Текст книги "Красавица и чудовище"

Автор книги: Татьяна Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Так мы поехали по Великобритании: были полные залы, были неполные, собиралось и половина зала. Дело шло ни шатко ни валко, но этому есть объяснение: все-таки новое зрелище, а зрители всегда с недоверием относятся к эксперименту. Но успех сопутствовал труппе всегда, сколько бы народу в зале не сидело. По-разному публика ходит на шоу в разных городах. Впрочем, у нашего театра в Британии уже образовался свой зритель. Тот, что видел нас вместе с Торвилл и Дином. Это редко кому удается – иметь в чужой стране свою публику. Но все же недостаточная реклама, или, как они говорят, «промоушн», явно ощущалась.

Отношения с теми, кто организовал наши гастроли, с первого дня почему-то не складывались. Они мало что понимали в нашем деле, в отличие от прежних импресарио, когда мы работали с Джейн и Крис. Прямо надо сказать, в задуманном ими же проекте они оказались полными профанами. А чем непрофессиональнее человек, тем больше у него амбиций. Оттого они не уставали напоминать, что купили нас. Это оскорбляло, во всяком случае меня, Могилевского и Ульянова. Люди, «нас купившие», оказались несведущими ни в искусстве, ни в шоу-бизнесе, при этом довольно жесткие и очень алчные. К тому же они начали бесцеремонно лезть в дела труппы, активно общаться с артистами. Я и не подозревала, чем это закончится. До этого театр имел перспективы, дисциплина в коллективе поддерживалась железная, но и в то же время нас объединяла и искренняя дружба. Мы справляли вместе все дни рождения, все праздники, отмечали любой наш успех. Наверное, так зарождался «Современник», когда жизнь артиста полностью подчинена жизни коллектива: и радости и горести – все вместе. Вместе в выходные, вместе на любые поездки, и, конечно, вместе встречаем каждый Новый год. Нас было мало, нам нельзя было ни болеть, ни травмироваться. С труппой ездил доктор Виктор Зюзин, которого я забрала из спорта, где он со мной работал, следовательно, знал все типичные болячки фигуристов. Могилевский закупил бог знает сколько лекарств и аппаратов для процедур, буквально целыми чемоданами и ящиками. Фигуристов же без конца преследуют простудные заболевания. И другой стандартный набор: хронически болит спина, плечи, голеностоп, колени. Артист попадает за кулисы мокрый и разгоряченный и должен там ждать следующего выхода, а за кулисами обычно сквозняки. Нужно сразу накинуть халат или что-то теплое, причем не испортив костюм. Весь холод со льда идет за кулисы, артист остывает за минуту, легко хватая любую инфекцию. Когда они, уставшие, выскакивают со сцены, первое, что им хочется, – сесть, а этого категорически нельзя делать.

То, о чем я рассказываю, и для них и для меня абсолютно новое, непознанное, то, с чем ни они ни я не сталкивались в спорте. И хотя о сквозняках, о холоде за кулисами говорилось тысячу раз, но за всеми не уследишь, они же артисты. Без конца бегать и накрывать их одеялами, конечно, невозможно.

Замен у нас не существовало, весь спектакль был поставлен на четырех солистов и без второго состава. Я беспокоилась, – это моя постоянная головная боль, что других хороших артистов я вроде бы не выделяю. Но «Спящая красавица» позволяла иметь дивертисменты для всех, каждый мог станцевать большую партию. И все-таки основные герои – это Инна Волянская, Валерий Спиридонов, Оля Воложинская и Леня Казнаков.

Может, я ошибаюсь, но мне кажется, спектакль наш, помимо того что это было уникальное зрелище, имел и другую ценность. Впервые то, что сделали «Все звезды», не имело никакого отношения к спорту, мы поднялись на сцену. Ответственное дело – подняться на сцену, дорасти до нее. Но я уверена, мы имели такое право.

…Семь месяцев шли гастроли по Англии. Конечно, если б они провалились, то вряд ли мы бы сразу получили заказ на следующий год. Но уже в середине поездки нам зарезервировали залы на будущий сезон, а мне сделали конкретное предложение: попросили поставить «Золушку» Прокофьева… Но я забежала вперед.

Прошло больше двухсот спектаклей, ни Волянская, ни Спиридонов, ни Воложинская ни разу не заболели. Наверное, ответственность перед сценой, перед коллективом, в конце концов перед самим собой мобилизует артистов. Они были великие профессионалы в спорте, вытренированные и выжившие в тяжелых условиях. Они претерпели ночные тренировки, мотание по стране, жесточайшую конкуренцию. Чтобы остаться в спорте, нужен фанатизм плюс профессионализм. Пригодилось, сработало это и в театре, но добавилось и огромное мастерство. Вот что помогло им ни разу не заболеть, не сорвать ни одного спектакля. Билеты проданы заранее, у нас в контракте семь спектаклей в неделю, и мы не имели права на отмену.

Год прошел с идеальной внутренней атмосферой в театре. Никто из артистов не ставил никаких условий. Они еще жили единым духом подвижников и первопроходцев. Потом началось то, что не минует ни один творческий коллектив. Мне это трудно вспоминать, мне больно, я устала от того, что не могу забыть прошлое. Как только начинается выяснение отношений, начинается падение нравов. Страдает работа, а артисты теряют свою квалификацию. Возникает жуткая ситуация, казалось бы, с пустяка. Сперва тебе, режиссеру, начинают высказывать претензии. Потом переходят к требованию заплатить больше денег за выступления, а у театра их нет, и ты отдаешь им свои – много раз я это делала – отдавала заработанное за неделю. Артисты пользуются тобой, это ужасно, отвратительно, и все это меня не минуло. Слава богу, что к тому времени закончились гастроли, и закончились блистательно. Ребята довольны, все купили себе иностранные машины. Но главное – творческий успех, хорошая пресса. Отмечали фею Сирени, ею была в спектакле Лена Гаранина, а танцы Волянской и Воложинской называли просто феерией. Мне самой иногда казалось, что на сцене разыгрывается не сказка, а серьезная драма, так они играли свои роли. Эта наивная немецкая история совершенно растворилась во мне, я каждый день смотрела спектакль и каждый день отмечала, они искренне живут на сцене, не имея никакой артистической выучки. Они – совершенно не боюсь этого слова – творили высокое искусство.

Всю свою тренерскую жизнь я занималась актерским мастерством со своими учениками, хотя к спортивным тренировкам оно, казалось бы, не имело отношения. А я мучила спортсменов дикими для них вопросами: о чем они думают, когда молчат, когда стоят в позиции, о чем говорит его или ее спина. Так что мои воспитанники к лицедейству оказались подготовленными.

Мы ушли в отпуск счастливыми. Заработали ребята, как мало кто из артистов тогда зарабатывал в стране. Отдохнули, собрались в Москве, пришла пора начинать «Золушку». Перед постановкой я решила, что буду ее делать на два состава, потому что так нервничать я больше не в состоянии. Как я подготовила два состава? Заставила всех выучить по две партии. Абсолютно всех. И любой артист в любой момент мог быть заменяемым. До сих пор не представляю, как мы такую работу осилили. Вдохновленная успехом, для третьего спектакля я уже сделала три состава. Впрочем, и в «Золушке» мне пришлось частично готовить третью группу солистов прямо на середине гастролей. Для меня подобное – титанический труд, я не умею делать одно и то же. Поэтому я задумала и ставила как бы два спектакля сразу, потому что роль Мачехи в одном составе исполняла Оля Воложинская, но Мачеху в другом варианте я задумала сделать из мужчины. Ею стал Слава Войтюк. В конце концов мне удалось получить два разных спектакля с разной хореографией, с разными трюками, с разными сценическими задачами. Мачеха не становится в ином варианте лучше или обаятельнее, но средства достижения образа абсолютно разные. Два человека, мужчина и женщина, делали одну и ту же роль абсолютно блистательно. Воложинская творила чудеса, но и Слава Войтюк не отставал. Он, обладая редким даром смешить, доводил зрителей до коликов. Но такая задумка требует двойных костюмов, ведь один человек не может влезать в платье другого. Следовательно, затраты увеличиваются.

Я сразу начала репетировать с двумя составами. Им здорово доставалось, потому что репетиции шли по принципу «нон стоп». Шесть часов льда у меня, а «нон стоп» для всех артистов. Адская вышла работа, но и зрелище получалось достойное. В одном составе Золушку танцевала Инна Волянская, в другом Марина Пестова.

Вместе с «Золушкой» мы и на следующий год повезли в Англию «Спящую красавицу». Два года театр выступал с этим балетом. А ужасный разрыв в труппе произошел как раз на второй год, когда Спиридонов ушел от своей жены Инны Волянской к Лене Гараниной, жене Игоря Завозина. Произошла настоящая трагедия в театре, трагедия в жизни Инны. Она еле сумела довести гастроли до конца. Только она знает, что ей стоили последние спектакли. Я решила найти для Инны нового партнера. Но для начала я уволила всех, кто оказался замешанным в скандале. Уволила Гаранину с ее мужем Завозиным. И, конечно, Спиридонова. К нам пришел Леша Тихонов, которого мне с трудом удалось уговорить. Тихонов не хотел уходить из спорта, к тому же подписал в Японии контракт с местной федерацией. Я ему сказала: «Леша, у меня есть партнерша, парница от Бога. Вы оба будете счастливы, когда начнете вместе кататься». Он пришел, посмотрел, как Инна работает, и ответил, что через три дня будет у нас. Я поинтересовалась, а почему через три? Он объяснил: «Потому что у меня коньки в Японии, но я сегодня еще на самолет успею». Через пару дней он действительно появился на репетиции. Они хорошо и быстро скатывались, правда, с Волянской это сделать очень легко. Но и сам Тихонов – парень с большим талантом, силой и красотой. Полюбила его сразу, – он замечательный мальчик, а с Инной они оказались просто созданы друг для друга. Когда театр перестал существовать, Леша вновь вернулся в спорт. Больше того, он сначала выиграл чемпионат Европы, а спустя год, в 2000-м, стал чемпионом мира.

Но все это было потом, а пока же Инна после всех потрясений постепенно приходила в себя, учила Лешу. И хотя я сделала спектакль и на них, но первый состав в «Золушке» – это Марина Пестова и Марат Акбаров.

Итак, спектакль ставился на Марину. Я обожала Маринину Золушку до мурашек по коже. Она сама нежность, вся такая хрустальная. К ней по-человечески подходила эта роль, они с Маратом смотрелись, глаз не оторвать. Спектакль получился смешной, зрители в зале хохотали, иногда буквально покатывались, держась за животы. Но в то же время он получился трагическим, она так вела свою роль, что невольно слезы подступали. Некоторые сцены я выходила в зал смотреть каждый день, мне не надоедало наблюдать, как она танцует, чисто, искренне. Во время постановки родились самые разнообразные находки, например, часы, которые в своих створках с боем захлопывали Золушку на двенадцати часах. «Часы» изображали люди, закрывающие собой Золушку. Хрустальная туфелька – это сверкающий конек. Через какое-то время я принялась за третий состав, где роль Золушки исполняла Лена Леонова (она в 1987-м выиграла звание чемпионки мира в парном катании). Марат в середине тура потянул ногу, и появилась возможность стать премьерами и у Волянской с Тихоновым. Акбаров же вместе со мной поехал в Москву лечиться на полтора месяца, нога оказалась сильно травмирована. Поломался и Леня Казнаков. Оба они лечились по восемь недель, но при этом получали полную зарплату. Я скандалила с Могилевским, кричала, что они получили рабочие травмы (хотя Марат потянулся не на льду), что они должны чувствовать себя звездами, на которых не экономят. Через год они уже забыли о моих криках, они начали тяжело скандалить и разваливать созданное мною и Могилевским дело. Кстати, с ними вместе созданное дело.

…Гастроли шли успешно, «Золушка» получилась прелестным балетом. Я считаю, что из трех спектаклей, поставленных мной, «Золушка», наверное, самый совершенный. Хотя в последнем спектакле «Красавица и Чудовище» я придумала массу самых разных забавных трюков и новых сценических решений. Возможно, я развилась как балетмейстер, мне удавались массовые сцены со сложнейшими перестроениями. Причем я придумывала совсем не те, что принято в знаменитых западных шоу на льду. Последняя постановка складывалась из многих находок, как изобразительных, так и технологических. К сожалению, мы не могли показать ни один спектакль за пределами Англии, таковы были условия контракта. Владельцы сами, без нашего участия, потом решили развить турне дальше, но у них ничего не получалось. Хотя небольшие, муниципальные театры есть по всей Европе.

Но первым делом, как они считали, они должны все выжать из Англии. Могилевский пытался устроить контракты в других странах, но они тут же перекрывали ему все дороги. Свободным временем мы не располагали, мы же подписали с англичанами соглашение на три года. Только и успевали, что приезжать в Москву делать новый спектакль и возвращаться в Англию обратно.

На самом деле даже если бы мы показывали один и тот же спектакль, то могли его годами возить по всему миру. По большому счету это настоящая глупость, выпускать каждый год новый спектакль. Если получилась удачная постановка, ее надо держать годами. Но из-за того, что люди, нас «купившие», оказались практически самозванцами в ледовом бизнесе, они и существовали в нем с трудом, кругом и бегом…

«Золушку» я любила. В ней, как ни в какой другой моей постановке поровну распределились сильные и интересные партии. Костюмы делала петербургская художница Нателла Абдулаева, о которой я уже вспоминала. Спустя годы, когда я уже работала с Куликом, она приезжала в Америку, навещала свою дочку, потом перебиралась ко мне. На «Золушке» я задумала трансформацию костюмов, нужно было их поменять мгновенно прямо на сцене. Мы сидели с Нателлой сутками, она рисовала то, что подсказывала моя фантазия. Пишу эти строки, а передо мной висит эскиз Нателлы к «Золушке», я посмотрю на него, и настроение улучшается.

Новые костюмы нам шили англичане. Нам наняли какую-то бригаду, которая, по словам наших «хозяев», обшивает спортсменов. Не хочу вдаваться в подробности, но скандалов, в том числе и очень больших, было много. Они, естественно, не хотели тратить серьезных денег на настоящих мастеров, а в результате каждый костюм оказался не дошит и недоделан. Но впадать в тоску времени не оставалось, потому что на послезавтра назначили премьеру. Костюмы нам привезли задень до нее. Двое суток мы все перешивали. В портняжек превратились все, включая меня и артистов. Справедливости ради замечу, что костюмы – это проблема во всех театрах мира. Я была приглашена к Борису Эйфману сидела на заключительных репетициях и видела, что какие-то детали костюмов перешивались даже в последние часы перед премьерой.

Вальс в «Золушке» получился волшебным. Весь бело-золотой. Ребята стремительно проносились по две, по три пары, по одному. У каждого в этом вальсе своя любовь, своя мечта. Необыкновенной красоты вальс! И в «Золушке» тоже соорудили изобретенный мною подиум. К нему построили большую лестниц вдоль задника, по которой бежала Золушка. Декорации заказали художнику-англичанину, очень милому человеку, я с ним с удовольствием много общалась.

В «Золушке» артисты себя попробовали в самых разнообразных амплуа. Мне удалось по ходу спектакля вводить их в новые и новые роли. Обычный исполнитель уже бы взвыл, но наши к таким трудностям привыкли, повторю, что все они прошли тяжелую школу большого спорта. Изначальный принцип ансамбля не нарушался, зато никто не чувствовал себя обделенным. Я стала устраивать рекламу своим питомцам; в одном городе про одного расскажу, в другом – про второго. Журналисты приглашались на разные составы. Я изо всех сил старалась ничем не ранить самолюбие каждого артиста… Оказывается, сами-то они беспокоились совсем по другому поводу, их волновали иные проблемы, в основном материальные. Как выяснилось, их самолюбие было вполне удовлетворено гастролями на Западе. А я-то переживала, что большинство из них расстраивается из-за того, что главные партии не катают. Вот в чем заключалась моя роковая ошибка. Справедливости ради надо сказать, что мне об этом без конца твердил Могилевский. Грешить не буду, были в коллективе и такие люди, которые думали хотя бы и о том, и о другом.

К середине тура наши английские партнеры вдруг необыкновенно активизировались. Вероятно, они задумались: зачем им коллектив с русским директором Могилевским? Я им вроде ко двору как постановщик и как человек с большим именем, от меня избавляться они не желали. Один раз они со мной переговорили, потом еще и еще. Смысл этих бесед сводился к следующему: не хотелось бы мне работать без Могилевского? Я от этих бесед отмахивалась, я всегда работала честно. Я совершенно искренне считала, что не только Могилевский, но и весь театр – настоящие друзья и единомышленники. К тому же понимала, что Семен – прекрасный директор, я за ним, как за каменной стеной. Когда до них дошло, что я не собираюсь от Сени избавляться, они предложили Могилевскому… продать труппу! Пообещали ему хорошо заплатить, если артисты подпишут контракт не с российским театром «Все звезды», а с ними. Таким образом, они перекупят труппу, а меня будут приглашать на постановки.

Театр к тому времени прожил уже двенадцать разных, тяжелых и счастливых лет. Я даже не сразу поняла, чего они добиваются, а когда уразумела, то меня охватило такое возмущение – а разговор у нас длился три часа, – что я ушла с переговоров, заявив, что подобных вопросов прошу больше не поднимать. Я не желаю разговаривать ни о какой перекупке, есть русский театр, мы его сделали впервые в мире, это мой трудный ребенок, а я детьми не торгую. Никто у меня не продается, ни директор, ни артисты. Я прекрасно понимала, что сегодня Семену, а завтра они найдут замену и мне, что уж говорить об артистах. Но, скорее всего, они начнут перекупать ребят, предлагая им на пятьдесят фунтов больше ставку. С грустью признавалась себе, что найдутся в театре и те, кто согласится с таким предложением. Я вдруг интуитивно почувствовала, что вокруг меня сгущаются какие-то темные силы. Мы держались с Семеном вместе, но чутье мне подсказывало – грядет беда. И с Володей Ульяновым, и с Валентиной Алексеевной мы стали думать, как нам избежать подобного развития ситуации. В это время рядом с нами появился импресарио Мел Буш. И прежде к нам приходили самые разные предложения от других компаний, занимающихся шоу-бизнесом, и рано или поздно я должна была принять серьезное решение, сделать решительный шаг, но в то же время не потерять коллектив, который был мне бесконечно дорог.

Мел Буш – это тот самый импресарио, что в 1998 году привез в Москву виртуозную скрипачку Ванессу Мэй. Помимо шоу для Мэй Мел участвовал во многих знаменитых проектах, например, в мюзикле «Кошки», и это тоже не единственный его мюзикл. Мел Буш – человек очень известный и давно работающий в шоу-бизнесе.

Мы познакомились с ним в Англии и весь конец второго тура, гастролей «Золушки», провели в переговорах. Он хотел взять себе наше шоу, говорил, что закажет нам спектакль под оригинальную музыку его друга Дэвида Эссекса, известного английского композитора. Он мечтал увидеть на льду «Бьюти энд зе Бист» («Красавицу и Чудовище») – вариант нашего «Аленького цветочка». Предполагалось, что либретто балета напишут англичане. Прежде нам писал либретто, если помните, Женя Баранкин, наш с Володей друг, известный музыкальный критик и очень остроумный человек. Но Мел стоял на своем. Я привыкла каждую сцену перерабатывать, потом с автором ее переписывать, – конечно, такое сотрудничество, когда либреттист ближайший друг семьи, проходило легко и просто. Теперь мы отсылали свои замечания, свои предложения английскому автору, тот вроде бы соглашался, но далеко не все так гладко получалось. Мы собрали труппу, Мел Буш перед ней выступил с большой речью. Он замышлял крупное дело, вложил немалые деньги в этот «Аленький цветочек» и хотел, чтобы мы, отработав спектакль в Англии, после поехали с ним дальше по всему миру. Он, как и мы с Семеном, тоже считал, что один спектакль в таком театре должен работать несколько лет и не надо каждый год создавать новый балет. По просьбе Мела приезжали к нам на гастроли в Англию люди с Бродвея, смотрели «Золушку». Как только прошел последний спектакль, я собрала труппу, но, к сожалению, пришли не все артисты, часть людей от нас откололась. Вместе с артистами ушли к англичанам переводчица и врач, причем именно они способствовали переговорам хозяев с артистами. Меня предали люди, которым я доверяла как родным, которых я, пригласив в театр, обеспечила нормальной жизнью в самые тяжелые для страны годы.

Слава богу, в основном от нас ушли те, чье отсутствие никак не нарушало моих планов. Беглецы стали собирать свою труппу на условиях, предложенных им англичанами. А я стала думать над спектаклем «Красавица и Чудовище», хотя с самого начала в предварительных переговорах с Мелом я настаивала, что нам не нужно трогать эту тему, лучше взять другой сюжет. Я считала, что тема в той или иной степени принадлежит «Диснею» и необдуманная постановка может вызвать судебные иски. Дело в том, что мне звонили из Америки мои близкие друзья, связанные с «Диснеем», и предупреждали: зачем ты берешься за «Красавицу и чудовище», руководители компании такого не потерпят, у тебя будет плохая пресса, вас такой гигант, как «Дисней», раздавит. Я отвечала: «Мы для «Диснея» не конкуренты, они и так владеют чуть ли не всем мировым рынком». Но как я ни храбрилась, а все равно побаивалась санкций и предупреждала о своих страхах импресарио. Мел меня успокаивал, уверяя, что такого не может быть, потому что не может быть никогда. Во всем мире именно импресарио, продюсер, то есть человек, который подписывает с труппой контракт, а следовательно, тратит свои деньги и определяет тему будущего представления. Постановщика же приглашают реализовать идею. Мне же заказывали и «Золушку», и «Спящую красавицу», а не я сама выбирала, чем мне заняться.

Дэвид Эссекс музыку писал медленно. Уже все сроки прошли, а постановка все откладывалась и откладывалась. Я начала нервничать, вернулась в Англию, чтобы встретиться с композитором. Мы с Ольгой Чопоровой провели у него чудесный вечер, захватив еще и полночи. Говорили о каждой сцене, о каждом поворотном моменте в спектакле, обсуждали уже готовую музыку – он сидел за роялем, я, как оперная дива, вместилась в рояльный изгиб. Я первый раз работала непосредственно с композитором. Чего только в моей жизни не было, а вот подобного ощущения не испытывала никогда. Я мечтала о балете с элементами цирка, я повесила своих артистов на лонжи, и Красавица у меня летала над сценой буквально с риском для жизни, любой разрыв тросов мог закончиться смертельным исходом. Пронесло, но все-таки Артем Торгашев упал.

У меня в группе занималась замечательная спортсменка, потом она работала в моей труппе – Илона Мельниченко, сейчас она мой хороший друг. Артем – муж Илоны, и случившееся с ним несчастье – буквально роковое стечение обстоятельств. В тот день у нас проходила в Москве генеральная репетиция. Перед последним прогоном Тема влез на трапецию и раскачивался на ней головой вниз – она оторвалась мгновенно. Счастье, что не случился перелом в основании черепа, иначе в лучшем случае Тема оказался бы на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске. Как какой-то знак, именно в тот день, когда все закончено и уже накрыты столы: мы расходились в отпуск и перед ним как бы сами себе сдавали спектакль.

Работа шла муторно, музыка явно не дотягивала, конечно, в ней была пара запоминающихся тем, но этого мало для мюзикла. Обычно я работаю с мелодиями, которые люблю и которые меня вдохновляют. Скрупулезно разбираю каждое движение, стараюсь, чтобы оно соответствовало всем нюансам мелодии. Сотни произведений звучали у меня на катке, но всегда только те, что я сама выбирала. На этот раз все получилось иначе. Музыка меня не увлекала за собой. Я старалась не потерять форму, не потерять интерес к постановке, все время в какой-то степени искусственно поддерживала его у себя. Я жила одна в доме, не отвечала ни на какие телефонные звонки, любые события, не относящиеся к постановке, были у меня из жизни исключены. Я никуда не ходила, утром вставала и ехала на «Кристалл».

Как бы сказать помягче: музыка Эссексу не удалась. Конечно, он не Прокофьев и не Чайковский, но и не Уэббер. Не хочу сказать ничего плохого, но и хорошего сказать могу мало. Одни и те же темы повторялись у разных героев. Либретто (сколько бы мы его ни переделывали с Баранкиным, как Женя ни старался) более походило на киносценарий. Закупили шикарный свет, просто умопомрачительный. Жизнь предвещала грандиозную премьеру, причем мировую, и, честно сказать, все строилось из расчета на это событие. Я подготовила три состава, а в спектакле продумала каждую деталь, он получился технически очень сложным. Особенно для исполнительницы главной роли: она практически не покидала лед во время всего представления.

Мы прилетели в Лондон, и для первой репетиции нам зарезервировали самый большой зал, где обычно проходят знаменитые шоу. Премьеру назначили в королевском Альберт-холле. Перед тем как выйти на специально залитый для нас лед, мы неделю сидели в гостинице в Уимблдоне. В Альберт-холле работала лучшая английская компания по установке света. Она выстраивала его прямо при нас, в готовых декорациях, которые я первый раз увидела. Хотя до этого я встречалась с художником, но тогда передо мной на столе лежали эскизы. Художника по костюмам я отстояла своего – Нателлу Абдулаеву. Декорации были очень хороши, появились новшества, напоминающие оформление бродвейских мюзиклов. И, конечно, супертрюк – мною изобретенные полеты над льдом, когда вся труппа «летала» на веревках. Единственное, что мы не успели – как-то их украсить. Надо было заказать искусственные листья и оплести ими веревки, будто это ветви деревьев в саду, в котором появлялась Красавица. Сюжет порой ничем не походил на канонический, но по канве все равно разыгрывались традиционные «Красавица и Чудовище». Огромный двухчасовой балет я планировала прежде всего на Инну Волянскую с Алексеем Тихоновым, и они были прекрасны в главных ролях, но импресарио захотел, чтобы в первом спектакле танцевали Марина Пестова и Марат Акбаров. Их десятилетняя Анжела уже училась в Англии, Марат с Мариной жили у опекунов ребенка. Они катались замечательно, но, конечно, спектакль прежде всего строился на Инну и Лешу. Волянская выглядела настоящей Красавицей, какой я ее себе представляла. Импресарио попросил поменять ведущих артистов в последний день, и я страшно переживала, чуть с ума не сошла, не зная, как подобное объявить первой тройке. Тройке потому, что Инна с Лешей работали вместе с Илоной Мельниченко, в роли Злой Волшебницы. А Марат с Мариной объединялись с Ирой Жук.

Наконец дожили до премьеры, опять срочно переделали костюмы, так как они шились без примерки, в общем, как-то выкрутились. Попутно замечу, что наши мастера по пошиву в тысячу раз профессиональнее тех, кому мы вынуждены отдавать заказ. Но Мел, как выяснилось, не случайно заказал нам костюмы в Англии, в конце концов он их себе и оставил.

Премьера. Огромный Альберт-холл заполнен на две трети. Когда опустился занавес, зал встал и стоя аплодировал сорок минут. Кстати, там лед перед премьерой лопнул, это стало уже каким-то знаком, и мы без раскатки вышли на сцену. Ребята не стояли на коньках пару дней, это нонсенс, все нервничали, тут не маленький театр, где они уже наловчились делать чудеса, здесь новые кулисы, сцена вынесена вперед, много пространства. Но сама «площадка» все равно двенадцать на двенадцать. Большой зал создает иной эмоциональный накал, все это делало премьеру особенно волнительной. Наши партнеры не успели закончить оформление сцены, потому что с таким шоу они никогда не сталкивались. Володя Ульянов жил в Альберт-холле двое суток, сам приколачивал, сам доделывал, сам развешивал. Но это нормально, перед премьерой обычно у всех руки болят, потому что бог знает сколько приходится перелопачивать в последнюю минуту. В то же время вокруг царила торжественная обстановка, вдохновляли даже знаменитые гримуборные, где находились рояли, на которых разыгрывались лучшие музыканты мира. Альберт-холл всегда видел только самое лучшее в музыкальной, театральной, культурной жизни. На его сцене из русских балетов работали только Большой театр и Кировский, и то не всегда с успехом, судя по рецензиям.

Спектакль мы давали бесплатный, сборы с него передавались фонду «Анти-СПИД» Элтона Джона. Много приглашенных; конечно, пришло родное посольство. Я пригласила Торвилл и Дина. Пришла та лондонская публика, которая ходит на самые заметные премьеры. Думаю, что наши «друзья», те, что подкупили часть моей труппы, тоже туда подтянулись. Вся эта публика стояла, грохотали аплодисменты, а мы на сцене плакали.

Я не сомневалась – теперь-то у нас все пойдет на самом высоком уровне. Букеты, цветы, слезы. Артисты, не сняв коньки, отправились на телевидение чуть ли не на «роллс-ройсах». А там Дэвиду Эссексу в это время готовились вручать большую премию, типа нашей «Тэфи», за музыку, за вклад в искусство, объявили человеком года. Тут же интервью с русскими артистами, бешеный резонанс, театр «Все звезды» смотрит чуть ли не вся Англия. Нас раскручивали по-крупному, а надо было нами заниматься чуть тише, потому что мы еще не соответствовали такому уровню. Но импресарио, наверное, видней. Что касается меня, то я понимала, что не хватает какой-то простой, но точной рекламы. Не нужен нам был весь этот светский блеск, но Мел вложил в проект очень большие деньги и, очевидно, переборщил.

Мы уехали из Лондона. В небольшом городке смотрели вручение Дэвиду премии, все выглядело красиво и достойно. Пока же нас фотографировали для буклета (потом я сидела всю ночь, восемь часов, с лупой отбирала снимки, у меня ослеп один глаз, я теперь знаю, как люди слепнут). Я сидела не разгибаясь, так как из десятков отснятых пленок, из сотен если не тысяч кадров я должна была выбрать всего двадцать. В восемь утра, слепая на правый глаз, я отобрала нужные снимки, но у меня не получалось двадцать, получалось тридцать шесть. Дальше я уже не могла продолжать сокращения, я уже ничего не соображала. Почему я смотрела через лупу – мне важно было увидеть выражение глаз своих артистов, любые нюансы их поз. Многие фотографии делались во время спектакля, а то, что снимается на спектакле, всегда лучше, чем в статике, когда специально позируют. Мне хотелось, чтобы фотографии передавали наше вдохновение, чтобы уже по буклету люди могли понять, что за труппа приехала к ним. Я никого не хотела подводить, хотела, чтобы каждый артист попал на страницы со своим лучшим снимком, а у меня две Красавицы, два Чудовища. Я беспокоилась о мелочах, мне еще Сеня говорил: «Вечно о глупостях каких-то думаешь». Но я обожала своих артистов. Абсолютно всех.