Текст книги "Проклятие крови"

Автор книги: Таня Хафф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

«Будет ли кто-нибудь из нас спать сегодня ночью, если мы это сделаем?» – внезапно мелькнуло в голове доктора Шейн; женщина удивилась, откуда пришла к ней эта мысль.

– Уже поздно. Мы все напряженно трудились, и теперь, когда впереди у нас целый уик-энд, почему бы не подождать с этим до понедельника, – сказала она.

– Мы всего лишь поднимем крышку.

Доктор Ракс говорил тем медовым, прямо-таки источающим обаяние голосом, которым пользовался обычно, когда выбивал субсидии у совета директоров музея. Рэйчел Шейн, которой хорошо был знаком этот прием, не одобряла, когда он использовал его в отношении ее самой.

– А я думаю, что этот серьезный шаг требует внутреннего осмысления, – не отступала она. – К тому же, возможно, рентгеновские лучи...

– Позднее. – Отвечая, Ракс вытащил пару чистых перчаток – жест, который он использовал, чтобы скрыть, как дрожат у него руки. – Что касается ручек, которыми пользовались, чтобы опустить на место крышку, их следует вынуть. Я возьмусь за изголовье. – После чего, обращаясь к самому высокому из исследователей, велел: – А вы, Дон, возьметесь за нижнюю часть.

Теперь, когда дело дошло до этого момента, все неистово возжелали узнать наконец, что содержится внутри артефакта. Заместитель хранителя не высказала дальнейших возражений, и Дональд Томпсон, пожав плечами, натянул пару перчаток и подошел к указанному месту.

– На счет три. Один, два, три!

Крышка снялась легко, но оказалась тяжелее, чем выглядела.

– Ах-х-х, – раздался звук, непроизвольно сорвавшийся с губ полудюжины людей. Поставив крышку на обитую тканью подставку, доктор Ракс с болезненно колотящимся о ребра сердцем наклонился, чтобы увидеть, что скрывалось под крышкой.

Мумия лежала, плотно обернутая в древнее полотно, а запах из гроба был просто удушающим – внутри он был выстлан кедровым деревом. Длинная полоска материи, исписанная красными иероглифами, была обернута вокруг тела, точно повторяя положение, принятое змеей, обвивающейся вокруг гроба. На мумии не было посмертной маски, но сквозь ткань рельефно выделялись черты лица.

Сухой воздух Египта, высасывающий всю влагу из тел, был милостив к мертвым, сохраняя их для исследований в будущем. Бальзамирование было к этому лишь первым и, как свидетельствовали ранее обнаруженные захоронения фараонов, даже не наиболее необходимым шагом.

«Высушенное» – вот единственное слово, которое соответствовало описанию лица под полотном. У человека, лежащего в гробу, были высокие скулы и резко очерченный подбородок, что выдавало в нем обладателя сильного характера.

Доктор Ракс с шумом выдохнул воздух, не сознавая, как долго он удерживал дыхание, и почувствовал, как напряженность постепенно отпускает его мышцы.

– Что вас так удивило? Быть может, вы ожидали увидеть Белу Лугоши[2]2
  Lugosi Bela (1882 – 1959) – американский актер, венгр по происхождению, прославившийся исполнением ролей вампиров и прочих монстров в фильмах ужасов, самая известная из которых – граф Дракула в одноименном фильме (1931).


[Закрыть]? – сухо осведомилась Рэйчел Шейн; вопрос был предназначен только ему.

Взгляд, который обратил на нее доктор, был преисполнен наполовину ужасом, наполовину – чрезвычайным изнурением, что заставило женщину почти мгновенно пожалеть о сказанном.

– Теперь мы можем наконец отправиться по домам? – спросила она намеренно беспечным тоном. – Или вы хотите закончить исследование, рассчитанное на пару лет, за один вечер?

Он этого хотел. Доктор Ракс увидел, как его рука потянулась к спеленатому полотном телу и застыла над полоской ткани с иероглифами. Он отдернул руку.

– На сегодня заканчиваем, – сказал доктор, распрямляясь и слегка повышая голос, чтобы остальные не заметили, с каким трудом ему приходилось выдавливать из себя слова. – Продолжим в понедельник. – Затем он повернулся и, прежде чем смог бы изменить свое намерение, большими шагами вышел из лабораторного зала.

* * *

Он громко бы рассмеялся, будь это возможно, поскольку не способен был уже сдерживать возбуждение. Его тело все еще было сковано, но как только ворота его тюрьмы раскрылись, его ка вышла на свободу.

Свободна... свободна... насытиться...

2

– Мое имя Озимандиас, о Царь Царей: взгляни на творение рук моих, повелитель, и ужаснись!

Детектив-сержант Майк Селуччи уставился на свою подругу.

– Что за ерунду ты несешь?

– Ерунду? Вовсе даже не ерунду. Я раздумываю о монументах, которые человек воздвигает человеку.

Поправив очки, Вики Нельсон наклонилась вперед, не сгибая ног, и прикоснулась обеими ладонями к тротуару.

Селуччи фыркнул при виде столь вульгарной демонстрации гибкости – очевидно, предназначенной для напоминания ему о его собственных ограниченных способностях, запрокинул голову и посмотрел вверх, в сторону башни-небоскреба «Канадских новостей». Перспектива, которая открывалась перед ними, находящимся у основания башни, одновременно и укорачивала ее, и делала безграничной; радиоантенны, увеличивавшие ее высоту, скрывались за помещениями ресторанов и смотровыми площадками.

– Коровья жвачка, – проворчал он. – И я предполагаю, что ты имеешь в виду человека скорее в расовом смысле, чем в генетическом.

Вики пожала плечами – жест почти незаметный в ее позе.

– Может быть, и так. – Она выпрямилась и усмехнулась. – Но недаром же ее называют высочайшим в мире фаллическим символом.

– Продолжай фантазировать. – Майк только вздохнул, когда его подруга, ухватившись за левое колено, потянула ногу вверх до тех пор, пока та не поднялась под углом, превышающим девяносто градусов. – И кончай красоваться. Ты готова взбираться на эту штуку?

– Просто жду, когда ты закончишь разминку.

Селуччи зловеще улыбнулся.

– В таком случае приготовься глотать за мной пыль.

Многие благотворительные организации использовали одну тысячу семьсот девяносто ступеней башни «Канадских новостей» для сбора средств; те, кто взбирался наверх, получали определенную денежную премию. Спонсировал этот подъем «Кардиофонд»; на старте оба, Вики и Селуччи, начали с измерения пульса.

– Вы убедитесь, что подъем не так уж сложен, – сказал им волонтер организации, записывая скорость ударов сердца Вики на листке бумаги. – Вы идете под шестым и седьмым номерами. Учтите, остальные участники соревнования настроены крайне серьезно.

– Что заставляет вас считать, что мы не окажемся столь же серьезными? – спросил Майк воинственным тоном. С последнего своего дня рождения, когда ему стукнуло сорок, он, как это принято говорить, начал спуск под гору, причем обнаружил, что относится к этому совсем не безразлично.

– Ну... – Молодой человек нервно сглотнул: весьма немногие участники были настроены столь же агрессивно, как полиция. – Бы оба надели тренировочные костюмы и обычные кроссовки. Участники от первого до пятого серьезнее отнеслись к аэродинамическим свойствам своей экипировки.

Вики сдавленно рассмеялась, вполне понимая, что крылось за вопросом Селуччи. Тот яростно сверкнул глазами, но, признавая, что его комментарии, возможно, выйдут за пределы допустимого, решил придержать язык за зубами. Схватив жетоны, на которых было указано время старта, они ринулись вверх по ступеням.

Волонтер кое в чем был прав. Их обоих не слишком волновали ни их соперники, ни сама башня, однако к любому соревнованию между собой они относились более чем серьезно. Соперничество легло в основу их взаимоотношений с первого же дня встречи, когда они, весьма энергичные молодые констебли полиции Торонто, были уверены, что знают ответы абсолютно на все вопросы. Майкл Селуччи, четырьмя годами старше, добившийся весьма быстрого продвижения по службе и получивший несколько благодарностей, имел основания верить в то, что Вики Нельсон, только что закончившая академию, признает его превосходство. Пару лет спустя, когда Вики обрела известность среди полицейских и получила прозвище «Победа», вдруг обнаружилось, что у них с Майклом немало общих интересов, и соперничество заняло столь значительное место в их жизни, что начальство стало использовать его в интересах дела. Еще через четыре года после того, как резкое ухудшение зрения вынудило Вики выбирать между канцелярской работой и уходом из полиции, их союз распался. Она не могла остаться и занять менее значительную, чем ранее, позицию и по этой причине предпочла уволиться. Майк не мог позволить ей так просто уйти; темперамент, присущий обоим, заставил произнести слова, о которых каждый впоследствии серьезно сожалел. Понадобилось несколько месяцев, чтобы зажили раны, нанесенные этими словами, и еще некоторое время прошло, пока гордость с обеих сторон препятствовала первым шагам к примирению. Затем, когда возникла серьезная угроза городу, которому они оба присягали служить, эти двое снова сблизились, и на руинах прежних отношений возникли новые.

– Блокируя мне путь, ты жульничаешь, длиннорукий паршивец!

Ступени из желтого металла, головокружительно стремящиеся вверх по стене башни «Канадских новостей», были около трех с половиной футов шириной – достаточно, чтобы высокий человек мог ухватиться обеими руками за перила и таким образом принять часть нагрузки на мускулы верхней части тела. И, как бы ненамеренно, не позволять сопернику обойти себя.

Шестью площадками выше Вики внезапно ускорила шаги и проскользнула, оцарапав плечо о бетон, между Селуччи и стеной. Она бежала, перескакивая через две ступеньки разом, ощущая, что Майк наступает ей прямо на пятки. При росте в пять футов десять дюймов для нее оказалось легче взбираться двойными прыжками. К сожалению, для Селуччи, чей рост составлял шесть футов четыре дюйма, это тем более не составляло труда.

Ни один из них не остановился на первой площадке с питьевой водой.

Звук ударов подошв спортивной обуви по металлическим ступеням отдавался в замкнутом пространстве словно отдаленные громовые раскаты. Позже стенки из плексигласа, отгораживавшие бегунов от посторонних, начнут покрываться туманом, образующимся от дыхания сотен пар легких, но в это раннее утро линия горизонта над Торонто была видна безукоризненно, ясная до головокружения.

Впервые мысленно благодаря судьбу за почти полное отсутствие периферического зрения, не позволяющее понять, насколько высоко она поднялась над землей, Вики энергично пронеслась мимо второй площадки с водой. Осталось пройти еще три сотни футов. Никаких проблем. Ее лодыжки начали выражать протест, легкие горели огнем, но будь она проклята, если замедлит темп и даст Селуччи шанс обойти ее.

Из желтых ступени стали серыми, хотя первоначальный цвет все еще просматривался в тех местах, где бесчисленные ноги до дыр протерли верхнее покрытие. Они оказались на ступенях лестницы аварийного выхода на уровне ресторанов.

«Почти на месте...» Майк бежал так близко, что она буквально ощущала его дыхание на своих лопатках. Он достиг последней площадки на секунду позже ее. Один, два больших шага до распахнутой двери. На ровной поверхности длинные ноги позволили ему двигаться гораздо быстрее. Вики совершила отчаянный рывок у самого входа и вбежала в застеленный ковром холл.

Девять минут пятьдесят четыре секунды. Девять минут пятьдесят пять секунд...

«Как только справлюсь с дыханием, покажу ему». На миг Вики прислонилась к стене, задыхаясь; сердце стучало с такой силой, что вибрировало все тело, пот скапливался на подбородке и капал вниз.

Селуччи рухнул у стены рядом с ней.

Один из волонтеров подошел к ним с секундомером в руке.

– А теперь я должен измерить ваш пульс на финише...

Вики и Майк обменялись взглядами.

– Не думаю, – женщина умудрилась вдохнуть, – что мы... хотим... знать.

Хотя этап скоростного подъема с учетом времени был завершен, им предстояло подняться еще на четыре уровня, чтобы выйти на обзорную площадку, где и находился финиш забега.

– Девять минут и пятьдесят четыре секунды. – Селуччи энергично вытер лицо подолом футболки, и они снова направились к лестнице. – Не так уж и плохо для старой клячи.

– Это кого ты называешь старой, чемпион доморощенный? Не забывай, что я легко могу одолжить тебе пяток лет.

– Прекрасно. – Он протянул ей руку. – Я готов их взять прямо сейчас.

Вики заставила себя взобраться на следующую ступеньку, четырехглавые мышцы бедер заметно дрожали под тканью тренировочных брюк.

– Я хочу провести остаток дня, погрузившись в горячую воду.

– По мне, звучит неплохо.

– Майк?

– Да?

– Прошу тебя, когда в следующий раз мы полезем на башню «Канадских новостей», напомни мне, как я чувствовала себя сейчас.

* * *

Существа, подобные ему, никогда не видели снов, или, как он всегда думал, они утратили сны, так же как и лишились дней, – но вопреки этому впервые за четыреста пятьдесят с лишним лет он пробудился, храня в памяти отпущения, никак не связанные с его настоящей жизнью.

Солнечный свет. Он не видел его с 1539 года и никогда не видел солнце как золотой диск на лазурном небосводе, как мерцающий щит, распространяющий вокруг себя тепло и удовольствие.

Генри Фицрой, незаконный сын Генриха VIII, автор любовных романов, вампир, лежал в темноте, уставившись взглядом в пустоту, и размышлял о том, что же, черт возьми, происходит. Уж не сошел ли он с ума? Такое случалось с подобными ему существами. Они жили столь долго, что уже не могли выносить ночь, и в конце концов отдавались во власть солнца – и смерти. В таком случае не представляют ли эти воспоминания о солнце начало конца?

Он так не думал. Он чувствовал себя в здравом уме. Но может ли человек, теряющий разум, правильно оценить свое состояние?

– Это ведет в никуда. – Сжав губы, Фицрой выпростал ноги из-под одеяла и встал. Определенно, у него не было сознательного желания покончить с жизнью. Если в подсознании и блуждали подобные идеи, их следовало побороть.

Но воспоминания не исчезали. Они не оставляли его, когда он принимал душ, когда одевался. Сверкающий огненный круг. Закрывая глаза, Генри видел его образ через опущенные веки.

Его рука оказалась на телефоне, прежде чем он вспомнил: сегодня вечером она была с другим.

– Проклятье!

В течение последних двух месяцев Вики Нельсон стала для него необходимой. Он насыщался от нее столь часто, сколь позволяла безопасность, а кровь и секс сделали их отношения чрезвычайно близкими. Он, по крайней мере, считал их таковыми.

– Оотношения... Боже! Идиотское слово для конца двадцатого века...

Сегодня вечером он хотел только поговорить с ней, обсудить сновидение – если то, что он испытал, было всего лишь сном, – и страхи, возникшие в связи с этим.

Пробежав бледными пальцами по коротким рыжим волосам, он пересек свою квартиру и подошел к окну в гостиной, чтобы взглянуть на огни Торонто. Вампиры охотятся в одиночку, рыщут во тьме по одному, но когда-то они принадлежали к человеческому роду и, возможно, в глубине души все еще оставались людьми, что проявлялось время от времени в течение долгих лет жизни – они искали компаньонов, которым могли бы доверить истину о том, кем они были. Он нашел Вики, когда городу угрожал разгул насилия и смерти, рассказал ей всю правду и ждал, что она смогла бы дать ему взамен. Эта женщина приняла его таким, какой он есть, и Генри сомневался, что когда-нибудь она поймет, насколько редко такое встречается. Благодаря ей он с прошлой весны имел контакты со смертными чаще, чем за последнюю сотню лет.

От нее о его природе узнали двое других людей. Тони, простецкий малый, в определенных обстоятельствах разделявший с ним постель и кровь, и детектив-сержант Майкл Селуччи, отнюдь не молодой и отнюдь не столь примитивный, и, хотя ему было невероятно трудно признать существование вампиров, он был достаточно разумен, чтобы не отрицать то, что видел собственными глазами.

Пальцы Генри притронулись к стеклу и затем медленно сжались в кулак. Вики была с Селуччи сегодня вечером. Она предупредила его об этом, когда они разговаривали в последний раз. Ладно. Может быть, он стал, проявлять собственнические инстинкты. В былые времена с этим было гораздо легче. Тогда она принадлежала бы ему, и никто другой не посмел бы предъявить права на его женщину. Как смела она быть с кем-то другим, когда он так нуждался в ней?

В его памяти горело солнце, сжигающее все вокруг дотла, всевидящее желтое око.

Фицрой нахмурился, глядя на раскинувшийся внизу город. Он не привык иметь дело со страхом, а потому дал своему гневу пожрать пугающие сны и сознательно позволил усиливаться чувству голода. Он не нуждался в ней. Он выйдет на охоту.

Внизу сверкали тысячи точек света, подобно тысячам крошечных солнечных дисков.

* * *

Нику Эллису нравилось приходить в музей по ночам. Он любил работать в одиночестве, без всех этих яйцеголовых ученых и всех остальных сотрудников, постоянно задававших ему идиотские вопросы. «Подумайте сами, – часто провозглашал он своим коллегам, – ну разве может парень с четырьмя научными степенями сообразить, что пол все еще влажный?»

Он не имел ничего против работы в залах и галереях для посетителей, но предпочитал длинные коридоры, соединяющие кабинеты и лабораторные помещения. Внутри отведенной ему части здания он был сам себе хозяин; никаких пронырливых надзирателей, стоящих у него за спиной, проверяющих, как он работает; он мог выполнять работу как должно, но по-своему. Он волен был считать лабораторные залы своими маленькими частными музеями, в которых на полках в запасниках часто хранилась уйма чертовски интересного, что не было выставлено на обозрение посетителям, платившим за это удовольствие.

Ник выкатил свою тележку на пятом этаже, похлопал на счастье по спине одного из храмовых львов и помедлил сжав пальцами ручку застекленной двери, ведущей в отдел Дальнего Востока. Может быть, стоит начать с египтологии? У них в комнатах часто находятся весьма занятные вещи.

Наверное, ему следовало бы начать с их лабораторного зала. Пожалуй, именно так...

«Э нет, тогда к концу смены останутся следы на полу перед входом в кабинет Ван Торна, а уж этого мне совсем не нужно. – Эллис достал из кармана универсальный ключ. – В общем, как говаривала моя матушка, вытащи свой большой палец из задницы и принимайся за работу. Оставлю самое интересное под конец. Что бы это ни было, никуда оно от меня не сбежит».

* * *

Ка высвободилась из незамысловатых пут и начала удаляться. Он все еще был ужасно слаб, слишком слаб, чтобы ее удержать. Имей он возможность двигаться, голод заставил бы его пойти на крайние меры, но, будучи настолько сильно скованным, он мог лишь ждать и молиться, чтобы бог ниспослал ему жизнь.

* * *

Воскресным вечером улицы Торонто обычно почти безлюдны, муниципальные законы, ограничивающие в этот день работу магазинов, вынуждали обитателей мегаполиса искать себе другие развлечения.

Полы черного кожаного пальто развевались у него за спиной; Генри быстро двигался по Черч-стрит, не обращая внимания на случайные скопления смертных. Ему хотелось не только найти возможность насытиться, его гнев нуждался в утолении не меньше, чем голод. На углу Черч и Колледж-стрит он остановился.

– Эй, пидор!

Вампир удовлетворенно улыбнулся и, слегка повернув голову, принюхался к легкому ветерку. Их было трое. Молодые. Здоровенные. Превосходно.

– В чем дело, педик, ты что, оглох?

– Может быть, кто-то засунул ему член в ухо.

Держа руки в карманах, Фицрой медленно повернулся на одном каблуке. Они стояли возле желтой громады Садов Кленового листа, парни из пригорода с выбритыми под ноль головами, в ботинках с высокой шнуровкой и драных, что сейчас было особенно модно, джинсах, заявившиеся в центр города, чтобы поразвлечься по-своему. При счете три к одному они возможно, осмелятся напасть на него в любом случае, но для пущей уверенности... Улыбка, которой он одарил их, была намеренно вызывающей, ее невозможно было игнорировать.

– Пидор гнойный!

Генри, повернувшись, пошел прочь, и они последовали за ним, выкрикивая оскорбления, становясь все смелее и приближаясь к нему, так как он не отзывался. На пересечении Колледж и Джарвис-стрит бритоголовые уже наступали ему на пятки, и даже не задумываясь, почему он повел их туда, последовали за ним в парк Аллена.

– Пидарас идет, довольный, будто у него все еще член торчит из задницы.

В маленьком парке повсюду рассыпаны огоньки света, но так же заметны были отдельные очаги, заполненные густыми тенями, – как раз то, что ему нужно. Голод возрастал. Фицрой провел их подальше от дороги и возможных нежелательных взглядов, опавшая листва влажно шуршали под его ногами. Наконец он остановился и обернулся.

Трое молодых парней стояли почти на расстоянии вытянутой руки. Ночь для них никогда уже не будет тем, чем была ранее.

Они двинулись вперед, чтобы окружить его.

Вампир позволил им это.

– Итак, колись, почему ты не сдох, проклятый пидор, как остальные гребаные пидарасы? – Их предводитель – ибо все подобные стаи всегда имели своего рода вожака – выдвинулся вперед, чтобы толкнуть его хилым плечом – обычно это было первым движением в ночном ритуале развлечений. Он выглядел удивленным, когда промахнулся. Затем остановился в ошеломлении, когда Генри улыбнулся. Потом заметно испугался.

Секундой позже он ужаснулся.

* * *

Двойные двери, ведущие в лабораторный зал отдела египтологии, были выкрашены в ярко-оранжевый цвет. Вставляя ключ в замок, Ник Эллис в который уже раз подивился, почему все двери в этой части вестибюля выкрашены желтой или оранжевой краской. Он полагал, что она придает им жизнерадостный вид, однако, по его мнению, такой цвет не добавлял им достоинства. Не то что бы народ в отделе египтологии состоял из ярых адептов достоинства. Три месяца назад, когда «Синие Сойки» проиграли шесть игр кряду, войдя в комнату, он обнаружил одну из мумифицированных голов водруженной на стол в синей бейсбольной кепке, щеголевато надвинутой на иссохшую бровь.

Теперь, когда бейсбольный сезон закончился, он раздумывал, не найдется ли у кого-нибудь в отделе хоккейного шлема; ему казалось, что надпись «Мир праху твоему!» – могла бы стать наиболее доброжелательной эпитафией команде Торонто даже в начале сезона.

– Ну и что вы приготовили мне на сегодня? – спросил он, закрепляя крюком одну из створок двери в открытом положении, чтобы дать дорогу тележке – сотрудники отдела не составляли график помывки полов, но Эллису нравилось начинать наводить порядок с тех частей пола, по которым происходило наиболее интенсивное движение: у стола и возле раковины. Затем он обернулся и бросил первый взгляд на новое приобретение, появившееся в зале.

– Святые угодники!

С вспотевшими внезапно руками и пересохшим ртом Ник встал как вкопанный, не в силах оторвать взгляда и не веря своим глазам. Голова – та, на которую надели в свое время бейсболку, – была абсолютно нереальной, ну как при спецэффектах в кино, вызывающих дрожь, но над ними можно было посмеяться, а потом забыть. А вот гроб с телом вызывал совсем другие ощущения. Это был человек, причем мертвый человек, и этот мертвец, закутанный в пластик, ожидал его.

«Ожидает меня?» Нервный смех, сорвавшийся с губ Ника, тут же затих, сменившись зловещим молчанием, наполнившим огромную комнату чем-то вроде тумана. «Пожалуй, лучше будет, если я сейчас немедленно смотаюсь отсюда, доделаю все завтра, не съедят же меня за это». Но вместо этого он шагнул вперед – один шаг, другой. Он забыл, входя, включить свет, и теперь выключатель оказался позади него. Эллис решил повернуться спиной к гробу и включить свет – и не смог сделать этого, просто не смог. Полоски света из вестибюля было достаточно, хотя он едва разгонял тени, окружившие гроб, в котором лежало тело.

Дуновение ветра, возникшего при его приближении, зашевелило края пластикового покрывала, заставив его затрепетать, словно в предвкушении.

– Боже правый, это уж слишком. Все, с меня довольно. Я ухожу.

Но он продолжал приближаться к гробу. С широко открытыми глазами Ник, словно со стороны, наблюдал, как его пальцы схватили пластик, которым был покрыт саркофаг.

«Ну и ну, похоже, я погружаюсь в дерьмо по самые уши». Быть может, если он положит этот пластик обратно, как он лежал, никто никогда не узнает, что он... что он... «Что, черт меня подери, я делаю?»

Он стоял, наклонившись над гробом, дыхание все быстрей и быстрей клокотало в гортани, глаза слезились. Он не мог моргнуть. Рот раскрылся. Кричать он тоже не мог.

И затем это началось.

Сначала он утратил память о своем недавнем прошлом: о ночной работе, обо всех других рабочих ночах перед этой, о своей жене, о дочери, как он увидел ее впервые: с красным личиком, плачущую, – «Скажите честно, док, неужели она будет всегда так выглядеть? Я хочу сказать, она прелестна, но как будто расплющена...» О собственной свадьбе, когда он мертвецки напился и чуть не упал, танцуя с престарелой тетушкой. Он потерял память о вечерах, которые он проводил за выпивкой с закадычными корешами, курсируя взад-вперед по Йонг-стрит: «Смотрите, какие буфера у этой милашки!» О «вытрезвиловках», подбирающих мертвецки пьяных на улицах, трубящих из «матюгальников», пропахших пивом и «травкой», с влажной от пота обивкой.

Он потерял память об окончании школы: «Может быть, теперь ты поднимешь свой зад и найдешь наконец подходящую работу? Теперь, когда ты получил эту красивую бумажку со своим именем?»

Он снова пережил унижение, когда не попал в баскетбольную команду: «Они не собираются меня брать. Я единственный, который старался, из кожи вон лез, но я для них не слишком хорош. О Господи, я готов провалиться сквозь землю», – и он потерял память о боли, когда ему сломали нос угодившим в лицо футбольным мячом. Он снова ощутил вкус первого поцелуя и снова ощутил первые ошеломляющие ощущения при мастурбации, от которой у него не выросли волосы на ладонях и он не ослеп. А потом он утратил их.

Одного за другим он забыл свою мать, своего отца и всех остальных близких родственников; дом, в котором вырос, запах замерзшего за зиму собачьего дерьма, оттаявшего на лужайке весной; любимого с детства плюшевого мишку, лысого, потому что он сжевал с него весь мех. Невероятно сладкий вкус соска, стиснутого между энергично работающими губами.

Он позабыл свой первый шаг, свое первое произнесенное слово, свой первый вдох.

Всю свою жизнь.

* * *

Да.

* * *

Не ослабляя железного контроля своей воли, Генри оторвался от тонкой кожи запястья бритоголового парня, опустил его руку почти ласковым движением и накрыл манжетой пиджака маленькую ранку. Хотя он предпочитал потреблять необходимую ему пищу, только когда приходило естественное желание утолить голод, и при этом какой бы то ни было гнев отсутствовал, – все же иногда приятно было ощутить свою силу. Он медленно поднялся на ноги и отряхнул с пальто гниющую листву. Коагулянт, содержащийся в его слюне, гарантирует прекращение кровотечения, и все трое очнутся, прежде чем сырой и холодный ветер сумеет нанести вред их здоровью.

Фицрой взглянул вниз, где тела незадачливых поборников нравственности распростерлись в густой тени тисового кустарника, и слизнул каплю крови с уголка рта. Он не только наградил их несколькими синяками и ссадинами, но и посвятил в причину ужаса ночи, напомнил, что тьма скрывает других, куда более могущественных охотников, добычей которых они так легко могут стать. Генри не опасался быть уличенным, ибо в их памяти этот инцидент останется сугубо интимным, крайне мала вероятность того, что они осмелятся с кем-либо им поделиться. А если и осмелятся, многие ли им поверят? Изменят ли эти наглые, но трусливые типы свои взгляды на мир, он не знал, да это, по правде говоря, и не слишком его занимало.

"Я вампир. Ночь принадлежит мне".

Весомость этого заявления улучшила настроение Генри Фицроя, и он покинул темные аллеи парка, посмеиваясь про себя над выспренностью фразы, вполне соответствующей пошлому выпуску теленовостей: «Благодаря бдительности вампира на улицах снова стало безопасно». Сон и вызванная им тревога оказались без следа смыты кровью.

Селуччи вздохнул и засунул в карман пиджака квитанцию. Перед многоквартирным домом, в котором жила Вики, парковка разрешалась только по специальным пропускам. В квитанции было указано: пять тридцать три. Если бы он встал на пять минут раньше, ему бы не пришлось платить двадцать долларов штрафа.

Было трудно заставить себя подняться. Он пролежал в темноте добрых двадцать минут, вслушиваясь в дыхание подруги и раздумывая о том, снятся ли ей сны, а если да, о ком они: о нем или о Генри. И имеет ли это вообще какое-либо значение...

– Я хочу сказать, Майк, что у нас нет никаких обязательств друг перед другом за пределами нашей дружбы.

– Значит, мы остаемся просто приятелями?

– Именно так.

– Ты не спишь со всеми своими приятелями, Вики.

Она фыркнула и провела голой ногой вдоль внутренней поверхности его бедра, пока не уперлась пальцами в кожу мошонки.

– Хочешь поспорить?

Так все и продолжалось с самого начала...

Селуччи почесал щетину на подбородке и сел в машину. Их дружба была надежной, он сознавал это; шрамы в памяти, появившиеся у обоих с тех пор, как она ушла из полиции, уже затянулись. Секс оставался потрясающим. Но отношения в последнее время стали осложняться.

– Генри не соперник тебе, Майк. Что бы ни происходило между ним и мной, это не влияет на наши отношения. Ты мой лучший друг.

Он верил ей тогда, верит и сейчас. Но он продолжал считать Генри Фицроя опасным для нее, и это несомненно было доказано событиями, произошедшими пару месяцев назад, в августе; к тому же этот тип, оказавшийся, представьте себе, вампиром, обладал своего рода личным могуществом, которому трудно было не подчиниться. «Господи, да я и сам мог бы попасть под его влияние». Никому, обладающему силой такого рода, нельзя, не должно доверять.

Он доверял Вики. И не доверял Фицрою. Вот до чего дошло. Генри Фицрой придерживался установленного им самим образа жизни, и для детектива-сержанта Селуччи в этом заключался камень преткновения. Фицрой, конечно же, сверхъестественное создание, бессмертный, воплощение темных сил. Во взаимоотношениях Майкла и Вики существовало несколько весьма определенных правил, и Селуччи чертовски хорошо знал, что Фицрой сам их не придерживается.

За исключением того, что пока...

«Быть может, из-за этого и получилось так, – размышлял он, маневрируя по лабиринту улиц с односторонним движением, лежавших к югу от Колледж-стрит, – что я готов остепениться».

Майк раздумывал над создавшейся ситуацией, пытаясь глубже постичь ее сущность, и внезапно представил себе, что сказала бы Вики, если бы он предложил ей выйти за него замуж. Он не мог избавиться от мысли, что на ее месте сам попытался бы уклониться от подобного предложения. Женщины серьезнее, чем мужчины, относятся к такого рода обязательствам.

Он нахмурился, направляя машину по кругу у Квинс-парка. Раннее утро не слишком настраивало на глубокие философские размышления о характере его взаимоотношений с Вики Нельсон – в конце концов, все у них было не так уж и плохо, ему грех жаловаться. Внезапно, отметив, что к входу в музей подкатили карета «скорой помощи» и полицейская машина, он сделал разворот в обратном направлении на пустой шестирядной дороге и выбросил из головы проблемы своей личной жизни ради решения неотложных задач.