее вопрос: «Что она вам сказала?» Но я не могу повторить слова, которые Мелани произнесла перед тем, как машина слетела с трассы. Врача это не касается. Я не хочу никому об этом говорить, по крайней мере сейчас. У меня болит голова, а глаза красные, раздраженные и все еще полны слез.

– Можно ее увидеть? – наконец спрашиваю я у доктора Бессон, нарушая повисшую между нами тяжелую тишину. – Я не могу сидеть здесь, мне нужно ее увидеть.

Она качает головой и говорит твердо:

– Вы увидитесь с ней завтра.

Я тупо смотрю на нее.

– Вы хотите сказать, что мы не сможем сейчас уехать?

Теперь очередь доктора смотреть на меня озадаченно.

– Ваша сестра чуть не умерла, вы это понимаете?

Я сглатываю. Я плохо себя чувствую.

– Что?

– Пришлось ее прооперировать. У нее проблемы с селезенкой. И сломано несколько грудных позвонков.

– Что это значит?

– Это значит, что она какое-то время побудет здесь. А когда ее можно будет перемещать, мы на «скорой» отвезем ее в Париж.

– И когда же?

– Наверное, недели через две.

– Но я думал, с ней все хорошо!

– Именно так. Она хорошо себя чувствует. Теперь. Выздоровление займет какое-то время. Вам повезло, что у вас ни царапины, но я все же настаиваю на осмотре. Будьте добры, следуйте за мной.

Пребывая в состоянии оцепенения, я иду за ней в соседний кабинет. Больница кажется пустой, в ней очень тихо, и создается впечатление, что, кроме нас с доктором Бессон, здесь никого нет. Она предлагает мне сесть, поднимает рукав и измеряет давление. За это время события всплывают в моей памяти. Я выбираюсь из машины, лежащей на боку, словно раненое животное. Мелани, скрючившись, застыла в глубине салона слева. Я не вижу ее лица, оно скрыто подушкой безопасности. Я зову сестру, зову по имени, кричу изо всех сил.

Доктор Бессон объявляет, что я в порядке, если не считать слегка повышенного давления.

– Вы можете остаться на ночь в больнице. У нас есть комната для родственников наших пациентов. Медсестра вас проводит.

Поблагодарив ее, я направляюсь в приемную, расположенную у входа. Я знаю, что должен позвонить отцу. Пришло время сообщить ему о случившемся, я и так слишком долго оттягивал этот момент. На часах почти полночь. Я выхожу из больницы, чтобы выкурить сигарету. Передо мной стоят еще два курильщика. Паркинг пуст. Город спит. Над моей головой полосатое темно-синее небо. Сияют звезды. Я сажусь на деревянную скамейку и докуриваю сигарету. Швыряю окурок в темноту и набираю номер дома на авеню Клебер. Мне отвечает автоответчик гнусавым голосом Режин. Я сбрасываю и набираю номер мобильного.

– Что тебе нужно? – лающим голосом говорит Франсуа еще до того, как я успеваю вымолвить слово.

Я наслаждаюсь моментом своей силы, тем, что могу хотя бы что-то противопоставить власти и тирании своего стареющего отца, который продолжает вести себя со мной так, словно мне двенадцать и я полное ничтожество. Мой отец не одобряет моей скучной работы, мой недавний развод, мою невыносимую привычку курить, мои методы воспитания детей, мою стрижку (на его вкус волосы слишком длинные). Ему не нравится, что я ношу джинсы, а не костюм, упорно отказываюсь надеть галстук, вожу иностранный автомобиль и живу на улице Фруадево, в мрачной квартире, окна которой выходят на кладбище Монпарнас. Интенсивность испытываемого мною наслаждения от осознания мимолетной власти над отцом подобна удовольствию, доставляемому коротким актом мастурбации под душем.

– Мы попали в аварию. Мелани в больнице. У нее несколько переломов, и им пришлось прооперировать ей селезенку.

Я слышу, как учащается его дыхание.

– Где вы? – срывающимся голосом спрашивает наконец Франсуа.

– В больнице, в Лору-Боттеро.

– И где находится эта чертова дыра?

– В двадцати километрах от Нанта.

– Что вы там забыли?

– Мы приехали на выходные, чтобы отпраздновать день рождения Мелани.

Пауза в разговоре.

– Кто был за рулем?

– Она.

– Что произошло?

– Не знаю. Машина сошла с трассы, вот и все.

– Я приеду завтра утром. Я все устрою. Не волнуйся. До встречи.

Я нажимаю на «отбой», проглотив ругательство. Он. Здесь. Завтра. Будет держать в ежовых рукавицах медсестер. Станет требовать уважительного к себе отношения. И смотреть свысока на докторов. Время согнуло спину нашего отца, но он продолжает вести себя как высшее существо. Когда он входит в комнату, все лица тотчас же обращаются к нему, словно подсолнухи к солнцу. Он уже не в состоянии нести себя так гордо, как в лучшие времена, волосы поредели, нос стал толще, глаза потускнели. В молодости его считали красавцем. Мне часто говорят, что я на него похож – та же фигура, те же карие глаза. Но во мне нет и грамма его властности. Он начал набирать вес, я обратил на это внимание во время нашей последней встречи. Это было полгода назад. Теперь, когда его внуки выросли настолько, чтобы навещать деда самостоятельно, мы видимся еще реже, чем раньше.

Наша мать умерла в 1974 году. Мы с Мелани, вспоминая о ней, называем ее по имени – Кларисс. Слишком больно говорить «мама»… Разрыв аневризмы. Нашего отца зовут Франсуа. Франсуа Рей – это имя прекрасно гармонирует с природным даром повелевать и диктовать свою волю. Так вот, ему в то время было тридцать семь. На шесть лет меньше, чем мне сейчас. Я не могу вспомнить, где и когда он познакомился с белокурой амбициозной Режин (дизайнером по интерьерам с вечно поджатыми губами), но их роскошное бракосочетание состоялось в мае 1977 в квартире Робера и Бланш возле Булонского леса. Мы с Мелани были удручены происходящим. Отец не выглядел влюбленным, не смотрел на Режин и не был с ней нежен. Если так, почему он на ней женился? Потому что чувствовал себя одиноким? Потому что ему нужна была женщина, чтобы содержать дом в порядке? Нам казалось, что он нас предал. Тридцатилетняя Режин щеголяла в кремового цвета костюме от Андре Куррежа, обтягивающем ее тощую задницу. О да, она отхватила лакомый кусок! Пусть Франсуа Рей и вдовец, но зато при больших деньгах. Один из самых знаменитых парижских адвокатов. Наследник уважаемой семьи, сын известного адвоката и богатой дочери не менее известного педиатра, которая к тому же приходилась внучкой богатому владельцу недвижимости, принадлежавшему к чистейшим сливкам буржуазного общества с правого берега Сены, консервативным и требовательным представителям среднего класса из округа Пасси. Ее супруг владел прекрасной квартирой в престижном районе – на авеню Клебер. Картину омрачало лишь наличие двоих детей от первого-брака – тринадцатилетнего мальчика и десятилетней девочки, которые все еще не оправились после смерти матери. Но Режин нас терпела. Ее ничто не могло выбить из седла. Она полностью изменила декор квартиры. На смену замечательной пропорциональности османского стиля пришел ультрасовременный кубический дизайн. По приказу Режин убрали камины, лепку и старый скрипящий паркет. Все стены выкрасили в серые и коричневые тона, как в зале ожидания аэропорта Руасси – Шарль де Голль. Друзья семьи от этой метаморфозы были в полнейшем восторге – они говорили, что это самое дерзкое и изысканное решение интерьера, какое им доводилось видеть. Мы с Мелани возненавидели свою квартиру.

Нас воспитывали в «буржуазных» правилах, то есть в строгости и приверженности традициям. «Здравствуйте, мадам! До свидания, мсье!» Безупречные манеры, прекрасные отметки в школе, месса по воскресеньям в церкви Сен-Пьер-де-Шайо. С просьбой держать свои эмоции при себе, потому что детям не позволяется высказывать свое мнение и запрещается говорить о политике, сексе, религии, деньгах и любви. А еще – никогда не произносить имя нашей матери, не вспоминать о том, что она умерла.

Наша сводная сестра Жозефин родилась в 1982. Она быстро стала любимицей отца. У них с Мелани разница в пятнадцать лет. Жозефин родилась как раз в год моего совершеннолетия. В то время я снимал квартиру с парой друзей на левом берегу и учился в Школе политических наук. Я покинул дом на авеню Клебер, который после смерти Кларисс перестал быть для меня домом.

Глава 14

На следующее утро я просыпаюсь и чувствую, что все тело занемело. Эта продавленная больничная койка – худшее, на чем мне доводилось спать. Да и спал ли я? Я думаю о сестре. Как она себя чувствует? Будет ли с ней все хорошо? В пустой комнате я ищу глазами свой чемодан и ноутбук, упакованный в специальную сумку. Во время аварии они не пострадали. Я проверил компьютер перед тем, как лечь, и он без проблем включился. Мне даже трудно было в это поверить. Я видел, что стало с машиной. И, что еще хуже, я сам был в этой машине. И из этой машины, превратившейся в кусок железа, мы с моим ноутбуком вышли как ни в чем не бывало.

Пришла медсестра, но не та, что накануне. Она полненькая, и на щеках у нее симпатичные ямочки.

– Вы можете увидеть сестру, – сообщает она, широко улыбаясь.

Я выхожу следом за ней в коридор, мы проходим мимо сонных стариков, которые едва волочат ноги, потом поднимаемся по лестнице на этаж, где, вытянувшись на своей постели, вся опутанная проводками многочисленных сложных аппаратов, лежит Мелани. Ее грудь в гипсе от плеч до талии. Из гипса торчит тонкая длинная шея. Мелани похожа на жирафа.

Она уже не спит. Под ее зелеными глазами большие черные круги, кожа очень бледная. Я никогда не видел ее такой бледной. Она сама на себя не похожа, но я не смогу сказать, что именно не так.

– Тонно, – шепчет Мелани со вздохом.

Я хочу быть сильным, сыграть роль эдакого здоровяка, которому все нипочем, но от одного ее вида на глаза набегают слезы. Я не решаюсь к ней прикоснуться, боюсь что-нибудь сломать. Я неуклюже усаживаюсь на стул у ее кровати. Мне ужасно неловко.

– С тобой все в порядке? – Слова даются ей с трудом.

– В порядке. А ты, как ты себя чувствуешь?

– Не могу пошевелиться. От этой штуки у меня все чешется. Так чешется…

Вопросы мелькают у меня в голове. А сможет ли она вообще двигаться? Сказала ли мне доктор Бессон правду?

– Тебе больно? – спрашиваю я.

Мелани качает головой.

– Странное чувство… – Ее низкий голос звучит еле слышно. – Словно я не знаю, кто я.

Я глажу ее по руке.

– Антуан, где мы?

– Недалеко от Нанта. Мы попали в автомобильную аварию.

– Аварию?

Она ничего не помнит. И я решаю не говорить ничего, что могло бы заставить ее вспомнить. Не сейчас. Я делаю вид, что и сам ничего не помню. Казалось, мой ответ ее успокоил, и она ласково касается моей руки. И я ей говорю:

– Он приедет.

Мелани тотчас же понимает, кого я имею в виду. Она вздыхает и отворачивается. Я не свожу с нее глаз, словно ангел-хранитель. Я не наблюдал за спящей женщиной с тех пор, как расстался с Астрид. На нее я мог смотреть часами, без устали любовался ее умиротворенным лицом, подрагивающими губами, перламутровой кожей и тем, как дыхание легко приподнимает ее грудь. Во сне она казалась такой молодой и хрупкой, как сейчас Марго. В последний раз я наблюдал за ней, спящей, в последнее лето, которое мы провели вместе.

В то лето, когда наш брак развалился, мы с Астрид арендовали квадратный белый домик на греческом острове Наксос. В июне мы пришли к решению развестись (точнее, Астрид решила бросить меня ради Сержа), но не смогли аннулировать наши билеты на самолет и на корабль. Поэтому нам пришлось ехать несмотря ни на что, и этот отдых оказался финальным испытанием нашего уже мертвого супружества. Мы еще не сказали о своем решении детям и разыгрывали перед ними комедию под названием «Нормальные родители». Энтузиазм был до такой степени фальшивым, что дети заподозрили неладное.

Эти три недели оказались кошмарным испытанием, и я подумывал о том, чтобы пустить себе пулю в висок. Астрид читала, лежа голышом на плоской крыше, и скоро ее кожа приобрела интенсивный шоколадный оттенок. Глядя на нее, я бесился при мысли о том, что Серж будет трогать это тело своими лапами. Сам я сидел на террасе, возвышавшейся над пляжем Плака. Вид был дивный, и я созерцал природу, будучи полупьяным, но не столько от алкоголя, сколько от собственной глубокой тоски. Коричневая точка острова Парос находилась, казалось, на расстоянии нескольких морских саженей, море, переливавшееся ультрамарином, было усеяно бликами света, точками и пенными гребнями, которые вздымал сильный ветер. Когда мной овладевало отчаяние, или я чувствовал, что перебрал спиртного, или и то, и другое, я шел вдоль обрывистого склона по пыльной дороге, ведущей в маленькую бухту, и падал там в воду. Однажды меня ужалила медуза, но я ничего не почувствовал. Арно заметил странные красные полосы у меня на груди, похожие на след от хлыста.

Адское лето… Чтобы добить меня морально, ежедневно в утреннюю звенящую тишину врывался отчаянный рев бульдозеров и отбойных молотков – на ближайшем холме какой-то итальянец утолял свою сумасшедшую тягу к большим домам, сооружая виллу, чей прототип красовался в одном из фильмов о Джеймсе Бонде. По узкой дороге, пролегавшей мимо нашего дома, без конца сновали грузовики, вывозившие со стройки землю и мусор. Инертный и отупевший, я сидел на террасе и вдыхал аромат выхлопных газов. Шоферы оказались дружелюбными ребятами и приветствовали меня каждый раз, когда проезжали мимо, а их двигатели с ревом проносились в нескольких метрах от моего завтрака. Который, кстати, не лез мне в горло.

В довершение всего следовало экономить воду в резервуаре, в доме каждый вечер отключалось электричество, а комары оказались настоящими карпатскими вампирами. А еще Арно умудрился разбить мраморный подвесной унитаз в стиле хай-тек. И как! Он просто на него сел. Каждую ночь я делил ложе с женщиной, которая в ближайшем будущем должна была стать моей бывшей женой. Я смотрел, как она спит, и беззвучно плакал. Астрид без конца шепотом уговаривала меня, словно терпеливая мать упрямого ребенка: «Антуан, так уж вышло. Я не люблю тебя так, как раньше». Она заключала меня в материнские объятия, а я дрожал от желания заняться с ней любовью.

Как такое возможно? Почему это с нами происходит? Как может человек выдержать такую муку?

Астрид и Мелани были подругами. Я помню, какой интересный контраст они представляли, появляясь вдвоем: Мелани – маленькая, изящная брюнетка и Астрид – блондинка с белой кожей. Мать Астрид Биби родилась в Швеции, в Упсале. Она уверена в себе и артистична. Весьма эксцентричная, но при этом обаятельная особа. Отец Астрид Жан-Люк – известный диетолог, один из этих оскорбительно худых загорелых типов, при взгляде на которых сразу ощущаешь себя куском жира, фаршированного холестерином. Вечно озабоченный состоянием своего кишечника, он посыпает клетчаткой почти все приготовленные Биби блюда.

Я вспомнил об Астрид, и мне захотелось позвонить ей и рассказать о случившемся. На цыпочках я выхожу из комнаты. Астрид не берет трубку. Моя прогрессирующая паранойя заставляет меня маскировать свой номер. Я оставляю ей короткое сообщение. Девять часов. Она должна быть в машине, в нашем стареньком «ауди». Я на память знаю ее распорядок дня. Она уже отвезла в школу Люка, а Арно с Марго – в Пор-Руаяль, где находится их лицей. Сейчас Астрид, возможно, пробивается через утренние пробки, направляясь в Сен-Жермен-де-Пре, в свой офис на улице Бонапарта, напротив церкви Сен-Сюльпис. Она накладывает макияж, глядя в зеркало заднего вида каждый раз, когда останавливается на красный, и мужчины в соседних авто пялятся на нее, потому что она действительно очень красива. Нет, ну какой же я идиот! Сейчас середина августа, и она все еще в отпуске. С ним. Или успела вернуться в Малакофф с детьми, которые гостили у ее родителей.

Вернувшись к палате Мелани, я вижу старика с большим животом, стоящего у ее двери. Проходит пара секунд, прежде чем я понимаю, что это он.

Резким движением он заключает меня в объятия. Грубость этих объятий не перестает меня удивлять. Я никогда так не обнимаю своих детей. К слову, Арно в силу возраста терпеть не может, когда к нему прикасаются, но когда я все же рискую, то обнимаю его нежно.

Отец делает шаг назад и смотрит на меня неодобрительно. Выпученные карие глаза, интенсивно-красные губы с опущенными уголками, которые с возрастом стали тоньше… Его руки с выступившими венами кажутся хрупкими, плечи поникли. Приходится признать, что мой отец уже старик. И это меня шокирует. Неужели наши родители тоже замечают, как мы стареем? Мы с Мелани не слишком молоды, даже несмотря на то, что остались его детьми. Мне вдруг вспоминается одна из приятельниц отца, Жанин, которая чрезмерно усердствует с хирургическими подтяжками кожи. Однажды она сказала, обращаясь к нам с сестрой:

– Мне так странно сознавать, что детям моего друга стукнуло сорок.

На что Мелани с самой обаятельной своей улыбкой ответила:

– Ну, не менее странно видеть, как подруги отца превращаются в старушек.

Мой отец выглядит потрепанным жизнью, но ум его не утратил остроты и живости.

– Где этот чертов врач? – бурчит он. – Что здесь вообще происходит? И это вы называете больницей?

Я не пытаюсь возражать. Я привык к его вспышкам. Они меня совершенно не впечатляют. Молоденькая медсестра бежит к нам, словно заяц, захваченный светом автомобильных фар.

– Ты видел Мел?

– Она спит, – бормочет отец, пожимая плечами.

– С ней все будет хорошо.

Он смотрит на меня в упор, вид у него рассерженный.

– Я отправлю ее в Париж. Она ни в коем случае тут не останется. Ей нужны хорошие врачи.

Я вспоминаю ореховые глаза доктора Бенедикт Бессон, пятна крови на ее халате и думаю о том, сколько она сделала, чтобы спасти жизнь моей сестры. Мой отец опускается на стул. Он ожидает от меня если не ответа, то хотя бы какой-то реакции. Я не удостаиваю его ни тем, ни другим.

– Расскажи мне еще раз, как это случилось. Я повинуюсь.

– Мелани пила?

– Нет.

– Почему же машина съехала с дороги?

– Съехала, и все.

– Где машина?

– От нее мало что осталось.

Он скользит взглядом по моему лицу, вид у него подозрительный и угрожающий.

– Зачем вы вдвоем поехали в Нуармутье?

– Это был сюрприз ко дню рождения Мелани.

– Хорош сюрприз…

Во мне поднимается гнев. Отцу всегда удается разозлить меня, и я не знаю, почему этому удивляюсь. Да, он снова меня достал, и я ему это позволил.

– Ей понравилось, – говорю я с нажимом. – Мы провели там три чудесных дня. Это было…

Я замолкаю. Голос у меня, как у оправдывающегося ребенка. Чего он, собственно, и добивался. Его губы изгибаются, как это обычно бывает, когда он торжествует победу. А может, Мелани просто притворяется, что спит? Я уверен, что там, за дверью, она слышит каждое наше слово.

После смерти Кларисс наш отец замкнулся в себе. Он стал жестким, желчным и вечно занятым. И нам уже не верилось, что когда-то он был настоящим отцом – счастливым человеком, который улыбался и смеялся, мог игриво запустить руку нам в волосы и готовил по утрам в воскресенье блинчики. Даже в те времена, когда было очень много работы и он возвращался поздно, отец уделял нам внимание. Он участвовал в наших играх, водил нас в Булонский лес, возил в Версаль, где мы гуляли по дворцовому парку и запускали воздушных змеев. А потом он перестал выказывать нам свою любовь. Перестал в 1974 году.

– Я всегда терпеть не мог Нуармутье.

– Почему?

В ответ отец только поднял свои нависающие над глазами брови.

– Робер и Бланш любили бывать там, разве нет? – спрашиваю я.

– Да. Они чуть было не купили дом в Нуармутье.

– Я знаю. Большой дом недалеко от отеля. С красными ставнями. Окруженный парком.

– Он назывался «Вересковые заросли».

– А почему они в конце концов отказались от покупки?

Отец пожимает плечами, но ничего не отвечает. Он не особенно ладил со своими родителями. Мой дед Робер терпеть не мог, когда ему возражали. Бланш была менее категоричной, но и снисходительной ее не назовешь. С сестрой Соланж они никогда не были особенно близки.

Стал ли мой отец таким жестким, потому что его собственные родители никогда не выказывали ему своей любви? И стал ли я ласковым и добрым (в разгар очередного конфликта с Арно Астрид жалуется, что я слишком добрый и ласковый), потому что боялся поломать крылья своему сыну так же, как мой отец поломал мои? Он издевается надо мной, называет слабаком, но я, даже если бы захотел, не смог бы воспитывать своих детей в таких строгих правилах, в каких он воспитывал нас.

– Как дела у твоего ни на что не годного подростка?

Он никогда не спрашивает о Марго и Люка. Я уверен, это потому, что Арно – старший. И мой отец считает его наследником.

Перед моим мысленным взором встает бледное удлиненное лицо Арно. Его торчащие, склеенные гелем длинные, как того требует мода, волосы, закрывающие ему уши, пирсинг на левой брови. И редкая бородка. Типичная для подростка внешность. Ребенок в теле мужчины.

– У него все в порядке. Сейчас он с Астрид.

Я тут же понимаю, что зря произнес имя своей бывшей. Я знаю, что за этим последует тирада о том, как я мог позволить ей уйти к другому мужчине, как мог согласиться на развод, неужели не понимал, каковы будут последствия для меня и для наших детей? Неужели у меня нет гордости, а яйца не железные? Да, ни один спор с отцом не обходится без упоминания о яйцах. И вот, когда я безропотно принимаю первый удар и вижу, что он готовит следующий свинг, появляется доктор. Брови отца возвращаются на природой отведенное место, челюсти разжимаются.