Текст книги "Анти-Ахматова"

Автор книги: Тамара Катаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

А между прочим, «мусорный старик» организовывал помощь голодающим не по своей воле, вернее, не по своей охоте. Помощь была противна его убеждениям. Он отказывал всем, кто призывал его к участию в помощи голодающим. Но теории не устояли перед голодом. Толстой взял деньги у Софьи Андреевны, дочерей – и уехал «на голод». Он так смог организовать это дело и в таком широком масштабе, что его «методиками» пользовались в России и при других голодах. Ему же приходилось и мучиться самому, и оправдываться перед ожесточенными нападками «правоверных» толстовцев.

Все, что вы пишете мне, совершенная правда… Я был против… Согласиться – значит стать в противоречие со своим убеждением, что помощь настоящая, всегда и всем действенная состоит в том, чтобы очистить свою жизнь от греха, и что всякая помощь чужими, отнятыми от других трудами, есть обман, фарисейство и поощрение фарисейства; не согласиться – значит отказать в поступке, который может облегчить сейчас страдания нужды. Я по слабости своего характера избираю второй выход, и мне это мучительно.

Лев ТОЛСТОЙ. Письмо 1891 года

Анна Ахматова, сытая, пьяная, получающая медали, желающая, чтобы 90 килограммов ее тела доставили – на правительственном! на специальном! самолете, в брюхе летучей рыбы или как там!.. – в Ленинград вместо нескольких мешков муки, чтобы она могла напомнить о себе любовнику, а в случае отказа властей бряцает славой и угрожает – эта «великая душа», Анна Ахматова, она могла бы мысленно представить пропасть, которая отделяла ее нравственную позицию от позиции «мусорного старика». Соглашусь, что позиция Толстого на ступеньку выше обыкновенного здравого смысла и обыкновенного сострадания, но само зияние пропасти – неужели было ей не видно?

«Я БЫЛА С МОИМ НАРОДОМ»

 
Я была с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Анна АХМАТОВА
 

…Тогда (когда-то) еще Ахматова не умела употребить свой дар на то, чтобы воодушевлять и вселять мужество в людей, как по вторую мировую войну.

Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 66

Во «вторую мировую войну» – несомненно, уже могла. Известно это со слов самой Анны Андреевны – Хейт записывала за ней.

А. А. очень многое диктовала о себе одной англичанке, которая пишет о ней книгу.

Ю. Г. ОКСМАН. Из дневника, которого не веду. Стр. 646

Попытки «воодушевлять и вселять мужество в людей» предпринимались и во время Первой мировой войны.

В 1915 году Ахматова пишет «Молитву», проникнутую готовностью пожертвовать всем во имя военной победы:

 
Так молюсь за твоей литургией,
После стольких томительных дней.
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
 

Это настроение совсем напоминает настроение Жанны ДʼАрк, с той только разницей, что настроение Ахматовой остается настроением, а Орлеанская дева «одела латы боевые», «в железо грудь младую заковала» и «Карла в Реймс ввела принять корону», но, видимо, активность французской крестьянки XV века и русской дворянки XX различна.

Г. ЛЕЛЕВИЧ. Анна Ахматова (беглые заметки). Стр. 475

Это – как эпиграф.

О том, какой она была «героиней», мы только что говорили. Сейчас о том, как она просто была со своим народом – так, как был он. Или не совсем так.

Речь пойдет о том, как Анна Андреевна переждала войну в Ташкенте в эвакуации. Не будем спорить – доля, выпавшая миллионам.

В «Ташкентской тетради» Лидия Чуковская называет Анну Ахматову NN.

Вчера днем я пошла с Ираклием на рынок, мы купили три пустых ящика и лопату угля и поволокли к ней. NN лежала в кровати, кружится голова и болят суставы. При мне встала, вымыла посуду, сама затопила печь. Сказала фразу, очень злую, и, в известной мере, увы! правдивую. «Я ведь в действительности не такая беспомощная. Это больше зловредство с моей стороны».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 350

Давно замечено.

В эвакуации встречаются бытовые трудности.

NN оглушает меня: «Вот, товарищи пришли сказать, что мне отказали в прописке…» У NN кружится голова. Вижу, что она страшно встревожена. «Я же вам еще в поезде говорила, что так будет», «что ж! Поеду в кишлак умирать!..» Я пытаюсь говорить, что все наладится, но получаю грозную и гневную отповедь: «Марину из меня хотят сделать! Болтуны! Им бы только поговорить об интересном! Не на такую напали».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне. Ахматовой. 1938–1941. Стр. 352

Не на такую, это точно. Это я отнесу в разряд ее коммунальных криков, фуй и пр., чтобы видели, в каком контексте она «Марину» упоминает. Марине Цветаевой, впрочем, отказали в должности судомойки в писательской столовой – а не в прописке в лауреатском доме.

Выяснилось: никакого отказа не было.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 353

А как бы хорошо было поехать умирать в кишлак! Она же смерти все хотела!

«Не желаю я больше слышать ничего о прописке. Если Ташкент не хочет связать свою биографию с моей – пусть. Видно, что она очень уверена в себе. Пусть меня вышлют. Так еще смешнее». Я замолчала. Мне не нравится это ее желание непременно пострадать. Она ведь сама отлично знает, что власти дали разрешение на прописку в одну минуту, что никто не собирается ее выселять – а вся загвоздка в неряшестве и лени Радзинской.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 359

Читатель! Не пропускай ни слова из трагических речей! Если вы большой поклонник Ахматовой – можно будет найти применение горькому восклицанию: Ташкент не захотел связать свою судьбу с ахматовской!

<…> (несколько строк густо зачеркнуты. – Е.Ч.) в то время как все порядочные люди радостно служат ей – моют, топят, стряпают, носят воду, дарят папиросы, спички, дрова…

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 373

Начинаются зачеркивания в дневнике Лидии Корнеевны.

А.А. показала мне полученную ею бумажку, которая ужасно оскорбила ее. Это было приглашение выступить в лазарете для раненых, написанное в чудовищно-грубой форме: «В случае Внеявки Союз будет рассматривать это, как тягчайшее нарушение союзной дисциплины».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 374

Потом пришли О. Р. и Лидия Львовна. Они трещали без умолку, и NN много смеялась, даже падая на постель. Ушли мы поздно.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 381

Она позвала к себе. Легла. В комнате холодновато, с обедами что-то разладилось – и она, которая никогда не жалуется, говорит о «зверином быте». «Как я рада, что вы пришли. Я написала патриотические стихи».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 381

Какой цинизм – «патриотические стихи». Дипломатическая сноровка дает сбой – о таких вещах лучше промолчать.

Утром ходила заказывать для нее продукты, ведро, а вечером пошла к ней. Говорили о возможных отъездах в Москву, и NN опять повторила: «А меня забудут в Средней Азии… Фирса забыли…»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 383

NN горько жаловалась, что се заставляют выступать два дня подряд, а у нее нет сил; что она имеет право не работать совсем на основании своей инвалидной карточки («Неужели вы этого не знали?»). На мое предложение показать эту карточку в Союзе: «Тогда меня вышлют в Бухару как неработающую»…

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 384

Сегодня я зашла днем, принесла творог и яйца, долго ждала ее у Штоков, где мы, ни с того, ни с сего дули перцовку.

NN почему-то была веселая, возбужденная, шутила. Смеялась, упрашивала меня идти вместе с ними всеми на Тамару Ханум. Но я помчалась в детдом (где записывала рассказы осиротевших детей).

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941. Стр. 385

Слетов заходил при мне, обещал поговорить в Союзе, чтобы NN не трепали по выступлениям.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 386

Лежит, но уверяет, что ей лучше. Комната, заботами О.Р. и Наи, чисто вымыта.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938—941. Стр. 386

Мне хотелось проводить ее на почту. В прошлый раз, не получив на почте писем, она захворала и слегла на три дня.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 389

Писем она ждала от Гаршина – тот остался в блокадном Ленинграде, потерял жену – в общем, немного отвлекся от интрижки.

NN, увидев меня, кинулась мне на шею и расцеловала. Она казалась очень возбужденной, радостной и приветливой.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 389

Пик второй славы Ахматовой пришелся на время войны: когда ее народ вел войну, ее город переживал самую жестокую масштабную блокаду в истории человечества, ее сын был в тюрьме и в штрафном батальоне – а она пила. Веселилась, отлынивала от работы, вешалась на шею мужчине, проявляла невиданную чванливость, вела скандальную личную жизнь.

«Я очень, очень на вас сердита и обижена. Вчера у Беньяш Радзинская заявила: «Я хотела принести вина, но Лидия Корнеевна запретила мне, так как NN сегодня нельзя пить». Я в ярость пришла. Как! Я уже двое суток не курю, на это у меня хватает силы воли, а меня изображают перед чужими людьми безвольной тряпкой, от которой необходимо прятать вино! О вас какой-нибудь пошляк скажет глупость, и она тотчас забудется. А на меня столько клеветали в жизни. И будьте спокойны, что эти три дамы накатают мемуары, в которых читатели прочтут «в ташкентский период жизни NN пила мертвую. Друзья вынуждены были прятать от нее вино». И смутится двадцатый век… Уверяю Вас. Не иначе… Есенин…»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ Записки об Анне. Ахматовой. 1938–1941. Стр. 395

Некая неприятно-преувеличенная забота о своей репутации несомненно наличествует. В защиту же ее могу сказать, что все это вызывается острым чувством чести, которая, в свою очередь, обусловлена чувством ответственности перед своим народом.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 395

От которого ей «хочется отмыться».

«Меня так балуют, будто я рождественский мальчик. Целый день кормят. О.Р. выстирала мне полотенце, Ная вымыла мне голову и сделала салат оливье, Мария Михайловна сварила яйца, шофер Толстого принес дрова, яблоки и варенье».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 373

Только что вернулась из «Ленинградской консерватории» – слушала квинтет Шостаковича. В первом ряду Толстые, Тимоша и пр., а также А.А.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 398

У NN мигрень и тоска по случаю двух предстоящих выступлений. Начала писать военное стихотворение и не дописала.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938-1941. Стр. 401

Пришла женщина из Ленинграда, дура, нарассказала ужасов. Держалась любезно, но почему-то оставила в нас очень тяжелое чувство. Оторвавшись от грустнейших соображений о В. Гаршине, NN занялась причиной этого чувства и предположила, что оно происходит от презрения дамы к «убежавшим» ленинградцам, которыми ни NN, ни… не являются. Я сказала, что презрение несправедливо, но понятно, закономерно и к нему нужно быть готовым. NN посердилась на меня за эту мысль.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 402

Почему-то купили две бутылки вина и выпили их. О.Р. говорила массу женских пошлостей. Потом она ушла. NN выпила вторую пиалу вина и я впервые увидела ее почти пьяной. Она говорила очень много, перескакивая с предмета на предмет, много смеялась, никого не дослушивала.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 404

Сегодня я встретилась с NN у Беньяш. Она была очень оживлена и торопилась на вечер в Союз, в президиум.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 410

Это не перед ранеными выступать.

NN окрылена похвалами Толстого. Она какая-то возбужденная, рассеянная, помолодевшая, взволнованная.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 409

Вокзал; эвакопункт. Страшные лица ленинградцев. Совершенно спокойное лицо NN.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 417

Ахматова ничего не придумала сама – даже этого холодного цинизма. Не она одна играла роль в постыдной пьесе «война все спишет» и «дают – бери». Многие решились не особенно лицемерить. Великая Отечественная война была войной в Отечестве. Линия фронта проходила между людьми.

В чем-то она пошла и дальше всех – родному сыну, например, на фронт не писала – так уж сладка сытость была.

Других сытых, может, и осуждали, а Ахматова должна была быть воплощенным героизмом. Говорить полагалось так: маску надела, глубоко скорбела, мужество и пр.

Холеные цветущие лица и тьма нищих на улицах… Равнодушное отношение к сообщениям Информбюро.

Марта ЦИФРИНОВИЧ. У кукол все как у людей

«Вы писали эти ночи?» – «Нет, что Вы. Теперь, наверное, годы не смогу писать».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 418

А как же «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума»? А стихи вязальщицам: «Какая есть. Желаю вам другую» – кухонное сведение счетов?

Затем явились Беньяш, Слепян, Раневская. Сидели мы как-то скучно, по-обывательски. Раневская рассказывала поха-ха-хабные анекдоты. При всем блеске ее таланта это невыносимо. NN несколько раз звонила к Толстым, которые страшно огорчены и не скрывают – так как премия не ему. NN решила сделать визит сочувствия. «Это правильно», – сказала Беньяш. «Я всегда знаю, что следует делать», – сказала NN, а я вновь огорчилась.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 426

Сегодня NN больна – очень кашляет по ночам. Лежит. Скоро явились: Раневская и Слепян. Сквернословили и похабничали. NN была с ними очень терпелива и любезна. Зато на меня сердилась, когда я мыла посуду: «Не надо, вы ничего не видите. Вот у Дроботовой это выходит легко». Но я все же вымыла, принесла воды, вынесла помои.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 427

А NN очень сердилась. Мысли ее пошли по привычному руслу. «Симулянтку из меня делают. Я говорила, что не хочу врача. Видите? Стоит ходить к Баранову, к крупным врачам (Баранов – заведующий кафедрой и т. д. – не все имеют возможность ходить к крупным врачам. Некоторым надо просто лечиться). А эти ведь существуют только для разоблачения симулирующих бюллетенщиков… Теперь она доложит, что я притворяюсь. Это-то только еще мне не хватало».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 429

Чуковская полностью на стороне несчастной страдалицы.

О Слепян сказала: «Это не женщина, а какая-то сточная труба».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 432

Дня два-три тому назад она показала письмо из Армии, от очередного незнакомца, благодарящего судьбу, что он живет на земле одновременно с нею.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 432

Вечером. Поздно, зашла к NN. У нее застала Раневскую, которая лежала на постели NN после большого пьянства. NN, по-видимому, тоже выпила много. Она казалась очень красивой, возбужденной и не понравилась мне. Она говорила не умолкая и как-то не скромно: в похвалу себе:

Приехали какие-то с Памира, стояли перед ней на коленях. Зовут туда. Не вставая.

Видела когда-то в каком-то журнале свой портрет с подписью «гений» и т. д.

И – откровенности – Вовочка был похож на Леву, потому она его так любила (Вовочка уже умер в блокаду. Лева – в тюрьме. Мать пьяна).

И Пастернак объяснялся, говорил: Вас я мог бы любить.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 436

Раневская в пьяном виде кричала во дворе писательским стервам: «Вы гордиться должны, что живете в доме, на котором будет набита доска». Не следовало этого кричать в пьяном виде.

Раневская без умолку говорит о своем обожании NN, целует ей руки – и это мне тоже не нравится.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне. Ахматовой. 1938–1941. Стр. 437

И рядом с этим – страстные разговоры о Нае. О том, что она сколотила дамский антиахматовский блок, что она – злое, завистливое существо, воспитанное бесконечно завидующим семейством, что у нее обида за отца выражается в бесконечной ненависти ко всем окружающим.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 440

Ахматова пишет на эту тему великое стихотворение:

 
Какая есть. Желаю вам другую…
 

Отповедь соседкам. И если «А, ты думал, я тоже такая» и «Ты выдумал меня, Такой на свете нет» – похожи хотя бы на фабричные любовные песни, для приличного исполнения на самодеятельном концерте, то это – рифмованная стенгазета «Товарки – за здоровый быт».

Правда, как всегда – кощунственно, торгашески, упоминает она Цветаеву:

 
Как той, другой – страдалице Марине, —
Придется мне напиться пустотой…
 

Раневская и Рина «представляли» встречу двух эвакуированных дам, а мы с А.А. плакали от смеха и обе валились в подушку.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Aннe Ахматовой. 1938–1941. Стр. 445

Вероятно, пародируемые дамы, кроме изъявления радости от своего избавления от блокады (голода, каннибализма, повреждений рассудка и прочего, неведомого привилегированным ташкентцам), считали нужным показывать (это был совершено необходимый социальный код) героизм, самоотверженность и прочие смехотворные черты. К их несчастью, они не имели актерского таланта Фаины Раневской, Рины Зеленой и Анны Андреевны Ахматовой – и от этого их лицемерие и выглядело не величественным, как у вышеперечисленных особ, а смешным.

Сегодня, в Союзе, Радзинский рассказал мне, что вчера вечером за NN присылали машину из ЦК, и там спрашивали о ее здоровье, книге, пайке и пр. <..>.

После того как NN была приглашена в ЦК, Радзинский с легкостью выхлопотал для нее в издательстве 1000 р.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 446

Накануне я рычала на Дроботову за поцелуй в руку и в плечико (она ответила, что в Англии молоденькие девушки всегда целуют руки пожилым дамам). Гм! Не девушка и не пожилая дама. Да и мы не в Англии. NN, по-видимому с провокационной целью, заговорила об этом при Раневской. Раневская страшно заинтересовалась. Она была пьяна. Сказала: «Вы – начетчик».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 447

Дамы ведут разговор о том, что кто-то перепутал Ахматову с другой поэтессой, посчитав ее женой другого человека, некоего Островского. Раневская с наслаждением подхватывает:

«С той минуты ко всем вашим мужьям неизменно присчитывался Островский. Плюс Островский», – сказала Раневская.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 399

Как шикарно. Не устаю повторять, что муж у Ахматовой был один. Остальные не женились. Но Ахматова не поправляет.

Вечер Ахматовой в Доме Академиков.

Тут я снова увидела ее такой, какой не видала давно. Она была вся в белом, великолепная, с прекрасным лицом – с таким лицом, что все остальные вокруг казались рожами, чем-то нечеловечьим. Академики слушали хорошо. Она читала глубоким, лебединым голосом, без напряжения – только иногда трамвай заглушал ее. <…>

«Какое навозное занятие – выступать», – сказала она. <…>

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 448

Мы сошли у сквера, а потом все пошли к ней. Около двенадцати простились и поднялись. Раневская поднялась с нами. Но у ворот она вдруг вспомнила, что оставила у NN какие-то вещи (зонтик) – и вернулась. Я не сомневаюсь, что она пошла ночевать.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 449

«И сколько пошлостей приходится выслушивать бесплатно! Вчера Благая все спрашивала меня: почему вы не прочли хлыстик и перчатку?»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 449

Столько пошлостей выслушивать, сколько их было написано. И не бесплатно: а пайки, а комнаты, а машины из ЦК?

Наконец, пришла NN, надела новый халат, поднесенный Раневской, легла и сказала: «Делайте с книгой что хотите».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 452

Чуковская составляла ей сборник.

Я подала папино письмо в воскресенье утром, а во вторник NN прислали пропуск в распределитель ЦК и талон на обеды в Дом Академиков.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 254

Вчера я переехала в большую хорошую квартиру (2 комнаты). Приезжай погостить.

Анна Ахматова – письмо Ирине Пушной в Самарканд.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 86

На зуб попалась Беньяш. NN с активной помощью Раневской просто возненавидела ее. NN сначала была с ней очень дружна, а теперь при упоминании ее имени каждый раз произносит что-нибудь унижающее: «такая бездельница», «лгунья» и пр. «Беньяш сделала мне страшную гадость, но я связана словом и не могу объяснить, в чем дело». Сделать – едва ли, сказать что-нибудь непочтительное могла.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 446

NN откликнулась очень горячо и строго и произнесла один из своих великолепных грозных монологов: «Зак говорил, что в эмиграции к каждой фамилии, как у испанцев «дон» механически прибавлялось «вор» – до того люди дошли. Вот и у нас скоро будет: воровка Чуковская, воровка Ахматова… Будет, уверяю вас!..»

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 439

Похоже на «бездельница Беньяш», «лгунья Беньяш», правда?

Чуковская называет это эмигрантской грязищей. Я – лагерными нравами.

Раневская сама по себе меня не раздражает, но наоборот: ум и талант ее покорительны. Но рядом с NN она меня нервирует. И мне грустно видеть на ногах NN три пары туфель Раневской, на плечах – платок, на голове – шляпу… Сидишь у нее и знаешь, что Раневская ждет в соседней комнате. От этого мне тяжело приходить туда.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 466

Юноша-танкист у NN. Присланный с письмом. Двадцать три года, серьезный, измученный. Совсем неинтеллигентный, но тонкий. «Как странно, что здесь танцуют. Хорошо бы, если бы этого не было». Сорванный голос. Возвращается на харьковское направление. «Я был в атаке два раза. После первого кажется, что больше уже не пойдешь». Братское чувство. Хочется обнять его и плакать. <…>

Я была утром 25-го: Раневская подавала ей картошку, духота, полутьма. Тяжело это.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 448

Вчера вечером, полумертвая от боли в ногах, я пошла к NN. Сначала ее не застала – потом она пришла, провожаемая Раневской. Мы остались одни. Обе были вялые, хотя NN красива и приветлива.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 469

Вялая, красивая – такой описывают новобрачную на «второй день».

А вот так начинался «конец приличий» с Чуковской:

С трудом выбрала время, пошла вечером к NN, не была два дня. Через пятнадцать минут разговора вошла Раневская: «NN, вы не передумали идти в парк?» – «Нет». Поднялась и ушла, не извинившись. Что это? Нарочно, или просто небрежность? Ведь она такой вежливый человек, может ли она не понимать, что это невежливо? За что? По-видимому, за то, что я очень сильно ее люблю.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 470

Прочла «новые строфы» – ах, какие! Отповедь вязальщицам всех мастей и оттенков.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 471

Вот что ее волнует.

Иногда у Хазиных ее ждала Раневская, и тогда она торопилась. Но чаще сидела долго.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 472

NN третьего дня уехала в санаторий.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 474

По-видимому, заговор мой с Радзинской удался: Радзинская ходила к Пешковой, чтобы NN продлили пребывание.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 476

Посвежевшая, похорошевшая. Спокойная и очень грустная. Я не видела ее очень давно и наново поразилась eй, как чуду. Ее наглядно во вне выраженному величию.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 477

«Меня выписали. Я взяла чемоданчик, спустилась вниз. Тут меня вдруг нагнала сестра и говорит, что я оставлена еще на месяц. Но я как раз не из тех людей, кого можно «выписывать и оставлять, и опять выписывать», – сказала я и уехала».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 478

Если бы она не была симулянткой, она бы осталась продолжить лечение.

Соперничество двух скомпрометировавших ее женщин с определенной репутацией: Беньяш и Раневской. Разговоры только о том, кто компрометирует больше. О Беньяш:

«Сидит со мной на концерте и кладет руку на спинку моего стула».

Как дальнобойщик. То есть Ахматова все это видела.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 478

Они жили в Ташкенте, как на зоне, все в них проявилось – рвачество, похабство, лесбиянство, лизоблюдство и т. д.

Там оказалась Раневская. Раневская деятельно чистила туфли NN. NN казалась мне очень оживленной, веселой, озорной, резкой, подвижной.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 479

Все пили, кроме меня. NN была веселой, озорной, много шутила, пересмеивалась.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 480

Зашла к NN. Ее обрабатывает педикюрша. В комнате неубрано, грязно. В академический дом NN переезжать не хочет. Но надо, чтобы ей оттуда давали питание первого разряда.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 481

Она не хочет переезжать, потому что из лагерного быта и понятий она могла бы переместиться в дом, где, наверное, были табу – начало культуры, по определению Лотмана. А она хотела словно заново создавать новый мир, ей он казался совершено новым, свободным от условностей, по ее мерке. Но оказалось, что это давно изобретено – в блатном мире.

Я попросила прочесть еще раз. Она отказалась. Ф.Г. решила, что не хотят читать при ней, и принялась устраивать сцену. Я ушла.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 482

«Гулянье в пользу танков». Позвонили по телефону из Союза и очень грубо просили, чтобы NN непременно ехала выступать. NN как школьница нырнула в постель: «Я больна». Она просила меня и Лилю остаться чай пить. Но пришла Раневская с букетом роз, и мы удалились.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 483

Я была с Лилей у NN. <…> NN расспрашивала ее, но суховато. (Лиля – жена математика Г. И. Егудина. Егудины пережили зиму в блокадном Ленинграде, потеряли родителей и дочку. Эвакуировались на Кавказ. После прорыва немцев [бежали] и оказались в Ташкенте.)

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 482–483

Ну и что, что суховато. Пусть скажут спасибо, что не выгнала.

Ташкент Ахматовой поднадоел, и она стала рваться в Ленинград становиться профессоршей Гаршиной.

«Вы понимаете, конечно, что сама Москва мне ни для какого употребления, и я еду туда, чтобы постараться проехать в Ленинград».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 484

Вечером, закутавшись, я пошла к NN. У нее застала Раневскую – выпивают и закусывают. NN оживленная, веселая. Ясная, без обычной ее подспудной печали – просто веселая. Раневская, против обыкновения, приветлива со мной и любезна. И не очень истерична, потому что еще не очень пьяна. Сыплет блистательными рассказами.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 485

Об ужине у Эйзенштейна с икрой и пр. Черная от голода уборщица. «Я уже давно думаю, что пора переходить в стан уборщиц. Выбираю момент, чтобы переметнуться», – сказала NN.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 486

Возможно ли большее барство? Цинизм?

Раневская сообщила, что не получающие пайков и денег алмаатинцы мечтают поджечь лауреатник с четырех углов. Ходят бледные, усталые. «Но сил, чтобы поджечь, надеюсь, у них хватит?» – спросила NN. <…>

Я ушла в двенадцать. NN и Раневская вместе стояли на лестнице, пока я спускалась.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 486–487

NN заходит иногда – по дороге на обед (партактив) или с обеда. Ходит она теперь легко.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 487

Вчера днем она вдруг пришла – прекрасная, сосредоточенная, ясная, благостная. В кольцах и ожерелье.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 488

Обещала придти вечером прочесть поэму Лиле и Геше – мы накупили винограду и пр. Читала хуже обычного, торопясь и гриппозно. Прочла ленинградский цикл (без детей: вспомнила, милая, что слушатели потеряли ребенка) и с новыми вводными строками ко всему вместе: кровавые громады, которые мне не очень понравились.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 488

Раневская кормила ее яйцами, вела себя как хозяйка.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр.491

С большим удовольствием рассказала о том, как патруль задержал Раневскую, но узнал и отпустил. Она всегда с гордостью говорит о ее гении и славе.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 492

Кругом хаос, грязь. NN – злая, раздражительная.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 493

«Такие стихи можно писать только по приказу. Ни один ленинградец так чувствовать не мог и не может».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 494

Это Ахматова о других.

«Зачем вы вчера привели ко мне этого болвана? – криком встретила меня NN. – Невежа, не понимает ничего, кроме одного слова: больница. Зачем надо было его ко мне тащить?.. У меня от него t поднялась» – «Я его привела, чтобы добыть лекарства, которые имеются только в его аптеке, – сказала я. – И он хороший врач». – «Вовсе не только в его аптеке! Все таскают ко мне лекарства!» Я грубости вообще не выношу. А от любимых людей – тем паче. И несправедливости. Поливанов – опытный, хороший врач, смотрел ее очень внимательно, на больнице вообще не настаивал… Я понимаю, что она страшно больна, и все же не могла подавить в себе возмущения. Она, мужественная – очень мужественная, и в чем же только ее мужество? – негнущаяся – а как дает себя согнуть болезни, как БОИТСЯ смерти (как БОЯЛАСЬ дороги).

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 497

Сегодня зашла ко мне Н. Я. Она настроена очень мрачно, говорит, что NN может умереть. Продолжает раздражаться из-за всего, из-за каждого пустяка. На всех кричит. Боится смерти, все время думает о ней.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 498

Я сегодня не была, так как ногам моим с каждым днем все хуже. Да и не тянет меня. «Лакеем я не буду и у царя небесного». И бесполезны мои визиты, так как хозяйничаю там не я, а лишние люди только мешают.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 498

Утром я пошла к Над. Ал. Пешковой. Разнюхать, не может ли она добиться для NN привилегированной больницы. (Военной? Или какого-то правительственного корпуса?). Застала Надежду Алексеевну, которая была весьма приветлива и обещала поговорить.