Текст книги "Да. Нет. Не знаю"

Автор книги: Татьяна Булатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А ты никогда не задумывалась: какого героя?

– Обыкновенного, – безапелляционно заявила Аурика Одобеску.

– Нет, дорогая моя девочка, – по-лисьи начал свою речь Георгий Константинович. – Позволь с тобою не согласиться. Это вам в вашей школе вбили в голову. Причем, хорошо вбили, как я посмотрю. Сколько лет назад ты ее закончила? Помнишь?

Аурика попыталась в уме сосчитать, но тут же сбилась и просто отрицательно покачала головой.

– А я помню! – возвысил голос барон Одобеску. – Помню и ужасаюсь! – Георгий Константинович перешел к кульминационной части своего высказывания. – Ты – мать четырех прекрасных девочек – на полном серьезе рассказываешь мне о том, что это слова Горького. Не такой уж дурак этот ваш Горький, чтобы такую чушь декларировать. «Ложь – религия рабов и хозяев», – передразнил дочь Георгий Константинович и встал с кресла. – Чушь! Эти слова говорит Сатин, босяк, которому нечего терять: ничем не владеет, ничего не делает, ни перед кем не несет ответственности. Хлыщ! – зарычал Одобеску и начал расхаживать по гостиной, пытаясь справиться с волнением. – Запомни, Золотинка, правду говорят только ограниченные люди. Я имею в виду – полную, объективную, как принято выражаться, «голую правду».

– С этим можно поспорить, – взъярилась Аурика и собралась хлопнуть дверью, но потом раздумала и, присев на диван, печально произнесла: – Ты тоже с ним заодно.

– С кем? С Горьким? – неудачно пошутил Георгий Константинович, но Золотинка впервые за много лет не вступила в словесную дуэль и нахохлилась:

– С Коротичем.

– Чисто по-мужски, чисто по-мужски, – заюлил Одобеску. – А так – я целиком и полностью на твоей стороне.

– Папа, не ври мне. И так тошно. Я ощущаю себя никому не нужной. Дети предпочитают проводить время с отцом. Запираются у него в кабинете, рисуют какие-то карты. Испортили весь паркет. Прошлый раз разрисовали Вальке все пузо зеленкой.

– В доктора играли? – догадался Георгий Константинович.

– Хоть в поддоктора, – буркнула младшая Одобеску. – Дело не в этом: я им совсем не интересна. Наташка, так та прямо говорит: «Мама, уйди, мешаешь. Мы сами».

– А ты что?

– А что я? Ухожу. У нас же свобода слова. А попробовала бы она так отцу сказать! Ты представляешь, они его видят пару часов в сутки, а ждут так, словно с фронта. Ирка даже слезу пускает от радости. Нюня какая-то. Засмеется и заплачет. В мгновение переключается.

– А что в этом удивительного? Ты тоже меня ждала в прихожей часами, Глаша даже тебе стульчик ставила, чтобы из-под двери не дуло. Бороться было бесполезно. Вот и они так же.

– Но мне-то, кроме тебя, ждать было некого. А у них есть мать. Хотя все говорит о том, что их мать – это их отец.

– Ты ревнуешь? – без нажима поинтересовался Георгий Константинович.

– Да, – молниеносно согласилась Аурика.

– Это хорошо, – задумчиво произнес Одобеску. – Это значит, что ты в них нуждаешься больше, чем они в тебе. Счастливые девочки, живут с ощущением абсолютной стабильности: мама – в доме, папа – придет, все хорошо, все правильно. Ни о чем не нужно беспокоиться.

– Но мне же это неприятно!

– Что тебе неприятно? Что ты мать счастливых детей?

– Ты меня успокаиваешь?

– Конечно, успокаиваю. А что ты хотела услышать?

– Ну, например, скажи, что они меня любят.

– Они тебя любят.

– Что нуждаются.

– Нуждаются, но просто не так остро, как раньше, когда их жизнь целиком и полностью зависела от тебя.

– А мне кажется, это не так. Они меня не любят, не больно-то и нуждаются и вообще – я им, в отличие от отца, абсолютно неинтересна.

– Ты заблуждаешься. В большинстве семей константа – это мама. Ее присутствие так же незаметно, как воздух: дышишь себе, и все, и не задумываешься, что произойдет, если воздуха окажется недостаточно. Только сразу предупреждаю тебя, Аурика, не вздумай проверять это на практике. Не закатывай истерик, не изображай симптомов тяжелых недугов, не обижайся на своих детей. Материнская обида – разрушительная энергия. И знаешь, что еще? Дай своим детям возможность любить обоих родителей с одинаковой силой.

– Его больше, – не удержалась, чтобы не вставить, посветлевшая лицом Золотинка.

– Ну вот, опять ты за свое! Наберись терпения. Твое время еще не пришло. Ты им пока непонятна, это пугает. И вообще? Ты наряжаешься в их присутствии? Поешь песни? Танцуешь дурацкие танцы?

– Я что, сумасшедшая? – Аурику начали раздражать безумные вопросы отца.

– Тогда стань ею.

– Как?

– Не разочаровывай меня, дорогая! – взмолился Георгий Константинович. – Уж кому-кому, а тебе фантазии не занимать. И вообще: как ты умудрилась вырасти так быстро, что забыла, каким ты была ребенком?!

– Каким?

– Ты была прекрасным ребенком, – Одобеску даже закрыл глаза, а потом открыл их и с воодушевлением заговорил: – Прекрасным! Чудесным! Веселым! Жизнерадостным!

– У меня такое чувство, что это не про меня, – не поверила Аурика.

– Уж поверь мне, – насупился Георгий Константинович.

– Мои дети другие.

– Такие же. Просто ты слишком строга к ним, а это – девочки. Их нужно баловать, лелеять, а не заставлять сдавать экзамены на соответствие маминому идеалу.

– Да какому идеалу?! – зароптала измотанная разговором младшая Одобеску. – Дети тут вообще ни при чем!

– В смысле?

– Я плохая мать, – разрыдалась Аурика и уткнулась отцу в плечо. – Я неласковая, вспыльчивая, завистливая, меня раздражают собственные дети, я все время вижу в них недостатки и не могу любоваться собственными творениями. И вообще – я с удовольствием хожу на работу, хотя по закону могла бы сидеть дома. Но дома мне невыносимо: я не хочу готовить, не хочу убираться, не хочу видеть, как они болеют. А на работе я отдыхаю. И я, если честно, даже не понимаю, зачем я их рожала. Четверых! Это ужасно, но я вполне могла бы без них обойтись. Уж я-то знаю! Ду-у-ура! Лучше бы докторскую написала!

Георгий Константинович дождался, когда рыдания дочери пошли на спад, и, поправив ей волосы, развернул к себе так, чтобы их глаза оказались на одном уровне:

– Аурика, детка, ты совсем запуталась. Тут какая-то ошибка: плохая мать никогда не задается такими вопросами. Плохая мать никогда не пытается стать лучше. Плохая мать лишена сомнений. Ты просто устала. Тебе нужен отдых: четверо детей, а тебе всего-то тридцать четыре года. Поезжай, отдохни. Хочешь одна, хочешь – с Мишей. Рождение детей – это прекрасно, но это, прости меня, девочка, не единственное предназначение женщины. Поэтому, пусть извинит меня мой дорогой зять, на твоем месте я бы поехал один.

– А как же?

– А так же. Здесь я, Глаша, Миша. На работе можно договориться. Наконец – взять больничный. Поезжай, Золотинка.

– Я не могу, – пожаловалась Аурика.

– Можешь, – прикрикнул Георгий Константинович и обнял дочь: – Можешь. И я как отец на этом настаиваю, потому что люблю тебя больше жизни. И мне сейчас все равно, как отреагирует твоя семья на принятое тобою решение. Главное, чтобы мой ребенок был счастлив.

– Ты – провокатор, – улыбнулась ему Аурика.

– Я не провокатор, – Одобеску вальяжно облокотился на спинку дивана. – Я – отец.

– Вообще-то, ты еще и дед, – напомнила ему дочь.

– Как дед, я тоже настаиваю на твоем отъезде, потому что, как деда, меня очень беспокоит тот факт, что мои драгоценные внучки видят перед собой вместо спокойной, красивой и уравновешенной матери измученное и нервное существо с плохим цветом лица.

– Я что? Плохо выгляжу? – напугалась Аурика.

– Ты выглядишь прекрасно, – улыбнулся барон.

– Я люблю тебя, – потянулась к отцу Золотинка, на что Георгий Константинович мстительно произнес:

– Напоминаю, последний раз я это слышал много лет тому назад, но я же не ставлю под сомнение твою любовь. Потому что я умный и терпеливый, чего нельзя сказать о тебе, дорогая моя девочка, умудрившаяся обидеться на весь мир в лице своих дочек. Аурика Георгиевна, вам нужно работать. Над собой.

К сожалению, многие советы младшая Одобеску понимала буквально. И в стремлении тщательно выполнить все рекомендации не знала меры. Слова отца о том, что надо быть чуть-чуть сумасшедшей, Аурика попыталась претворить в жизнь фактически сразу же, как только покинула отчий дом в Спиридоньевском переулке. Вместо того чтобы отправиться в свою квартиру на улице Горького, окрыленная прекрасными перспективами женщина (что-что, а надежды внушать Георгий Константинович умел мастерски!) спустилась в метро, добралась до площади Дзержинского и на радость продавщицы в одном из отделов детского мира сразу купила шесть целлулоидных масок.

– Можно разные? – обратилась она к зевающей девушке, навалившейся грудью на прилавок.

– Где я их возьму, разные-то? – изумилась та, как будто ее попросили о чем-то в принципе невозможном.

– Где-то надо взять, – голос Аурики стал строже, и она надменно посмотрела прямо в глаза девушке.

– Счас посмотрю, – тут же стушевалась продавщица и юркнула под прилавок.

Совсем разные купить не получилось. Коза, волк, три поросенка и козленок. «Алюль», – произнесла про себя затейница и зачем-то приложила маску козленка к своему лицу.

– Козу наденьте, – доброжелательно посоветовала ей девушка и записала на бумажке сумму, которую Аурика должна была заплатить в кассе. – Вообще-то сейчас не время. Маски обычно к Новому году привозят. А эти – старые. С прошлого года валяются. Хотите, приходите в ноябре-декабре. Будет из чего выбирать.

– Мне сейчас надо, – отказалась ждать покупательница и отправилась к кассе.

По дороге домой Аурика пыталась зримо представить, что она будет делать с приобретенным театральным реквизитом, но точного сценария в голове не образовывалось – все больше какие-то расплывчатые эпизоды, напоминающие фрагменты домашнего спектакля, где главная роль принадлежала Матери-Козе.

Подобное с Аурикой происходило довольно часто: загоревшись какой-то идеей, она все силы своей души посвящала невнятной цели, а потом искренне расстраивалась, что ничего путного из этого не вышло. «Не надо было торопиться», – придумывала себе оправдание Аурика Георгиевна и снимала с себя всяческую ответственность, списывая фиаско на нехватку времени и на недоброжелательное к ее инициативе расположение звезд. «Не в этом дело!» – неоднократно намекал муж на то, что причина скрыта в ней самой. «В твоем сознании есть некое размежевание посылки и вывода. А планирование – это алгоритм!» – пытался объяснить Коротич жене методику достижения любой цели. «Творчество – это не математика! – мгновенно воспламенялась Аурика и цитировала свое любимое: – В одну телегу…» – «Должна быть импровизация! Спонтанность!» – «Ты мне напоминаешь игрока в рулетку, который уповает на звезды», – мрачнел Михаил Кондратьевич и запирался у себя в кабинете, к которому через пять минут выстраивалась женская очередь с Наташкой во главе.

Переубедить Аурику было практически невозможно. Она была человеком «быстрого реагирования», приоритетом которого становилось положение «здесь и сейчас». Причем мгновенно!

Вот и сегодня, торопясь домой, мать четверых детей знала только одно: ее задача поразить девочек раз и навсегда.

Именно это у нее и получилось! На вопрос старшей дочери: «Кто?», Аурика ответила басом: «Ма-а-ама!» и нацепила на себя маску козы. Открыв матери дверь, Наташа потеряла дар речи, а подбежавшая самая младшая Валечка истошно заверещала от ужаса и попыталась спрятаться под юбкой у старшей сестры. Зрелище, открывшееся перед глазами девочек, действительно впечатляло. В полумраке лестничной клетки стояла длинноволосая кудрявая двухметровая коза в бежевом пальто и на высоченных каблуках. «Ме-е-е!» – вымолвило чудовище и протянуло к детям обтянутые лайковыми перчатками руки.

– А-а-а-а! – завизжала Валечка и вцепилась в ноги старшей сестры. – Бабайка!

На крик ребенка из глубин просторной квартиры принеслась домработница Полина, представившая себе обещанную расправу при условии, «если с моими детьми что-нибудь случится», но, увидев перед собой нарядившуюся в козу хозяйку, оторопела и встала как вкопанная:

– Батюшки-светы, – только и смогла произнести нянька и нагнулась к младшей девочке, пытаясь взять ту на руки.

– Бабайка, бабайка, – как заведенная повторяла Валечка, закрыв глаза от ужаса.

– Это не бабайка, – уверила сестру Наташа и покрутила пальцем у виска, отчего домработница Полина впала в полуобморочное состояние, предположив, чем все закончится.

– Нет, бабайка, – всхлипывала Валечка, отказываясь смотреть на стоявшую перед входом в квартиру козу.

– Нет, не бабайка, – промычала через маску Аурика и, так и не догадавшись стащить с себя страшное изображение, добавила: – Это я, мама.

– Мама? – приоткрыла один глаз девочка.

– Мама, – подтвердила Наташа и присела на корточки. – Это наша мама с нами поиграть решила. Ходила-ходила, работала-работала, а потом – р-р-раз! – и решила сыграть с нами в козу. Идет коза рогатая, идет коза бодатая… Забодаю-забодаю-забодаю, – стала щекотать она сестренку, пытаясь развеселить девочку.

Присутствие второй мифической козы в виде растопыренных двух пальцев Валечке совершенно не понравилось, и она отвела руку сестры.

– Аурика Георгиевна, – наконец-то решилась Полина слово молвить: – Вы бы это… (Она показала себе на лицо.) Страсть бы эту сняли.

Аурика опомнилась, стащила с себя маску, представ перед всеми потной и растерянной. Чуда не получилось. Зато получилось то, ради чего она все это затевала.

– С ума сошла? – прошипела ей недовольная старшая дочь.

– Поговори еще у меня! – возмутилась мать и шагнула через порог. Валечка смотрела на нее с подозрением, не доверяя собственным глазам. Аурика присела и протянула дочери руку, предварительно сняв перчатку: – Валька, глупая! Чего ты так напугалась? Я же поиграть с вами хотела. Это же смешно: дверь открыл, а там – коза.

Девочка слушала мать молча, насупившись, и, когда та замолчала, серьезно произнесла: «Ты – бабайка», а потом запросилась на руки к няньке. «Ну что ты, что ты? – забормотала Полина. – Напугалась? Не надо маму бояться. Мама хорошая. Посмотри, какая мамочка!» Домработница развернула было Валечку лицом к матери, но напуганная малышка с такой силой вцепилась в нянькину шею, что та всерьез обеспокоилась по поводу гарантированных синяков.

– Унеси ее в комнату, – скомандовала Аурика и присела на банкетку, чтобы расстегнуть ремешок на туфлях. – Где Аля с Иркой?

– Играют, – доложила домработница Полина.

– С интересом, видимо, играют. Даже не вышли мать встретить.

Полина подумала про себя: «Вот и правильно. Вот и хорошо», – но вслух ничего не сказала.

– Ты что стоишь? – обратилась Аурика к старшей дочери, строгий вид которой напоминал ей о произошедшем фиаско.

– Смотрю, – немногословно ответила Наташа, уставившись на материнские лаковые туфли молочного цвета с пряжкой, инкрустированной поблескивающими стекляшками в виде драгоценных камней.

Аурика перехватила взгляд дочери и вместо традиционного – «вот вырастешь, тоже в таких ходить будешь» – предложила:

– Хочешь примерить?

– Я-а-а? – растерялась двенадцатилетняя девочка.

– Ну, я-то их и так ношу. На, – мать протянула Наташке одну туфлю.

Девочка вставила ногу, Аурика придирчиво посмотрела на дочь и протянула второй:

– Этот тоже надень, а то непонятно.

Наташка с готовностью вставила и вторую ногу, а потом выпрямилась и выгнулась таким образом, что Аурика увидела в девочке себя, только много лет тому назад. Ей стало не по себе… До нее неожиданно дошло, что миновало почти тринадцать лет ее брака, а она так и не почувствовала себя по-настоящему счастливой, все время надеясь на то, что рано или поздно наступит момент и счастье ввалится в ее дом, как солнце к Маяковскому на дачу. Получается, что эти тринадцать лет ее жизни напоминали генеральную репетицию…

«А ведь премьеры не будет! Второй раз повторить не получится!» – ахнула Аурика и попыталась мысленно перечислить значимые события своей жизни. «Свадьба?» – подумала она, но тут же отмела прочь, потому что внутри ничего не дрогнуло. Свадьба как свадьба. «Рождение Наташки?» Пожалуй. Рождение Алечки (Аурике даже стало стыдно на минуту) таких эмоций не вызвало. «Ирка, может быть?» И тоже внутри – ничего особенного. При мыслях о Валечке немного повысилось настроение. И все. Ни окончание университета, ни аспирантура, ни переезд в новую квартиру, ни кандидатская диссертация – ничего не вызвало в ее душе отклика. «Это что же? – мысленно возмутилась Аурика. – В моей жизни не было ничего значащего?!» Она тут же вспомнила сегодняшний разговор с отцом: «Это не единственное предназначение женщины».

– Мама, – окликнула ее дочь. – Посмотри: как раз.

– Ну-ка, – мать вставила палец между задником и пяткой, – посмотрим. Почти впору.! Полсантиметра – не больше. Слушай, это какой же у тебя размер-то? – поразилась Аурика произошедшим в дочери переменам.

– Тридцать семь с половиной, – со знанием дела сообщила девочка и уселась на банкетку рядом с матерью, вытянув ноги так, чтобы оказалась видна вся ослепительная красота лаковой обуви.

– И у меня тридцать семь с половиной, – поделилась Аурика. – Просто стопа широкая, поэтому беру тридцать восьмой. А иногда и вообще – тридцать девятый.

Наташа пожала плечами, она не могла вступить в дискуссию, потому что была лишена возможности обсуждать с матерью все эти девичьи моменты. Как-то так повелось: обычно одежду ей покупал дедушка, причем не в магазине. Почему-то почти всегда вещи располагались у Одобеску на диване, и они несколько отличались от того, что она видела в детском мире, когда вместе с отцом ездила за канцелярскими принадлежностями к школе. Примерно об этом же подумала и ее мать, вспоминая, с какой тщательностью отец отбирал для нее красивые вещи, никогда не утруждая ее хождениями по магазинам. «У меня даже тапочки – и те были ручной работы! – поразилась Аурика. – И все наряды покупал папа. И если мне что-то не нравилось, никогда не настаивал – просто в шкафу висело, а потом куда-то исчезало. Наверное, Глаша относила в комиссионку».

– Наташка, – полушепотом окликнула она дочь. – А скажи честно, тебе дед разрезает шоколадную конфету на восемь кусков?

– Разрезает, – прошептала девочка и наконец-т о согнула ноги в коленях.

– А хлеб с маслом разрезает?

– Разрезает.

– А камушки свои показывает?

– Показывает, – призналась Наташа, хотя не имела на то морального права: дед объявил, что это секрет.

– А как он тебя называет, когда ты у него дома?

– Золотинка. – Девочка пару секунд подумала, а потом добавила: – И еще Золотко. И Медной горы хозяйка. И девочка моя дорогая. И иногда – Наталья Михайловна.

– А папа?

– И папа – Наталья Михайловна, но это когда сердится. А так – Наташа или Наташенька. И еще про тебя все время рассказывает.

– Про меня?! – поразилась Аурика.

– Про тебя, – выдала Наташка очередной секрет. – И папа, и Ге.

Взволнованная Аурика Георгиевна хотела было поинтересоваться, что именно, но не решилась и переформулировала вопрос:

– И что, тебе интересно?!

Наташка дрогнула ресницами и, не поворачивая головы в сторону матери, подтвердила:

– Интересно.

– А почему у меня не спросишь?

Девочка не торопилась с ответом, и по тому, как аккуратно она сняла с ноги сначала одну туфлю, потом – другой, Аурика догадалась – не может.

– Я разрешаю тебе спрашивать меня обо всем, что захочешь, – мать выдала дочери карт-бланш. – Если интересно, конечно.

– Мне интересно, – выдавила из себя девочка, а Аурика в это мгновение буквально впилась в дочь глазами, пытаясь понять: искренне та говорит или нет. – Но просто ты никогда не дослушиваешь до конца.

– Я-а-а?! – опешила женщина, но тут же справилась с нахлынувшими эмоциями и поменяла интонацию: – Я не замечала.

– И сразу кричишь, когда с первого раза тебе что-то непонятно.

– Мне просто не нравится ощущать себя дурой, – Аурика была сегодня не похожа сама на себя.

– Мне тоже не нравится. Но ведь ты меня еще и обзываешь.

– Я-а-а?

– Ты. И даже не замечаешь. Обзовешь – как будто так и надо.

Аурика действительно с ходу не могла сообразить, в чем ее упрекает девочка. Она была готова согласиться с предыдущими замечаниями, но обвинение в том, что она незаметно для себя обзывает собственную дочь, выбило ее из колеи:

– Скажи, как?! – потребовала она.

– Неповоротливым тюленем, тупицей и бестолочью.

При слове «бестолочь» Наташка потупилась, не зная, чего в этот момент ожидать от матери.

– Я н-н-не помню такого, – отказалась от своих слов Аурика и покраснела. Впервые за столько лет ей стало неловко при мысли о том, что она – взрослая женщина, мать четырех детей, кандидат исторических наук – так и не избавилась от своей детской привычки с легкостью награждать окружающих обидными прозвищами. А порой и того хуже: переходить к нелицеприятной брани в адрес тех, кто осмелился оказать ей сопротивление. Когда-то Аурика гордилась своей, как она считала, уникальной способностью «за словом в карман не лезть», а сейчас ей было страшно посмотреть в глаза собственной дочери.

– Но я-то помню! – твердо произнесла Наташка и на всякий случай отодвинулась от матери в сторону.

«Кошмар!» – зарыдала внутри себя Аурика и снова вспомнила слова Георгия Константиновича: «Своей неуравновешенностью ты их пугаешь».

– Хочешь, тоже обзови меня тюленем, тупицей и бестолочью.

– Не хочу, – неожиданно для матери отказалась девочка. – Ты же не тюлень, не тупица и не бестолочь. Ты, – Наташка секунду помолчала, – просто нервная.

– Это тебе папа сказал? – побледнела Аурика.

– Нет, – честно призналась девочка. – Но они с дедушкой все время говорят, что тебе простительно, потому что у тебя четверо детей, кандидатская диссертация и какая-то ставка на работе.

– А при чем тут «нервная»? – засомневалась Аурика Георгиевна, пытаясь выяснить автора цитаты.

– Это няня сказала, – проговорилась Наташа.

– Какая няня? Глаша?

Девочка, опустив голову, молчала.

– Полина? – продолжала допытываться Аурика у дочери.

– Не скажу, – вдруг выпалила девочка и собралась было подняться с банкетки, но тут же оказалась водворена матерью на место.

– Это почему же? Можно узнать?

– Потому что ты ее уволишь, – невольно выдала автора высказывания Наташа, и в сознании Аурики все встало на свои места.

– Раньше надо было эту деревенскую дуру увольнять, – прошипела она себе под нос. – Пока та разговаривать не научилась. Теперь поздно, – посетовала Аурика и пообещала себе обязательно устроить домработнице такую выволочку, что та сама обратно в деревню запросится. Но обещанию не суждено было сбыться, потому что Наташка была за справедливость и мгновенно вступилась за Полину.

– Она не дура, – запротестовала девочка.

– Еще какая дура! – уверила дочь Аурика Георгиевна и пожаловалась вслух: – Господи, как же я устала сегодня. Вон, посмотри! (Она вытянула ноги). Разве это нормально? Отекшие лапы! Где мои тапочки?

– Сейчас. – Наташа с готовностью вскочила с банкетки и достала из нижнего отделения полусерванта, стоящего в прихожей, сафьяновые тапочки с загнутыми носами. Их местонахождение было девочке хорошо известно еще и потому, что сестры довольно часто использовали алые тапочки в играх – они в равной степени подходили и невестам, и принцессам, и ведьмам, и феям, и даже докторам.

Аурика вставила ноги в тапочки и закручинилась:

– Ну, вот! Еле влезла.

– А ты папины надень, – посоветовала ей дочь и продемонстрировала готовность принести еще одну пару тапочек.

– Еще не хватало, – отказалась мать и со стоном поднялась с банкетки.

– Мама, – легко тронула ее за руку девочка и даже приподнялась на цыпочки, пытаясь заглянуть сумрачной Аурике в глаза: – Не увольняй няню. Она хорошая. Я тебе нечаянно сказала.

– А вдруг она обо мне разные плохие вещи говорит? – сузила глаза мать, не отводя взгляда от дочери.

– Не-е-ет, – запричитала Наташка. – Она ничего плохого не говорит. Она жалеет тебя всегда. И говорит, что «умом бы тронулась», если б столько книг, как ты, прочитала. И еще говорит, что ты раскрасавица. И умница… И молодая такая… И полная…

Когда нечто подобное в защиту Полины произнес и Михаил Кондратьевич, Аурика Одобеску заподозрила мужа в измене.

– Ты спишь с домработницей? – смело поинтересовалась она в самый неподходящий момент, когда по-прежнему влюбленный в собственную жену Миша Коротич старательно выполнял свой супружеский долг и плохо соображал, что к чему. Тем не менее будущий доктор наук не растерялся и со свойственной ему иронией уточнил:

– С чьей?

– С нашей домработницей, – пояснила Аурика, не сводя глаз с супруга.

Ответить достойно не получилось, и Михаилу Кондратьевичу пришлось невольно прерваться, потому что дело дальше не заладилось.

– Вот видишь, – нравоучительно изрекла Аурика Георгиевна. – При упоминании о ней ты даже не можешь кончить.

– А тебе не кажется, что должно бы было быть наоборот? Коли я сплю, как ты говоришь, с нашей домработницей Полиной, то любое упоминание ее имени должно приводить меня в некое, скажем так, возбуждение. Что-то явно не склеивается, дорогая Аурика.

– Не зна-а-аю, – задумчиво протянула та и села в кровати. – В любом случае, ты относишься к ней с особой симпатией.

– А как иначе я должен относиться к человеку, которому доверяю заботу о моих детях и моем доме? Я что – должен ее ненавидеть и подозревать во всех страшных грехах?

– Ты должен быть к ней абсолютно равнодушен и не вмешиваться в наши отношения. Я – хозяйка. И я лучше знаю, что моя домработница должна делать.

– Откуда? – искренно изумился Михаил Кондратьевич.

– Я всю свою жизнь живу с домработницами.

– С Глашей? – уточнил Коротич.

– Ну, хоть бы и с Глашей, – согласилась супруга и перекинула через плечо тяжелую прядь черных волос.

– Тогда ты не хуже меня знаешь, что Глаша – это не совсем домработница, – доброжелательно улыбнулся Миша Коротич и переместился в постели так, чтобы находиться напротив Аурики.

– Вот именно поэтому я и хочу знать точно: спишь ты с нашей домработницей или нет?

– Слушай, а что ты хочешь от меня услышать? – Михаил Кондратьевич начал медленно закипать.

– Мне все равно, – надменно произнесла Одобеску и посмотрела поверх головы сидящего напротив нее супруга.

– Это вранье! – возмутился Коротич. – Иначе бы ты не завела этот разговор.

– Не хочешь, не отвечай, – разрешила Аурика и попыталась улечься на бок.

– Нет, уж я отвечу, – развернул ее лицом к себе Михаил Кондратьевич. – Моя беда в том, что я вообще не могу спать с домработницами. Не именно с Полиной, и ни с какой бы то ни было другой. Я вообще не могу спать ни с одной женщиной, кроме тебя. И это, поверь мне, огромное несчастье для здорового и молодого мужчины: быть сконцентрированным исключительно на одной женщине, которая последние тринадцать лет только и делает вид, что ее замужество – это сплошной мезальянс. Я же прекрасно вижу, что ты терпишь наше надуманное тобою неравенство. А в чем оно? Ты и сама-то не можешь ответить! Но, знаешь, любить одну-единственную женщину – это одновременно и огромное счастье, потому что твоя душа лишена сомнений. Ты точно знаешь, чего ты хочешь. Тебе не нужно выбирать и терзаться. Прямая дорога! О чем еще можно мечтать человеку, настроенному на твою волну с самого первого момента встречи?! И даже если жизнь распорядится таким образом, что твоя дорога пойдет вразрез с моей, ничего не изменится. Для меня-то уж точно.

– В жизни бывает всякое, – прошептала растроганная Аурика и почувствовала, что сейчас просто разрыдается от нежности к «этому дураку Коротичу».

– Всякое, – моментально согласился Михаил Кондратьевич и тут же добавил: – Но если я пересплю с домработницей, это будет означать, что я тебя разлюбил. И тогда ни при каких условиях я не останусь с тобой в одном доме, невзирая на то, что у нас с тобой на двоих четверо детей и в придачу к ним еще один большой ребенок по фамилии Одобеску. А теперь снова спроси меня, сплю ли я с нашей домработницей?

– Только попробуй, – погрозила пальцем счастливая Аурика и потянулась к мужу.

– Кстати, нашу домработницу зовут Полина, – напомнил гуманист Коротич и принял жену в свои объятия.

– Какая разница? – только и успела вымолвить Аурика Георгиевна и торопливо потушила свет в спальне.

С этого момента Полина почувствовала, что в ее жизни начался новый этап, проходящий под знаком знаменитого высказывания: «Стерпится – слюбится». Аурика Георгиевна смилостивилась и причислила домработницу к лику блаженных, выведя ее раз и навсегда из ряда возможных соперниц. Аурике было приятно чувствовать себя благородной по отношению к убогой (так она называла Полину), поэтому угрозы «выгнать эту дуру вон» сменились на снисходительное «ты бы отдохнула». Иногда все же Аурика Георгиевна срывалась, переходила на визг, топала ногами и не стеснялась в выражениях, но к утру остывала и одаривала проплакавшую всю ночь Полину то вышедшим из моды платьем, то туфлями, то еще чем-нибудь, что душа капризной Аурики отторгала за ненадобностью.

Рачительность домработницы в плане распоряжения дарами не знала границ. Будучи по комплекции раза в три тоньше хозяйки, Полина из одной вещи делала две. Туфли, судя по всему, сдавала в комиссионку. А остальное увозила в деревню многочисленной родне, завидовавшей невероятному везению родственницы. Как это не парадоксально, о вздорном характере хозяйки Полина ничего родным не рассказывала, все больше повествуя о «добром барине» и «милых детках».

А милые детки росли с такой скоростью, что впору было задуматься о вечном. Как и предвещал мудрый Георгий Константинович, Аурика и глазом не успела моргнуть, как все четыре девочки продемонстрировали своей маме полную готовность отпочковаться в сторону самостоятельной жизни, под которой они понимали не отдельное ведение хозяйства и не полную ответственность за свои поступки. Им, как водится в большинстве случаев, хотелось иметь прежнее «ВСЕ», но при этом обладать определенным суверенитетом, смысл которого можно свести к нескольким положениям: «это моя жизнь», «не ваше дело», «надо будет, скажу». И когда Аурика в сердцах пожаловалась на сложившуюся ситуацию мужу, Михаил Кондратьевич усадил ее на диван, тщательно закрыл дверь в кабинет и прошептал жене на ухо:

– Наконец-то! А я-то уж начал беспокоиться, что в нашей семье возникло отставание в развитии.

– Что ты имеешь в виду? – не поняла загадочного высказывания супруга Аурика Одобеску.

– Сколько лет нашим детям?

Аурика на минуту задумалась, посчитала в уме:

– Наташке – семнадцать, Альке – пятнадцать, Ирке – одиннадцать, Вальке – семь.

Михаил Кондратьевич, услышав правильный счет, но в сочетании с плебейским «Наташка-Алька-Ирка-Валька», скривился и, присев рядом с женой, попытался развернуть ее к себе лицом. Сделать это было не так уж просто, потому что после последних, четвертых, родов Аурика каждый год набирала очередные два-три килограмма, и это очень беспокоило профессора Коротича, потому что у его драгоценнейшей супруги появилась не только одышка, но и склонность к отекам, а ведь ей всего сорок… Михаил Кондратьевич бил тревогу, взывая к благоразумию жены, но супруга с присущим ей легкомыслием ссылалась на генетические особенности женщин из рода Одобеску и даже призывала в свидетели незабвенного Георгия Константиновича, надо сказать, тоже врачам не доверяющего.