Текст книги "Сад вечерних туманов"

Автор книги: Тан Тван Энг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 6

Убийство Верховного комиссара вынудило Магнуса с Фредериком самим взяться за руководство ремонтом защищавшей дом ограды. Рабочие установили пару прожекторов, развернутых вовне. Услышав от кого-то в гольф-клубе Танах-Раты о том, что случилось в Ипохе, где управляющему каучуковой плантацией К-Ты швырнули ручную гранату в окно столовой, когда там обедало все семейство, Магнус решил затянуть окна тонкой проволочной сеткой.

– Эмили говорила, что ты еще не видела наш медпункт, – заметил Магнус, когда я помогала ему прибивать кусок сетки поверх окон в моей спальне. От сетки в комнате сделалось мрачно, и я включила свет. Прошло уже два дня после того, как Аритомо выпроводил меня восвояси, но я все еще была возмущена этим.

– Поезжай, взгляни, – продолжил Магнус. – У нас в прошлом году медсестра уволилась: заявила, что работать тут слишком опасно. Эмили решила заняться медпунктом сама. Она, видишь ли, выучилась на медсестру еще до того, как свет в окошке увидела и вышла за меня.

В лечебницу мне не хотелось, но я понимала: надо. Хотя бы для того только, чтоб уважить Эмили. Пройти до побеленного бунгало от жилищ рабочих было недалеко. Когда я вошла в приемную, мужчина-тамил, сидевший, сгорбившись, на стуле, осклабился. Эмили находилась за низкой конторкой и беззвучно шевелила губами, отсчитывая пилюли, которые отправляла в пузырек. В открытую дверь я разглядела палату с двумя койками, разделенными перегородкой. С одной койки торчали босые женские ноги.

– Это Лечуми, – сказала Эмили, взглянув на меня.

– Укушенная змеей.

Эмили склонила голову набок.

– Ах, ну да, это ж было в вечер, когда ты приехала. Сейчас у нее все хорошо. Доктор Йео сделал ей укол. Маньям, эй, Маньям! Амбил убат![91]91
  Амбил убат! – Принимай лекарства! (малайск.).


[Закрыть]

Сидевший на стуле тамил встал, подошел и взял у нее пузырек с пилюлями. Эмили заставила его повторить по-малайски предписания по дозировке и только после этого отпустила. Вновь повернувшись ко мне, кивнула на сложенные в углу коробки с медикаментами:

– Вот, сегодня прислали. Я побольше заказала на тот случай, если К-Ты нападут на нас, – она покачала головой. – В том, что Гарни убили они, есть своя ирония, верно?

– Как это?

– Этот человек свою задницу не мог оторвать от кресла целыми днями после того, как К-Ты напали на плантацию в Сунгай-Сипуте. И ничего не делал.

– Он все же объявил о введении чрезвычайного положения по всему государству.

– Только потому, что плантаторы заставили его пойти на это. Магнус здесь у всех до единого подписи собрал под петицией. Вы, живущие в больших городах… – она иронично хмыкнула, – вы даже понимаете, что идет война.

В ее обвинениях была доля истины.

– Одно меня радует, – прибавила она, – по крайней мере Магнус больше не будет по субботам попусту бегать по горам со своими приятелями.

– А что они делают? На кабанов охотятся?

– Ты разве не слышала этих россказней? Говорят, что перед капитуляцией джапы в Танах-Рате упрятали где-то в горах кучу золотых слитков.

– Наверняка это просто слухи.

– Они же как школьники, лах, ищут запрятанное сокровище. Меня спроси, так я думаю, что им просто нравится быть подальше от своих жен.

Эмили открыла шкаф и принялась укладывать в него коробки с гигиеническими салфетками. Махнув коробкой в мою сторону, заметила:

– Надеюсь, ты не считаешь, что я лезу не в свои дела, потому как я вовсе не лезу. Но меня всегда любопытство разбирало: как же ты вот без этого (она кивнула на коробки) обходилась, когда в заключении была?

– У многих из нас прекратились менструации.

– Такое случается. Ужасные условия, еды не хватает.

– Даже после того, как я освободилась, месяца два-три не было. А потом, в один прекрасный день, когда я в конторе сидела, она опять явилась, нежданно-негаданно.

Помню, я была застигнута врасплох, пришлось попросить свою секретаршу хоть как-то помочь. И помню, как же легко стало после этого. Смогла наконец-то прочувствовать: война воистину кончилась. Мое тело могло вновь свободно вернуться к его естественным ритмам.

От запаха дезинфекции в медпункте я почувствовала приближение тошноты, должно быть, это стало очень заметно, потому как Эмили забеспокоилась и спросила:

– Тебе дать тигрового бальзама или нет?

– Это место, запахи… напоминают мне о госпиталях.

– Саянг[92]92
  Саянг – милая (малайск.).


[Закрыть], – произнесла она, сокрушенно качая головой, – а я-то надеялась, что ты сможешь тут помочь.

– Я тут вообще недолго задержусь.

Я вышла из медпункта, радуясь возможности снова побыть на солнышке и свежем воздухе. Вернувшись в Дом Маджубы, нашла у себя на туалетном столике свернутые в рулон бумаги: планы и фотографии, оставленные в Югири, чтоб Аритомо мог с ними ознакомиться.

Созывавшая рабочих сирена уже затихала, когда на следующее утро я вышла из дома. Стояла возле гаража, терла ладошкой о ладошку. Мир вокруг был серым и промозглым. Минуту спустя до меня донесся размеренный хруст гравия, потом из тумана появился Магнус, а следом за ним и риджбеки. Накануне вечером я попросила его показать мне плантацию, но все равно он, похоже, изумился, увидев меня.

– Не думал, что ты способна вставать в такую рань, – сказал он, открывая для собак заднюю дверцу «Лендровера». Под курткой у него я заметила револьвер в кобуре.

– Мне много спать не требуется, – ответила я.

На коротком тряском пути до фабрики Магнус вкратце объяснил мне, как управляется плантация:

– Джофф Харпер – мой помощник управляющего. У нас с ним пять младших помощников-европейцев, которые приглядывают за керани[93]93
  Керани – клерки (малайск.).


[Закрыть] в конторе.

– А в полях?

– Плантация разбита на тридцать пять участков. Каждый участок находится под началом кангани, смотрителя. Под ним – мандоры, бригадиры. Они отвечают за работу своих бригад – сборщиков, травопольщиков, чистильщиков. Стража отвечает за то, чтобы не было воровства или бездельничанья. И я еще назначил «домашнюю гвардию» следить за ними.

– Вчера, когда я проходила мимо фабрики, возле нее дети играли.

– Дети рабочих, – кивнул Магнус. – Мы платим им по двадцать центов за каждый пакет гусениц, которых они обирают с чайных кустов.

Фабрика была размером с причальный пакгауз. Возле нее уже выстроились в очередь кули. Цигарки-кретек[94]94
  Кретйк (индон. kretek) – сигареты, как минимум на треть заполненные лепестками гвоздики (дым от таких сигарет более мягкий, с особым привкусом).


[Закрыть], которые они курили, насыщали воздух запахом гвоздики. Магнус приветствовал их, а старший кангани выкрикивал их имена, помечая вышедших в списке на планшетке с зажимом.

Магнус посовещался с помощником управляющего Джоффом Харпером, низеньким, крепеньким мужчиной лет за пятьдесят, за спиной у которого болталась пара ружей.

– Сегодня все рабочие вышли? – спросил Магнус.

Харпер кивнул:

– Цена на каучук была низкая.

– Будем надеяться, такой она и останется.

– У нас тут одни в засаду вчера ночью попали на дороге, идущей в Ринглет. Китайская пара, – сообщил Харпер. – Эти мерзавцы… прошу прощения, мисс… эти К-Ты, они раскидали их тела, разрубленные на куски, по всей дороге.

– Кто-то из знакомых?

– В гости приехали из Сингапура. Возвращались на машине со свадьбы.

Сборщики чая направились на склоны. Я следовала за очередью рабочих, входивших на фабрику.

– Дробилки, барабаны, сушилки, – называл Магнус, указывая на стоявшие рядами внутри огромные молчащие станки. Запах обжариваемых листьев забивал воздух, у меня было ощущение, будто я сунула нос в раскрытую банку с чаем. Рабочие везли стойки с оловянными поддонами, покрытыми иссохшими листьями, свернувшимися наподобие личинок насекомых. Еще секунда – и станки заработали, сотрясая своим грохотом всю фабрику. Магнус дал знак мне рукой: уходим обратно на улицу.

Мы вышли на дорожку между чайных кустов. Собаки рысили впереди, обнюхивая носами землю.

– Какое отношение имеет цена на каучук к вашим рабочим? – спросила я.

– Джофф ее по радио каждый день проверяет. Если идет вверх, мы знаем: кто-то из наших рабочих уйдет на каучуковые плантации. Большинство из ушедших до Оккупации уже вернулись, но рабочих рук у нас всегда не хватает.

– Вы их опять наняли, после того как они вас бросили?

Магнус обернулся, посмотрел на меня, потом зашагал дальше.

– Когда пришли джапы, я сказал своим рабочим, что они могут уходить по своей воле. Их старые места работы останутся за ними, когда война кончится. Я им обещал сдержать свое слово, если останусь в живых.

Земля круто забирала вверх: икрам приходилось напрягаться. Завитки пара раскручивались с верхушек кустов. Оглянувшись на меня, Магнус умерил шаг, отчего мне пришлось еще сильнее тянуться, чтобы не отставать. Когда мы добрались до вершины подъема, я тяжело дышала. Он остановился и указал на горы.

Они пробивались из земли в трехстах милях[95]95
  Около 500 километров.


[Закрыть] к северу, у границы с Таиландом, и тянулись до самого Джохора на юге, образуя хребет, деливший Малайю надвое. В нежном свете утра горы своей картинной мягкостью напоминали роспись по шелку.

– Я тут всегда вспоминаю о неделе, которую я провел в Китае, в провинции Фуцзянь, – сказал Магнус. – Я побывал на горе Ли Ву. Там храм был, ему тысяча лет – так монахи говорили. Они свой чай выращивали, монахи эти. И рассказали мне, что самое первое чайное дерево там посадил сам бог, можешь себе представить? Храм был знаменит вкусом своего чая, такого букета нигде в мире больше было не найти.

– И что за вкус?

– Чтобы сохранить девственность чая, собирать его позволяли только монахам, не достигшим половой зрелости. И за месяц до начала сбора листьев этим мальчишкам не разрешалось есть острый перец или квашеную капусту, никакого чеснока или лука. Они не смели коснуться даже капли соевого соуса, иначе могли бы своим дыханием отравить листья. Мальчишки собирали чай на восходе солнца, вот примерно в это время. Работали они в перчатках, чтобы их пот не навредил вкусу чая. Собранный и уложенный чай тут же посылался как дань императору.

– Мой отец считал, что вы с ума сошли, занявшись выращиванием чая.

– Не он один так считал. – Магнус засмеялся, сорвал листочек с куста, растер его меж пальцев у себя под носом.

Из долины доносились голоса и пение сборщиков чая. Большинство из них составляли женщины, укрывшие головы потрепанными соломенными шляпами. Большие плетеные корзины крепились ремнями у них на спине и удерживались лентами, накинутыми на лоб. Собирали они примерно по пятьдесят фунтов[96]96
  Около 22,7 килограмма.


[Закрыть] листьев в день, отправляясь на фабрику, чтобы опорожнить наполненные корзины, и снова возвращаясь на склоны, путь этот они проделывали снова и снова, пока не заканчивался день. Глядя на них, я вдруг подумала, до чего же обманчивы рекламные изображения, которые я с самого детства привыкла видеть на стенах захудалых продовольственных лавок рядом с выцветшими плакатами, прославляющими какой-нибудь сорт пива или сигарет: реклама изображала сборщиц радующимися жизни, одетыми в чистые яркие цветные сари, их зубы восхищали белизной, а носы и уши сияли золотыми кольцами и сережками, золотые браслеты унизывали кисти рук.

Работницам, которых я разглядела внизу, в долине, платили плохо за этот один из самых механических, изматывающих видов труда.

После блужданий по плантации я поняла, что Магнус был вполне приличным работодателем: обеспечивал своих работников жильем, а их детей начальным школьным образованием. А еще я поняла, что доносящиеся со склонов смех и пение этих женщин по большей части были пропитаны горечью суровой их жизни. Каждый вечер сборщицы возвращались в свои лачуги с земляными полами, к своим восьми-девяти, а то и десяти детишкам, к своим опухшим от пьянства мужьям.

– Армейский сержант рассказал мне, как на следующий день после того, как застрелили Гарни, нагрянули силы безопасности и выселили всех живущих в Трасе, – поделился Магнус.

– Где это?

– Деревушка скваттеров поблизости от места, где убили Гарни.

– Должно быть, решили, что жители деревни помогали К-Там.

– Во всяком случае, солдаты не сожгли их дома дотла, – взгляд Магнуса, казалось, был устремлен на какой-то иной горизонт, очерчивающий другой, более давний мир. – Когда я служил в коммандос, то частенько проезжал мимо фермерских домов, спаленных rooinek[97]97
  Rooinek – красная шея (африкаанс). Слово стало презрительной кличкой британских солдат в Южной Африке, носивших мундиры с красным воротником.


[Закрыть] солдатами. Порой развалины еще дымились и дым стлался по всему вельду, погружая его на целые дни в жуткий сумрак. Повсюду валялись мертвые овцы, жирно обсиженные мухами: красношеие привязывали их к лошадям и рвали на части. Куда бы мы ни добирались верхом, воздух всегда, казалось, вибрировал от низкого непрестанного гуда. Это мухи жужжали. – Он расстроенно ударил себя в грудь. – Нас такая ярость обуревала, такая ненависть к англичанам… и это наполняло решимостью сражаться с ними до последней капли крови, – он обвел рукой чайные поля. – Первая партия саженцев прибыла с той самой плантации на Цейлоне, где я когда-то вкалывал военнопленным. История щедра на ироничные совпадения, ты не считаешь?

Облака проплывали мимо горных вершин: духи, бегущие от восходящего солнца. Мне представлялось, что я ощущаю какое-то волнение в самой глуби земли, чувствующей надвигающийся свет.

– Завтра домой поеду, – я пнула ногой камушек, и тот стремительно понесся за край уступа. – Вы довезете меня до Тапаха? А там я на поезд сяду.

Магнус взглянул на меня:

– Что делать будешь? Вернешься на прежнюю работу?

– Это после всего сказанного мною про правительство?

– Наверняка есть и другие садовники, у кого ты могла бы получить план своего сада.

– Только не в Малайе. Здесь нет никого под стать Аритомо. А в Японию ехать я не хочу, – сказала я. – Не могу. И, думаю, никогда не смогу.

Отказ садовника бревном лег у меня на пути, я представления не имела, что делать.

– Поговорите с ним от моего имени, Магнус. Попросите его передумать, – произнесла я. – У меня есть накопленные деньги. Я ему хорошо заплачу.

– Я знаю его десять лет, Юн Линь. Если он что решил, то уже никогда этого не меняет.

На гребне неподалеку от нас пара аистов, распустив крылья с серыми подпалинами по краям, сорвалась с верхушки деревьев и полетела над горой, устремляясь к долинам, скрытым от наших глаз. Было так тихо, что я, казалось, слышу каждый мах их крыльев, которые вздымали легкий туман, делая его похожим на взбудораженные волны прибоя…

Магнусу до завтрака надо было обследовать еще несколько участков, и я убедила его, что сама доберусь обратно до Дома Маджубы. Я шла по тропинке между чайными полями и краем джунглей, как вдруг застыла на ходу. Глаза шарили по стволам высоченных деревьев, но я не знала, что именно ищу. Перевела взгляд на тропинку, тронулась дальше. Десятка шагов не прошла, как заметила стоявшую в тени фигуру. Она двинулась ко мне. Я отступила на шаг, а она все приближалась. Ступила в пятно солнечного света – и я вздохнула с облегчением. То была девочка лет девяти-десяти, ее лицо и одежду покрывала грязь. Она была из местных, и она плакала.

– Какак сайя, – выговаривала она, выталкивая слова между рыданиями. – Толонг марека[98]98
  Какак сайя… Толонг марека – Моя сестра… Помогите им (малайск.).


[Закрыть].

– Мана? – спросила я, приседая, чтобы заглянуть ей в лицо. Слегка тряхнула ее за плечи. – Где?

Девочка указала пальцем на деревья позади себя. Я почувствовала, как джунгли надвинулись ближе.

– Мы вызовем полицию, – успокаивала я, все еще говоря по-малайски. – Мата-мата[99]99
  Мата-мата – агенты (малайск.).


[Закрыть] помогут твоей сестре.

Я встала и пошла обратно к дому, но девочка ухватила меня за руку и потянула, стараясь утащить к деревьям. Я сопротивлялась, заподозрив ловушку К-Тов. Заслонив ладонью глаза, я, прищурившись, оглядела склоны, однако сборщики чая еще не добрались до этого участка плантации, не было заметно и никого из «домашней гвардии». Заплакав еще громче, девочка опять потянула меня за руку. Я пошла за ней, но застыла, едва мы дошли до первых зарослей.

Впервые с тех пор, как кончилась война, мне предстояло вступить в тропический лес. Меня обуял страх: если войду, то уже никогда оттуда не выйду. Не успела я повернуться, как девочка цепко сжала мне руку и потащила в заросли папоротника. Насекомые издавали клацающие металлом звуки. Цикады ткали вокруг звенящие сети. Птичьи крики впивались в воздух острыми блестящими гвоздями. Было похоже, что мы вошли в какую-то кузницу на задворках Джорджтауна, где вовсю кипела работа. Солнечный свет сочился сквозь переплетения веток и листьев над головой, не в силах пролиться ниже, чтобы разогнать дышащую влагой тьму у самой земли. Толстыми петлями свисали с ветвей лианы. Девочка вела меня по узенькой звериной тропке, по камням, скользким от мха, на которых того и гляди растянешься во весь рост, стоит только зазеваться. Минут пятнадцать-двадцать тащилась я за нею под раскидистыми ветвями, больше похожими на широкие и длинные листья деревьев, которые укрывали нас сверху и размывали свет до состояния полупрозрачной зелени.

Мы вышли на небольшую поляну. Девочка остановилась и показала пальцем на бамбуковую хижину под деревьями, крышей для которой служили лысеющие пальмовые ветви. Дверь была полуоткрыта, но внутри было темно. Мы подобрались к хижине поближе, стараясь производить как можно меньше шума. Среди деревьев позади нас вдруг затрещали ветки и что-то тяжело бухнуло об землю. Я разом развернулась и пригляделась. Деревья стояли не шевелясь. Наверное, то был всего-навсего переспевший плод дуриана, его колючки, которыми была утыкана броня кожуры, кромсали листья во время падения. Я услышала еще какой-то звук, пробивавшийся сквозь шум джунглей, какое-то гудение, до того слабое, что оно звучало почти умиротворяюще. Доносилось оно из хижины.

Дверь никак не хотела открываться, и я вышибла ее ногой. Она распахнулась настежь. На земляном полу лежали три тела в луже крови, настолько темной и густой, что казались приклеенными к ней. Сотни мух ползали по их лицам, вздутым животам и набедренным повязкам. У всех было перерезано горло. Девочка взвизгнула, и я закрыла ей рот ладонью. Она билась, бешено махала ручонками, но я держала ее крепко. Мухи взлетели с тел и роем поднялись на внутреннюю сторону крыши, которая почернела так, будто в одно мгновение покрылась плесенью.

Запах еды накинулся на меня, когда мы подходили к кухне. Фредерик с Эмили сидели за столом. Они перестали разговаривать и подняли взгляды, когда я вошла вместе с выглядывавшей из-за меня девочкой. Эмили усадила нас за кухонный стол, на котором был накрыт завтрак плантатора: тарелки со свежим беконом, колбасками и яйцами, поджаренный хлеб и клубничный джем. Фредерик налил нам чаю, щедро приправил его сгущенным молоком. Я отпила несколько глотков. По телу разлилось тепло и уняло мою дрожь. Я вкратце рассказала, что произошло.

– Где Магнус? – Взгляд Эмили впился в меня.

– Все еще объезжает поля, полагаю. Я не знаю.

– Свяжись с Джоффом! – резко бросила Эмили Фредерику. – Скажи ему, пусть отыщет твоего дядю. И позвони в полицию. И Тумзу. Ступай!

Горничная принесла два одеяла, Эмили укутала в одно из них плечи девочки, другое дала мне. Вернулся Фредерик, а вскоре вслед за ним – и Магнус. Риджбеки обогнали обоих и принялись обнюхивать ноги девочки. Та вскрикнула и съежилась на стуле. Эмили гаркнула на собак, и те, поджав хвосты, убрались в угол.

– Черт побери, Юн Линь, – заворчал Магнус, – тебе следовало бы идти прямо домой!

Девочка опять принялась плакать.

– Не ори, лах, ты пугаешь бедняжку, – сказала Эмили, хмуро глянув на Магнуса.

– Она хотела, чтоб я за ней пошла, – объяснила я.

– Заходить в джунгли было blerrie[100]100
  Blerrie – зд.: чертовски (африкаанс).


[Закрыть] глупо, – буркнул тот. – Blerrie глупо! Твой отец отрезал бы мне все на свете, случись что с тобой.

– Ничего со мной не случилось.

Он рванул к себе стул и тяжко плюхнулся на него. Когда приехал Тумз, девочка тут же соскочила со стула и, подбежав, обхватила его ногу. Покровитель Аборигенов опустился на одно колено и мягко стал расспрашивать ее, причем по-малайски он говорил куда свободней, чем я. Через некоторое время Тумз взял ее за руку и снова подвел к столу, убедив допить чай в чашке. Она сделала глоточек, потом другой – не сводя глаз с Тумза.

– Она не захотела назвать нам своего имени, – сказала Эмили.

– Это Рохана, – сообщил Тумз. И обернулся ко мне: – Те тела, что вы видели, это были ее сестра, брат и двоюродный брат.

– А что они делали в хижине? – спросила я.

– Не хижина на самом-то деле. Укрытие. Они ждали, когда ночью придут кабаны. Ушли из деревни на охоту два дня назад. И взяли Рохану с собой. Вчера вечером она играла неподалеку от укрытия и услышала крики. И спряталась среди деревьев.

– Она видела, что произошло? – спросил Магнус.

– Четверо К-Тов, из них две женщины, – ответил Тумз, глянув на девочку. Ее глаза, большие и темные, смотрели на него поверх чашки. – Брата с сестрой и двоюродного брата силой затащили в укрытие. Мгновение спустя она услышала их крики. Потом вопли. Когда К-Ты снова вышли, то несли кабана, которого подстрелил ее брат. Один из них заметил ее, и все бросились в погоню. Рохана убежала в джунгли. Всю ночь пряталась.

Час спустя прибыли полицейские во главе с субинспектором Ли Чун Минем. Нас с Роханой допрашивали порознь. Когда пришел черед девочки, рядом с нею сидел Тумз. Субинспектор Ли попросил меня показать полиции, где мы обнаружили тела. Поехали на двух машинах, постарались как можно ближе подъехать к месту, где я заметила девочку, а потом уже пешком отправились в джунгли.

Позже, на обратном пути в Дом Маджубы, мы проехали группу сборщиков чая, сидевших на корточках возле дороги, куривших кретек и разговаривавших между собой. Корзины стояли у их ног. Когда мы проезжали мимо, сборщики провожали нас взглядами.

Весть об убийстве быстро разлетелась по плантации.

Только вечером субинспектор Ли со своими людьми закончили опрашивать рабочих с плантации. Я ушла к себе в комнату и сложила чемодан. Закончив, прилегла отдохнуть, только мысли мои не желали знать отдыха. Я вышла на террасу. Оттуда, где я находилась, был виден кусочек заднего дворика. Немного погодя из кухни появилась Эмили, три благовонные палочки были зажаты у нее меж ладоней. Стоя перед висевшим на стене красным металлическим алтарем Бога Небесного, она подняла лицо к небу, воздела руки ко лбу и закрыла глаза, беззвучно шевеля губами. Закончив молиться, встала на цыпочки и воткнула благовонные палочки в держатель для воскурений между двумя апельсинами и тремя чашечками чая. Струйки дыма от палочек возносились к небесам. Запах горящего сандалового дерева долетел до меня, успокоил ненадолго и тоже растворился с дымом. И тогда я поняла, чту должна сделать, прежде чем вернуться в Куала-Лумпур.

– Эй, куда это ты направилась? – строго спросила Эмили, увидев, как я прохожу мимо кухни. – Мы скоро ужинать садимся. Сегодня я готовлю ча-сью[101]101
  Ча-сью, жаркое на огне (кит.) – китайское блюдо, свинина, обжаренная на вертеле или вилке в пламени огня.


[Закрыть].

– Я ненадолго.

И вновь я, следуя за А Чоном, прошла в дом, и вновь, как и прежде, он не сказал мне ни слова. Мы миновали комнату, где я сидела с Аритомо в то утро, когда мы впервые встретились, почти неделю назад. Домоправитель не остановился, а повел меня дальше по проходу, тянувшемуся вдоль маленького дворика с садом камней. Он остановился у комнаты с полуоткрытой раздвижной дверью и тихонько постучал по дверной раме. Аритомо сидел за столом, укладывая кипу документов в деревянную шкатулку. Он поднял на меня взгляд, удивился и произнес:

– Заходите.

Несмотря на студеный ветер, окна были открыты. В отдалении погружались в сумрак горы. Я оглядела комнату, отыскивая то, что мне было нужно. Бронзовый Будда, в локоть длиной, возлежал на подоконнике, изгиб его руки покоился на бедре, такой же благородный, как и линия гор за ним. Черно-белая фотография императора Хирохито в военной форме висела на стене – я отвернулась. Дальний конец комнаты был разделен на части стеллажами, заставленными томами книг по малайской истории и мемуарами, написанными Стэмфордом Раффлзом, Хью Клиффордом, Фрэнком А. Светтенхемом[102]102
  Раффлз, сэр Томас Стэмфорд Бингли (1781–1826) – один из наиболее известных «отцов» Британской империи, эрудит-востоковед, знаток истории и культуры, основатель современного Сингапура. Клиффорд, сэр Хью Чарльз (1866–1941) – британский колониальный администратор, глубокий знаток языка и культуры малайцев. Служил в качестве британского резидента в Паханге в 1896–1900 и 1901–1903 гг. Светтенхем, сэр Фрэнк Ательстан (1850–1946) – всю жизнь проработал в колониальной администрации Малайзии, был губернатором Проливных Поселений.


[Закрыть]. Пара китайских бронзовых лучников, дюймов в девять[103]103
  Почти 23 сантиметра.


[Закрыть] высотой, стояла на столе, натягивая луки, не имевшие ни тетивы, ни стрел. С потолка на тонкой веревке свисала бамбуковая птичья клетка, пустая, если не считать огарка наполовину оплывшей свечи внутри. Садовник, очевидно, был собирателем древних карт: по стенам в рамках висели карты Малайского архипелага и Юго-Восточной Азии, скрупулезно вычерченные от руки голландскими, португальскими и английскими исследователями восемнадцатого века.

В другом конце комнаты висела картина, изображавшая богатый дом, выстроенный в англо-индийском стиле, столь популярном на Пенанге. Широкая веранда опоясывала три стороны здания, соединяясь впереди портиком. На фронтоне в центре крыши значилось: «Ательстан»[104]104
  Ательстан – английский король (правил в 926–939 гг.), установил господство над всей Англией, Уэльсом и Южной Шотландией, разгромив наголову объединенные силы скоттов и датчан (937). К тому же создал хорошо действующую администрацию, улучшил чеканку монет, дал хартии городам.


[Закрыть] и ниже «1899». Позади дома зеленые воды пролива отделяли Пенанг от материка. Я помню, как гордилась собою моя сестра, когда закончила эту картину.

Аритомо отодвинул стул, вышел из-за стола и встал рядом со мной. Я продолжала разглядывать картину.

– Полиция расспрашивала меня про семью этих семайи[105]105
  Семайи – полукочевой народ, живущий в центре Малайского полуострова в Юго-Восточной Азии, известный своей приверженностью ненасилию.


[Закрыть], – произнес он. – Вы, должно быть, испытали сильное потрясение, обнаружив их в джунглях.

– Не в первый раз я увидела мертвые тела. – Я рассматривала его отражение в стекле. – Запах… Мне думалось, что я уже забыла этот запах. Но такое не забывается.

Он вытянул руку и поправил наклон рамы.

– Ваш дом?

– Его мой дед построил.

Дом стоял на восточном конце Нортхем-Роуд – протяженной улицы, укрытой тенью тропических деревьев ангсана и уставленной с обеих сторон дворцами высокопоставленных колониальных чиновников и богатых китайцев.

– Старый Мистер Онг был нашим соседом, – сказала я, глядя на дом, уже не на картине, а в своей памяти. – Он велосипеды ремонтировал, прежде чем стать одним из богатейших людей в Азии. А все это случилось потому, что он влюбился в девушку. – Я улыбнулась, вспоминая, как мама рассказывала нам с Юн Хонг кое-что. – Старый Мистер Онг захотел жениться на этой девушке, но ее отец не допустил этого. Он был из старинной богатой семьи и смотрел свысока на починщика велосипедов. Он велел ему покинуть их дом и никогда впредь их не беспокоить.

Аритомо скрестил руки на груди.

– Но он побеспокоил?

– Онгу понадобилось всего четыре года, чтобы стать богатым. Он выстроил себе дом прямо через дорогу напротив дома, где жила семья девушки. Это был самый большой дом на Нортхем-Роуд. И самый уродливый, как всегда говорила моя мама.

Я глянула на самое себя в стекле. Укрытые тенью, мои глаза провалились в глубину лица.

– Онг никому не сказал, что он – его владелец. Вселившись в дом, он в тот же день велел шоферу перевезти его через дорогу в своем серебристом «Даймлере». Он снова заговорил с отцом девушки и еще раз попросил ее руки. Отец ее, естественно, дал согласие. Свадьба состоялась месяцем позже. Она была самой богатой из всех, какие только видывал наш остров, говаривали старики.

– За что еще я люблю Малайю, – сказал Аритомо, – так за то, что она полна историй, вроде этой.

– Я часто видела Старого Мистера Онга в его саду, одетым, как кули, в замызганный белый жилет, просторные синие шорты из хлопка, несущим певчую птичку в клетке. Он всегда разговаривал с птичкой с большей нежностью, чем с любой из своих жен.

Аритомо указал на фронтон:

– Ательстан. Это второе имя Светтенхема.

Я удивленно глянула на него, но потом вспомнила о книгах первого губернатора Проливных Поселений у садовника на полке.

– Так его мой дед назвал. Глупое, напыщенное имя для дома, – заметила я. – Уверена, соседи потешались над моим дедом и над нами.

– Буду на Пенанге, посмотрю на него.

– Он был разрушен, когда самолеты джапов бомбили остров.

Лицо Аритомо не выразило ничего.

– Мы уехали из него всего на несколько дней раньше. Всё оставили – все наши фотографии. И все картины Юн Хонг тоже.

Мне было как-то не по себе видеть тут одну из ее картин: казалось, она все еще жива и вот-вот появится в дверях моей спальни поделиться со мной какой-нибудь сплетней, услышанной от подружек…

Подняв руку, я прикоснулась к стеклу. Оставленное мною запотевшее пятнышко через секунду исчезло, словно бы отыскало путь – как попасть в картину, написанную акварелью.

– Я хочу купить ее у вас.

Аритомо покачал головой:

– Мне ее подарили.

– Для вас эта картина ничего не значит, – я повернулась лицом к нему. – Я прошу вас продать ее мне. Уж в этом-то вы не можете мне отказать, по меньшей мере.

– Почему? Из-за того, чту моя страна сделала с вами?

– Продайте ее мне.

Он почти ласковым движением широко развел руки:

– С момента вашего посещения я раздумываю над вашим предложением.

Я напряглась, гадая, о чем он намерен мне поведать.

– Вы спланируете и разобьете мой сад?

Он отрицательно повел головой:

– Но вы можете научиться сделать это сами.

Понадобилась секунда-другая, чтобы вникнуть в суть его предложения.

– Вы просите меня стать… вашей ученицей? – Вот уж чего бы я совсем не хотела. – Это смешно.

– Я обучу вас умению и навыкам создания своего собственного сада, – сказал он. – Простого, незатейливого сада.

– Для Юн Хонг не годится бесчувственный японский незатейливый сад.

– Это все, что я могу вам дать, – сказал он. – У меня нет времени… да и желания… создавать сад для вас. Или еще для кого бы то ни было. Последний заказ, за который я взялся, научил меня никогда больше не соглашаться на следующий.

– С чего это вы передумали?

– Мне нужен кто-то в помощь.

Мысль стать его ученицей, служить у него на побегушках ничуть не прельщала меня. Когда я приходила в себя в госпитале после заключения, то поклялась себе: никто и никогда больше не будет распоряжаться моей жизнью.

– И долго вы меня будете обучать? – спросила я.

– До монсуна.

Сезон дождей, прикинула я, вернется месяцев через шесть-семь.

Медленно прошлась по комнате, обдумывая его предложение. Я была безработной, зато скопила вполне достаточно денег, чтобы позволить себе какой-то срок не работать. И у меня было время. Предложение Аритомо – единственный для меня способ подарить моей сестре японский сад. «И всего-то – шесть месяцев, – говорила я себе. – Я выносила кое-что похуже».

Остановившись, я взглянула на него:

– До монсуна.

– Взять ученика, а тем более ученицу – дело не пустячное, – предостерегающе поднял он палец. – Возлагаемые на меня обязательства тяжелы.

– Я понимаю, что это не будет увлечением на досуге.

Хмурясь, он подошел к полке, снял с нее книгу:

– Это поможет вам понять, чем я занимаюсь.

Тоненькая книжечка в сером матерчатом переплете, название оттиснуто по-английски под строкой японской каллиграфии.

– «Сакутей-ки»[106]106
  «Сакутей-ки» – древнейшая японская печатная книга (XI в.) о садоводстве. Содержит трактат «Образец создания садов», автором которого считается Тачибена Тошицуна (1028–1094).


[Закрыть], – прочла я.

– Древнейшее собрание текстов о японском садоводстве. Изначальные свитки были написаны в одиннадцатом веке.

– Но в то время создателей садов не существовало, – сказала я.

Аритомо вскинул брови.

– Мне Юн Хонг рассказывала, – добавила я. – Об этом говорилось в одной из ее книг по садоводству.

– Ваша сестра была права. Тачибена Тошицуна, тот, кто составил «Сакутей-ки», принадлежал к придворной знати. Говорят, он в высшей степени умело обращался с деревьями и растениями.