Текст книги "Рефлексия"
Автор книги: Татьяна Алферова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Валера с Викой появились из маленького коридорчика за площадкой и, как ни в чем ни бывало, уселись на свои места. Алик открыл было рот, чтобы спросить "Вы что, курили?", едва успел промолчать, Вика еще подумает, что он ревнует, а Валера не задержится с шуточками по этому поводу и наверняка станет утверждать, что Алик нервничал, а если доказывать обратное, выйдет еще смешнее. Впервые подумал о друге с неприязнью, но скоро прошло, забылось. Валера отчего-то увязывался с Володиными рассказами, словно сам был одним из персонажей. Идея показалась Алику забавной, но домыслить он не успел, потому что Вика опрокинула фужер с шампанским и залила юбку. Сразу же у всех мужчин появилось занятие, хотя исключительными правами на устранение последствий катастрофы обладал один Алик. Или нет?
Вика
У Вики не ноги, а ножки, хотя довольно длинные и стройные, не нос, а носик. Алик называет ее синицей, с первого дня, потому что маленький аккуратный носик в сочетании с детскими еще пухлыми щеками, с яркими светлыми волосами действительно наводит на мысль о быстрой маленькой птице, веселой и подвижной. Ходит Вика на своих ножках не разгибая до конца колен, пошатывается чуть-чуть на высоких каблуках смешно и трогательно, вылитая птичка. Та свадьба, на которой они познакомились, не запомнилась ничем, кроме упорства матери жениха, без конца крутившейся рядом и строго вопрошающей у Алика, замучившегося менять пластинки:
– А нет ли у вас чего получше?
– Чего именно? – без надежды на успех спрашивал Алик.
– Не знаю, но получше, – сурово отчеканивала требовательная мамаша. Чего-нибудь такого медленного и романтического.
Он поставил дуэт Шер и Рамазотти, безотказно действующий на дам «сорокапяток», мамаша отвалила, но подошла молоденькая дурочка, вцепилась в рукав и горячо зашептала, выдыхая слова с карамельным привкусом:
– Вы не могли бы записать мне это на кассету, я заплачу, пожалуйста!
Алик не любил подобных заказов, сейчас кассету с любой записью можно купить в ближайшем ларьке, смысла в просьбе он не видел, если все-таки записывать, придется с дурочкой встречаться, не домой же ее приглашать, денег на этом не заработаешь, одна морока. Но девушка не отставала, пришлось сообщить ей номер телефона:
– Позвоните через день, если не передумаете, лучше с утра.
Она позвонила на следующее утро ровно в девять, когда дело доходит до личных капризов, девушки способны проявить удивительную собранность и целеустремленность. Алик договорился о встрече на Сенной у метро, подробно описав свою куртку и шапку, справедливо полагая, что не узнает вчерашнюю просительницу, потому, пусть она его узнает. Через три часа он вышел из стеклянной толстой двери, подтолкнувшей его в сутулую спину и тотчас увидел и узнал Вику, пробиравшуюся сквозь толпу к ступеням приподнятой над площадью станции. Он, вечно сомневающийся и беспрестанно взвешивающий к чему приведет то или иное действие, при одном взгляде на практически незнакомую девушку решил сразу – эта девушка будет с ним сегодня же – и мгновенно придумал где и как. Ни тени сомнения, ни другой тревожной тени, наблюдающей сверху, не удалось бы в тот миг напугать его прикосновеньем невесомой серой лапки. Его прогнозы, ни на чем, кроме как на неизвестно откуда взявшейся уверенности, не основанные, получили мгновенную – едва он увидел ее лицо – поддержку.
Наверное, так это всегда и бывает, настоящее, – вздохнул про себя Алик, когда они, неожиданно поцеловавшись и не сказав ни слова о заказанной кассете, спустились в обнимку со ступеней. Но еще успел перед их первым объятием подумать, зачем же она поднимается, не легче ли ему спуститься, и не нашел сил на такое простое действие. Вике пришлось подойти, забрать его сверху и вывести вниз, в водоворот людей и мелких снежных вихрей. Внизу Алик взял инициативу в свои руки и спросил, опять-таки неожиданно для себя перейдя на «ты» без малейшего усилия:
– Ты не против, если мы зайдем к моему приятелю? Здесь недалеко, это в институте, в ЛИИЖТе, у него там киностудия, можно спокойно посидеть.
Вика машинально кивнула, она кивнула бы на любое его предложение, и они, тесно прижавшись друг к другу, двинулись сквозь толпу.
В поле зрения поочередно возникали, чтоб немедленно исчезнуть: ларьки, ряды торговок с шарфами и носками в руках, переход через Московский проспект, желтые казенные стены зданий, проходная института, путаница коридоров с портретами выдающихся ученых и железнодорожников, хитросплетения лестниц, Витька, по прозвищу Длинный, оживленно, но, тем не менее, занудливо радующийся давно не виденному другу, тем паче с дамой, полуразрушенный картонный город, выстроенный на столе для съемок очередного гениального Витькиного проекта, совершенно новый клетчатый диван, дверь с колокольчиком, запираемая за длинным хозяином не дрожащей Аликовой рукой, подмигивающее припухшее веко вышеупомянутого хозяина и замечание, выглядевшее угрозой:
– Вернусь через полтора часа.
Через мгновение Алик шептал прямо в розовое гладкое колено, упиравшееся в его плечо: "Девочка, люблю, золотая моя" – все те слова, что часто говорятся в подобных случаях, но прежде никогда не употребляемые самим Аликом ни с женой, ни с кем-либо из немногочисленных подруг. А спустя месяц поздним вечером он целовал жену, как восемь часов назад целовал Вику и не только что не испытывал какого либо раскаяния, а напротив. Ситуация воспринималась совершенно естественно, словно Вика и Алла существовали в разных измерениях, и любовь к одной не влияла на любовь к другой, не мешала и не накладывалась, а высвечивала незнакомые прежде аспекты, казалось, давно решенных и вызубренных отношений. Но блаженная самоуверенная полигамия продлилась недолго. Себе Алик изменить не смог, перепутав имя, причем Алла не заметила, или сделала вид, что не заметила. Он напугался, задумался – и пошло-поехало, по кочкам, по кочкам, по ровненькой дорожке…
Какой свет качался в немытых окнах киностудии тогда, в первый раз, плясал на полированных подлокотниках дивана, на блестящих Викиных коленях неверный скупой декабрьский свет, печальный и не настоящий, как мультипликационный город на пыльном столе, торопя и побуждая новых любовников снова и снова останавливать мгновение сдавленным криком и коротким забытьем. – Ты счастлив, ты счастлив, – твердил свет, и Алик поспешно соглашался, вдыхая незнакомый еще утром, но такой родной сейчас запах ее кожи, золотистых волос, не успевших растрепаться на казенном диване без подушек. Викины ножки жили самостоятельной жизнью, выстукивая неслышную Алику мелодию, друг о друга, об пол, по ножке стола, в то время как возвратившийся хозяин поил гостей чаем из пожелтевших чашек с отбитыми ручками и щербинками по краям. – Заходите, ребята, – радушно приглашал свой в доску парень, посверкивая весьма обширной лысиной, глядя на Вику, как кот на блюдце с холявными сливками, и Алик решил, что завтра же, в крайнем случае, к началу следующей недели найдет другое пристанище, аварийный приют не для них. Ошибся, как всегда.
Сегодня, год спустя после первой встречи, Вика сидела за столиком кафе с Аликом и двумя его друзьями, с удовольствием кокетничала со всеми, включаясь то последовательно, то параллельно, как лампочка из школьного учебника по физике. Валера игриво хамил, не забывая при этом о собственной рюмке, Алик пытался определить насколько всерьез он ревнует, Володя жаждал продолжения праздника для себя лично и особо приближенных к себе, что выразилось в приглашении немедленно покинуть заведение и отправиться домой, к Володе, где им будет спокойнее. Та, что витает сверху, не сочла вечер достойным своего внимания и попросту отсутствовала. Компания согласилась идти к Володе, хотя Алика ждала дома жена, а Вику двойняшки. Валеру теоретически тоже ждали, но в разных местах, потому он мог считать себя совершенно свободным, впрочем он никогда не размышлял над тем, что может, а что нет и поступал, как хотелось на данный момент.
Володя жил совсем рядом со своим любимым заведением, где они сейчас заседали, в Угловом переулке, и это было хорошо. Но, как выяснилось через пятнадцать минут, за которые они успели добраться до нового пункта назначения, не забыв прихватить пару бутылок вина с других столиков – чтоб солнце скорей зашло – дома у Володи оказалась жена, и Вика засомневалась, что последний факт можно отнести к разряду таких же хороших. Большущая жена Леся встретила их, словно они выходили на время в магазин, хотя Вику и Валеру видела первый раз в жизни.
– Ну, что же вы мне принесли? Что, никакой жратвы? Ладно, устроим разгрузочный день, проходите. Девушка…
Вика пискнула: – Вика.
– Хорошо, Вика поможет мне накрыть на стол, а вы пройдите в курительную, пока мы сервируем ужин. – Леся величаво повела рукой в сторону кухни, сравнимой по размерам с самой хозяйкой.
Во время сервировки, которая свелась к пяти тонкостенным стаканам, банке с солеными огурцами и тарелке с черным хлебом, выставленным прямо на потертый, но все еще полированный стол, Вика догадалась, что хозяйка тоже слегка навеселе. Стало попроще, само собой прорезалось "ты, Леся", хозяйка лет на десять постарше, наверное, ровесница Алика, но какое имеет значение. Через четыре минуты стол был готов, Леся закричала:
– Джигиты, идите ужинать! Неужели дама должна сама разливать водку? Родной, ты слышишь?
"Родной" прозвучало у нее привычно, как имя, как «муж» или, к примеру, «холера» у иных.
– Идем, родная, – охотно откликнулся из кухни Володя, не двигая ни одним расслабленным членом.
– Вот я сейчас хвоста-то накручу, будешь знать, как жену не слушать! воскликнула Леся, взяла пластмассовую вешалку, лежащую на стуле, и громко стукнула в стену, отделяющую комнату от кухни. Картинка, криво висящая на стене с полосатенькими обоями, приобрела совсем уж смелый угол наклона и радостно закачалась.
– Да убоится жена мужа своего! – появившийся Володя заговорил липким басом и добавил фальцетом: – Выпьемте, девочки!
– А как же остальные джигиты? Они не будут пить? – Хорошо исполненный ужас плескался в серых с желтым ободком Лесиных глазах. Пухлая ручка с отчасти обгрызенными ногтями трагически взметнулась к объемной груди, полет ее оказался недолог.
– Леська, я отнесу им на кухню выпить, пусть поговорят? – словно извиняясь за собственный серьезный тон немного искательно отвечал грозный муж.
– Вы, мужчины, делаете со мной, что хотите, – трагически произнесла его крупнейшая половина, перекрывая дверной звонок, на который вышел все тот же Володя, не забыв прихватить бутылку и пару рюмок.
– А где родная? – раздалось из коридора.
– Это соседка, – быстро пояснила Леся и загудела, – проходи, третьей будешь!
– Я без родного пить не желаю, – произнесла вошедшая тетеха в лиловых лосинах и веселенькой розовой с люрексом футболочке, простодушно облегающей тяжелую соседскую грудь, вызывающую в глубинах памяти легкое волнение, увенчанное цитатой, типа "советское – значит отличное". Почему советское? А кто знает, дело, вероятно, в бескорыстном, читай, бесплатном изобилии.
Воротившийся Володя плотно закрыл за собой двери, сперва кухонную, потом и дверь в комнату, обхватил обеих дам за бескрайние талии, подмигнул Вике: – Вот попал, так попал! Они же сейчас за меня совместными усилиями примутся!
Вике забавно и смешно смотреть, как придуриваются «взрослые», соседка старше хозяйки будет, наверное, ровесница Викиной мамы, ничего себе, представить только, чтобы мамашка употребляла такой жаргончик! Может, хотят произвести на Вику впечатление? Нет, не похоже, какая разница! Первый раз Алик демонстрирует Вику своим друзьям, до этого только рассказами кормил, все не мог решиться пойти с ней вместе куда-нибудь, все сомневался, не выйдет ли для кого-нибудь оскорбительно. Но сам-то куда делся? Сколько можно на кухне торчать, чем они там занимаются? Вике тотчас, как по команде, захотелось курить, в комнате по всем приметам не курят, похоже, что хозяева вообще не курят, не пахнет в квартире табаком, так или иначе надо идти на кухню, заодно и посмотрит, что там делается.
– Леся, на кухне можно курить? – спросила на всякий случай, уже направляясь к двери. Леся промычала нечто одобрительно-утвердительное, разглядывая кривой огурчик, Вика сочла, что это относится к ней, а не к огурчику и открыла дверь.
Сперва сидящие за столом «джигиты» ее появления не заметили, она успела выкурить полсигареты, пристроившись за холодильником.
– Это дерьмо меня достало, – злобно и горячо утверждал Валера, – все это дерьмо вокруг.
– Ну… попробуй поставить себя на его место, – жалобно и безнадежно проговорил Алик, и Вика догадалась, что фраза звучит не в первый раз, а других аргументов Алик, обычно гораздо более изобретательный по части уговоров, не сыскал.
– На место дерьма? – педантично уточнил Валера и вернулся к исходной фразе, которая и составляла основной тезис его сегодняшней экзальтированной речи. – Достало меня это дерьмо! – Но даже с инверсией фраза не стала звучать энергичнее, а Валерины злость и горячность успели Вике надоесть за две минуты.
– Бедный Алик, ведь он почти час слушает эту бодягу, да еще пытается урезонить своего козлища, надо выручать его. – Ни на секунду Вика не задумалась, почему Алик сидит с «козлищем», предпочитая ему общество любимой женщины Вики. Вторая любимая женщина и жена Алла в такой ситуации пятьдесят раз подумала бы, вправе ли она встревать, не будет ли ее вмешательство диктатом, давлением на Алика, что означает подобное предпочтение компании жены компании друга в их совместной жизни, а в отдельно взятой жизни Алика и так далее, до победного конца, до вычисления причины. Алла вообще считалась умной женщиной. Сотрудницы в отделе так ей и говорили: – Тебе, Алла, легче жить, ты умная. – Подруги названивали по телефону, чтобы посоветоваться, как поступить в той или иной щекотливой ситуации, и Алла безотказно выдавала дельные продуманные советы, у которых оказывалась одна странная особенность – никто не спешил ими воспользоваться, чему сама Алла не удивлялась и не обижалась на подруг. Совет испрашивается лишь для того, чтобы разобраться, как сам хочешь поступить – строго поперек здравого смысла или слегка отклониться от курса. Сердца окружающих прочитывались легко, как крупно набранная инструкция по пользованию бытовыми приборами, предсказать последствия событий и поступков при таком раскладе, то есть вышеуказанном уме, интуиции, логике и далее по списку, смог бы даже синоптик, никогда не попадающий в прогноз. Даже в сердце собственного мужа Алла читала, не сбиваясь. И при этом (разумеется «и», не "но") никогда не знала, как следует поступить ей, ибо каждый вариант, додуманный до конца, представлялся неверным, не то пагубным.
Но Вика, успевшая выкурить полсигареты и заскучать, задуматься не успела, просто шагнула из-за холодильника и открыла рот, чтобы выдохнуть дым и "Алик, пошли!". Все бы у нее получилось отлично, если бы Валерин рот не открывался быстрее. Поразительно, как споро открываются рты у Валер, любой гражданин или гражданка, хоть раз в жизни отстоявшие в очереди, все равно за чем, или проехавшиеся в общественном транспорте в час пик, подтвердят этот факт с болезненным энтузиазмом. Только захочешь спросить Валеру: – Голубчик, а вы за кем, собственно, очередь занимали? – как он, не дожидаясь вопроса, зло и горячо рявкнет: – Тебя, старый дурак, не спросил! – и отступишь, пораженный, а все потому что его, Валеру, достало все это дерьмо вокруг, понимать же надо.
Так аккуратный Викин ротик со следами контурного карандаша, но уже без намека на помаду после выпитого и съеденного и остался полуоткрытым, сперва от желания высказаться, потом от обиды и удивления, потому что грозный Валерин рот с невидимыми миру усами выдохнул однозначно и убедительно, с посылом, как это называется у дрессировщиков собак: – А ну, пошла отсюда! Алик не услышал, он сам в этот момент что-то говорил, низко опустив голову к самой столешнице, Алик никак не мог услышать, а Валера говорил негромко, при таком посыле громкость не нужна. И все пошли по делам: Вика собираться домой, Валера обратно к столу, Алик за другой бутылкой, ведь кто-то должен идти за новой бутылкой.
На следующий же день Вика жаловалась по телефону своей подруге Светке. Светка девушка умная разумная, но не в том плане, как Алла, жена Алика. Случается, что умные женщины не похожи, ведь и брюнетки не все похожи между собой, более того и блондинки иногда различаются. На Аллу посмотришь, проникнешься ее серьезным сдержанным обликом и далее без слов понимаешь, что эта-то женщина наверняка знает что и как. Светка знала что и почем, и на ее круглом лице с крупным ртом, крупным носом и большими глазами серьезность поселялась лишь в редких случаях, например при решении судьбоносной проблемы, какую краску для волос выбрать перед походом в жилконтору: дикий баклажан или пьяную вишню. Она любила покричать на подругу Вику, потому что больше кричать ей было не на кого, но и Вика в долгу не оставалась. А еще Светка излучала твердую, несколько тяжеловесную уверенность в завтрашнем дне и, будучи в свои двадцать пять лет не замужем, почти не переживала по сему поводу, во всяком случае, судьба подруги беспокоила ее сильнее, чем собственная – действительно, разумная девушка.
Вика изложила недавние события, закончив речь неожиданным точным замечанием: – Если бы я три часа рассказывала кому-нибудь на кухне, какое вокруг дерьмо, меня сочли бы занудой, а когда то же самое проделывает этот жлоб, все восхищаются его брутальностью.
Светку резануло незнакомое слово. Неприятно, что и говорить, когда старая добрая подруга ни с того ни с сего начинает употреблять непонятные слова, которые Светка и сама-то не знает, явно чужие слова, но ответ прозвучал резонно:
– Что ж ты, дурында, не нашлась, не сказала, что сама можешь находиться на чужой – заметь, чужой – кухне с таким же правом?
– Но он же был пьян в задницу! – деликатно возразила Викуся.
– А почему надо делать скидку на пьянство? – трезво заметила подруга и без всякого перехода предложила немедленно встретиться и отправиться в церковь, потому что ей приснилась покойная бабушка, и необходимо как можно скорей поставить свечку и подать записку "О упокоении". Вика согласилась, идея показалась интересной, она и сама может поставить свечку, попросит об исполнении желаний – вдруг подействует?
Вика и Алла. Вторник.
Служба шла давно, и Вика чувствовала себя довольно неуютно. Когда они только входили, и Светка перекрестилась перед дверями, а Вика захотела повторить ее жест и не смогла, так неловко, стыдно ей сделалось, будто наблюдает за ней некто недоброжелательный, еще тогда она решила, что ничего не получится. Может быть, она одержима бесами, но тогда сейчас было бы жутко, а не скучно. Старухи косились на Вику неодобрительно, когда она, не разгибая колен и цокая высокими каблуками – как ни старайся, по каменному полу бесшумно ни пройдешь, – ходила от иконы к иконе, рассматривала темные лики, сурово глядевшие мимо нее. Светка ловко зажгла свою свечу от соседней и поставила перед иконой, ничем не отличающейся на Викин непросвещенный взгляд от остальных. – Ты кому это? – зашептала она, и тоже получилось громко. В конце концов надоело оглядываться на старух, Вика отошла в другой конец храма и попыталась пристроить свою свечу перед распятием, там стояло много свечей, больше, чем в каком либо другом месте. Свеча никак не хотела стоять ровно, Вика боялась подпалить рукав шубки от соседних огоньков и с облегчением доверила заботу подошедшей женщине в темном халате, очевидно, служительнице. – Недавно схоронили? – с сочувствием не то спросила, не то отметила женщина, и Вика испуганно шарахнулась в сторону.
Священник в парчовом золотом облачении заходил быстрее, закрылись ажурные, кажется, чугунные ворота, Вика догадалась, что скоро служба закончится, постаралась сосредоточиться, не получилось: слов не понять, темнота словно еще больше сгустилась, выползая из-за колонн, придавливая слабые огоньки свечей. – О чем бы попросить-то? – в который раз тоскливо подумала Вика, и тотчас темная плотная тень бросилась ей в лицо, прислушиваясь.
Нет, больше не выдержу, подожду Светку на улице. Что за детство, в самом деле, проси – не проси, а о чем можно попросить, интересно, вот, о справедливости попросить. Многого мне не нужно, а то, что так хочется свою квартиру, к примеру, или настоящую шубу, не такую, как эта, неужели я не заслуживаю? Факт, заслуживаю. Вика занялась перечислением необходимого ей в первую очередь и необходимого в принципе, время побежало быстрей. Напугавшая привидевшаяся тень исчезла, растворилась в воздухе, пахнущем ладаном. Служба кончилась, едва Вика успела перейти к китайскому чайнику с ручной росписью, Светкин отдел в универмаге, где они обе работали, как раз закупил небольшую партию таких, и подруга очень смеялась над ее варварским вкусом.
Неужели Светке по честному нравится сюда приходить, не скажет, если спросить, кто же скажет про себя правду, – удовлетворенно вздохнула и поспешила к выходу за подругой, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух без привкуса сладости и скользкого воска.
– Хорошо сходили, – отметила Светка и, как водится, без перехода вернулась к первоначальной теме, заложенной телефонным разговором, – ну, и что ты себе думаешь, долго будешь валандаться с этим дядькой? – Так она называла Алика, не для того, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте, всех мужчин старше тридцати Светка называла дядьками, за исключением собственных знакомых, которых называла любовничками, независимо от отношений, связывающих ее с ними.
– Ну-у, – раздумчиво пропела Вика и неожиданно для себя добавила, – у меня, можно подумать, выбор есть.
– Теряешь время, давно бы уж с кем-нибудь познакомилась. Понимаю еще, он бы тебе подарки полноценные дарил, ну что это такое, ни разу в ресторан не сводил, жмот, сам-то из кабаков не вылезает. А тебе наверняка тюрит, что они ему на работе надоели. На самом деле просто жалко деньги на тебя тратить.
Светка приостановилась у ограды и полезла в сумочку за сигаретами. Прозрачный бомж, торгующий неподалеку ушанку из свалявшегося бурого меха и видавший виды, но не воду, смеситель для раковины дернулся было, чтоб стрельнуть сигаретку, но Светка чуть-чуть повела глазами, и бомж остался на месте, понял – не выгорит.
– Чего ты на меня наезжаешь, сама-то часто знакомишься с богатенькими да щедрыми? – Вика не собиралась обижать подругу, никто из них не говорил ничего лишнего, классический дружеский разговор.
– Я за тебя беспокоюсь, – традиционная формула, чтобы прикрыть любопытство, – зачем тебе старый зануда. Посмотри на себя. Как ты изменилась (неправда, Вика не менялась года два, как ни старалась), он же тебя совершенно замордовал (неправда вдвойне. Замордовать Вику не удалось ни родителям, ни покупателям, она с легкостью «занавешивала» на любые поползновения ограничения ее жизнедеятельности, благодаря исключительной простоте собственного устройства. Клещи, к примеру, отлично переносят жесткое излучение, даже вакуум, а попробуйте так поступить с канарейкой!). Ты что, действительно, его любишь? – ответь Вика утвердительно, Светка немедленно начала бы доказывать несостоятельность любви, но не поэтому Вика ответила "Не знаю".
Желтая синичка села на ограду и склонила набок нарядную головку – не отколется ли каких крошек или семечек – нет, две человеческие дылды заняты разговором, им не до птички-синички. Да, не больно-то и хотелось, в церковном дворе птицам живется неплохо, кто успел там устроиться; на всех хватает, грех жаловаться, эй-эй, а это что за чужая синичища, на что она нацелилась, куда полетела, ну-ка, ну-ка, сейчас догоню, сейчас поймаю, кота на них нет, на иродов.
Несомненно Алик в неведомой для себя самого ипостаси был незаурядным мужчиной и умел устраивать астральную связь между любимыми женщинами. Чем иным можно объяснить сегодняшнее присутствие Аллы в той же самой церкви, в то же самое время. Оказалась она там по поводу еще менее невесомому, чем Вика: шла себе по оживленной улице, увидела церковь, тихую и несуетливую снаружи, повинуясь неожиданному порыву, зашла внутрь. Перекрестилась легко, без всякого внутреннего сопротивления, что и отметила про себя с удовольствием, ибо, как и Вика, последний раз посещала церковь в очень далеком прошлом, когда хоронили мамину соседку. Тут Алла вспомнила эту самую соседку, и раскаяние немедленно проступило на ее подвижном лице. Тонкие Аллины черты при всей склонности к переменам неизменно сохраняли серьезность, что не шло на пользу самой Алле, прибавляя ей возраста. Если бы не печально-суровое, порой трагическое выражение, она вполне сошла бы за Викину ровесницу, невысокая, хрупкая и ладненькая. Лицо не подходило к ее фигуре, не подходило к легкомысленно вспархивающим при любом движении легким пепельным волосам, не слишком аккуратными прядками спускающимися на трогательно тонкую шейку. Со спины их с Викой можно было принять за сестер, но даже со спины Вика казалась ярче и энергичней. Лицо Аллы исключало саму мысль о существовании смешной или забавной стороны у многогранной – да, сложной – да, противоречивой, но такой беспощадной жизни. Не то, чтобы Алла не справлялась с трудностями: она же считалась умной женщиной, ее ум надоедал окружающим точно так же, как ремарки о нем, но она уставала в борьбе с мирозданием. Она принадлежала к той самой породе сомневающихся, что и муж Алик. Из одежды предпочитала костюмы с прямой юбкой, из еды полуфабрикаты, не слишком выгодные, но не отнимающие много времени на приготовление, из домашних животных, если бы решилась их заводить – черепах. Аллина шубка, натуральная в отличие от Викиной, вполне могла бы быть шубкой ее собственной матери, не в смысле степени изношенности, а по части строгости и необязательности покроя. Но Аллина мать предпочитала рискованные фасончики, и это было вечным камнем преткновения между ними, потому что сладить с Аллиной матерью никому еще не удавалось, даже соседке, война с которой не на жизнь, а на смерть шла, сколько Алла себя помнила.
С этой соседкой, вносящей в семью смуту и непорядок, Алла не поздоровалась, встретившись на лестнице зимой, восемь лет назад. Она уже не жила с мамой, переехала к мужу, но нелюбовь к соседке не утихала, разгораясь по мере маминых жалоб. На середине лестничного пролета соседка первая поздоровалась и спросила:
– Что Аллочка, маму навестить собралась? Почему же без супруга? А что там на улице делается, погода хорошая?
Она собралась на прогулку с маленькой, ржавого цвета собачкой, которую завела после переезда Аллы, собачонка тянулась понюхать незнакомку и повизгивала от нетерпения. Алла, только что вспоминавшая историю войны с соседкой, как в целом, так и последние отвратительные эпизоды, мучаясь оттого, что ни разу никоим образом не проявила своего отношения к войне, не вступилась за мать, посмотрела на пожилую женщину и, надо сказать, с немалым душевным напряжением холодно переспросила: – Что?
Та растерянно, с легкой истерической нотой повторила: – Погода хорошая, говорю?
Алла посторонилась, шагнула к стене, благо пролеты в родительском доме широкие и, ни слова не ответив, осуществляя таким образом возмездие, прошла наверх, на каждой ступеньке ощущая недоуменный взгляд, обшаривающий ее спину. Недоуменный, а не рассерженный, соседка так и не поняла причины Аллиной невежливости. И сейчас, стоя в сладко пахнущем полумраке, испытав редкое состояние относительного покоя, Алла отчетливо вспомнила тот давний эпизод и испытала живейшее раскаяние. Зачем ей потребовалось обижать старуху? Почему она решила взять на себя роль судьи в отношениях между двумя немолодыми женщинами, на самом-то деле горячо привязанными друг к другу, как выяснилось после смерти соседки. Стыд окончательно согрел ее, замерзшую на утреннем морозце, и Алла подумала, что Бог, если он есть, должен принять ее раскаяние, ибо оно искренне. Но позже сообразила, что рассчитывать на искренность собственного раскаяния, означает тем самым ставить под сомнение саму искренность, ибо искреннее чувство не осознает себя или не осознает себя со стороны. То есть Бог, если он такой, каким его принято представлять, не сможет принять ее молитву, но ведь она и не молилась. Привычно заплутав в собственных мыслях, Алла тихонько вышла из церкви, тем не менее испытывая некоторое облегчение, словно от сделанного, давно намеченного дела. На двух девушек, спорящих о чем-то у церковной ограды, на Вику со Светкой, внимания не обратила, мазнула по ним прозрачным взглядом, не замечая, на что они ответили таким же, автоматически неприязненным, но, разминувшись в пространстве со скоростью Аллиного неспешного шага, забыли друг о друге, и доведись их спросить, не видели ли они на выходе такую-то и сякую-то, с чистой совестью ответили бы отрицательно.
Алик. Вторник.
В тот самый день когда любимые женщины так благотворно для души проводили время, Алик отрабатывал в кафе с трагическим названием «У Муму» день рождения сынишки заказчика. Зачем человеческая память так коротка? А вот зачем. Если бы Алик помнил, как десять лет назад по разнарядке от предприятия вместо поездки в подшефный колхоз отправился выбивать ковры в не менее подшефный детский садик, он никогда не согласился бы проводить детский праздник, даже в кафе с трагическим названием, никогда бы не заработал именно эти пятьсот рублей, и семья осталась бы на всю неделю без блинчиков с мясом и апельсинового сока. Те десятилетней давности дети были младше и, можно сказать, не принесли никакого вреда непосредственно Алику. Часть детей размещалась не то, чтобы в непосредственной близости от пресловутого ковра, который предстояло выбивать, нет, Алик застал процесс взаимопроникновения: двое, по-видимому, мальчиков, ибо поверх колготок у них располагались шорты, а не юбочки, втирали третьего в плоть ковра, начавши процесс взаимопроникновения ребенка и ковра с головы подопытного с одной стороны и приступив к делу с левой верхней части орнамента с другой. За пару минут они успели переместиться почти до центра, что выдавало нешуточный опыт. Никого не смущали крики жертвы, заглушаемые прочими звуками, как то: стуканьем кегли по батарее, отрабатыванием дрожащего сонорного р-р-р, попытками достичь звукового порога, за которым рождается ультразвук, да мало ли интересных звуковых эффектов можно придумать, обладая терпением и временем, а времени до пяти часов у детей было навалом. Молчал только один мальчик, сидевший на ковре по-турецки и мерно раскачивающийся взад-вперед. Его сдержанность приятно удивила Алика, он решил обойти это маленькое мудрое чудо, чтобы заглянуть в лицо будущего философа. Лицо философа оказалось оснащено тапкой, торчащей изо рта, чем и объяснялось молчание, неизвестно вынужденное или по свободному выбору.
