Текст книги "Рефлексия"
Автор книги: Татьяна Алферова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
– А без "может быть" ты не умеешь отвечать? – раздраженно спросила Алла.
– У тебя какие-то планы на вечер? – пошел на попятную Алик. – Я могу никуда не ходить.
Алла попалась в ловушку, не говорить же, что, напротив, она хочет остаться одна, потому она приняла единственно правильное решение сказать полу правду:
– Я собиралась заняться кухней, – тут Алик уже открыл рот, чтобы обреченно и немедленно предложить свою вредоносную помощь, – а соседка хотела кое-что посмотреть у нас.
Дальше продолжать не обязательно, соседки Алик испугается и можно не заканчивать дурацкую фразу, что же такое хотела бы посмотреть соседка у них на кухне.
– Ты подружилась с соседкой? – Алик удивился и подумал про себя, как же плохо должно быть Алле, если она ищет дружбы с соседями, совсем на нее не похоже. Соседка наверняка в курсе их семейных трудностей. Придется выдерживать испытующий, а то и ехидный взгляд посторонней женщины весь вечер. – В таком случае вам наверняка захочется поболтать, я только помешаю.
– Конечно, миленький, не думай, что я тебя выгоняю. – Алла встала из-за стола. Если не прекратить взаимные расшаркивания, они продлятся еще полчаса, и она опоздает на работу.
– Действительно, схожу к Валере. – Алик обратился к Аллиной спине, такой одинокой в дверном проеме.
Алла вышла на лестничную площадку, с неприятным удивлением обнаружив, что каждый шаг дается с трудом еще большим, чем обычно, словно идет она по колено в песке. Откуда такая разбитость во всем теле, ведь хорошо выспалась и не болит ничего. На мгновение потемнело в глазах, показалось, что сунулась лицом к лицу какая-то тень – у теней, разве, бывают лица? – полоснула крыльями. Что за чертовщина, некто невидимый явно хочет, чтобы Алла вернулась домой. Она не верила в совпадения и приметы, поэтому вернулась просто так, посмотреть, не забыла ли отключить газ на кухне. Алик, как положено, уже лежал на диване, и Алла рассердилась сама на себя, в конце концов, газ выключить у мужа хватило бы ума, зря вернулась. На улице ощущение разбитости пропало, и на автобусной остановке Алла забыла о мелкой неприятности, о неведомой летающей тени.
Алик лежал перед выключенным телевизором и раздумывал куда бы, действительно, сходить вечером. Идти к Валере просто так без повода представлялось неприличным, он никогда не ходил к Валере без приглашения, разве что в школе. Людмила Ивановна, Валерина мать, до сих пор пугала его, каждый раз видя ее в коридоре Валериной квартиры – входную дверь открывала именно она – он ждал реплики, услышанной впервые в седьмом классе:
– Шляются по чужим домам, словно своего нет!
Телефонный звонок заставил его подскочить чуть не на полметра.
– Валера! Ты будешь жить вечно, только что о тебе думал. – Алик перехватил трубку другой рукой и прислонился к стене лбом, в аккурат к пятну, темнеющему на обоях в память о прежних телефонных переговорах.
– Зачем думать, трясти надо! – свежей шуткой отвечал приятель, – У меня сегодня отгул за прогул, давай подгребай через пару часиков. – А чтобы Алик не очень-то возомнил о себе, добавил, как одолжение: – Посмотришь заодно мою вертушку, что-то она барахлит последнее время, звук плывет.
Не объяснять же Алику в самом деле, как тошно было вчера, не рассказывать же о смерти Тиграна.
– Я тебе давно говорил, что пора менять технику, никто не пользуется сейчас такой аппаратурой, мне и запчастей для тебя нигде не достать.
– Аппаратурой! – передразнил Валера, – коли ты такой умный, может, подскажешь, где тут поблизости деньги на деревьях растут? Меня моя вертуха устраивает, пластинки, опять же, куда я дену, заново все покупать?
– Ладно, придумаем что-нибудь, – согласился Алик и спросил все-таки, а Людмила Ивановна?
– Маман уехала на пару дней, так что ты купи по дороге шпрот каких-нибудь, напоить я тебя напою, а насчет жратвы – скучновато у меня. Да, приезжай не один, если хочешь, – неожиданно добавил Валера.
Алик не понял: – С Аллой? Но она на работе до шести, а вечером у нее дела с соседкой, – поспешил добавить, памятуя о том, что жена с трудом скрывает свое плохое отношение к другу мужа.
– Ну ты сегодня тупой, как Куликовская бритва, – Валера наклонил рожок изобилия каламбуров, – при чем тут Алла? Жена должна дома сидеть, а ты приходи еще с кем-нибудь, не догоняешь, что ли?
"Еще у кого-нибудь", то есть у Вики, сегодня был выходной, и у Алика зашевелилась опасная мыслишка, что Валера знает об этом. Тотчас попыталась вылезти наружу из темной памяти та, старая история с Валериной женой, Аликовой подругой, но он привычным пинком отправил ее обратно, сколько можно! Пять лет не переставая обдумывал ту ситуацию, получалось, что все кругом правы, тем не менее, все оказались несчастны и виноваты, если смотреть со стороны. Нет, не так, не то, чтобы все правы, но никто не виноват. И уже пришел к выводу, много позже, после собственной женитьбы, что нельзя допускать такую идею в свое сознание, нельзя считать, что никто не виноват, сам измучаешься и других измучишь, так нечего и сейчас начинать, кыш проклятая!
– Что замолчал? Да не бойся, не стану соблазнять твою курицу! – Валера громко захохотал, провидчески представляя, как у Алика вытягивается лицо.
Алик решил, что нет ничего обидного в реплике приятеля, несколько грубовато, пожалуй, но без вульгарности, по-мужски тяжеловесно, правильно, так и надо, жаль, что он сам не умеет оседлать эту плотную соленую волну и взрезать, взволновать равнодушную гладь разговора. И еще Алик решил, что ему хочется напиться сегодня, желание для него экзотическое, но последнее время не такое уж редкое.
Они договорились на три часа, у Алика оставалось время в запасе, чтобы уговорить Вику заехать к нему. Вика всегда отказывалась, да и Алик не особо настаивал. Мысль привести любовницу домой отдавала пошлятинкой, но сегодня ему показалось, что мир может оказаться гораздо проще и доброжелательнее, если он, Алик, перестанет взвешивать на весах себя и близких, в вечном страхе найти себя легче прочих.
Вика. Четверг
Вика ехать к Алику домой отказалась наотрез. Она только что получила вливание от подруги Светки, что нечего мужикам создавать комфортные условия, пусть получают свой секс (конечно, после того, как привыкли и оказались на крючке) с максимумом хлопот и неудобств. Иначе им и женится ни к чему, если все и так доступно. Вика согласилась с подружкой, тем более, что ей и самой не больно хотелось ехать. Никак не поймешь Алика, чего он хочет на самом деле: сегодня так, завтра иначе. Сам начинает про жену рассказывать, но стоит Вике спросить что-нибудь безобидное, немедленно уходит в сторону или замолкает. Говорит и обещает много, но на деле ни разу не подарил ей ничего стоящего, ни разу не приревновал, очень обидно. Неделю тому назад, когда они наконец выбрались в ресторан, Вика полчаса проторчала с идиотом Валерой в курилке, но Алик и ухом не повел. Все равно ему, что ли? Любой на его месте давно бы Валерке врезал, особенно, когда он Вику из кухни выгнал, а Алик ни рыба, ни мясо, взял и не услышал. Больше года встречаются, а Вика до сих пор не может сама ему домой позвонить, значит, не собирается с женой разводиться. Зачем тогда кормит пустыми обещаниями? Но хуже всего стало сейчас, после сцены с Валеркой, когда этот козел выгнал ее из чужой кухни, как случайную шлюху. Так не поступают с девушками друзей, с теми девушками, к которым друзья серьезно относятся. Почему Алик не ведет себя как мужчина? За кого он Вику принимает? Она ведь явно заслуживает лучшего за год беспорочной службы. Светка утверждает, что Вика доверчива от лени: лень подумать, лень разобраться в человеке, лень изменить собственное отношение привыкла Алика «любить», теперь не перестроиться. Но когда спишь с кем-нибудь, невольно влюбляешься, факт. Бывает иногда и так просто, по случайности. Иногда, правда, лень отказывать, доказывать то есть, особенно когда все уже хорошо выпили. Но потом начинаешь с человеком встречаться – и все нормально. Почему-то у Вики за всю жизнь не сложилось ни одного серьезного романа, только вот с Аликом. Странно, на лицо и по фигуре – не хуже других, одеваться как хочется не получается, но не может быть, чтоб это служило серьезной помехой. А где знакомиться? В магазине? Но Вика работает в отделе галантереи, там мужчин нет. Сходить бы в ночной клуб, в казино, но нет ни компании, ни денег. Есть же семьи, где по одному ребенку, вот и Алик тоже один у родителей. А если у Вики еще две сестры, двойнята, тут не разбежишься, хорошо, она старшая, а то пришлось бы донашивать чужое, немодное, как ее двойняшки за ней донашивают. Когда они совсем вырастут, вообще труба будет, и сейчас по головам ходят, а потом… Ни хрена родители не думали, рожали в свое удовольствие, а теперь живи, как нищенка. Время идет, ни мужа, ни жилья, ни престижной работы, куда деваться – непонятно. Фигушки, она к Алику поедет. А ну, как в самый волнительный момент жена возьмет и вернется с работы, зачем Вике такая нервотрепка? И наказать его надо за Валерку, и Светка права – нельзя комфортные условия предоставлять. Получается, что Вика всегда готова, всегда Алика жалеет, что он такой ранимый и тонкий, а Вике за это – хоть бы хрен!
– Нет, сказала, что не поеду, значит не поеду! – Вика отвечала твердо, боялась, что не выдержит, даст себя уговорить.
– Но почему, деточка, я тебе обещаю, что никого здесь не будет до вечера. – Алику стало обидно, он в первый раз решился привести Вику к себе, поступился принципами в стремлении к простоте и гармонии и встретил такое глухое неприятие, но ведь ее тоже можно понять. – Ты можешь мне объяснить, почему? Я же наверняка пойму тебя, мы как-нибудь договоримся, решим нашу проблему.
Вика почти сдалась, звук Аликова голоса действовал на нее завораживающе, хотелось пожалеть его, как иногда двойняшек, когда они жаловались Вике на родителей или учительницу, но собралась с мыслями, вспомнила Валерку и неприятно засмеялась: – Почему-почему… По физиологической причине, вот почему.
– По какой причине? – растерялся Алик.
– По этой самой. Болею я на этой неделе, по-женски болею, неужели непонятно? Послезавтра уже смогла бы, а сегодня – нет. – Вика удивилась собственной изобретательности, Алику ведь не придет в голову проверить, правду ли она говорит, Алик никогда не обсуждает подобные проблемы.
– Как жаль, а я хотел пригласить тебя в гости к другу, – голос Алика падал, падал – до самого дна меланхолической грусти.
– Хочешь пригласить – приглашай, ходить-то я пока еще могу, – Вика нечаянно продемонстрировала отсутствующее в обычные дни чувство юмора. – А к кому в гости?
– К Валере, – осторожно ответил Алик. Он понимал, что не стоит придавать значения тому эпизоду на кухне у Володи, тем более, что сам ничего такого не заметил, услышал в Викином пересказе и, напротив, успокоился, убедился, что Валера Вике не интересен. Понимать-то понимал, но как Вика отреагирует, тем более, что в период, как она выразилась, "физиологической причины" наверняка станет капризничать без повода.
– К Валере, – недоверчиво переспросила Вика и наморщила лоб. – Может быть, он специально ведет меня к Валере, чтобы там на месте, прямо на дому у козла, ему отомстить за меня? Тогда зря отказалась приехать, сейчас поздно идти на попятную, придется признать, что соврала насчет месячных. Ладно, живот действительно побаливает, пусть и по другой причине, – а вслух сказала, – к Валере, так к Валере. Где встречаемся?
Часть 2
Валера и другие. Четверг.
Валера редко приглашал к себе гостей, не в последнюю очередь из-за района, в котором жил. До Сосновой Поляны путь неблизкий. Метро рядом нет, автобусы ходят редко, битком набитые. Есть маршрутки, но сам Валера ездил на них не часто. Удобней всего ехать на электричке, пять минут ходьбы от станции. Но есть в езде на электричке нечто унизительное, словно расписываешься в том, что живешь в провинции, пусть это и провинция города, а все-таки. Никак не походила Сосновая Поляна на город. Много трех и двухэтажных домов, построенных еще пленными немцами, соседи знают друг друга, как в деревне, продавщицы здороваются. В подъезде вообще все, как родственники, досконально знают, кто с кем, кто женился, когда развелся. От знакомых и приятелей живущих в центре, Валера вечно ожидал насмешки. Как-то раз пожаловавшись Тиграну на боль в пояснице, услышал в ответ: – У вас там (имелась в виду Сосновая Поляна) врачи-то хоть есть?
Того и гляди дождешься от кого-нибудь вопроса, топил ли печку поутру. Провинциальный, значит смешной, неловкий, недалекий. Бабки на лавочке у подъезда при появлении Валеры – одного, причем, без подружки, осуждающе здороваются и выразительно замолкают, провожая глазами, будто все понимают, прямо, как королевские пудели. В подъезде при входе лежит самотканый половичок – одной этой детали достаточно, чтобы стыдится своего жилья. Представьте себе половичок в подъезде на Литейном или Московском проспекте. Поэтому немногочисленных гостей Валера встречал агрессивно, как свидетелей того постыдного, что они случайно узнали о нем.
Девица Алика вошла хуже некуда, с порога заявила: – Какой миленький домик, такой чистенький! А такие дворы я видела только…
Валера не стал ждать, какой Козельск она назовет: – Горючее принесли, а то шланги пересохли? – активно поинтересовался он, повернулся к гостям спиной и пошел в свою маленькую комнатку, заваленную книгами на продажу.
Алик засуетился, принялся развязывать шнурки, не выпуская из рук сумки. Вика напряглась. Зачем согласилась придти сюда? По дороге она решила избежать сцены, пусть Алик не ругается из-за нее с другом, в конце концов и Валера может пригодиться, лучше проявить тактичность, что Вика и проделала, входя в дом. Оказалось – напрасно. Этот хам перебил ее. Действительно, презирает? За что? За то, что она любовница, а не жена? Или за то, что женщина? Есть ведь и такие ублюдки. Ничего, она ему покажет. Что именно покажет, Вика не знала, но мало ему не будет. Не зря в универмаге работает, научилась разговаривать со всякими, среди покупательниц такие рыла встречаются, Валере и не снилось.
Алик смущался; ходить в гости с Викой к друзьям, знающим Аллу оказалось довольно мучительной акцией. Но ведь в глазах Валеры это должно выглядеть по-мужски нормально. Он-то воспринял их приход естественно, как если бы Алик пришел один. За старым столом, уставленным принесенной снедью, оказалось, что говорить пока не о чем. Вика, похоже, утонула в кресле насмерть, хозяин без вульгарного гостеприимства наполнил свою рюмку и, в согласии душевном, немедленно выпил.
– Правильно, – одобрил Алик, – что же мы так сидим. – Он разлил водку, все выпили, не чокаясь.
– Между первой и второй перерывчик небольшой, – отозвался Валера и налил себе третью.
Вика, доверчивая как змея, повернула к нему нарядную головку.
– За ПЗД, – сказал Валера, – за присутствующих здесь дам!
Все замолчали, угрюмо, как поэты, чья любимая тема – кладбище, а занятие – пьянство, поглядывая на понижающийся уровень бесцветной жидкости в бутылке. Алик не выдержал первым и предложил посмотреть Валерину «вертушку» – официальная причина визита.
– Да ладно тебе, не сепети, – дипломатично отказался хозяин. – Дай посидеть спокойно.
Они выпили еще по одной, закусили шпротами. Повторили и закусили пошехонским сыром. Шпроты неожиданно кончились.
– Курить здесь можно? – Вика разомкнула накрашенные уста и вынырнула из кресла.
– Валяй, – разрешил хозяин, – пепельница на подоконнике.
Суета вокруг пепельницы, зажигалки, сигарет – у кого какие, объединила собравшихся, задала тему для разговора. Валера добровольно рассказал историю из армейской жизни, связанную с добычей папирос, Вика вспомнила, как пробовала курить в восьмом классе, перепутала слова, сбилась. Алик испугался, что Валера засмеется. Валера засмеялся. Вика, опьяневшая к тому времени достаточно сильно, засмеялась тоже, вместо того, чтобы обидеться. Уровень жидкости в бутылке снова понизился. Все встали, беспорядочно перемещаясь по маленькой комнате. Алик, воодушевившись, принялся пересказывать одну из Володиных сказочных историй, Вика, не слушая, спрашивала Валеру: – А это у тебя что? – Они были уже на «ты». То есть, Вика перешла на «ты», потому что как Алик ни старался, не мог вспомнить, обращался ли Валера на его памяти к какой-нибудь из женщин во втором лице. Алик мужественно продолжал свой рассказ, но нежная подруга перебила:
– Ох, помолчи. Ты-то помнишь, что хочешь сказать, а мы можем забыть, объединяя себя и Валеру по принципу опьянения.
Валера, не оценив доверия, или напротив, оценив должным образом, двигал руками и клонил короткое туловище в направлении стола, приговаривая: Подождите, я хочу добраться.
В скором времени он действительно дошел до стола, решительно разлил остатки водки по рюмкам, поднял свою, провозгласил: – Ну, чтобы все!
Водка кончилась, сыр кончился, шпроты кончились давно. Вика посмотрела на Валеру, затем они сообща посмотрели на Алика. Тот ощупывал лопатками пожелтевший дверной косяк, через тонкий «парадный» свитер неровная поверхность читалась отлично, каждая зазубрина, каждая выемка сообщали Алику, что именно произойдет в девятиметровой комнате, если он уйдет в магазин, и что воспоследствует, если его отсутствие затянется, несмотря на все "физиологические причины" вместе взятые. Алик не стал принимать решения, дождался, когда Валера полезет в карман за собственными деньгами и скажет: Сбегаешь, да? – дальше все пошло само собой, независимо от Алика. Он исполнял то, о чем его просили другие. Не то, чтобы таким образом он перекладывал на них ответственность за предстоящее или демонстрировал оголтелое смирение, нет. Ничего не приходило ему в голову, там образовалась тошнотворная пустота, заполняемая лишь чужими голосами, лишь они могли указать, что нужно делать. Голоса – Валерин голос – сказали, что надо идти за бутылкой, и Алик пошел.
Та, которая сверху, не вмешалась, не подсказала: – Останься!
Наверное, она спала или бродила по другим коридорам, или, устав от наблюдений, беседовала со стражами Входа.
В подъезде Алик сообразил, что если, не думая о цене и качестве, купит все необходимое в ближайшем ларьке, то успеет вернуться до того, как Вика совершит непоправимую ошибку. Выйдя на улицу, пробежав по свежему долгожданному морозцу, пришел в себя и обрел способность рассуждать. Почему он считает, что ошибка непоправима? Валера не демон, в конце концов, мало ли что случается с выпившими людьми. И Вика Алику не жена, а он ей не муж, она имеет право на капризы. Вот именно, она имеет право, а потому, что значит ошибка? Может и не ошибка вовсе. Вика взрослая женщина, прекрасно все понимает, знает, чего хочет. Что, если она несчастлива с ним, с Аликом, а Валера сможет дать ей больше? Конечно, на взгляд Алика, Валера только отбирал, но женщины рассуждают по-другому. И, собственно, почему он судит Валеру, сам он, Алик, разве правильно живет? Если довести мысль до логического конца, нет такого человека, перед которым Алик мог бы чувствовать себя правым. Перед женой виноват, перед Викой виноват. Родители? Он не оправдал их ожиданий… Перед тещей – тоже виноват. И при том совершенно несчастлив и ничего не может себе позволить. Валера, по крайней мере, не скрывает своих желаний, пусть нечестных. Но желания не делятся на честные и нечестные. Они или есть, или нет. А когда они есть, их можно скрывать или проявлять, Валера практикует последнее. Значит, Валера честнее Алика. Нетрезвая голова скрипит, но соображает, от себя не убежишь.
На этом оригинальном умозаключении Алик застрял, замедлил шаг у ларька, но прошел-таки мимо и направился к большому универсаму в конце улицы. В универсаме наверняка будет очередь в кассу. Пусть произойдет то, что должно произойти, он не имеет право вмешиваться в чужие жизни и навязывать решения. Алик зашагал торжественно, в полной мере осознавая размах и размер собственной жертвенности, пока не споткнулся о подлую мыслишку: – А не сам ли ты все это подстроил? Тебе удобна такая развязка. Ну, помучаешься, не без того, особенно первое время, зато разрешиться двусмысленное положение, не придется врать жене, не придется ложно обнадеживать Вику. – Это я спьяну, немедля отвечал сам себе Алик, но подлая мыслишка не унималась. Алик остановился у дерева с гладкой корой красноватого оттенка, полез за сигаретами. – Им, оставшимся, легче, чем мне, им не надо ничего решать! новая мысль побежала вдогонку предыдущей. Восхитительная пустота в голове сменилась многоголосой хованщиной.
Оставшиеся в прокуренной комнате безмятежно уселись на диван после ухода Алика и раскурили очередную сигарету на двоих, на столе осталась пустая пачка.
– Все-таки, курить надо бросать, – вдумчиво заговорила Вика и выжидательно посмотрела на конфидента.
– Да, вот никак не собраться, – согласился Валера машинально и в две затяжки докурил общую сигарету. – Раздевайся, быстро.
– Что? – удивилась Вика, заведя руки за спину и незаметно расстегивая замок на юбке, с которым ни одному мужчине самостоятельно нипочем не справиться.
Валера юбкой заинтересовался мало, юбка не мешала ему, и Викины старания пропали втуне. Через пять минут она тоже забыла о замке, юбке и прочих пустяках. Ее ласкал Настоящий Мужчина, и то, что его «хозяйство», как выражается Светка, никак не могло придти в боевую готовность, ничего не значило. Вика покорно и охотно скользнула на пол, ухватившись за Валерины колени, подчиняясь его, отнюдь не немой, просьбе. Процесс пошел. Соприкасающиеся хрупкими боками стакан и блюдце с окурками ритмично задребезжали на столе.
Одна из чашек неожиданно, словно сама по себе, прыгнула к краю стола, упала и разбилась на две половинки. Алла с досадой бросила в раковину мокрую тряпку и наклонилась за осколками. Расхотелось прибирать кухню, накатила внезапная сонливость. Будто кто-то невидимый, какая-то тень, наподобие утренней, толкала Аллу в спину – иди спать, иди спать.
Алла. Четверг.
Диван недолго простаивал в отсутствии хозяина, хозяйка приняла вахту, свернулась калачиком, натянула на ноги край пледа.
– Так вся жизнь пройдет. Уже никогда ничего не случится со мной: ни чудесного, ни страшного, – подумала Алла, погружаясь в состояние между сном и бодрствованием. Темное плотное пространство с плавающими светящимися кругами окружило ее, пластично вытягиваясь в коридор с оплывающими стенами. Несколько лет тому назад Алла видела нечто подобное, когда лежала с высокой температурой. Она не верила, что это обычный грипп, температура держалась целую неделю, Алла бредила, боялась умереть и в полубреду договорилась с мужем до того, о чем после было стыдно и смешно вспоминать. Почему-то она решила, что если здесь, в этой жизни, условиться с близкими о встрече там никто не знает, что там, возможно, потому что никому не приходит в голову договориться о встрече здесь, – то встреча обязательно состоится, надо только четко договориться о месте. Тогда умерший первым сможет встретить и сопроводить уходящего позже. Есть же там какой-нибудь вокзал, где оказываются новенькие. Пусть не вокзал, но нечто подобное. А если таких пунктов несколько, встречаться, допустим, в самом первом, или крайнем справа, или пусть прибывший сидит у входа, а встречающий методично обойдет все вокзалы один за другим.
В коридоре появилась тень, не мнимая, достаточно плотная, но такая же мягкая и меняющаяся, как все вокруг, приблизилась, задрожала. Алла поняла, что сейчас ей покажут совсем особенный сон. Кто покажет – неясно, но присутствие чужой воли, навязывающей действие, вернее, бездействие, ощутила еще на кухне, когда разбилась чашка. Алла полетела за тенью, двигая руками и ногами, как при плавании неправильным брассом. Как обычно бывает во сне, летать оказалось довольно просто, но скоро Алла почувствовала некоторую усталость. Плавала она неважно, тоже быстро уставала. Плотное пространство разжижалось, стало прозрачным, как воздух в солнечный день, но здесь источник света находился не вне, а как бы в самом воздухе. Алла, вслед за тенью, миновала и этот участок, не понимая, куда они летят: вверх или вперед. Летели, очевидно, вверх, потому что когда измученная Алла подумала, что больше не в состоянии двигаться, тень внезапно остановилась, и они оказались в серой дымке, заполненной такими же тенями, а светлое пространство осталось внизу, под ними. Все, что там происходило, было отлично видно, причем оказалось, что наблюдать можно за всем сразу, а если хотелось рассмотреть отдельный участок, стоило взглянуть пристальней, и картинка, не увеличиваясь в размерах, проявлялась до мельчайших деталей. Больше всего это было похоже на громадный улей с сотами, расположенными по бесконечной спирали. Непрерывное движение вокруг сот создавало второй контур, увеличивая размер спирали, размывая границы ближе к краям. Улей дышал, двигался безостановочно и совершенно беззвучно. Прежде чем разглядеть то, что отсюда казалось сотами, Алла уже поняла, что увидит. Каждая ячейка представляла собой подобие вокзала. Тысячи теней толкались под высокими сводами, прибывая и прибывая, но сколько Алла ни вглядывалась, ни одна из теней вокзала ни покидала. Поезда отменили, дорогу разобрали? Нет, паники не наблюдалось, прибывающие тени не увеличивали суеты, суета оставалась та же, движение внутри вокзала не менялось. Из множества беспорядочных ритмов складывался один четкий, подобный перестуку маятника, но беззвучный. И тут же Алла увидела себя, дремлющую на диване под пледом. Различные картинки существовали в восприятии параллельно и естественно, не сопоставляясь одна с другой.
– Наверное, такие видения считаются озарением, что-то подобное испытывали мистики, – подумала Алла, удивилась, что может оценивать свое состояние сквозь сон и поняла, что не спит, а смотрит на стену противоположную дивану, и узор обоев сквозь прищуренные глаза сливается, превращаясь в бесконечную спираль.
Алла решила, что надо немедленно встать и продолжить дела на кухне, но вместо этого уставилась в окно, бессмысленно наблюдая, как в косых снежных штрихах раскачивается голый тополь с изуродованными ветками. Тополь рассказывал о смерти, о том, что она никогда не приходит сразу, а проникает внутрь постепенно, по частям. Можно прочитать о ней в книге, невзначай подумать или, допустим, услышать по радио реквием, – и ты уже увеличишь, взрастишь ее в себе, репетируя во сне или оцепенелой неподвижности, наподобие той, что охватила Аллу. Тополь говорил, что смерть никогда не повторяется, не бывает одинаковой. Старуха с косой – это чушь, случайная выдумка, каприз. Смерть может оборотиться очаровательной четырехлетней девочкой с льняными кудряшками, играющей в тазу с полосатым окуньком, выловленным добросердечными родителями, ласково перебирающей его красные плавнички, сдавливающей маленькими пальчиками нежную жаберную бахрому, пока рыбка не перевернется, являя скучающему солнцу желтый беззащитный бок насовсем.
Алла попыталась противится накатывающей меланхолии, принялась прикидывать, что же такого плохого, помимо полусна с вокзалами, случилось с ней сегодня, или в последнее время, откуда взялась непонятная апатия. Даже нового платья ей не хочется, почему? В прежние годы Алла обожала мысленно обмениваться нарядами со встреченными на улице женщинами: вот с этой бы поменялась целиком, а вот с этой – только сапогами. Игра забыта, нарядов вовсе не хочется. Тем более странно, что мама Аллы до сих пор не утратила азарта в поисках все новых и новых фасонов, нового стиля, несмотря на свой возраст. В молодости новое платье обещало изменение во всем, изменение отношения к хозяйке, любовь – от людей, от жизни следовало чего-то ждать. В молодости Алле хотелось испытать всевозможные трудности, самые, самые страшные: голод, безденежье, ну, что там еще может быть? Она представляла себе, как легко справлялась бы с их грузом, как поддерживала бы своих близких шутками, собственной изобретательностью. Позже выяснилось, что в лишениях нет ничего привлекательного. Тот год, когда Алик уволился с работы и не научился достаточно зарабатывать, Алла до сих пор не может вспоминать без содрогания, хоть и не пришлось отказывать себе во всем, но питались они неважно, за квартиру задолжали, и Алла пешком ходила до метро из экономии, а не для моциона. Впрочем, нынешнее положение вещей, когда нельзя сделать такой ремонт, как хочется, есть деньги на кафель, но их не хватит на хорошего мастера, Алла воспринимала как самые подлинные истинные лишения. И распространеннейший миф о капризных избалованных девицах, которым хватает силы духа в трудную минуту, обо всех этих прачках-королевах, барышнях-крестьянках, народоволках-просветительницах казался Алле вредоносной вопиющей глупостью. Ждать, что будущее избавит от унылой действительности, все равно, что лет двадцать дожидаться сказочного принца. Ну, появится он, в конце концов, а зачем? Жизнь-то почти прожита. Собственные тридцать шесть лет представлялись Алле едва ли не старостью.
Ветер за окном внезапно утих, тополь успокоился, лишь слегка поводил лапами. Алла, наконец, уснула, не дожидаясь возвращения мужа от Валеры.
Алик. Четверг.
Расплатившись за бутылку водки, Алик в последний момент передумал и прикупил еще шампанского, чтобы отпраздновать свое унижение. Валера открыл ему дверь, окинул взглядом трагическое лицо друга и захохотал неудержимо и грубо.
– Ну, ты даешь! Эк тебя разобрало! – еле переводя дух от смеха, вымолвил он, толкая Алика к дивану, на котором томно возлежала Вика. – Ну что, вздрогнем? Сейчас, дети мои, я вас научу всему.
Вика неожиданно принялась икать, что вызвало еще больший смех у Валеры.
– Сейчас мы тебя поправим, давай, Алище, дефлорируй флаконы.
Алик смотрел с явным замешательством на красную потную Вику, на деятельного Валеру, и унижение отступало, а после шампанского прошло вовсе. Смех, всеразрушающий смех делал свое дело. Не существует на свете ничего, с чем смех не справился бы. Используя подручные материалы, иронию или сарказм, он способен уничтожить любую эмоцию, он вытащит из пропасти между долгом и желанием и засунет смеющегося в дыру между холодильником и столом. Он разрушит сюжет, развенчает красоту и дезавуирует оскорбление. Он отнимет лавры у победителя и вознесет побежденного на недосягаемую высоту насмешки, он вернет достоинство оклеветанному, проткнет пафос, как воздушный шарик, и приведет любовь к заурядно-бытовому знаменателю. Он вылечит доверившегося ему больного и убьет физическое влечение у трепетного возлюбленного. Он гол и всесилен, как те, античные боги, что ходили по земле среди смертных, совокупляясь с ними, зачиная героев и чудовищ. Он прекрасно и беспощадно равнодушен.
