Текст книги "Жирафа"

Автор книги: Таня Воробей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Можешь, – убеждённо сказала Олеся. – И ты не обычный человек. – Она поднесла его руку к своей щеке. – Ты – человек, которого я люблю. А я никогда бы не полюбила безвольного тюфяка.

Она взяла с тумбочки журнал и принялась бесцельно и раздражённо переворачивать страницы. Только что она говорила о любви, но её голос был строгим и враждебным. Но не Виктор был её врагом, а болезнь, которая завладела не только его измождённым телом, но и его душой.

– Ты меня хоть помнишь? – неожиданно спросила она. – Ты меня любишь хоть немножко?

Он посмотрел на неё с мукой, не находя нужных слов. Он не мог сказать "нет", потому что подошёл к той черте, у которой невозможно лгать. Но сказать "да" тоже было немыслимо. Сказать "да" в его положении – это значит обречь любимого человека на прозябание рядом с медленно угасающим инвалидом, – сварливым и требовательным. Скажи он "да", и она никогда не оставит его, скованная долгом. Жёны декабристов, которые уехали за своими мужьями в Сибирь, выбрали жизнь, полную лишений, но это была жизнь. А что он мог предложить Олесе? Только свою грядущую, неизбежную смерть. А она должна превратиться в нянечку, медсестру, сиделку, в кого угодно, только не в любимую женщину.

– Ты любишь меня? – настойчиво повторила она. – Неужели так трудно ответить?

– Это не важно, – выдавил он. – Сейчас это уже не важно.

– Глупость! – отрезала она. – Только это и важно. Только это и имеет значение.

"Благородство, – подумал он. – Благородство привело её сюда. Моя чёртова беспомощность и её чёртово благородство".

А как было бы соблазнительно сказать: "Да, я люблю тебя. То, что мы расстались – это самая моя большая ошибка, за которую я теперь расплачиваюсь жизнью. Останься со мной. Позволь погреться в твоём сиянии хотя бы последние дни. Не уходи. Я умер в тот день, когда потерял тебя". Как легко было бы принять её доброту, её заботу, её жалость. Как просто было бы назвать всё это любовью и быть счастливым.

Но он не мог. Не имел права, падая в бездонную пропасть, утягивать её за собой.

– Нет, – холодным, чужим голосом произнёс он. – Нет, я тебя не люблю.

Она немного помолчала, осмысляя это короткое слово "нет". Потом вздохнула с облегчением.

– Я так и думала.

Вот сейчас она встанет, скажет: "Выздоравливай" и уйдёт навсегда. Он не хотел смотреть на неё, чтобы она не смогла прочитать мольбу в его взгляде. Смотрел опять на потолок – на белой поверхности появились цветные разводы. Поскорей бы она уходила.

– Я так и думала, что ты – непроходимый тупица, – сказала она. Думаешь, я сейчас обижусь и уйду? Думаешь уязвить мою девичью гордость? Она рассмеялась. – Тому, кого бросили прямо перед венцом, уже ничего не страшно. Говори, что хочешь, ни одному твоему слову не верю. Ты меня любишь, я знаю.

– А зачем тогда спрашивала? – он невольно улыбнулся.

– Хотелось услышать это от тебя, – она наклонилась и поцеловала его коротким, сухим поцелуем. – Но если ты такой упрямый, я не буду настаивать.

У неё всегда были особые, доверительные отношения со своей судьбой. Она полагалась на судьбу, как другие полагаются на своих друзей – без сомнений, без опаски. Ей было трудно поверить, что жизнь – борьба, в которой побеждает сильнейший; ей казалось, что жизнь – это книжка с картинками, которая обязательно закончится свадьбой. Она никогда не искала свою любовь, как ищут её многие, уставая и злясь от бесплодности этих поисков. Она просто знала, что любовь случится в положенный срок, и даже если выбегать ей навстречу, этим ничуть не ускоришь её приход.

А когда она встретила Виктора, то безошибочно поняла, что вот, судьба явила саму себя, и остаётся только следовать ей – покорно, не упрямясь, не желая себе другой участи.

Она отложила журнал в сторону и улыбнулась одними глазами.

– "И в горе и в радости, и в болезни и в здравии..." А сейчас поспи, я пойду. С врачом я уже поговорила, завтра же перевезём тебя домой. Дома и стены помогают.

– А ты?

– Мой дом там, где и твой, – сказала она без улыбки. – Я уже и вещи собрала. Если помнишь, совсем недавно я собиралась выйти замуж.

– Прости меня, – сказал он, хотя и не любил просить прощения. – Я от ревности ничего не соображал.

– Так и быть, – Олеся поцеловала его на прощанье. – На первый раз прощаю.

У дверей она чуть не столкнулась с Викой, которая вовремя успела отпрянуть в сторону.

– Пойдёшь к нему? – спросила Олеся.

– Нет. Я только что была.

Олеся кивнула.

– Хорошо. Завтра отца выпишут.

– Я знаю, – сказала Вика и покраснела. Жирафа могла догадаться, что она подслушивала под дверью. Но та была занята своими мыслями, и ничего не заподозрила.

– Поможешь мне перевезти вещи?

– Я? – удивилась Вика.

– А кто же ещё? – грустно улыбнулась Олеся. – Мы теперь можем рассчитывать только друг на друга.

Пришлось согласиться. Если бы ещё месяц назад кто-нибудь сказал Вике, что она будет затаскивать жирафьи сумки в свою квартиру, она бы рассмеялась в лицо этому фантазёру. Но иногда жизнь складывается так, что и худшее становится лучшим.

Он почувствовал, как сильно устал, только когда за Олесей закрылась дверь. Перевернулся на бок, поплотнее закутался в тонкое больничное одеяло и сразу же заснул.

И снилось ему, что его клонит ко сну, но он борется с дрёмой и всё твердит: "Не спи, не спи. Глупо спать, когда ты счастлив".

О чём ты думаешь, когда просыпаешься?

Их совместная жизнь началась совсем не так, как мечталось каждому из них. Но она всё-таки началась – и это было главным.

Ни на минуту папа не оставался один, рядом всегда был кто-то – или Олеся, или Вика. Оказалось, что Олеся не такая отвратительная хозяйка, как можно было предположить. Она довольно ловко справлялась со всеми домашними обязанностями, и ни о чём не просила Вику. Та помогала только тогда, когда хотела этого сама.

– Лучше позанимайся, – отговаривала её Олеся. – В своей жизни ты ещё успеешь находиться по магазинам.

– Но ведь это мой отец болеет, – напоминала ей Вика. – Я тоже хочу быть полезной.

– Девочки, не ссорьтесь, – кричал из своей комнаты папа. – А то мне самому придётся идти за продуктами!

Они замолкали, Вика показывала Олесе язык, а та ей – кулак.

Вика часто подслушивала их разговоры. Она считала, что в этом нет ничего стыдного. Ведь это её отец, она имеет право знать о его жизни всё. И однажды она подслушала вот что.

– Леся, я могу тебя о чём-то попросить? – спросил отец. Он всегда называл её этим нелепым именем наедине.

– Ты же знаешь, – сказала Жирафа. – Всё, что угодно.

Но он молчал, как будто не решаясь заговорить.

– Чего молчишь? Чего ты боишься?

– Во-первых, я не люблю повторяться. А во-вторых, боюсь показаться занудой.

– Я прекрасно знаю, что ты зануда, – было слышно, как Жирафа смеётся грудным смехом. – Говори.

– Леся, может быть, ты выйдешь за меня замуж?

Вика обмерла. Её сердце стучало так сильно, что она испугалась, как бы они не услышали этот стук через дверь. Сейчас должно было случиться то, чего Вика так давно ждала, так сильно боялась. Жирафа выйдет замуж за отца и в скорости станет Чёрной Вдовой, – так в фильмах о мафии называют женщин, чьи мужья скоропостижно умирают, оставляя им всё своё состояние.

Томительная пауза затягивалась. Вот, сейчас Жирафа скажет: "Да", скажет: "Я так счастлива. Когда будет наша свадьба?", и всё. Но Жирафа молчала.

– Я знаю, как ты на меня обижена, – торопливо заговорил отец. – Знаю, что вёл себя... Да что там говорить! Я всё разрушил своими руками. Но теперь... Теперь это всё неважно. Я должен позаботиться о тебе, как могу.

Что это значит – разделить с кем-то свою жизнь? Никогда раньше Вика всерьёз не раздумывала над этим. Что это – дар или ноша? Поездка в дальние страны или пребывание в одной камере? И вообще – что за странная мысль: отдать кому-то кусок своей жизни, а взамен получить часть чужой, эдакого кота в мешке.

– Так ты согласна? – спросил отец.

– Нет, – сказала Олеся. И ещё раз повторила: – Нет.

– Ты должна, – не отступал он, – ты должна мне позволить эту малость. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Поверь, это будет недолго...

– Замолчи! – резко прикрикнула она.

– Кем ты будешь, когда меня не станет? Никаких прав, ничего... Короче, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

– Нет, – ласково сказала она. – Знаешь, в чём твоё несчастье? Я не выйду за тебя замуж. А знаешь, в чём твоё счастье? Я не выйду за тебя замуж сейчас.

– А когда?

– Потом.

– Но ты же знаешь, что не будет никакого "потом".

– Ну что же, – Олеся вздохнула. – Если не будет никакого "потом", то никакого "замужа" тоже не будет.

Сказала, как отрезала. Больше к этому разговору они не возвращались. Вика почувствовала огромное облегчение, но не радость. Получалось, что Жирафа была не такой уж плохой. Прямо скажем – она была даже хорошей. Ненавидеть её с каждым днём становилось всё сложнее и сложнее. Но голос, звучащий у Вики в голове, призывал не верить гладким и сладким словам Жирафы. Голос умолял не сдаваться и ненавидеть её по-прежнему.

"И всё равно Жирафа корыстная и лживая, – уговаривала себя Вика. Просто она цену себе набивает, благородненькой прикидывается. А сама корыстная и лживая, вот. И я буду повторять эти слова столько, сколько нужно. Я буду повторять их до тех пор, пока они не станут правдой".

А между тем, отцу становилось всё хуже и хуже. Его кожа пожелтела, глаза ввалились, он иссох и сжался. Казалось, в постели лежит десятилетний ребёнок, а не взрослый мужчина.

Иногда по ночам Вика слышала, как Олеся плачет на кухне. Плачет тихо, приглушённо, долго, по-детски. Но на утро на её лице не было никаких следов от этих ночных слёз, – она была свежей, умытой солнечным светом, бодрой. Теперь ей надо было бодриться за двоих.

Вика старалась не пропускать занятий. Ей было стыдно признаться в этом даже себе, но ей не хотелось лишний раз оставаться дома – наедине со своими страхами, в ожидании приближающегося кошмара.

Она не забывала об отце ни на минуту, но в школе можно было не чувствовать себя такой несчастной. И потом, в школе был Влад. "Это не любовь, не любовь, – повторяла себе Вика. – Меня просто тянет к нему, вот и всё". Ей казалось, что это плохо, что так не должно быть. Но было. Как будто они были связаны пуповиной, если один из них уходил далеко, пуповина натягивалась, и обоим становилось больно.

– Ты с ним встречаешься? – спрашивала любопытная Женька. Всё-то она успевает: и своей жизнью жить и в чужие влезать. – Что, большая Л.?

Чижик всегда так говорила о любви – "большая Л." Ей не хотелось лишний раз произносить слово "любовь". "Люди всё портят словами, – говорила она. Сто раз скажешь "халва" и становится не сладко, а противно. Сто раз скажешь "любовь", глядишь, слово и потеряет свой смысл".

– Так что у вас, – не отставала Женька, – большая Л.?

– Ничего подобного, – Вика ущипнула себя за руку, чтобы отвлечься на эту боль и не покраснеть. – Просто мне скучно, вот я с ним и хожу.

– Ага, скучно, – было видно, что Женька ни одному её слову не верит. Вижу, как ты на него смотришь.

Вика поняла, что запираться глупо. Она сама себя не понимает, а если ещё будет что-то придумывать, окончательно запутается.

– Не знаю, Чижик, – призналась она. – Совсем не знаю. Иногда я говорю себе: "Я его люблю" и чувствую, что это неправда. И тогда говорю вслух: "Я его не люблю". И... тоже ложь.

– Да-а, – в задумчивости Женька пригладила волосы на висках. – Даже не знаю... Ведь по-разному бывает. Бывает – раз! – и влюбилась, как будто шла-шла и провалилась в открытый люк. Но бывает и по-другому: ничего не подозреваешь, просто живёшь, просто дышишь, а потом оказывается, что ты давным-давно и по уши в этом самом люке.

Вика с интересом посмотрела на подругу. Так и есть. Даже странно, что Чижик всё правильно понимает, а главное – может объяснить.

– Но мне с ним совершенно не о чем говорить, – пожаловалась Вика. Иногда так и сидим молча.

– И тебе плохо?

– Нет, – Вика пожала плечами. – Не плохо. Даже хорошо как-то.

– Тогда не придирайся, – улыбнулась Женька. – Поговорить мало ли с кем можно. Я вот, например, с любым встречным поперечным могу болтать часами. А вот чтобы молчать... Нет, молчать можно только с очень близким человеком.

И правда, вместе с Владом молчать было нескучно. Тишина была живой и наполненной, как если бы они были дельфинами, и могли понимать друг друга, обмениваясь ультразвуками.

– Может быть, правда – она не в словах, она на стыке слов, – задумчиво проговорила Вика. – Вот почему люди так любят поэзию. А в прозе – абзацы, пробелы и красные строки. А в разговорах – паузы и тишину...

– Или давай установим истину другим способом, – Женька оживилась от внезапно пришедшей идеи, она совсем не слушала подругу. – О чём ты думаешь, когда просыпаешься? Какая первая мысль приходит тебе в голову?

– Ну, – Вика подняла глаза к потолку, – думаю, что надеть в школу. Думаю, опаздываю или нет и сколько времени...

– Но это ведь потом, не сразу, – перебила её Женька. – А самое-самое первое – о чём?

Вика улыбнулась нежной, лёгкой улыбкой.

– О нём. Думаю, что видела вчера, что увижу сегодня.

– Вот оно! – Чижик подняла колено и хлопнула по нему ладонью. – А ты ещё спрашиваешь! А ты ещё сомневаешься!

Вика улыбалась – таинственно и растерянно.

– Значит, большая Л.? – спросила она, всё ещё не веря.

– Конечно, а что же ещё?

"Как это не вовремя, – подумала Вика с грустью. – Именно теперь, когда папа болеет, именно теперь, когда я должна бороться с Жирафой... Наверное, всё и всегда случается не вовремя, надо привыкать".

Влад ждал её около школы. Прощался с Ёлкиным, пожимал ему руку, а сам следил за дверью – когда она выйдет.

Вика взглянула на него, улыбнулась, и её обожгло воспоминание: когда они поссорились, она всю ночь не могла заснуть. Бессонница переворачивала её с бока на бок, как ягнёнка на вертеле, и так она промаялась до самого утра. "Любовь – это как аппендицит, – подумала она. – Если проведёшь ночь без сна, если не сможешь уснуть от боли – нужно резать. Все врачи знают об этом. Только я не знала..."

– О чём ты думаешь, когда просыпаешься? – спросила она Влада. Они шли рядом, глядя под ноги, старательно обходя лужи.

Тот пожал плечами.

– Не знаю. О разном. – Он нахмурился, припоминая. – Думаю, нужно ли сразу вставать или можно ещё поваляться.

– А ещё?

– И ещё думаю, есть ли в этот день курсы или нет.

– И всё?

– И всё.

Он почувствовал, что она разочарована, но не мог понять – почему.

– Ну, и немножко о тебе, – соврал он.

– Правда? – она заулыбалась, поворачивая к нему лицо. – Надеюсь, сначала обо мне, а потом о курсах?

– Может, и так, – невозможно было не улыбнуться в ответ. – Конечно, так.

Он готов был сказать всё, что угодно, только чтобы увидеть её улыбку открытую, ослепительную, так улыбаются только тем, кого любят.

– А знаешь, ведь я совсем не такая красотка, когда не накрашенная, – ни с того, ни с сего призналась она. – Я совершенно обычная. Даже не знаю, за что меня можно было бы полюбить.

– А тебе и не нужно знать, – он взял её за руку. – Главное, чтобы другие знали.

– А ты? – Она остановилась и посмотрела на него в упор. – Ты знаешь?

Он кивнул с серьёзным видом.

– Догадываюсь.

Он не мог говорить о своих чувствах. Ему казалось, что его любовь – это тайна, и от признания она может скукожиться и уменьшиться.

"Лучше молчать о том, что есть, чем болтать о том, чего нет", справедливо полагал он.

Я хочу, чтобы всё было, как раньше

Открыв дверь своим ключом, Вика тихонько прошла в прихожую. Из кухни доносились голоса: баритон отца и чьё-то высокое, пронзительное сопрано. Голоса спорили, перебивали друг друга, говорили без остановки.

Сначала Вика решила, что женский голос принадлежит Жирафе, но нет, это была не она.

Сквозь закрытую кухонную дверь трудно было разобрать, о чём именно шёл спор, но Вика прокралась поближе, и смогла различать слова.

– Как ты можешь говорить об этом! – говорил отец. – Как у тебя язык поворачивается говорить такое!

– А что? – женский голос ничуть не был смущён внезапным отпором. Разве я не имею таких же прав, как и ты?

– Нет, не имеешь. – Чувствовалось, что отец с трудом сдерживает раздражение. – С тех пор, как... А-а, даже вспоминать тошно... С этих самых пор ты больше ни на что не имеешь права.

Вика поняла одно – к ним в дом пришла посторонняя женщина, которая чем-то угрожает её отцу. Женщина курила, потому что в квартире стоял запах ментоловых сигарет, и отец позволил ей курить. С тех пор, как сам он расстался с этой вредной привычкой, он терпеть не мог табачного дыма. А если он позволил курить этой даме, значит, она имела над ним непонятную власть.

Было бы так просто – войти к ним, поздороваться, спросить, что ей, собственно, нужно. Но тогда и она, и отец замкнутся, ни слова правды не скажут в её присутствии. А Вике нужна была правда – на меньшее она не согласна.

– Пожалуйста, не говори со мной в таком тоне, – в голосе незнакомки послышались капризные нотки. – Неужели мы не можем всё обсудить, как цивилизованные люди?

– Я бы предпочёл не говорить с тобой ни в каком тоне, – Вика услышала в голосе отца сдерживаемую ярость. – У нас нет ничего общего. Стало быть, и обсуждать нечего.

– Ничего общего? – женщина деланно рассмеялась. – А она?

– Что она?

– Надеюсь, ты не будешь отрицать, что я имею к ней некоторое отношение?

– Очень косвенное, – отрезал отец.

"О ком они говорят?" – подумала Вика. У неё не было никаких предположений.

– Я её мать, – выкрикнула незваная гостья. – И этого никто не отменит!

"Ага, ясно, – Вика облизала пересохшие губы. – Это пришла Жирафина мать. Наверное, не хочет, чтобы её драгоценная доченька выходила за такого пожилого человека, как отец".

– Этого никто не отменит, – для большей убедительности повторила она.

– Ты сама это отменила, – ответил отец. – Ты сама, тебя никто не заставлял.

"Интересно, почему он разговаривает с ней на "ты"? – удивилась Вика. Как-то непохоже на отца. Обычно он такой вежливый... Особенно с посторонними".

– Я хочу с ней поговорить, – заявила женщина. – Я сама должна ей всё объяснить.

– Ни в коем случае! – Вика и не догадывалась, что у отца может быть такой испуганный голос. – Ты не должна её видеть!

– Это ещё почему?

– Не спрашивай. – Он немного помолчал. – Не должна и всё.

– Я не могу поговорить с собственной дочерью? – Она так смеялась, что даже закашлялась. – Очень смешно. И кто мне запретит? Ты, что ли?

– Послушай, – он говорил медленно, тщательно подбирая слова, – я ничего не могу тебе запретить. И ты это прекрасно знаешь. Я прошу тебя... Разве я часто тебя о чём-то просил? Так вот, я прошу тебя – оставь нас. Пожалуйста, ну, что тебе стоит?...

Незнакомка молчала, как будто прицениваясь к его предложению.

– Не могу. Я вернулась за тем, что принадлежит мне по праву.

– Чего ты хочешь? – повысил голос отец. – Прошло столько лет, что теперь смешно об этом даже говорить... Скажи, что тебе от нас нужно?

– Я хочу, чтобы всё было, как раньше, – неожиданно просительным голосом проговорила она. – Я хочу исправить все свои ошибки и вернуться в то время, когда мы были счастливы.

Она тихонько всхлипнула.

– Разве это так трудно?

– Нет, не трудно, – ответил отец. – Это невозможно. То время истекло нет больше ни тебя прежней, ни меня. Ничего не осталось.

– А она? Она-то ведь осталась. То, что нас связывает. Наше прошлое, наше будущее. Ради неё мы должны...

– Ради неё мы должны не возвращаться к этой старой истории, – перебил её отец. – Прошу тебя, не плачь. Ты же знаешь, я не могу, когда женщины при мне плачут.

– Ага, – она снова всхлипнула, – пускай плачут без тебя.

"Сумасшедшая какая-то, – подумала Вика, но отходить от двери она и не подумала. – Только почему её папа сразу не выгнал? Вечно он возится со всякими ненормальными. Это про него поэт написал: "Иди к униженным, иди к обиженным, им нужен ты"".

– Послушай... – Он хотел назвать её по имени, но передумал. – Когда тебе было нужно, ты переступила через всех и через всё. Разве не так? А теперь, когда у тебя что-то там не получилось...

– Я всё объясню...

Жестом он остановил поток её слов.

– Не надо, не рассказывай. Я знать не хочу, что именно там с тобой стряслось. Так вот, теперь ты обрушиваешься, как снег на голову, и очень удивляешься, что всё это время я не думал исключительно о тебе...

– Я понимаю, что не исключительно обо мне, – со злостью бросила она. Но почему... Почему ты не хочешь меня понять!

– Потому что через два дня я женюсь.

– Я знаю, – почти ласково сказала она. – Именно поэтому я здесь.

Он недоумённо уставился на неё.

– Именно поэтому?

– Да, я приехала, чтобы ты успел одуматься.

Он рассмеялся тихим, падающим смехом.

– Я одумался. И уже давно. Именно поэтому я женюсь через два дня.

– А я?

– А ты уезжай туда, откуда приехала.

– А она? – в который раз незнакомка задавала этот странный вопрос. Неужели ты думаешь, что я уеду, так и не повидавшись с ней?

– Я надеюсь, что у тебя хватит на это благоразумия. Элементарного здравого смысла.

– А если нет? Если не хватит? – женщина дразнила его, хотела вывести из себя, но он не поддавался.

– А если нет, то так тому и быть. Ты – взрослый человек, и я никак не могу тебя остановить.

– А где она? Скоро придёт?

Он пожал плечами.

– Она приходит, когда ей вздумается.

Внезапно он присел перед ней на корточки и взял её руки в свои.

– Виктория, не делай этого, я тебя очень прошу. Ведь было же у нас что-то хорошее, и много. Пожалуйста, не разрушай всё это, не встречайся с ней.

Она не успела ничего ответить, потому что дверь кухни распахнулась, и на пороге появилась Вика.

– Что здесь...

Она не сумела договорить, потому что дикий, пронзительный крик застрял у неё в горле, как кость. Она смотрела на женщину, сидящую на стуле, во все глаза, и её зрачки всё больше и больше расширялись от ужаса. Её губы помертвели, пол под ногами закачался, как палуба тонущего судна, а стены надвинулись, грозя раздавить.

А женщина, не проявляя ни малейших признаков беспокойства, улыбнулась и протянула к ней руки.

– А вот и моя девочка! – чистым и высоким голосом проговорила она. Иди же ко мне скорее! Мамочка так соскучилась по тебе!

Несколько секунд Вика оставалось неподвижной, дико озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, что же, чёрт возьми, происходит.

– Не узнала меня? – улыбка не сходила с лица посторонней женщины. Разве я так сильно изменилась? Ну, подойди. Дай я тебя обниму.

– Мама? – непослушными губами пролепетала Вика и, не дожидаясь ответа, упала в глубокий обморок.

Она не слышала, как кричал папа, не чувствовала, как он брызгал ей в лицо ледяной водой, как тормошил, как бил по щекам. Ей казалось, что она летит в чёрный, бездонный колодец – невесомая, гуттаперчевая, счастливая.

Вызывать любовь – это дар

– Понимаешь, такое предложение делают раз в жизни, да и то не всем. Она курила одну сигарету за другой, разминая в пепельнице длинные окурки со следами губной помады. – А мне предложили.

Папу срочно вызвали на работу и, чертыхаясь, он оставил Вику наедине с её матерью, обещая скоро вернуться. Они остались наедине – родные, ближе не бывает, и незнакомые, как случайные попутчики в поезде дальнего следования. Вика сидела напротив неё в глубоком кресле: спина прямая, руки – на коленях, обычно так сидят в гостях.

– Я никак не могла взять тебя с собой, – продолжала женщина. – Мне нужно было учить язык, я была так занята, ты даже не представляешь. Всё думала, что как только устроюсь, как следует, обязательно тебя заберу.

Вика слушала свою мать, почти не вникая в смысл её слов. В голове гудело, а в ушах стоял нудный, на одной ноте звон.

Тысячи раз представляла она себе эту встречу. Думала, вдруг произошла какая-то чудовищная ошибка, и мама не умерла? Представляла, что она живёт в другом городе и не ищет её, Вику, потому что больна амнезией. А в один прекрасный день Вика сама её найдёт, случайно встретит на улице, и мама сразу всё вспомнит. И тогда она обнимет Вику, прижмёт к груди и скажет: "Мне так тебя не хватало! Наконец-то мы вместе!"

Но у мамы не было амнезии. Она была абсолютно здорова и если годы не виделась со своей дочерью, то только потому, что ей было не до того. Потому что она не устроилась, как следует.

– А потом началось – одна роль, другая, бесконечные переезды... – Она сделала нервную затяжку. – У актёров такая жизнь – сам себе не принадлежишь, а кому-то другому – тем более. Твой отец никогда этого не понимал. Он до сих пор не верит, что у меня талант. И даже если я скажу ему, что Академия Театрального Искусства выдала мне диплом с отличием, – всё равно не поверит. А я играла, да ещё как. И пресса у меня была неплохая, хотя эти критики жуткие снобы, на них не угодишь.

Она тихонько всхлипнула.

– А потом вышвырнули, как ненужный хлам. Я всю жизнь искусству отдала, ничего не пожалела, а они говорят: "Всё это очень мило, но не вписывается в современный контекст". Слово-то какое уродское – кон-текст.

Вика смотрела на неё во все глаза, отмечая изменения, которые произошли в прекрасном, родном лице за долгие двенадцать лет. Вокруг глаз наметились морщины, губы как будто стали тоньше, сжатые горестной складкой, волосы утратили свой блеск. "Наверное, страшно стареть, если ты красивый, подумала Вика. – И чем красивее, тем страшнее". В мире воспоминаний нет старости и увядания, – Вика запомнила маму молодой, цветущей и, главное, любящей. А перед ней сидела очень знакомая, но посторонняя женщина, которая ничегошеньки не знает о Вике, и даже не задала ей ни одного вопроса.

– Поэтому ты и вернулась? – она сама удивилась тому, как гладко и вежливо прозвучал её голос.

Женщина снова всхлипнула.

– Я не хочу от тебя таких слов. Нет. Не хочу. Только не от тебя.

Казалось, она играет заученную роль. Говорит с выразительными паузами, закатывает глаза к потолку, – актриса, да и только.

Она знать не знала, о том, что Вика разговаривала с ней чуть ли не каждый день. Ей до этого и дела не было.

– А почему ты не звонила, не писала? – с обидой спросила Вика. – У тебя бумаги под рукой не оказалось, или телефон отключили за неуплату?

Мама встала и прошлась по комнате, разглядывая корешки книг, стоящих на полках.

– Ты была маленькой, ты бы не поняла, – проронила она. – Что толку вспоминать? И потом твой отец этого не хотел. Так и говорил: "Не нужно писем. Или будь рядом, или не пачкай бумагу".

Как будто почувствовал внезапную усталость, она села на диван, напротив Вики.

– А ты-то как? – спросила она. – Как ты жила без меня?

Вика задумалась. И правда, как она жила? Как может жить девочка, у которой нет мамы?

– По-разному, – сухо ответила она.

– Ты совсем большая... – Мама пристально посмотрела на неё. – И причёска у тебя... – она подбирала такое слово, чтобы не обидеть, странная. Это мода такая?

– Нет, – Вика провела рукой по жёсткой макушке. – Это я побрилась.

– Сама?

– Конечно, сама. Мне казалось, что тебе бы это понравилось.

Мама робко улыбнулась. Она думала, что раз Вика шутит, значит, ещё не всё потеряно. Но Вика и не думала шутить.

– А мальчики? – Вика бросила на неё недоумённый взгляд, и мама торопливо пояснила: – Ну, тебе кто-нибудь нравится?

Вика усмехнулась. Не самая хорошая идея сейчас говорить об этом. Наверное, мама думает, что её дочь – идиотка, у которой в голове только тряпки, мальчики и танцы.

– Да есть один, – нарочито легкомысленно и пренебрежительно сказала она, жеманно поджимая губы.

– А он? – оживилась мама. – Наверное, влюблён в тебя без памяти. Иначе и быть не может. В меня всю жизнь кто-то был влюблён – и в школе, и в институте, и потом... Вызывать любовь – это дар. И он перешёл тебе по наследству.

– Да. Он влюблён в меня без памяти, и мне это просто необходимо. У меня от его любви прямо-таки наркотическая зависимость. Ты знаешь, – она притворно вздохнула, – у меня ведь никогда не было мамы. Точнее, была, но я её совсем не помню. А когда у ребёнка нет матери, он может вырасти ущербным.

Мама закрыла лицо руками и заплакала, вздрагивая всем телом.

– А знаешь, что я думала? – Вика скрестила руки на груди, как будто хотела защититься от возможных ударов. – Я думала, что ты умерла. И папа мне так сказал. Я думала, что у меня была прекрасная-распрекрасная мама, которая умерла совсем молодой. И знаешь, что самое смешное?

Мама не отняла ладоней от лица, но притихла, прислушиваясь к словам дочери.

– Самое смешное, что я разговаривала с тобой ночи напролёт. Но это ещё не всё. Ещё смешнее то, что я слышала, как ты мне отвечала.

– И что говорила?

Вика нахмурилась, припоминая.

– Разное. Советы давала всякие. Или просила о чём-то. Я-то дура, слушалась, а ты – жива-живёхонька! Вот умора! Кому рассказать – никто не поверит!

– По-моему, ты не рада, что я жива. Вам всем было бы удобнее, если бы меня не стало! – мамин голос задрожал и сорвался.

– Глупости, – отрезала Вика. – Я счастлива, что ты не умерла. Правда, она чуть было не расплакалась, но ущипнула себя за руку и сдержалась, очень счастлива. Только я не понимаю, как с тобой разговаривать. Не понимаю, как мы должны себя вести. Я вообще теперь ничего не понимаю...

Мама подошла к ней, села на подлокотник кресла и обняла за плечи. Вика сжалась от этого прикосновения. Ещё вчера мама была призраком – любимым призраком. А сегодня – это реальная, но совершенно чужая женщина.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной, – сказала она. – Твой отец не позволяет мне остаться здесь. Он вычеркнул меня из своей жизни. Но ведь ты другая. Я знаю, что другая. Ты – моя копия, и когда вырастешь, обязательно меня поймёшь.

– Может быть, – Вика осторожно высвободилась из сковывающих объятий. Может быть, когда вырасту, – пойму. Но сейчас – никак не получается.

– У нас впереди ещё много времени, – мама как будто не слышала Вику. Мы успеем узнать друг друга и привыкнуть к тому, что мы снова вместе. У нас снова будет семья. Разве ты этого не хочешь?

– Нет, – твёрдо сказала Вика. – Не хочу. У меня уже есть семья. Папа и я. Я и папа.

– Он что, настраивал тебя? – подозрительно спросила мама. – Нет, ты скажи: он настраивал тебя против меня?

Вика грустно улыбнулась.

– Он не сказал о тебе ни одного дурного слова. Ни одного. Наоборот: "Ах, какая она была и красивая, и добрая, и умная!" Только теперь я понимаю, чего ему это стоило.

В прихожей послышался шум, – кто-то возился с ключом.

– Папа? – с надеждой крикнула Вика. Ей было тяжело продолжать этот разговор. – Папа, это ты?

– Не-а, это я, – отозвалась Олеся. – Я сегодня пораньше.

Она вошла в полутёмную комнату, щуря близорукие глаза. А мама с достоинством поднялась к ней навстречу и произнесла звучным, хорошо поставленным голосом:

– А это и есть счастливая избранница твоего отца? Да, Вика?