Текст книги "Бумеранг судьбы"

Автор книги: Татьяна де Росне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 37

Рождественский вечер в Малакоффе прошел прекрасно. Астрид блестяще его организовала. С нами были Мелани и мой отец, который выглядел не лучшим образом, Режин и Жозефин. Я давным-давно не видел стольких Реев в одной комнате.

Не хватало только Сержа. Когда я со всем доступным мне тактом спросил у Астрид, как у них дела, она вздохнула: «Это непросто». После ужина, когда все получили свои подарки и устроились у камина, чтобы скоротать время за приятной беседой, мы с Астрид поднялись наверх, в кабинет Сержа, чтобы поговорить о детях. Оказалось, мы оба вдруг ощутили, что теряем над ними контроль. Пренебрежительность, неуважение, отсутствие выражений любви и привязанности… Марго окружила себя стеной молчаливого презрения, отказывается ходить на консультации к психологу, которого мы нашли, желая помочь ей справиться с тоской по умершей подруге. Арно, как мы и предвидели, исключили из лицея. Мы записали его в пансион строгих правил, расположенный недалеко от Реймса. Его защитник в суде надеется закрыть дело путем полюбовного соглашения, предусматривающего возмещение ущерба, нанесенного семье Жусслин. Мы пока не знаем, в какую сумму выльется это «возмещение». К счастью, мы не единственная семья, задействованная в этом деле. Казалось бы, все эти неприятности – в целом обычные ситуации, которые нередко возникают в процессе взросления подростков. Но это соображение меня почему-то совсем не успокаивает. Астрид думает так же. Мне становится легче, когда я понимаю, что ее мучат те же мысли, и я стараюсь ее успокоить.

– Ты не понимаешь, – говорит она. – Мне осознавать все это больней, чем тебе. Я дала этим детям жизнь.

Я попытался описать ей отвращение, которое испытал при виде Арно в ночь его ареста. Астрид склонила голову, на лице появилось выражение беспокойства, смешанного с сочувствием.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, Антуан, но мне все равно больней. Наши дети… Я носила их вот здесь, – говоря эти слова, она кладет руку на живот, – я словно все еще чувствую их в себе. Я их родила, они были такие милые, а теперь.

Я выдаю единственное, что приходит на ум:

– Знаю. Я присутствовал при их рождений.

Свое раздражение Астрид скрывает за улыбкой.

В начале января на Францию обрушивается антитабачный закон. Странное дело, но выполнять его требования оказывается легче, чем я думал. На леденящем кровь холоде возле офисов и ресторанов нас, курильщиков, собирается так много, что мне начинает казаться, будто я принимаю участие в каком-то заговоре – заговоре замерзших рук. Люка сказал мне, что Серж вернулся. Я невольно спрашиваю себя, рассказала ли ему Астрид о событиях ночи, последовавшей за похоронами Полин. И если рассказала, то как он к этому отнесся? В процессе работы Паримбер оказался таким же занудой, как и его зять, – настоящая железная рука в бархатной перчатке. Вести с ним переговоры – все равно что, валясь от усталости, нести крест на Голгофу.

Единственным лучом света в темном небе стал праздник-сюрприз, организованный в честь моего дня рождения Эллен, Дидье и Эммануэлем. Он состоялся в доме Дидье. Это мой коллега-архитектор, и, хотя мы одновременно закладывали фундамент своей карьеры, в отличие от меня он сейчас обретается в мире успеха и процветания. К счастью, он не стал задаваться. Хотя мог бы. У нас с этим высоким худощавым длинноруким субъектом с необычно звучащим смехом единственная общая черта – его жена бросила его ради более молодого мужчины, надменного банкира из Сити. Его бывшая, которая мне всегда нравилась, стала клоном Виктории Бэкхэм. А ее выдающийся греческий нос превратился в свиной пятачок.

Я не особенно задумывался о приближающемся сорок четвертом дне рождения. Когда я был, так сказать, полноценным отцом семейства, я радовался подаркам своих детей – неумелым рисункам и поделкам. Но на сей раз думал, что проведу этот день в одиночестве. Как и в прошлом году. Утром Мелани прислала мне милое сообщение, Астрид тоже, а еще – Патрик и Сюзанн, которые отправились в большое путешествие по Азии. Думаю, я бы сделал то же самое, если бы потерял дочь. Мой отец регулярно забывает о моем дне рождения, но на этот раз – сюрприз! – позвонил мне на работу. Его голос прозвучал устало – ничего общего с адвокатским тенором прежних дней.

– Хочешь приехать к нам на ужин в честь твоего дня рождения? – спросил он. – Нас будет только двое, ты и я, Режин вечером играет в бридж.

Авеню Клебер. Столовая в стиле семидесятых – оранжево-коричневая, слишком ярко освещенная. Мой отец и я друг напротив друга за овальным столом. Его усеянная старческими пятнами рука подрагивает, разливая вино. Ты должен пойти, Антуан, он уже стар, и ему одиноко. Сделай над собой усилие, сделай это для него. Сделай один-единственный раз!

– Спасибо, но у меня на сегодняшний вечер уже есть кое-какие планы.

Лжец! Трус!

Опустив трубку, я чувствую себя виноватым. Испытывая неловкость, я снова склоняюсь над клавиатурой. Я работаю над собором Духа. Этот заказ заставляет меня выкладываться по полной, но он вдруг стал для меня сильнейшей мотивацией. Меня радует, что наконец появился проект, который меня вдохновляет, толкает вперед и стимулирует. Я собрал много информации об иглу – об их истории, специфике. Изучил проекты многих соборов, вспомнил те, что видел своими глазами во Флоренции и в Милане. Я измарал множество страниц набросками, чертежами, выдумал формы, для создания которых у меня, по собственному убеждению, не было ни воображения, ни способностей. Предложил идеи, которые раньше ни за что не пришли бы мне в голову.

Короткий гудок сообщил о прибытии электронного письма. Это Дидье. «Я хочу знать твое мнение по поводу важного заказа. Ты уже работал с этим парнем. Можешь заехать сегодня вечером, часам к восьми? Это срочно!»Я ответил: «Да, конечно».

Подъезжал к дому Дидье, я не подозревал, что меня ждет. Он с невозмутимым видом поприветствовал меня, впустил в квартиру. Я последовал за ним в огромных размеров гостиную, которая показалась мне удивительно тихой, словно на нее опустили изолирующий все звуки колпак. И вдруг отовсюду – приветственные крики и восклицания. Растерянный, я смотрел на Эллен и ее мужа, на Мелани, Эммануэля и двух незнакомых женщин, которые оказались новыми подружками Дидье и Эммануэля. Музыка на полную мощность, шампанское и foie gras, тарама, [30]30
  Икра, приготовленная из рыбы. (Примеч. ред.)


[Закрыть]фрукты и шоколадные пирожные… И подарки. Я был на седьмом небе, счастливый оттого, что стал центром всеобщего внимания и заботы.

Дидье без конца поглядывал на часы, но я не понимал почему. Услышав звонок, он поспешил к входной двери.

– А вот и основное блюдо! – объявил он.

И, широко улыбаясь, распахнул дверь.

На ней было сногсшибательное длинное белое платье. Я не поверил своим глазам, ведь за окном зима! Она явилась ниоткуда, с темными волосами, убранными в шиньон, и с таинственной улыбкой на губах.

– С днем рождения, мсье парижанин! – промурлыкала она, подражая Мэрилин Монро.

И поцеловала меня.

Собравшиеся захлопали. Я заметил, как Дидье и Мелани обменялись торжествующими улыбками, и догадался, что это их затея. Все взгляды были прикованы к Анжель. Эммануэль смотрел на нее, разинув рот, и поднял вверх большой палец руки, поздравляя меня. Женщины сгорали от желания расспросить Анжель о ее работе. Наверное, она уже к этому привыкла. Когда прозвучал первый вопрос: «Наверное, трудно целыми днями возиться с мертвыми?», она ответила, не вдаваясь в подробности: «Трудно, но это помогает другим оставаться живыми».

Вечер получился чудесный. Анжель в белом платье, похожая на Снежную Королеву. Мы смеялись, пили и танцевали, даже Мелани, которая решилась на это впервые после аварии. Ее попытку мы встретили аплодисментами. У меня даже слегка закружилась голова – слишком много шампанского, слишком много счастья… Когда Дидье спросил меня об Арно, я спокойно ответил:

– Настоящий кошмар.

Прозвучал его смех гиены, и все последовали его примеру. Я пересказал им наш с Арно мужской разговор с глазу на глаз, который состоялся после его исключения из лицея. Рассказал о клятве, которую вырвал у сына, ненавидя себя самого, потому что в этот миг был так похож на своего собственного отца, об угрозах, об угрызениях совести, о том, как размахивал указующим перстом. Потом встал и изобразил презрительный взгляд сына, его вальяжную походку и нахмуренные брови. И даже пообезьянничал, пародируя его ломающийся протяжный голос – такой, каким нынче модно говорить в подростковой среде:

– Да брось, пап! Когда тебе было столько, сколько мне сейчас, не было ни Интернета, ни мобильных телефонов! Средние века, честное слово! Ну, я хочу сказать, ты родился в шестидесятые, и вообще… Думаю, ты не понимаешь, как сегодня устроен мир!

Мое представление закончилось под новый взрыв хохота. Я был счастлив, потому что со мной случилось нечто, чего не случалось никогда, – я сумел рассмешить друзей! В нашей с Астрид паре роль души компании всегда играла она. Она рассказывала анекдоты, вызывавшие сумасшедший смех. А я всегда оставался молчаливым слушателем. До сегодняшнего вечера.

А не поведать ли вам о моем новом заказчике» Паримбере. – спросил я у своей неожиданно обретенной публики.

Все знали, кого я имею в виду, потому что весь город был оклеен гигантскими рекламными плакатами с его физиономией, не говоря уже о многочисленных выступлениях на телевидении и в Интернете. Словом, спрятаться от его улыбки Чеширского Кота было трудно, даже если сильно захотеть. Я продемонстрировал, как Паримбер прохаживается по комнате – руки в карманах, плечи выдвинуты вперед. Успешно спародировал его фирменный оскал, призванный выразить мощь его мысли, который в итоге придавал ему сходство с недовольно скривившейся пожилой дамой, потом показал, как он поджимает губы, отчего его рот становится похож на высохшую сливу. Не оставил без внимания и его манеру произносить некоторые слова, понизив голос, чтобы придать им особую значимость, как если бы они были начертаны прописными буквами:

– А теперь, Антуан, вспомните о силе гор. Не забывайте, что всюду вас окружают частицы жизни, бьющие через край Энергия и Разум. Помните, что очищение Вашего Внутреннего Пространства – вещь АБСОЛЮТНО необходимая.

Я рассказал им о соборе Духа – моем кошмаре и одновременно невероятном источнике вдохновения. Описал, как Паримбер водит носом по моим эскизам, поскольку тщеславие не позволяет ему надевать очки. Он никогда не выражает своих чувств, ни позитивных, ни негативных. Со слегка озадаченным видом он смотрит на чертеж, пребывая в полной уверенности, что у него перед глазами документ первостепенной важности.

– Помните, Антуан, всегда помните, что собор Духа – это камера Потенциала, пространство Освобождения, которое закрыто, но, тем не менее, может делать нас свободными.

Собравшиеся хохотали как сумасшедшие. У Эллен от смеха выступили слезы. Я не забыл упомянуть и о семинаре, на который меня пригласил Паримбер. В течение целого дня в современном здании, расположенном в одном из шикарных кварталов западного Парижа, он знакомил меня со своей командой. Его компаньоном оказался наводящий ужас азиат, половую принадлежность которого я так и не смог определить. Люди, работавшие на Паримбера, причем все до одного, были похожи либо на дам с камелиями, либо на наркоманов – одетые в черно-белой гамме и на вид совершенно ненормальные. В час дня мой желудок начал урчать, но шло время и никакой еды не предвиделось. Возвышаясь над своей аудиторией на фоне освещенного экрана, Паримбер без конца рассуждал монотонным голосом об успехе своего сайта, который, по его словам, развивался во всем мире.Я осмелился спросить у сидящей рядом со мной элегантной, сурового вида дамы, знает ли она, когда будет обед. Она ответила мне таким негодующим взглядом, словно вместо слова «обед» я произнес «содомия» или «групповой секс».

– Обед? Мы не обедаем. Никогда.

В четыре церемонно подали зеленый чай и цельнозерновые сконы. Мой желудок ожесточенно выступил против подобной пищи. Едва вырвавшись из этого ада, я слопал целый багет.

– Ты был такой забавный, – сказала Мелани, когда все расходились по домам.

Дидье, Эммануэль и Эллен с ней согласились. Я видел, что все они восхищаются мной и… удивляются.

– Я не знала, что в тебе дремлет талант рассказчика!

Когда я засыпал, сжимая в объятиях свою прекрасную Снежную Королеву, я был счастлив. Да, я чувствовал себя счастливым человеком.

Глава 38

Мы с Мелани стоим перед массивным порталом из кованой стали. Это дом, в котором живет наша бабушка. Сегодня утром мы позвонили и уведомили нашего доброго Гаспара о том, что навестим Бланш. В последний раз я был у нее прошлым летом. Мелани набирает код, и мы пересекаем огромный холл, устланный красным ковром. Консьержка смотрит на нас из-за кружевной занавески и кивает, когда наши взгляды встречаются. Ковер выглядит немного потертым для такого роскошного интерьера, зато лифт – стеклянный и на удивление бесшумный – пришел недавно на смену устаревшей модели.

Наши дед с бабкой прожили здесь более семидесяти лет. Со дня своей свадьбы. Наш отец и Соланж родились в этой квартире. В те времена это импозантное здание в османском стиле почти полностью принадлежало Эмилю Фроме, деду Бланш, – богатому владельцу недвижимости, который являлся собственником многочисленных резиденций в Пасси. В детстве нам часто рассказывали об Эмиле. Его портрет возвышался над камином – мужчина с волевым лицом и крупным подбородком, которого Бланш, к счастью, не унаследовала, но передала своей дочери Соланж. С раннего детства мы знали, что союз Бланш и Робера Рея стал громким событием – безупречный союз отпрыска адвокатской династии и наследницы врачей и владельцев недвижимости. И жених, и невеста были людьми уважаемыми, с прекрасной репутацией, влиятельными и богатыми, являлись выходцами из одной социальной среды и имели сходные религиозные воззрения. А вот брак нашего отца с простой деревенской девушкой с юга Франции, должно быть, дал сплетникам возможность всласть почесать языки.

Гаспар открывает входную дверь. На его асимметричном лице написано искреннее удовольствие. Я почему-то все время жалею его. Он всего лет на пять старше меня, но выглядит сверстником моего отца. У него нет ни детей, ни семьи – ничего, кроме жизни в семье Реев. Даже будучи ребенком, он, по-стариковски волоча ноги, передвигался по квартире, то и дело прячась за юбки своей матери. Гаспар с рождения жил в этом доме, в комнатке под крышей, принадлежащей Реям, вместе со своей матерью, Одеттой. Одетта служила деду и бабке до самой смерти. Детьми мы ее боялись: она заставляла нас надевать меховые тапочки, чтобы не испортить натертый воском паркет, и говорить шепотом, потому что мадам отдыхает, а мсье читает «Figaro» в своем кабинете и не хочет, чтобы его беспокоили. Неизвестно, кто был отцом Гаспара. Никто никогда не поднимал этого вопроса. Когда мы с Мелани были детьми, Гаспар делал по дому множество мелкой работы и было не похоже, чтобы он проводил много времени в школе. После смерти матери, десять лет назад, он естественным образом перехватил эстафету. И обрел большую значимость, чем очень гордился.

Мы здороваемся с Гаспаром. Наш приход для него большая радость. Когда мы с Астрид приводили детей проведать прабабушку, в старые добрые времена, когда жили все вместе в Малакоффе, он с ума сходил от счастья.

Как всегда, войдя в квартиру, я поражаюсь темноте, которая в ней царит. Окна выходят на север, и это одна из причин, почему солнечные лучи никогда не заглядывают в эту квартиру площадью сто пятьдесят квадратных метров. Даже в разгар лета здесь стоит могильный сумрак. Появляется Соланж, наша тетя. Мы давно с ней не виделись. Она мимоходом бросает нам вежливое «добрый день», теребит Мелани за щеку. Она не спрашивает, как поживает наш отец. Брат и сестра живут по соседству – он на авеню Клебер, она на улице Буассьер. Живут в пяти минутах ходьбы друг от друга, но никогда не видятся. Они всегда плохо ладили. А теперь поздно что-то менять.

Квартира представляет собой анфиладу просторных комнат с высокими потолками. Большая гостиная (которой никогда не пользуются, потому что она слишком большая и холодная), малая гостиная, столовая, библиотека, кабинет, четыре спальни, две старинные ванные и в глубине квартиры – кухня с давно устаревшими техникой и интерьером. Каждый день Одетта возила столик на колесах, уставленный блюдами, по бесконечно длинному коридору из кухни в столовую. Никогда не забуду скрип колесиков этого столика.

По дороге к бабушке мы с Мелани решали, как правильнее расспросить ее о нашей матери. Не могли же мы прямо спросить у нее: «Вы знали, что ваша невестка спит с женщинами?» Мелани предложила осмотреть квартиру. Хотела ли она порыться в бабушкиных вещах? Да, именно порыться, и когда она вслух сказала это слово, у нее на лице появилось такое забавное выражение, что я улыбнулся. Я чувствовал странное волнение, словно еще немного – и мы впутаемся в какую-то темную историю. Но как быть с Гаспаром, который стережет квартиру, как орлица своего птенца? По мнению Мелани, с Гаспаром не будет проблем. Проблема в другом: как узнать, где искать?

– И знаешь что? – игриво спросила она, когда я парковал машину на авеню Жоржа Манделя.

– Что?

– Я познакомилась с одним парнем.

– Еще один старый безумец?

Мелани подняла глаза к небу.

– Нет, вовсе нет. Он даже чуть моложе меня. Журналист.

– И?

– И всё.

– Ты ничего не хочешь мне о нем рассказать?

– Не сейчас.

К нам выходит дежурная медсестра. Она, похоже, нас знает, потому что приветствует, называя по именам. Она сообщает, что бабушка еще спит и было бы неблагоразумно теперь ее будить, потому что она провела беспокойную ночь. Не могли бы мы подождать час или два? Может быть, выпить где-нибудь кофе или пройтись по магазинам? Говоря это, медсестра широко улыбается.

Мелани оборачивается, ища глазами Гаспара. Он недалеко – дает указания уборщице. Мелани шепотом говорит, обращаясь ко мне:

– Начинаю рыться. Отвлеки его.

Она исчезает. Какое-то время, показавшееся мне вечностью, я слушаю жалобы Гаспара на то, как тяжело найти подходящую прислугу, на дороговизну свежих фруктов, на новых шумных соседей с четвертого этажа. Наконец возвращается Мелани и жестом дает мне понять, что ничего не нашла.

Мы решаем вернуться через час. У двери Гаспар догоняет нас и говорит, что рад будет приготовить нам чай или кофе, которые он подаст в маленькую гостиную. На улице сегодня холодно, и нам лучше остаться в квартире. Невозможно отказать ему в этом удовольствии. И вот мы, сидя в маленькой гостиной, ждем угощения. Уборщица, вытирающая пыль в коридоре, мимоходом здоровается с нами.

Пребывание в этой комнате вызывает множество воспоминаний. Застекленные двери ведут на балкон. Диван и кресла обтянуты бутылочно-зеленым бархатом. Низкий большой стеклянный стол. Серебряный портсигар моего деда. В этой гостиной мои дед и бабка обычно пили кофе и смотрели телевизор. Здесь мы играли в игры, принятые у детей нашего сословия. И, ничего еще не понимая, слушали разговоры взрослых.

Гаспар возвращается с подносом. Кофе для меня, чай для Мелани. Он заботливо наполняет чашки, предлагает молоко и сахар. Садится в кресло лицом к нам, руки сложены на коленях, спина абсолютно прямая. Мы спрашиваем, как в последнее время себя чувствует наша бабушка. Не слишком хорошо, ее беспокоит сердце, и она теперь целыми днями спит. Медикаменты оказывают усыпляющее действие.

– Вы помните нашу мать, не так ли? – внезапно спрашивает Мелани, потягивая свой чай.

Лицо Гаспара озаряет улыбка.

– О, ваша мать, маленькая мадам Рей! Конечно, я ее помню. Ее невозможно забыть.

Мелани продолжает тему:

– А что вы о ней помните?

Улыбка Гаспара становится еще шире.

– Она была очаровательной и очень доброй. Делала мне маленькие подарки – новые тапочки, шоколад… А иногда даже дарила цветы. Я был в отчаянии, когда она умерла.

В квартире становится очень тихо. Даже уборщица, которая только что прошла в большую гостиную, похоже, работает совершенно бесшумно.

– Сколько вам тогда было лет? – спрашиваю я.

– Мсье Антуан, я старше вас на пять лет, значит, мне тогда было пятнадцать. Какая утрата…

– Вы помните день ее смерти?

– Это было ужасно, просто ужасно. Когда ее уносили… на этих носилках…

Очевидно, что он чувствует себя не в своей тарелке – ломает руки, шаркает ногами и не смотрит нам в глаза.

– Вы были на авеню Клебер, когда это случилось? – удивленно спрашивает Мелани.

– На авеню Клебер? – озадаченно переспрашивает Гаспар. – Нет, не помню. Это был такой ужасный день. Точно я ничего не скажу.

Он рывком встает и выходит из гостиной. Мы следуем за ним по пятам.

– Гаспар, – настойчиво зовет Мелани, – не могли бы вы ответить на мой вопрос? Очень прошу вас! Почему вы сказали, что видели, как уносили ее тело?

Мы втроем стоим в дверном проеме в темноте квартиры, в которую не проникает свет. Над нами угрожающе нависают полки с книгами. Бледные лица с любопытством смотрят на нас со старых портретов. И я мог бы поклясться, что мраморный бюст, стоящий на письменном столике неподалеку, тоже чего-то ждет.

Гаспар не разжимает губ. Его щеки покраснели. Он дрожит. На лбу выступил пот.

– Что-то не так? – ласково спрашивает у него Мелани.

Он с трудом сглатывает. Мы следим взглядом за движением его адамова яблока.

– Нет-нет, – бормочет Гаспар, качая головой. – Я не могу.

Я хватаю его за руку. Сквозь дешевую ткань его костюма я ощущаю слабое костлявое тело.

– Вы знаете что-то, что могли бы нам рассказать? – спрашиваю я более твердым, чем у сестры, голосом.

Он, дрожа, вытирает лоб тыльной стороной ладони и делает шаг назад.

– Только не здесь! – наконец говорит он.

Мы с Мелани обмениваемся взглядами.

– А где? – спрашивает она.

Перебирая худыми дрожащими ногами, Гаспар уже пробежал половину коридора.

– В моей комнате, на шестом этаже. Через пять минут.

Он исчезает. Уборщица только что включила пылесос. Мы с Мелани, застыв на месте, переглядываемся. И выходим из квартиры.