Текст книги "Красавица и чудовище"

Автор книги: Татьяна Тарасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Два сорок – только чистое катание! И «Египет», и финал, и все номера, которые мы вместе поставили в Москве, да еще Джейн и Крис приехали с пятью новыми номерами. Всего состоялась лишь одна репетиция, на которой они нам их показали. Мы встали вдоль бортов и Джейн с Крисом откатали подряд пять танцев уникальной сложности. Труппа завелась, мы им аплодировали в полном восхищении. Перед людьми, которые так работают, я преклоняюсь. Я Криса и Джейн и сейчас очень люблю и свою любовь пронесу через всю жизнь. Я всегда восхищалась большой работой, большим талантом, не просто исполнительским, а таким, когда человек, как в шахте, рубит и рубит, все глубже и глубже.

Мы потом выстроили программу, но, конечно, много спорили. Первые споры, как и что нам делать. Приехал из Англии художник по костюмам, оттуда же привезли материалы, стали ребят обмерять, но шили костюмы без нас в Австралии, и к нашему приезду что-то было готово, но какие-то костюмы с артистов спадали. А в Москве мы как-то оделись, ребята что-то на себя накинули и провели генеральную репетицию со сценическим светом, с тем, что, естественно, был в «Лужниках». Никакого компьютерного света, откуда его взять? Свезли все, что можно было в Москве собрать. Тут мы с Юриком постарались. И то, что имелось у Синилкиной во Дворце, все повесили. Прожектора взрывались и дымились, Торвилл и Дин какие-то лампы привезли, я сама какие-то приборы покупала, по немыслимым ценам. Впрочем, по тем временам для нас, нищих, любая покупка за сто долларов казалась роскошью.

Народ заходился в восторге, на лед выезжала девочка и на счастье нас осыпала лепестками роз. Незабываемый концерт, почему он не записан на пленку, я до сих пор не понимаю? Концерт самого высокого мирового уровня, кассеты с записями продавались бы до сих пор. Но суета сует, всем некогда, надо вперед смотреть. Потом, я уже говорила, переехали в Ленинград. Начала с импресарио обсуждать планы, а у них уже готов проект гастролей. В конце сентября – начале октября отъезд на семь месяцев в Австралию и Новую Зеландию. И только там мы организовали спокойный двухнедельный репетиционный период, где спектакль сводили воедино и доводили до ума. Репетировали, привыкали к новой ледовой площадке, она оказалась меньше, чем дома. Лед специально положили для нас, и не в привычном крытом помещении – а под шатром! В Москве, перед отъездом, мы, конечно, устроили банкет, обнимались, целовались, счастливы были, что у нас все получилось, что зрелище настоящее. Споры продолжили в Австралии, выбирали программу очень тяжело, каждый хотел сохранить свой номер. В конечном итоге эти вопросы решил импресарио. Там, в Австралии, я начала делать первый свой полный спектакль – «Кармен». Хотела начать этот балет в Москве, но времени на него не хватило. Моя «Кармен» родилась в Австралии. Я обговорила для себя репетиции, объяснив, что иначе труппа заскучает, что звучало странно, так как ребятам приходилось и так нелегко: семь спектаклей в неделю, два выходных, но и два двойных выступления. Никто не имел права заболеть, ни у кого ничего не должно было сломаться или вывихнуться. Никто и не заболел, никто не получил серьезной травмы.

Австралия – наши первые настоящие гастроли и более или менее серьезные заработки. Работали ребята, как звери, нам казалось – вот оно богатство, хотя настоящие деньги Эндрю платил не нам, а Союзгосцирку. Мы с Юрой выбивали ставки для артистов в Министерстве культуры. Именно ставки, для того чтобы получать хоть какие-то деньги за границей, а не наши вечные суточные, ради которых, чтобы хоть немного осталось на покупки, мы много лет отказывали себе в еде, а труд же физический. Выбили: я получала за концерт семьдесят австралийских долларов, что в два раза меньше американских, Юра – примерно столько же, а ребята получали по пятьдесят австралийских долларов. Уже что-то, но, честно говоря, – это не плата за спектакль. Труппа маленькая, 17 человек, мы взяли из Москвы врача, он же работал как переодевальщик. С нами поехали Галина Ивановна, костюмер, и моя переводчица, которую до этого долго не выпускали за рубеж, – Оля Чопорова. С Олей я потом прошла рядом долгий и счастливый период жизни. Оля понимала меня с полуслова, и если бы я сейчас надумала провести семинары по фигурному катанию, то проводила бы их безусловно с Олей, потому что у нее уже высочайший уровень знания предмета.

…Мы летели в Австралию 38 часов. Через Югославию, почему – не знаю, но зато я первый раз в жизни летела в бизнес-классе. А жизнь моя к тому времени могла бы уже и закончиться, я говорю о трудовом стаже, потому что за спиной пять Олимпиад и почти все небезуспешные, все с золотыми и серебряными медалями. Десятки чемпионатов мира и Европы. Я заслуженный тренер страны, отработавший 24 года в фигурном катании. И первый раз летела не в экономическом классе. Мы с Юрой все вокруг оглядывались – ах, как просторно, ах, какие широкие кресла. Труппа была счастлива лететь и в экономическом классе. Переводчицу сразу со мной не послали, она приехала к нам только через месяц. Мне приходилось вначале тяжко, возникали серьезные вопросы по труппе, по номерам, что оставлять, от чего избавляться, а это значит – споры, обиды: «если вы это не поставите в программу, я заберу труппу и уеду». Я им тоже прилично трепала нервы, но мне хотелось, чтобы каждый мой артист имел свой номер, гастроли же длинные, вот я и добывала им эти номера. Все равно с чем-то пришлось попрощаться. Исчез мой любимый номер под названием «Любовь», навеянный американским фильмом с Мерил Стрип и Робертом Де Ниро; я его сделала за два часа для Воложинской и Свиньина. О судьбе персонажей из фильма я до сих пор помню и думаю, интересно, как у них сложилось дальше? В фильме происходила случайная встреча благополучных в семейной жизни героев, которые рвут все ради встречи в конце. Мы были очень увлечены этим сюжетом.

Артисты в Австралии вытворяли на льду черт знает что, превзойдя самих себя. И условия идеальные, и свет компьютерный. На самом же деле все здесь подготовили так, как обычно готовят в хорошем западном шоу. Но мы-то такого никогда в жизни не видели. Я сидела ночами с Крисом – мы писали световую партитуру. Из Англии вызвали лучшего компьютерщика по свету, но он Крису не понравился, и компьютерщика отправили обратно, через пять дней вместо него приехал другой специалист. Наконец установили свет, который нас устраивал. Правда, теперь большую часть ночи сидели они вдвоем, но я тоже каждое утро регулярно вносила свои предложения. Под шумок я познакомилась с компьютерным светом, 30–40 часов я за этим пультом провела и поняла, как он работает. В Москве мы, кстати, тоже его достали с Юриком – эти сводящиеся и разводящиеся лучи. С разноцветовой партитурой. Их было немного, но они были!

Итак, через две недели репетиций мы запустились. Нелегкий получился старт. И хотя я знала, что Австралия находится на самом краю света, я первый раз чувствовала себя в невообразимой дали от дома, от мамы, от Вовы. Порой думала, что оттуда я уже никогда обратно не долечу. Откуда вдруг возник такой испуг, при моем опыте ежегодных стрессов на всех наших и мировых чемпионатах, понятия не имею. Скорее всего, нервы уже не выдерживали, а потом все закрутилось, эти семь спектаклей в неделю шли с большим успехом. Я прожила в Австралии два месяца, когда мне импресарио разрешил вернуться на месяц, максимум на два в Москву. Я оставила труппу на Юру. Мы ощущали себя спаянной командой: Надя, Юра, Джейн, Крис. Я вернулась в Москву с мыслью, что мой коллектив вышел на какой-то совершенно другой уровень.

Мне хотелось, чтобы Юра, замечательный исполнитель, больше работал на льду, а для администрирования – тогда слово менеджмент мы не знали – требуется человек со вполне определенными знаниями, какими он не владеет, и полагается вновь искать профессионала. Я поговорила с Юрой, сказала: «Ты должен уступить место директора, мы с тобой вдвоем не справимся с управлением, у труппы начинается другая жизнь. Давай возьмем человека, который займется гастрольными договорами». Юра со мной согласился, с этим я и уехала в Москву. Накануне отъезда из Австралии я позвонила Володе Панченко и попросила мне помочь. Володя, директор Госконцерта, близкий друг моего мужа, хорошо знал всех директоров в любом артистическом коллективе. Связалась я и с Иосифом Кобзоном и тоже просила его помочь. И Панченко и Кобзон приходили в Москве на мои спектакли, видели, что это настоящее и большое дело, что в стране образовался новый перспективный ансамбль – с постоянными выездами за границу, что по тем временам было немаловажным обстоятельством. Поэтому, когда я вернулась в Москву, одно предложение с кандидатурами следовало за другим. С кем-то я встречалась на кухне, кто-то не проходил дальше гостиной, все кандидаты – уже известные директора из больших коллективов. Но чувствую, с ними все по-старому будет, а я ждала новых предложений, я уже вдохнула отравленного воздуха западного шоу-бизнеса, и опытные советские администраторы меня не вдохновляли. В стране начала проклевываться какая-то свобода, в театрах заговорили о переходе на самоокупаемость. А кто может перейти на самоокупаемость? Да никто, кроме моих «Всех звезд». Только мы можем ездить и сами себя содержать. Я хотела найти человека нового направления. И однажды Володя Панченко мне сказал: «Есть такой парень, зовут его Семен Могилевский». «Парень» жил в Кузбассе, в городе Кемерово, заведовал там филармонией и сделал Кузбасскую филармонию одной из лучших в стране. Более того, он так все в своем Кемерове устроил, что филармония всегда располагала деньгами, а артистов он понимал и принимал, как никто. Потом Могилевский работал в Москве с Хазановым и помог тому создать театр. «Он очень мобильный, – объяснял Панченко, – молодой, для художественного руководства не годится, а как коммерсант тебе подойдет». Я позвонила Моисею Мироновичу Мучнику, бывшему директору томского Дворца спорта, а потом директору Томской филармонии, старому моему товарищу. Спрашиваю: «Моисей Миронович, просветите меня, кто такой Могилевский?» Мучник отвечает: «С хорошими мозгами, сильный малый, ему лет 33 или 35, очень энергичный, понимает, как жить в новом мире». Но как с ним связаться? Попросили Панченко, и Володя организовал, чтобы Могилевский получил мой телефон. Вскоре он мне позвонил. Я сказала: «Ой, я вас давно жду, давайте наконец встретимся». Сеня пришел к нам домой, сгорбленный, с тяжелой спиной, застегнутый на все пуговицы, очень скрытный. Но глаза хорошие, внимательные. Говорил неторопливо, каждое слово как бы взвешивал. Мы втроем – Вова был дома – сели с ним в комнате, Могилевский у меня спрашивает: «Как вы представляете себе нашу совместную работу?» И что-то высказывается по поводу моего характера, мол, я крутая, одеяло всегда тяну на себя. Я объяснила: «Во всем, что касается вашей работы, обещаю: никогда не буду в нее влезать. Мне нужен человек, которому бы я абсолютно доверяла. Я хочу, чтобы театр стал самостоятельным. У нас такие-то перспективы, такие-то гастроли… Где вы будете доставать деньги и как будете оплачивать лед для репетиций театра, это ваши проблемы». Он ответил: «Я зайду к вам через неделю-две. Я должен подумать. Если приду, то уже с какими-то предложениями». Вот так и познакомились.

Через неделю он вернулся: «Я буду работать в том случае, если вы с труппой уйдете из Союзгосцирка». Но страшно же пусть уже в то, но еще советское время уходить из государственной организации в никуда, ох как страшно. Я привыкла работать только в государственных учреждениях, хотя бы в том же Спорткомитете. Но неожиданно для себя я сказала: «Вернусь в Австралию, переговорю с труппой и оттуда вам позвоню. Начинайте работать, начинайте готовить документы». – «Вы должны уйти из Союзгосцирка в первый же день, как только вернетесь в Москву после гастролей». Я пытаюсь возражать: «Семь месяцев в поездке, люди должны отдохнуть, пусть немножко, а мы их тут же теребить». Он: «Нет, в первый же день все должны написать заявления об уходе. Только в этом случае я приду к вам работать». На прощание я ему сказала: «Я не буду влезать в бухгалтерию, не хочу в ней разбираться, и не буду вас проверять. Вы видите, я человек совершенно неискушенный в денежных делах. Но в театре все должно происходить честно, мне нужен лед, мне нужны гастроли, и прежде всего мне нужна организация гастролей. У меня есть творческие планы, я ими занимаюсь сама и этой нагрузки с себя не снимаю. У вас нет таких связей с западными импресарио, как у меня, но тут я буду вам помогать». Я вернулась в Австралию. А там – полный успех. Но только я появилась, Дин «сломал» спину. Спина у Криса «полетела» за два часа до спектакля, он кататься не может, а представление отменять жалко. Ко мне подошел Эндрю Гилт и говорит: «Можешь сейчас вывести «Русскую ярмарку»?», а я притащила в Австралию все наши костюмы. Пусть ничего из прежнего и не предполагалось показывать, но я-то с собой все собрала. На всякий случай. Потому что подспудно мне все время очень хотелось продемонстрировать исключительно свои достижения. Поэтому я костюмчики прихватила, они лежали упакованные, нетронутые четыре месяца. Я сразу, как пионер: «Могу!» Тут же – к ребятам, а для них такая перемена – дополнительная нагрузка. Но мы же все вышли из пионеров, мы «всегда готовы». Четыре человека сдали билеты из зала в шесть тысяч. Объявили, что Дин болен, спектакль будет, но чисто русский. И мы три дня без англичан, без великих чемпионов, при полном зале имели не меньший успех – была большая ответственность, но и большая победа. Не могу сказать, что своей «сломанной» спиной Крис вывел нас в люди, но невольно продолжилось мое многолетнее соревнование с ним. Когда он поправился, импресарио ходили довольные, что мы не прервали гастроли, что билеты никто не сдает, что спектакли идут и зритель на них собирается. Дину поправили спину не до конца, мы ввели вставные номера: что-то он мог исполнять, а что-то нет. Так целую неделю мы выглядели хозяевами положения. Это было феноменально. Я всегда любила подобные импровизации, обычно благодаря им вспыхивают звезды, кого-то надо заменить – и… Похожая ситуация случилась спустя год в Америке – тогда я впервые показала «Кармен»…

Мы с Юрой собрали труппу, я объявила, что отныне мы должны работать по-новому, меня не устраивают ни их зарплаты, ни моя, но прежде всего мы должны стать свободными. Если они много работают, то должны и много получать. Всех денег никому не заработать, но нормальные гонорары – хотя бы сто долларов за спектакль – они получать обязаны. Моему мужу – народному артисту, знаменитому пианисту – выдавали 170 долларов за сольный концерт, точнее, 170 долларов ему оставляло государство от его контракта. (Конечно, Вова получал бы тысячи за концерт, если б остался на Западе. Потом, как выяснилось, все «невозвращенцы», став богачами, перебрались обратно или приезжают в гости – и ничего со страной страшного не случилось.) Люди должны жить по своему таланту. А талант, он у всех разный. И «Всем звездам» пришла пора с деньгами определиться, нам надо на развитие откладывать, на костюмы, на тот же лед. Не будем ждать милости от других, решим все сами. И хотя я выступила с зажигательной речью, окончательный ее смысл понимал только Сеня, который ждал моего решения в Москве, я и сама не во всем до конца разобралась. Но я объявила, что будет новый директор, что мы должны принять общее решение – в первый день приезда уволиться из Союзгосцирка. Мне мои артисты все как один ответили: «Как вы скажете, так мы и сделаем». Кроме как друг с другом им в Австралии обсуждать такие сенсационные новости было не с кем, хотя возникла абсолютно новая идея и она их будоражила. Но думаю, причина такого единогласного порыва прежде всего заключалась в том, что все они хотели немножко больше зарабатывать, и это вполне нормальное желание.

По дороге из Австралии домой мы накупили в Сингапуре радиоаппаратуру для продажи. Все копили, всем хотелось сделать какие-то приличные деньги, всем хотелось решить свои квартирные вопросы, главную проблему советского человека. Мы покупали компьютеры – это были чуть ли не первые компьютеры, привезенные артистами в СССР. Наши мужчины звонили прямо из магазина в Москву, домой к молодому, но уже известному компьютерному специалисту [1]1
  Зовут его Степан Пачиков, сейчас он живет в Америке, ворочает миллионами и до последнего времени занимал пост вице-президента одного из компьютерных гигантов США.


[Закрыть]. Советовались, что выгоднее всего покупать – очень уж хотелось оправдать гастроли, ни у кого же из нас ни копейки за душой не водилось. Девчонки, конечно, заглядывались на туфли и сумки, но ребята придерживали деньги, чтобы квартиру построить и машину купить. В Сингапуре, ожидая рейс, мы сидели двое суток и чуть ли не все это время девочки стояли у витрин магазинов с обувью и ждали, когда мужья им дадут денег, а деньги не выдавались до тех пор, пока не определится выбор техники.

Так происходило не только в нашем, во всех самых известных гастрольных коллективах. Как ни странно, но это означало, что мы встали на ноги. Вернувшись, наши ребята начали устраиваться: купили жилье, отделились от родителей. Покупали пока еще однокомнатные, реже двухкомнатные квартиры, но даже своя однокомнатная квартира – это же советский рай. Они начали по-иному думать о жизни, не все сразу, но начали думать о том, как жить дальше. Теперь мы знали, что нас ожидает, знали, что мы можем тратить деньги, потому что впереди длинные гастроли в Америке и Канаде. Да, работа очень трудная, но зато хорошо оплачиваемая.

После приезда в Москву все ушли в отпуск, потом вновь собрались на работу. У нас сохранились еще и свои гастроли, без англичан. С совершенно иной программой, но память же у моих артистов в ногах. Продолжили и то, что я в Австралии начала делать, – новый спектакль. Я истосковалась по большой работе, для меня постановочный период – это прекрасное время, в постановках я отдыхала от соревновательного стресса. Со спортом покончено, но каждый спектакль – волнение, это другое, не спорт, не соревнования, но все равно дергает нервы.

Репетировали мы много даже в Австралии. Каждый день Надя проводила часовой балетный класс, каждый день мы начинали как настоящая профессиональная труппа (к нам на класс пришли Крис с Джейн). Несмотря на то что ежедневно проходила еще и раскатка перед спектаклем, я проводила днем двухчасовую репетицию. Все жили в сумасшедшем тренинге. Я попросила льда еще на час и потихоньку делала с Олегом Петровым номер «Тореадор». Музыка у меня уже была скомпонована. Так незаметно я входила в «Кармен». Постепенно сложился план постановки и потихоньку-потихонечку я сделала спектакль. Потом доделывала его в Москве, но основную канву провела в Австралии.

…Надюха работала с нами и в Австралии и в Америке. Сейчас она преподает в Южной Африке. Позже я расскажу, как я ее там оставила. В ЮАР первые гастроли советского ансамбля, то есть нашего коллектива, прошли в то время, когда эта страна еще была закрыта миру из-за апартеида. Правда, через две недели ее «открыли», наверное потому, что Могилевский устроил там гастроли «Всех звезд».

Постановка «Кармен» много времени не заняла. «Балет» я ставила на Ольгу Воложинскую, Александра Свиньина и Олега Петрова. Большая, интересная работа. К гастролям в Америке «Кармен» я с ребятами отрепетировала, хотя в программу этот балет не входил, костюмы я опять с собой на всякий случай взяла.

Еще за месяц до отъезда в Австралию Евгений Баранкин созвонился с Родионом Щедриным и попросил, чтобы тот меня принял, потом к Щедрину перезвонила я сама, и он мне сказал: «Пожалуйста, Танечка, заходите». Я и зашла к знаменитому композитору с сообщением, что собираюсь ставить на льду балет «Кармен» и вынуждена сделать некоторые купюры в музыке и – «прошу, чтобы вы посмотрели их сами»… В течение часа я рассказывала Родиону Константиновичу свою концепцию «Кармен».

Шла я к Щедрину по улице Горького не торопясь. Вышла из дома заранее, не дай бог опоздать, надо прийти точно к назначенному времени. Мы были с ним знакомы, но шапочно, в их доме я никогда прежде не гостевала. Щедрин меня принял с большой теплотой, что и помогло мне легко рассказывать ему о своих планах, хотя при этом я очень волновалась. Рассказывала о людях, которые закрываются и становятся масками. Я их задумала в спектакле. Я показала, где бы мне хотелось сделать купюры, и он сказал, что это возможно. Я объясняю: «Вы не беспокойтесь, я все сделаю с профессиональными людьми, никоим образом изуродована или испорчена ваша музыка не будет». А он: «Что вы, Танечка, мне кажется, получится интересно. Я не против сокращений, хочу потом посмотреть спектакль. Пригласите на премьеру?»

Много лет «Кармен» входила в репертуар «Всех звезд». Воложинская исполняла главную роль замечательно. «Кармен» – это большая работа, которой я горжусь. Я придумала в этом балете все до мелочей. С первого же номера с веревкой, когда Хосе связывает Кармен руки, но этой же веревкой она притягивает его к себе. Для Оли эта роль – начало ее второй жизни, она в «Кармен» показала себя выдающейся исполнительницей. И Олег Петров оказался совершенно блистательным тореадором, он работал с плащом так, как работают испанцы или профессиональные танцовщики в Большом театре. Олег крутил его двадцать четыре часа в сутки. Ему не просто сшили плащ, он был весь вымерен, весь из специальной ткани, чтобы на катке на большой скорости плащ летел и не заворачивался. А каким же Саша был прекрасным Хосе! Когда идет постановка в любом театре – это всегда событие. Репетиции «Кармен» собирали всю труппу, хотя каждая девочка понимала, что спектакль только на Олю. Правда, я сразу стала придумывать параллельно еще несколько номеров. Я всегда беспокоилась, чтобы мои артисты не ходили бы обиженные, все же этот спектакль делался всего лишь на трех исполнителей, а остальные – в кордебалете. Все без исключения. Но у всех получились небольшие партии, например, Инна Валянская стала «заводилой» во всех женских танцах и прежде всего у «работниц табачной фабрики». Она там очень выделялась, ее не могли заменить, даже когда она умирала от усталости. На этом месте я всегда ждала появления Инны. Тем не менее позже там оказалась Марина Пестова, жена Марата Акбарова, которую я, приехав в Москву немного передохнуть от гастролей, выдернула из дома.

Я встретилась с Мариночкой, которая только родила ребеночка, и говорю ей: «Ну что ты тут сидишь?» В спорте Вероника Першина была партнершей Акбарова, а Пестова каталась в паре со Станиславом Леоновичем. Першина с Акбаровым работали у меня, Леонович стал тренером, занимался с Гордеевой и Гриньковым – тогда еще совсем детьми, – а Марина одна сидела в Москве. Я говорю: «Муж работает, и ты к нам причаливай». Она: «Татьяна Анатольевна, родненькая, я же не каталась шесть лет, у меня ноги трясутся, я даже не представляю, как на лед выйти?» – «Такой талант и пропадает! Я для тебя все сделаю, я тебя научу в театре работать». Марина действительно светлый талант, позже она не раз это доказывала. А тогда я ей сказала: «Ты начинай кататься понемногу. Ребеночка пусть соседи часик покачают, но, главное, каждый день приходи на стадион Юных пионеров. Пока мы в Австралии, постарайся войти в форму. Марату пока ничего говорить не будем, но ему без тебя тяжело. Тебе нужно у нас работать». – «А как же ребенок?» – «Ребеночка будем возить с собой, как возят все цирковые, будем качать в автобусах, в поездах, в самолетах».

Так и выросла Анжелка Акбарова у нас на руках. А из Марины получилась потрясающая актриса и чудесная мама. Мне кажется, она никогда не спала. Уже не один спектакль мы выпустили с ней в театре, как я встречаю ее, она идет навстречу и плачет. Спрашиваю: «Мусечка, что случилось?» Она отвечает: «Ничего. Я просто устала». Ребенок на ней, муж на ней, а она ведущая актриса, ей надо выкладываться без остатка. Ведущие, они потому и ведущие, что ничего лишнего себе позволить не могут.

Она никогда не присутствовала на банкетах, потому что пока укачает Анжелку, сама с ней заснет. Иногда она выползала в двенадцать – в полпервого ночи, полумертвая. Но выносливость у нее феноменальная, воспитанная еще Жуком, да, наверное, и просто от всей нашей жизни. Они, вся четверка – Пестова, Першина, Леонович, Акбаров – приехали в ЦСКА из Свердловска, жили даже по тем меркам в ужасных условиях, полуголодные и полухолодные, неодетые и необутые, и в жару и в мороз – тяжелейшие тренировки с раннего утра до поздней ночи. Такой у нас спорт, впрочем, других условий и не предполагалось. Но мы, тренеры, хотели, чтобы они сверкали звездами, и, не жалея ни себя, ни их, лепили из них чемпионов.

После того как я сделала «Кармен», «Все звезды» поехали на гастроли в Сибирь, и там состоялась премьера. С того дня прошло лет десять, но каждый раз, сколько бы я ни смотрела «Кармен», вот сейчас включаю видеомагнитофон, и тут же бежит мороз по коже. Я так счастлива, что этим спектаклем смогла открыть талант Воложинской. Ольга дальше исполняла много разных ролей, но «Кармен» – постоянная наша козырная карта. «Кармен» и «Половецкие пляски». Они уже были сделаны на блистательных Инну Валянскую с Валерием Спиридоновым и Леню Казнакова. «Болеро» я поставила на все пять ведущих пар ансамбля и на Юру Овчинникова в главной роли. Я старалась, чтобы каждый исполнитель получил свой спектакль, чтобы у них не пропадал интерес к работе, чтобы у всех имелась возможность тянуться вверх и в голову брать высокие задачи искусства, а не нашу тяжелую бытовуху, с которой мы сталкивались каждый день.

Работать с Ольгой я любила, приятно иметь дело с профессионалами. Она мне ни на кого посмотреть не давала, я злилась, но в то же время ее «эгоизм» ценила. Потому что это истинная творческая жадность. Она меня ревновала, она устраивала так, чтобы я всегда смотрела на нее, где бы она ни кружилась, в любой части катка. Оля, как никто, умела, в хорошем смысле этого слова, «тянуть одеяло на себя». Злилась вся труппа, но я Олю понимала.

Когда балет «Кармен» окончательно сложился, мы отправились на гастроли в Швейцарию, потом вновь во Францию. И, наконец, через полгода после Австралии, открыли новый сезон, сезон 1990 года, в Америке.

Могилевский при моей поддержке переименован ансамбль в театр. В Лужниках у нас появился офис. Нам помогал молодой генеральный директор Центрального стадиона Владимир Владимирович Алешин и, как всегда, поддерживала Анна Ильинична Синилкина. Офис Могилевского – это комната, холодная, как погреб, потому что во Дворце спорта огромные окна, но все равно свой угол. Сеня сразу начал в нем организовывать пошивочный цех, нам нужны были свои костюмы. Работал у нас администратором Александр Гордеев, папа Кати Гордеевой, которого я привезла еще в Австралию на последний месяц гастролей. Я пригласила в театр Валентину Алексеевну Сырчину, свою подругу из Дома моделей спортивной одежды, которая шила платья еще для моих спортсменов. Валя набрала себе нескольких помощников, но кроила только она сама. Я попросила у Анны для цеха еще одну большую комнату во Дворце – Ленинский уголок, кстати. Что такое наши мастерские? Это два стола и новые швейные машинки, которые я тащила то ли из Австралии, то ли из Новой Зеландии. Кто-то отвел меня там в специальный портняжный секонд-хэнд, где я приобрела оверлок и две машинки. Из Австралии мною был вывезен и материал на костюмы, я ходила, днями искала рулоны недорогой ткани. Не знаю, сколько метров я перетаскала на своем горбу, думаю, что в общей сложности не меньше трехсот, а может, и больше. Перла через весь город, как где что увижу – хватаю и несу в гостиницу. Я грузила эти рулоны в багаж не от жадности, в Москве уже ничего невозможно было не то что купить, а даже достать, как обычно мы говорили. Только настоящий крепдешин и остался в продаже. А я покупала немнущиеся шифоны и эластичные материалы. Все эти шифоны и эластики я перетаскала на своей больной спине, своими больными руками, сначала в отель, потом я лично их сдавала в багаж. Первые мои рулоны путешествовали из Австралии, вторые из Америки, на третий год они ехали из Англии. Таким образом я собрала в театре большой запас материи, к тому же еще и гладильные машинки подкупила. Могилевский приобрел точильные станки для коньков, лазерные аппараты для физиотерапии.

Мы с Сеней с самого начала подружились, я ему абсолютно доверяла, хотя он совсем по-другому действовал, нежели я представляла себе. Мне казалось, что прежде всего необходимо все, что можно, захватить, а главное – скорее, скорее, скорее! Я плохо понимала, что такое бюджет и бухгалтерия. А если честно сказать, вообще ничего в этом не понимала. Оттого и происходили между нами постоянные скандалы, но без злости, по-доброму. Со мной, в общем, можно работать. Я понимала, что Могилевский человек умный и профессиональный, помнила, что обещала в его проблемы не влезать, и как могла, держалась. С той поры прошло уже лет десять. Сеня по-прежнему мой дорогой друг. Я знаю, что всегда могу на него опереться. Он живет сейчас в США в трех часах езды от моей работы, и я нередко приезжаю к нему.