Текст книги "Героиня мира"

Автор книги: Танит Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– По правде говоря, в ответ на заданный вами ранее вопрос должен сообщить, – сказал он, попивая бренди и закусывая марципанами, – что время не терпит. Я попрошу вас приютить нас на сегодняшнюю ночь, а завтра перед восходом солнца мы уедем.

Он рассказал, что Воллюс благополучно поселилась в Ясте. В Оксиде имеются теплые течения, и гавань почти никогда не замерзает – прекрасное место для зимовки. Если он и знал об истинных ее намерениях и о возможном бегстве, то ни словом о них не обмолвился.

– А вам придется в одиночку переносить континентальные холода. Здешние зимы весьма суровы.

– Мне уже довелось однажды пережить северную зиму. И тогда меня не окружал уют.

– И вправду не окружал. – Он опустил глаза, служившие украшением его лица, а впрочем, мне кажется, многие женщины не отказались бы лишний раз взглянуть на него украдкой. – Принцесса Аара, давайте перейдем к делу. Вам ведь, кажется, семнадцать лет? И вы – юная вдова благородного человека, ученого, который невольно навлек на вас страшные унижения и страдания. Теперь это поместье принадлежит вам. Настолько я понимаю, – он приумолк якобы из деликатности, не требуя, однако, чтобы я верила в показную тактичность, не оскорбляя меня, – госпожа Воллюс передала вам определенное предложение?

Я посмотрела ему в глаза, чувствуя, как запылали мои щеки, как потемнели глаза.

– Мне пятнадцать лет. Я южанка. Я вышла замуж за Гурца, потому что он этого хотел. Я стала владелицей поместья, поскольку считалось, будто мне это должно казаться привлекательным. Теперь предполагается, что я сочту привлекательным вас и какое-то мошенничество, которое поможет избежать открытого позора, и стану… – Я запнулась, так как не нашла подходящего выражения, затем припомнила отменное словцо из армейского лексикона, – продажной курвой.

Карулан приподнял брови.

– Вы не совсем правы, – сказал он. – Союз такого рода называется супружеством сердечного преподношения. Некоторые из самых высокопоставленных дам Кронии охотно заключали подобные браки.

– По любви, – язвительно заметила я.

– В ряде случаев. А чаще по тем же соображениям, которыми руководствуемся мы с вами. Ради безопасности или выгоды, но, надеюсь, при взаимном уважении.

– А в один прекрасный день какая-то другая женщина станет императрицей.

– В вас говорит зависть? – спросил он. – Потому что она завладеет короной или оттого, что она приобретет права на меня?

– Ни по той, ни по иной причине, сэр, ведь мне не нужно ни первое, ни второе. Ни ваша корона, ни вы сами.

– Откровенное замечание. И, подобно всякой откровенности, действует на собеседника как пощечина. Я получил оплеуху. Но может, вы еще поразмыслите?

Я поднялась из-за стола, прошлась по залу и прислонилась к стойке камина.

– Всего пятнадцать лет, – проговорил он. – Принцесса, не подумайте, будто рассудок не позволяет мне видеть вашу красоту. Или я настолько вам неприятен, что и это вас не трогает?

И тут он тоже встал и направился прямо ко мне, как Вильс когда-то. Он обхватил меня за талию и чуть ли не за горло, а затем развернул меня кругом. При этом руки его превратились в своего рода опору, на которую я смогла откинуться и позволить ему овладеть мною. Что он и сделал. Так целовал меня Гурц. Но кровь моя не откликалась на его ласки. Драхрис – быть может, то же самое случилось или чуть не случилось тогда, под влиянием силы, неумолимой судьбы, увлекавшей меня вперед, помешавшей мне остаться самой собой… Или в этих мужчинах на самом деле живет Север, какое-то железное начало, уничтожившее девушку, которой я была прежде, сделавшее меня такой, какая я есть теперь. Их вторжение, хотя сейчас это лишь объятия, губы – истина, ставшая реальной…

Я вырвалась, он отпустил меня, и я ухватилась за край каминной полки, чтобы не упасть.

– Прекрасно, – сказала я и, не останавливаясь, заговорила дальше, – как вам будет угодно. Это самое супружество сердечного преподношения. Имение – заберите его себе – а теперь я должна лечь с вами в постель?

– Разумеется, нет, – сказал он. (Так, значит, он умеет смеяться.) – Если только… Нет, к сожалению, случай не из тех. – Он улыбнулся, снова сел за стол и поднял рюмку, намереваясь смешать привкус моих губ с бренди. – Могу ли я тешить себя мыслью о том, что вас убедил необузданный порыв моей страсти?

– У меня нет выхода, – ответила я, – мне остается только уступить.

Он долгое время молчал, и, обернувшись, я увидела, что он внимательно разглядывает бренди, к которому так и не притронулся. В конце концов он проговорил:

– Могу сказать вам лишь одно, Аара. Я не зверь и не лишен благоразумия. Если цель, к которой устремлены мои надежды, ускользнет от меня, я позабочусь, чтобы вам не пришлось за это расплачиваться. Если я добьюсь своего, вас ждет благополучие. Да-да, понимаю, сейчас оно не кажется вам привлекательным, но… пятнадцать лет. Милая девушка, возможно, лет через пять или через десять вы посмотрите на это иначе. Что касается детей, нам лучше бы их не иметь. Но если они появятся на свет, им не грозит бесчестие. Как только я вступлю в брак с будущей императрицей, что так или иначе вам претит, вы получите полную свободу во всем и будете связаны лишь номинально. Любой мужчина, на которого падет ваш выбор, – я вовсе не жду, что вы станете монахиней. И может быть, в этом неясном, далеком и маловероятном будущем, картину которого я набросал, мы с вами даже останемся друзьями.

Я присела на диван и взяла какое-то рукоделие, начатую раньше вышивку. Попытка оказалась неудачной во всех отношениях. Ни рукодельницы, ни дипломата из меня не получится.

Спустя некоторое время он снова встал.

– Поскольку я ограничен во времени, мне кажется, разумнее всего будет… пойти и лечь спать прямо сейчас. Отправлюсь в путь еще до захода солнца. Может пойти снег, и чем быстрее я поеду… – Он остановился возле меня, поднес к губам мою руку. Отклик во мне вызывали лишь его губы, а ласки – никакого. – Если хотите отказаться от принятого решения, сделайте это немедля, теперь же. Я не стану вас неволить. По крайней мере сегодня. Но если вы не сообщите мне об отказе, пока я не уехал, я буду считать, что мы окончательно обо всем условились. Вы слышите меня?

– Да.

– Скажите «нет» сейчас же. Или соглашайтесь. Если вы не отвергнете меня сегодня, я уже не отступлюсь. Серенад не будет. Мне необходимы звонкая монета и недвижимость. То же самое я могу получить и из других рук, но не так легко и, с позволения сказать, не так красива. Мне бы очень хотелось… – он тоже выбрал слова из армейского жаргона, намного крепче моих. – Но при этом я хочу, чтобы вы были счастливы. Итак?

– Да, – сказала я, не сводя глаз со своих неровных стежков.

– Посмотрите на меня, – велел он. Я послушалась. – Да, вы не из тех, кто станет лгать. Значит, на том и порешим. Встаньте, поцелуйте меня на прощание. До весны мы больше не увидимся.

Второй поцелуй оказался куда более страстным. Я отдалась на волю Карулана и собственных чувств. А в это время какая-то часть моей души стояла в стороне, бессмысленно и глупо заламывая руки и горюя. Но о чем? О чем?

После этого поцелуя мы распрощались. Как он и предсказывал, до весны мы больше не виделись.

3

Вместе со снегами явились лебеди. Озеро замерзло, и я приняла их за сугроб. Но сугроб оказался крылатым, и очертания его все время менялись.

Из дома вышли женщины с корзинами снеди. Я отправилась следом. Мы бросали лебедям кусочки хлеба и рыбы. А короли поднебесья хватали их клювами, похожими цветом на ноготки.

Как и рассказывал мне Кир Гурц, лебединая белизна расплылась по озеру, но совсем ненадолго. Мы были лишь памятной точкой на их пути к югу. С древнейших времен, возможно, еще до начала истории, какая-то сила заставляла их приземлиться здесь. Конюхи сделали проруби, чтобы они могли напиться. Не прошло и недели, а лебеди уже полетели прочь, словно взмывший в небо сугроб.

Иногда слуги катались на коньках по озеру, но только совсем рано поутру, чтобы не оскорблять моих чувств своим видом. Я не испытывала желания обучаться этому занятию. Я опять подросла, и платья, в которых не удалось выпустить швы, украсили богато расшитые вставки, пущенные по талии и кромке. Я больше не ребенок, уж больно высоко стало мне теперь падать.

Говорили, что вслед за лебедями должны появиться волки. Мне не стоит тревожиться. Эти звери боязливы, они нападают только на овец да зайцев или слабых, больных животных. В прошедшие годы охоту на волков затевали лишь затем, чтобы поразмяться зимой и отобрать псов для своры, а не потому, что грозила опасность.

Однажды я услышала, как среди леса поют волки. Только в отличие от зримых, но безголосых лебедей их не было видно.

От Карулана пришло целых три письма. Тон дружественный, но никаких излишеств. «Расскажите что-нибудь о себе, – писал он. – Конечно, я влюблен в вас. Но нельзя же мне любить просто картинку, помогите мне. Кто вы, очаровательная Аара из поместья Гурц?» В качестве подписи повсюду значилось лишь «Кристен К»; он сообщал, куда отправить ответ, чтобы он непременно попал к нему в руки. Теперь он в походе – он не говорил, где именно, – это запрещалось из стратегических соображений. Он просил, чтобы я, живя в заснеженном краю, думала о нем по-доброму. Он не писал о боях, не извещал меня о событиях. Вместе с третьим письмом мне передали драгоценное колье – серебряного крокодила, державшего в зубах собственный хвост и рубиновое яблочко… Зная наверняка, что ему достанутся мои деньги, он щедро потратился на меня и, вероятно, залез в долги. Мне взбрело в голову написать, что я оплачу его подарок. Но это было бы чересчур резко и бестактно. Мне никак не удавалось придумать, что бы еще сообщить в письме. Я не могла баловать его анекдотами из собственной жизни. Нацарапанная мною записка вышла натянутой, я поблагодарила его за колье, поинтересовалась, хорошо ли идут у него дела. Она напомнила мне письма пожилой родственнице, присылавшей мне подарки на день рождения или на Вульмартию, которые мне приходилось сочинять в пяти – или шестилетнем возрасте.

Зима. Казалось, она никогда не кончится. Да она только-только началась.

Той, другой зимой… Белизна леса, окружавшая нас. Черные мундиры на снегу, отчаянные усилия лошадей, следы кровавой бойни.

Иногда утром или вечером запах дыма, поднимавшегося над трубами дома или кухни, вызывал у меня тошноту. Мне снились сны.

В лесах подавали голос волки, а может, волчьи привидения – те, что оставили зарубки на колоннах веранды и подобно робким любовникам скреблись в двери, – я не видала ни одного из них.

Я все читала считала, пока глаза мои не превратились в прогоревшие дотла уголья; голова болела уже и днем и ночью. Я вышивала по образцу, цветы получались пьяными, а синенькие птички какими-то уродами. Роза следила за моими волосами.

Зима высветлила весь мир. Эта белизна – как болезнь. Неужто не будет ей конца?

Я узнала, что в середине зимы ожидается веселый праздник, но похоже, к храму Вульмардры он никакого отношения не имеет. Святилище приобрело вид настолько заброшенный, что я поняла: туда ходят нечасто. Хранимая женщинами тайна. Они так и не объяснили, что послужило причиной столь ревностного порыва в прошлый раз. Даже госпожа не отличалась разговорчивостью на эту тему, хотя теперь, спускаясь время от времени к обеду, охотно болтала со мной о том о сем. Я никак не могла решить, что из ее речей продиктовано старческим слабоумием, а что требованиями изощренной игры, суть которой мне не удалось постигнуть. Она несколько раз упомянула о Карулане, называя его Бирюзовый Глаз.

Дом по-прежнему жил с точностью механизма. Мы с бабушкой и Вульмардрой осуществляли никому не нужное руководство.

Вот только я неизменно просыпалась каждое утро с шестым ударом настенных часов в коридоре. Не приказать ли мне устранить этот зубец часового механизма? Нет, глупость надо побороть. Во всяком случае в это время еще темно, рассвет наступает все поздней и поздней, ни лучика до десяти часов, и так уже на протяжении многих дней.

Поэтому, когда я проснулась, встала с постели, оделась, набросила на себя шубу и пошла по дому, стояло черное утро.

На этот раз я повстречала служанок, и они поклонились мне, и мальчик-слуга принес теплые сапоги, а горничная – рукавицы. Похоже, никого не удивило, что я вздумала отправиться на прогулку по заснеженной пустоши. Почему бы мне не совершать свои странные обряды. И я не скрывала, что направляюсь в храм.

Но сама я пришла в изумление оттого, что, войдя в святилище и склонившись возле алтаря, взяла и заплакала.

Я не ощутила присутствия сил, не увидела знамения, а может, все угасло из-за моего плача? И разве можно найти утешение у гранитной плиты или ломкого, промерзшего до черноты плюща?

Я вытерла слезы, встала и положила на каменную плиту цветы из теплиц и прихваченные из спальни фрукты. Бедные цветы, бедные плоды, этот едкий снег так быстро вас прикончит.

– Теперь я уже и не знаю, о чем просить тебя.

Когда липы с голыми ветвями остались позади, я услышала волчий вой, чистый, как свист тонкого клинка, рассекающего тишину.

Я замерла, прислушиваясь. А когда вой затих, пошла дальше, к сосняку. И тогда послышался голос. Тот самый Голос. Звук, который мне довелось услышать однажды, и я боялась, что он станет преследовать меня и поразит мой слух в иное время и в ином месте, но связь с тем, первым, сохранится вечно, ибо звук этот неизбывен. Он нескончаем и звучит всегда, но так устроено, что лишь в особые моменты отодвигается какая-то заслонка в ухе, и тогда можно услышать…

Вой затих.

«Ветер, голос родины», – проговорила память голосом Дланта, но ветры так не воют.

Услышавший его песню погибнет.

И божество явилось мне. Я увидела его. Он шел, очень осторожно и изящно ступая по ледяному покрову озера. Он был в облике волка, каким его всегда изображают, и – подобно собственным изображениям – не походил на лесных волков. Черный как смоль, с гладкой шкурой, гораздо больше собаки или волка. Но я ни на одно мгновение не усомнилась в том, что передо мною существо необычное, не волк и не собака из охотничьей своры. Ни на минуту я не усомнилась в том, что передо мною именно он и никто иной.

Приблизившись к берегу, на котором я стояла, он приподнял удлиненную голову с заостренной мордой. Взгляд его скользнул мимо меня. Белые горящие глаза.

Я не почувствовала страха. Меня сковал ужас. Разумеется, это не просто волк. Он может убить меня, если пожелает. Ведь для него нет препятствий, и неважно, что я уже взрослая и стою на ногах; его не остановит ни мой крик, ни то, что он один и, возможно, не голоден. Этот волк не из волчьего племени. Это Випарвет.

Ступая с изяществом благовоспитанной девушки, он выбрался на берег и неторопливым волчьим шагом направился ко мне.

Бегство показалось мне безумием. Я застыла на месте, склонив голову.

Я ничего не видела, но ощущала, как он продвигается ко мне, словно стелющаяся по земле черная волна.

Но он так и не дошел до меня. Подняв голову и увидев, что он исчез, я почувствовала, как при агонии, боль разочарования и облегчения.

– Что это значит? – спросила я, обращаясь к безмолвному зимнему лесу. Но лес, знавший ответ, мог и не откликаться на мой вопрос.

Стоило мне направиться к дому, как тысячи маленьких иголочек стали колоть руки и ноги, или это тепло разлилось по ним. Меня интересовало, видел ли бога кто-нибудь еще, слышал ли его песню. Необходимо как следует вглядеться в лицо человека, который первым повстречается мне в доме.

Подойдя к ступенькам веранды, я оглянулась. Он не оставил на земле следов, из которых вырастают люпины. Возможно, я сошла с ума.

В доме царила прежняя суета. Они ничего не видели и не слышали.

– Это несомненно что-то означает, – проговорила я вслух, оказавшись у себя в комнате. – Я видела… я видела волка, видела бога. Только какой же в этом смысл? Как мне это понимать?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

На воцарившуюся среди лесов зиму навалилась оттепель, послышались громкие трескучие очереди, как будто рушились стены ледяного жилища. Я никогда не слышала и не видела, как происходит борьба этих необъятных начал, когда два волеизъявления, способные творить метаморфозы, вступают в битву друг с другом. В городах и на дорогах, по которым мы с Мельмом пробирались к Крейзу, за глухими ударами оползавшего снега следовала распутица, слякоть, грязь, дожди; непогожие дни, не приносившие тепла, от которых веяло лихорадкой; клубки сплетенных ветвей, превращавшихся при ближайшем рассмотрении в нанизанные друг за другом почки.

А в поместье Гурц снег сходил с деревьев и крыш как лавина, с громким треском, ломая повсюду черепицу, которую придется заменить, повергая на землю огромные ветви, словно отсеченные руки и захваченные в плен боевые знамена.

В один из дней на озере вскрылся лед, раздался ужасающий, сверхъестественный хруст, который я услышала даже из своей башни и пришла в изумление, будто произошло еще одно запредельное явление, но за завтраком мне поведали, отчего случился такой шум и заулыбались, видя, что я нимало не встревожилась.

Лужайки стали словно взморье, покрытое густой черной грязью, истыканной зелеными как мята, игольчатыми всходами молодой травы, по которому рассыпались звездочки подснежников, златоцветников и прозрачных фиалок. На липах показалась зелень, напоминавшая окраской первоцветы, а нагие, словно колья, березы окутались живительной пыльцой, осыпавшейся с сережек. У подножия западной веранды кусты, которых я прежде не замечала, заиграли розовыми язычками пламени.

Прилетела целая армия ярких, как цветы, птиц, появились похожие на блестящие угольки скворцы, и дрозды, и соловушки, и грянула музыка.

Подавленность и летаргическая вялость оставили меня. Они вконец вымотали меня и тогда утратили интерес к моей особе. В душе моей освободилось место, и его заняли вспыльчивость и беспокойство, кипучие вещества забродили у меня в крови, очищая ее.

Я получила целых шесть писем от Бирюзового Глаза – Кристена Карулана, а сама послала всего одно. Он ни разу не упрекнул меня, и язвительности в его посланиях не прибавилось. Он писал, что мои усилия, как видно, не принесли желаемых результатов, и то же можно сказать о войне. Сообщал, что они расположились на холме, среди равнины, в лесу, но точного места не указывал. Что конь его оказался стоиком, и неплохо бы ему занять терпения у своего четвероногого товарища. Писал, что скучает обо мне. (Как это может быть? Он и четырех дней со мной не провел.) Он не спросил, надеваю ли я серебряного крокодила. И не подтвердил обещаний навестить меня весной.

Но весна наступила, а он из тех, кто держит слово. Я с раздражением заметила, что все ждут его приезда. Обитатели дома повытаскивали ради него на свет свои лучшие наряды, казалось, что и сама усадьба принарядилась.

Настал и мой черед извлечь постиранные, надушенные травами, отглаженные легкие платья. Я подумала, что встреча с кем-нибудь будет чем-то новым для меня и принесет радость.

Пришло письмо от Воллюс, чего я никак не ожидала. По моим расчетам Карулан должен был сообщить ей, что получил мое согласие, быть может, умолчав о том, как именно это произошло. Вопреки ее грозному обещанию «поговорить со мной потом», мы не перекинулись больше ни словом, разве что участвуя в общей беседе. Обошлось без разговоров, и я восприняла это с благодарностью. Вероятно, они успели тайком условиться меж собой и предоставили Карулану самому вести игру. Я не ожидала, что она станет рисковать и похвалит меня в письме за благоразумие и сговорчивость – она этого не сделала. Вскрыв письмо, я прочла следующее:

«Дорогая моя принцесса, пишу Вам, на этот раз посылая прощальный привет. Я отправляюсь в то самое небольшое путешествие к голубым волнам Темерида, на поросшие пальмами острова Сибрис. Я стала прямо-таки искательницей приключений».

Далее она упоминала о суровой зиме и о том, что для ее уже немолодого организма необходима более теплая весна. Она рассказала, по каким ценам продаются цветы в букетах, и отметила, что мне невероятно повезло, раз у меня есть теплицы.

«Может, Вам доводилось что-нибудь слышать о ходе войны. Известия разнеслись повсюду, но до Гурца могли не дойти. Какое дело волкам и лесным кошкам до сообщений о стычках и битвах? Да и Вам, милая Аара, при Ваших скудных познаниях в географии. Отыщите, если будет угодно, школьный глобус и, когда найдете на нем Туйбиц возле черного Саблического океана, запомните: в этом месте нашим противникам, Альянсу Чавро и отдельным восточным царькам удалось добиться незначительных успехов. На чаврийских границах войска несколько раз предпринимали наступления и поспешно отступали. Разумеется, могущество и проницательность императора не оставляют нашим врагам ни малейшей надежды на удачу. Мы с минуты на минуту ожидаем триумфальных побед. В Урманте, на нашей родной земле, увенчанный лаврами Север понес потери из-за отъявленной глупости тех, кто возглавлял войска, за что их всех и повесили. Таких историй немало».

Затем она перешла к ценам на фрукты, к восхвалению моих садов и в завершение написала: «Что ж, я отправляюсь в путь. Но не сомневаюсь: победный глас трубачей Кронии будет слышен мне и далеко за морем».

Я дочитала письмо до конца, затем спустилась в гостиную на женской половине и там, подле бледного огня, перечитала его еще раз. Стоявшие на каминной полке блюда побрызгали вытяжкой из розмарина и розовых лепестков, и до сих пор этот запах, усиленный близостью огня, вызывает у меня иногда внезапный прилив страха и растерянности.

Учитывая сказанное ею прежде, даже я сумела прочесть предупреждение об опасности, написанное крупными буквами между строк, содержавших оптимистические прогнозы, перечень цен и заведомо лживые высказывания.

Из ее сообщений, среди которых далеко не последнее место занимала весть об отъезде, можно было заключить, что в империи воцарился полнейший хаос.

Спустя некоторое время я взяла из библиотеки глобус.

Саблическое море находилось далеко на востоке, за горами, похожими на позвонки, из которых боги составили спинной хребет страны, – только эхо сокрушительного бедствия могло донестись до западной ее части. Упоминая о продвижении войск, Воллюс не говорила, какая из сторон вела наступление, тесня противника. И так понятно. Осуждение, высказанное ею в адрес командиров кронианских войск, и рассказ о постигшей их казни свидетельствовали о растущем безумии; о том, что опоры власти и обороны дружно рушатся.

Никто из обитателей Гурца не заговаривал со мной о войне. Но вероятно, какие-то слухи доходили до них… а может и нет. До нынешнего времени дороги оставались непроходимыми почти на всех подступах. Поместье находилось в стороне от большака; отправленный к нам из бывшей столицы нарочный мог добраться до усадьбы за день. Но мне доставляли лишь послания Карулана.

Моему нареченному, моему будущему супругу по сердечному преподношению не пришло в голову предупредить меня. А Воллюс предупредила. Почему? Неужто из альтруистических побуждений? Или это очередная попытка упрочить собственное положение: а вдруг в один прекрасный день, действуя окольными путями, как водится среди распутниц, я добьюсь большей власти, чем она? В том случае, конечно, если вокруг меня хоть что-то уцелеет. И помимо прочих вопросов: насколько вероятно, что мой обожатель посетит меня и будет за мной ухаживать в минуту, когда одни боги ведают, какие поражения ему грозят?

Словно погребальный звон колоколов, словно отдаленный рев и вой раковин. Слух мой превратил полнейшую тишину в воображаемые звуки. Угрожает ли мне опасность? И неужели опять, опять бездушная колесница войны прокатится по мне и ее окровавленные колеса потащат меня за собой?

2

– Вы болеете?

С такими словами он обратился ко мне месяц спустя, переступив порог спальни в Западной Башне. Я не отвечала, а он заговорил снова:

– Знаете, пожалуй, это сочтут предосудительным. Подобную встречу в спальне. Наш с вами уговор остается тайной для всех, кроме пары человек. Что и правильно. Но вы слывете добродетельной дамой, моя кошечка, и мне хотелось бы, чтобы ваша репутация сохранилась и ничто не запятнало бы наши с вами имена.

– Тогда сойдемте теперь же вниз.

– Неплохо бы. Если вы в состоянии это сделать.

– Я не больна.

– Мне подумалось, что…

– Вы задержались с приездом, и я расстроилась.

– Вас что-то беспокоит.

– Мысль о вашем благополучии, принц Карулан? Разумеется.

– Нет. Вы совсем еще ребенок и не могли за меня тревожиться. Ваша собственная участь.

Я задрожала и с некоторым кокетством проговорила:

– Разве мне стоит тревожиться о своей участи? Разве могущество императора не гарантирует мне безопасность?

– Мы обсудим этот вопрос. А меж тем давайте перейдем в гостиную. Или в сад. На дворе стоит райский денек. Между прочим, вам известно мое имя, ведь я ставил его в конце каждого письма.

– Вы подписывались «Кристен К.». А за подписью следовала печать – латная рукавица на гербе Сазрата. В одном из ваших писем обнаружился крокодил. Можно мне называть вас Крокодилом?

– Без сомнения. Придуманное вами прозвище порадовало бы меня. Куда сильней, чем письмо длиной в страничку, которое вы написали старой незамужней тетушке и по ошибке отослали мне.

Его мнение по поводу письма разительным образом совпало с моими собственными мыслями, и потому я покраснела. И похоже, ему это понравилось. Мы спустились вниз рука об руку.

Когда он вошел в спальню, я лежала на диване, а рядом со мной валялся карандашный рисунок. За окнами скользила мерцающая дымка зазеленевших берез, виднелись цветочки вьющихся растений, а в горшке стояла объятая безумным цветением камелия. Вероятно, он не усмотрел в подобном зрелище ничего отталкивающего. В своем седьмом письме, доставленном в усадьбу два дня назад, он известил меня, что прибудет вместе «с парой офицеров и небольшим конным отрядом». Я решила, что это неуместно. И убедилась лишь в одном: если я стану дожидаться его внизу или буду сидеть и смотреть в окно, возможно, мне снова придется увидеть скачущих по дороге солдат, как тогда во сне. Из-за этого суеверия меня день и ночь не оставляла головная боль, оказавшаяся мучительней всего прочего. На второй день мне полегчало, и я нежилась в постели, прислушиваясь к многозначительному шуму суматохи в доме.

Мы спустились в обнесенный оградой садик у восточных стен дома.

Как он и говорил, стоял день, напоенный ароматом солнца и пением птиц. Живые изгороди из тиса никто не подстригал, и ветви сплелись в сплошную темную массу; выложенная плитами дорожка заканчивалась подле старого кедра, посаженного в честь древнего божества; под деревом находилось крохотное святилище с каменной лягушкой наверху.

– Взгляните, – сказал он, усаживая меня на скамейку, – разве существует лучшее лекарство от головной боли?

– Ох, – сказала я. – Кто-то проболтался, скорее всего, Роза со своим длинным языком.

– Милая девушка, это возрастное, – сказал он. – И куда лучше переболеть сейчас, нежели мучиться ипохондрией и мигренью после двадцати лет. Тогда от них гораздо труднее избавиться.

Я смутилась. Наверное, ему под тридцать, у него есть мать и сестры… раз он так много знает о женщинах. Я почувствовала себя задетой. Мне хотелось предстать перед ним здоровой, без изъяна. Чтобы избежать вмешательства и сохранить самое себя. Ведь только это мне и удалось спасти.

И тут он вспрыгнул на скамейку и заглянул за изгородь, словно десятилетний мальчишка.

– Нас никто не подслушивает, – заключил он и сел рядом со мной. – Я изложу вам все сразу, а потом задавайте вопросы, если они у вас появятся. Возможно, до вас доходили какие-то сведения о ходе войны – помимо рассчитанных на цензуру писем?

– Отчасти. О битве при Той… Тойбилисе.

– Туйбиц уже отошел в область истории. – Он говорил довольно быстро и почти беззвучно. – Война обернулась против нас и уже наступает на горло Кронии. Забудьте думать о Востоке, о королевствах Чавро – они лежат за границами империи. Пал Сазрат. По последним сообщениям головные отряды Альянса вошли в Джермину.

Я заметно испугалась. Он упомянул о месте, через которое мне довелось проезжать, и потому вся острота положения открылась мне.

– Совсем близко, – сказал он. По его виду не скажешь, что он огорчен или подавлен. Вероятно, он предсказал все эти события в малейших деталях, когда строил планы на будущее, и теперь его прогнозы начали сбываться. – В отличие от нас они не допустили, чтобы их действиям помешала зима. Помимо того, боюсь, мы допустили грубые ошибки. – Он опустил сияющие холодным светом глаза. Ошибки допустил император, его служители и высокое начальство. Не Карулан, ведь Карулан обязан нести службу и подчиняться. – И не последнюю роль сыграли заблуждения на счет одного человека, о котором вы, верно, слышали, южанина, перешедшего на сторону северян. Он согласился, чтобы Север выплачивал ему жалованье, и в конце концов весь Север оказался у него в кармане.

Казалось, сидевшие в кустах птицы прервали пение, чтобы сад не пропустил ни полслова.

– Возможно, вам рассказывали об этом дьявольски хитроумном человеке по имени Завион. Как я полагаю, весьма неглупый авантюрист. Ведя с нами игру, он сделал рискованный ход и одержал победу. Он разузнал о нас все, что только достойно внимания. И все до последней детали передал своему королю и чаврийским союзникам короля. Маршруты, уязвимые места. Он не мешкал, живя в гуще событий. Однако одному Уртке известно, как он ухитрился нацедить столько сведений. Похоже, никто не следил за своим языком. Черт возьми, они преподнесли ему Кронию на блюдечке, словно дар в знак сердечной расположенности…

– Сердечное преподношение, – сказала я и мрачно рассмеялась. (Он подумает, будто я все еще во власти женских недомоганий, в которых он так хорошо разбирается.)

– Выслушайте меня, дорогая. Теперь, как мне кажется, произойдет следующее. Часть войск направится к столице, это несомненно. Но в Крейзе помимо военного снаряжения находятся наши легионы, четвертый и девятнадцатый, противнику захочется взять в кольцо и этот город. Аара, вы понимаете, чем это чревато?

– Нет.

– Ваши глаза говорят «да».

– Очередной осадой.

– Не исключено. Они лишат два наших легиона возможности передвигаться, но при этом часть их сил окажется прикована к этому городу. Сидящая на цепи сторожевая собака не может красть цыплят с соседнего двора.

Он говорил, и у меня перед глазами возник Крейз Хольн, окутанная дымкой река, купола зеленого фаянса, жара, зимний дворец, улицы, парки… к ним примешались воспоминания иных мест, иных куполов, парков и улиц… и тогда я захлопнула дверь в мир грез и стала смотреть на тот, что окружал меня, на Карулана.