Текст книги "Насколько мы близки"

Автор книги: Сьюзен Келли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава четвертая

Могли бы вы, миссис Хендерсон, назвать свою дружбу, свои отношения с ответчицей «близкими»?

Я кивнула. Со своего места в другом конце зала суда Рут мне улыбалась – той же широкой, теплой, проказливой улыбкой, что и во время курьезной сцены нашего знакомства. «Мы прошли огонь и воду», – сказала бы она.

– Я попросил бы вас ответить вслух, миссис Хендерсон. Секретарь суда не может заносить в отчет кивки.

– Да.

– Насколько близкими?

– Да. Очень.

– Послушайте, миссис Хендерсон, более развернутый ответ помог бы суду, а ответчице вряд ли навредил бы.

– Возражаю, ваша честь!

– Возражение принято.

Прокурор утомленно вздохнул.

– Миссис Хендерсон, подтверждаете ли вы, что были с ответчицей близки, как… как, скажем, сестры?

Я опять посмотрела на Рут.

– Нет.

– Нет? – Прокурор разыграл потрясение и уставился в потолок, не иначе как моля небеса ниспослать ему терпение.

– Нет, – повторила я. – Гораздо ближе.

Что связывает женщин?

Пока все это длилось, мне никто не задал такого вопроса. Ни муж, ни адвокат, ни судья. Мы с Рут тоже не спрашивали об этом друг друга. Мы знали ответ.

На протяжении десяти лет мы жили бок о бок. Мы занимали друг у друга инструменты, обменивались подарками на дни рождения, годовщины свадеб и Рождество; мы хранили запасные ключи на соседской кухне и подвозили друг друга в магазины. Наши дети, одного пола и возраста, вместе ходили в школу, на музыку и на карате, играли в одной футбольной и баскетбольной командах. Мы дружили семьями, устраивали барбекю на выходных, ходили в кино и театры, отдыхали на горных, озерных, морских курортах. Все это факторы способствующие, но не решающие и, уж конечно, не гарантирующие ни дружбу, ни близость, ни преданность. Они не определяют и не объясняют наших с Рут отношений.

Точнее, тех отношений, что между нами были. Вот уже два года, как они исчезли, и год, как закончился суд. Я несу караул за входной дверью нашего дома, поджидая почтальона. Он опаздывает. Как и Бет, которой пора бы уже вернуться из торгового пассажа, где она пытается вычислить, что именно не так с ее одеждой – а соответственно, и с жизнью. Тринадцати лет от роду, она теперь строго и исключительно Бет – и никаких вам Бетти. Но она еще была Бетти, когда после тяжелейшего дня в четвертом классе спросила меня: «Вы с Рут лучшие подруги?» Ее собственная лучшая-прелучшая подруга в тот день ее отринула, поскольку Бетти завела себе другую лучшую подругу – та не пожалела для нее на переменке целой половины «Сникерса».

– Вы с Рут словно сиамские близнецы, – незадолго до того заметила Рослин.

Реплика Скотти, чуть раньше, прозвучала довольно злобно:

– Ну вы и неразлучная парочка. Месячные, часом, не синхронные?

Согнувшись над корзиной с грязным бельем, я втихую ухмыльнулась. Мы с Рут развлекали друг друга историями о месячных. Белые джинсы и простыни, застиранные в холодной воде и замоченные в «Хлороксе». Загубленное белье. Истории Рут всегда были лучше – пошлее и смешнее, более замысловатые, чем мои. Любимый купальник-бикини, отправленный в вечную ссылку в глубь ящика шкафа, после того как Рут увлеклась на веранде книжкой, подставив ноги солнышку. Или жуткое чувство горячей влаги между скрещенных ног – во время исполнения гражданского долга в качестве присяжной. «И что прикажешь делать? – пищала она, сложившись пополам от хохота. – Ваша честь, требую перерыва в заседании для пресечения менструального потока?» Или обнаруженное рубиновое пятно на обивке цвета «олений беж» водительского сиденья новенькой, неделю как купленной, машины. «Ты отдаешь себе отчет, что стоимость данного транспортного средства только что упала на пять сотен долларов?» – скрипел Рид, яростно отдраивая пятно тряпкой с моющим средством. Суховато, но безмятежно Рут отозвалась: «А почему, как ты считаешь, это называли "проклятием"?»

Темы, которых мы не касались: ногти и маникюр; устройство стереосистем; каминные доски, шторы, оргазмы – или отсутствие таковых. Все остальное мы за десять лет обсудили – со слезами или со смехом.

Детей, мужей, любовь, секс.

– Я заключила сделку с самой собой, – объявила Рут как-то за утренним кофе. – Буду заниматься сексом с Ридом столько и тогда, сколько и когда он захочет. Вечером и утром. И погляжу, надолго ли его хватит.

Две недели спустя я уж и забыла о сексуальном пакте Рут, как вдруг услышала крик от ее крыльца:

– Девять дней! Ровнехонько девять! Слабак!

А однажды, когда мы устроились на скамейке в парке, где старшеклассники играли в баскетбол, она сообщила:

– Я читала, что средний семнадцатилетний подросток осознанно или неосознанно думает о сексе каждые семь секунд. Каждые семь секунд! С ума сойти.

– Откуда она всего этого набирается? -спросил Скотти, которому я пересказала этот разговор. – Кому нужны эти детали?

Та же картина, что и с нашими «менструальными» байками: «Почему бы не подложить лишнюю прокладку или как это там у вас называется?» Скотти было не под силу оценить их черный юмор, или пикантность, или важность. А и впрямь – кому нужны эти детали, кроме нас с Рут? В конце концов я просто перестала делиться со Скотти.

– Мам!! – разъярился Джей, услышав, как я хохочу, рассказывая Рут о его докладе

по истории в пятом классе. Название доклада «ДЕБАТЫ ЛИНКОЛЬНА И ДУГЛАСА» [26]26
   Дебаты Линкольна и Дугласа – публичные политические дебаты, состоявшиеся в ходе предвыборной кампании в Иллинойсе, когда за место в сенате штата боролись А. Линкольн и С. Дуглас. На выборах победил Дуглас, но дебаты сделали Линкольна известным.


[Закрыть] он изобразил пузатыми жестяными буквами. – Зачем ты все рассказываешь Рут?!

– А в чем дело, Джей? По-моему, смешно.

– Что тут смешного!

Я осеклась, изумленная его горячностью – вопрос-то выеденного яйца не стоил.

– Прости, Джей. В самом деле, ничего смешного.

Вечером я получила нахлобучку и от Скотти.

– Но я же вовсе не хотела обидеть Джея!

– Тогда зачем рассказала Рут?

– Потому что знала, что она будет в восторге. На прошлой неделе Слоун маникюрными ножницами наголо остригла свою Барби, а волосы выкинула в окошко, поскольку учительница им рассказала, что «птички вьют гнезда из волос». А Грейсон, например, носки, которые надевает третий день подряд, называет «стоячими носками». – Я засмеялась. – У нас с Рут масса подобных историй. С ними жить веселее. Да что там – ради них и стоит жить.

Скотти нахмурился.

– Не надейся, что Джей поймет тонкости ваших с Рут отношений.

Детали.

Психиатры, теоретики, журналисты и… да, разумеется, феминистки – все они препарируют, анализируют, выдвигают универсальные теории, растолковывая, что же объединяет женщин. Врожденное желание о ком-то заботиться, опыт материнства, вечное стремление отличиться, преуспеть в чисто мужском мире. Не спорю, все это верно, но в действительности женщин объединяет иное: постоянно растущее в дружбе количество злободневных пустячков. Жизненные анекдоты и сердечная боль, обиды и домашняя рутина – всем этим женщины делятся по телефону и через забор, согнувшись над корзинами грязного белья в прачечных и над цветочными клумбами, на крылечках и скамейках в парке, в калитках своих дворов и в химчистках, в очередях к кассам и на автобусных остановках. Именно схожесть нюансов существования сплачивает и объединяет женщин – такие мелочи, как дети, мужья и дома.

Детали.

Женщин объединяют вечные пятна на окнах и дверцах шкафов от детских пальцев. И ежедневное отражение атак попрошаек из обществ «Покалеченные ветераны войны», «Парализованные копы Америки» и «Борцы за всеобщий мир», торгующих местами на кладбище. И комки пыли под кроватями, размером с упитанную мышь. И белые футболки, обезображенные стиркой вместе с красными носками, и наволочки в оранжевых разводах от подброшенного в сушилку фломастера. И умилительно комичные подсчеты у кухонных плит.

– Согласно моей теории, – сказала я как-то, – в кулинарном репертуаре каждого человека насчитывается только десять блюд, которые он и готовит всю жизнь в разных вариантах.

– Не лишено смысла, – согласилась Рут, открывая пакет с хлебом. В ожидании ленча дети превращали чипсы на картонных тарелках в золотистую пыль. – Прикинем. Два сэндвича помножить на триста шестьдесят пять равняется тысяча четыреста шестьдесят кусочков хлеба в год, – продолжала она.

– Как насчет орехового масла? – спросила я у Бетти.

– Фу, – отвергла она. – Воняет.

– А что еще есть? – поинтересовался Грейсон.

– Сыр с перцем. Яйца.

– Дрянь, – возмутился он. – Коровья жвачка.

– Ты что, не моешь? – попыталась я остановить Рут, которая взялась резать яблоки.

– Моя личная теория: дети должны есть фрукты немытыми, тогда и заразу реже будут цеплять. – Она открыла холодильник, вытащила цыпленка за голубоватые ощипанные крылья и «прошлась» лапами безголовой тушки по рабочему столу. – Ну надо же. Тридцать семь лет стукнуло, а мне все еще приходится станцевать с цыпленком, чтобы сообразить, где у него грудная часть. – Рут шлепнула тушку на сковороду и сунула в духовку.

Коровья жвачка вместо еды, танцующие цыплята и разные варианты одних и тех же десяти блюд. Вот что нас связывает.

Дилетантские диагнозы и обмен симптомами у температурящих детей.

– Попробуй, очень горячая? – говорила я, твердо веря, что более чувствительная ладонь подруги точнее определит состояние Бетти.

– Как по-твоему, красное? – спрашивала Рут, направляя луч скаутского фонарика в горло Грейсона.

Нас объединяла подсушенная зеленкой сыпь ветряной оспы и совместное вычесывание вшей во время общешкольного педикулеза. И тревога в сердце от ночного кашля из детской. Мать обязана подняться посреди ночи, покинув теплый уют постели, чтобы обеспечить свое дитя порцией лекарства и ласки. В два, в три часа ночи я привычно бросала взгляд в окно, надеясь увидеть свет в окнах Рут, и мне становилось спокойнее только от того, что Рут тоже в заботах о больном ребенке, что она тоже на ногах в этот мрачный час.

Нас объединяли дни детских болезней, снежные дни и субботы – время заточения в четырех стенах, ничегонеделания, бесцельного ожидания вечера. Нас объединяла возможность или невозможность добыть няньку для детей. Нас объединяли сами общие няньки. Дженни – однажды она пошла проверить, как там Джей, и выбила себе передний зуб, наткнувшись на оставленный поперек проема двери турник. И Элис, которую я как-то в полночь обнаружила под ее приятелем прямо на кирпичном полу нашей веранды. «Так-таки голышом на кирпичах? -расхохотался Рид. – Задницу небось натерла похлеще, чем на ковре».

Нас связывали и воспоминания – о подлых подружках и бывших дружках. Мы перечисляли их имена с грустью и смехом, но далеко не с той теплотой, с какой вспоминали обуревавшие нас юношеские эмоции и головокружительный натиск предчувствий – неизменный спутник тех, как правило недозволенных и никуда не ведущих, романов. Нет, мы не тосковали и не сожалели о своих давнишних симпатиях – мы гадали, что с ними сталось, с прежними мальчиками, ныне мужчинами, где они теперь, кто они теперь и с кем связали свою жизнь. Мы страдали вместе с совершенно незнакомыми людьми, пережившими трагедии: у кого-то маленькая дочь подавилась куском хот-дога и умерла, чей-то сын попал под машину. Мы оплакивали младенца, которого удушил в люльке домашний любимец – ускользнувший из клетки удав, и подростка, в несколько часов сгоревшего от менингита. Неразрешимые вопросы и ребяческие игры привязывали нас друг к другу с одинаковой силой.

– Вот что я ненавижу, – начинала Рут. – Людей, которые имеют привычку думать вслух по телефону.

– Вот что я ненавижу, – подхватывала я. – Людей, которые имеют привычку вести машину с собачонкой на коленях.

– Вот что я ненавижу, – продолжала Рут. – Чихуахуа.

Исповедуясь друг другу, мы делились историями об идиотских чудачествах, на которые толкает женщин скука летних лагерей, школ-интернатов, университетских клубов. О том, как не брили ноги, пока даже надевание носков не превращалось в пытку. Или о том, как соседка Рут по комнате соорудила себе шиньон из лобковых волос. О том, что в моде сексуально.

– Лакированные шпильки! – провозгласила Рут. – Без чулок.

– Платья без бретелек и голые плечи, -продолжила я.

– Стразы под бриллианты на синих джинсах, – добавила Рут и спохватилась: – Кто бы нас послушал! Мы для кого стараемся? Перебираем ведь исключительно женские сексуальные шмотки!

Нас связывали скоротечные попытки физического и интеллектуального самоусовершенствования. Уроки бриджа, на которых был поставлен крест после четырех занятий.

– Больше не могу, – сказала я Рут по дороге домой, после вечера, проведенного с шестью неофитами бриджа, языкастыми дамами. – Либо я сама говорю то, чего не хотела бы говорить, либо выслушиваю то, чего не хотела бы слышать.

– Я тоже пас, – кивнула Рут. – Каждый раз трушу, что останусь без козырей. К тому же я до времени превращусь в собственную мать.

Мы записались и на фитнес, соблазненные бесплатным присмотром за малышами не меньше, чем перспективой обрести тугие бедра. Но нас подавляла сама атмосфера спортзала: мрачная бесплодность шипящих и ухающих механизмов в сочетании с тяжелым дыханием мокрых от пота людей. Да и Рут, отвлекаясь на целую стену мерцающих телеэкранов, регулярно падала с «бегущей дорожки», чем вынуждала тренера мчаться через весь зал и проверять, не случился ли с ней инфаркт. Так что мы вернулись к своим прогулкам.

Скотти и Рид как-то скооперировались на День матери и преподнесли нам с Рут один подарок на двоих: консультацию с «экспертом по цвету», который пожаловал на дом, развернул рядом с нашими лицами простыни ватмана и хмуро выдал решение насчет тонов и оттенков, наиболее для нас лестных. Не один месяц, отправляясь по магазинам за нарядами, мы послушно носили в кошельках четки из крохотных цветных фишек, вроде образцов краски или пластика. Годы спустя это разноцветное колечко обнаружилось на дне ящика с нижним бельем, среди мятых бумажек, давно утративших запах, – пробников духов, которые мы с Рут использовали в качестве бесплатных саше. И я привязала колечко из фишек к банту подарка на сорокалетие Рут.

– Едва помню тот период жизни, – призналась я, качая головой. – Поверить не могу, что мы были настолько легкомысленны.

– Ты не права, Прил, – возразила Рут. – Легкомысленными мы никогда не были. – Она провела пальцем по яркой обертке и ленте в золотистую крапинку – баснословно дорогому дополнению к презенту. – Ты отдала свою драгоценность, – сказала она, вынимая открытку.

Я засмеялась: мы даже думали в унисон.

«С днем рождения! – было написано в открытке. – Я так тебя люблю, что рассталась с одним из своих подарков».

Я возвращаюсь к двери и вновь заглядываю в медную почтовую прорезь, словно там может прятаться какое-нибудь послание. Я жду. Я наблюдаю.

У особняка на другой стороне сквера пронырливые, зловещие щупальца кудзу китайского пошли приступом на когда-то безупречные кусты. Заклейменный публичной историей, дом Лоуренсов так и не нашел своего покупателя. Заклейменный лишь историей личной, дом Кэмпбеллов – нашел.

Новые владельцы воздвигли и новый забор, длиной до самой улицы и четко разделяющий наши дворы. Вернувшись с работы вчера вечером, Скотти нашел меня у свежевыкрашенного белоснежного забора и притянул к себе непривычно нежным жестом.

– Ничего, Прил, ничего. Как говорится, чем выше забор, тем лучше отношения с соседями. Верно?

Я безмолвно кивнула, смиряясь с очередной переменой в жизни. Скотти потерся колючей щекой о мой лоб, и в порыве прежней любви – юной, цельной, легкой любви – я обняла его в ответ.

Гипоппотамные туши землеройных машин временно приручены, утихомирены и пристроены на отдых у края двора, непонятно-грозные, как выброшенные на берег останки. Где-то под утрамбованным, выложенным ступенями красноземом, погребена дорожка, которую так яростно пробивала Рут, наш добровольный борец за права пешеходов. Дорожка опоздала; я вновь вижу, как мы с Рут трусим вслед за детскими велосипедами, вцепившись в воротники рубашек своих детей, задыхаясь и маневрируя между колючих бомбочек амбрового дерева. Памятные детали.

Я бросаю взгляд на вишню, деревце Рут, или то, что от него осталось. Оно несомненно погибнет: наши новые соседи безжалостно обкорнали его в надежде, что вишня стерпит землеройные работы. Поразительно, как наши поступки во благо людей зачастую их губят.

Рут была права в своих предсказаниях: наравне с нашими детьми и доходами, вишня росла и хорошела. Каждой весной дерево раскидывалось над нами кружевным, нежнейше-розовым зонтиком, и мы устраивали пикник под его ветвями в цвету – воздушном, как молочный коктейль. Даже когда подросшие дети прониклись презрением к этому ритуалу и отказались от него, мы с Рут сентиментально его поддерживали. Мы вытягивались на траве, поднимали вверх лица и ждали, когда едва заметный ветерок подарит нам беззвучный снегопад из лепестков.

В утренних новостях сообщили, что в Айдахо сегодня выпал снег. А по календарю уже наступила весна, тот самый месяц, когда исчезла Рут. Мне будет не хватать этой весной вишневого снегопада, как мне каждый день не хватает Рут.

Детали: мелкие, курьезные, банальные. Несерьезные, пустые, возвышенные – они все были важны, они составляли суть нашей дружбы.

И все же. Тем не менее. Размышляя обо всем, что нас связывало, я вижу теперь, что не задумалась об ответе на еще один вопрос, который задают друг другу специалисты, избитый, неотступный вопрос.

Чего хотят женщины?

Глава пятая

Итак, – сказала мне Рут на автобусной остановке сияющим золотым утром после Дня труда, – оправдания больше не принимаются. Ступайте домой и творите!

Мы ухмыльнулись друг другу как две идиотки. Бетти и Слоун пошли в первый класс, и вожделенное, абсолютное восьмичасовое одиночество каждый будний день таило для нас посулов не меньше, чем для ребенка – растянувшееся на месяц Рождество.

Рут сейчас в двух часовых поясах от меня, и утро еще только ждет ее, девственно нетронутое. Я думаю о Рут. Она знала о моей жажде писательства, знала о моей странной, глубокой потребности фиксировать, изображать, описывать.

Мысль о конечности всего живого, призрак смерти жалит людей на похоронах, в катастрофах, в болезни, при взгляде на взрослеющих детей. Ко мне же эта мысль приходит не дуновением, не шелестом, но хлестким, жгучим вихрем – в книжных магазинах. Ребенком я содрогалась от алчности перед полками с томами С. Льюиса, Лоры Инголс Уайлдер, Фрэнсис Бернетт [27]27
   Лора Уайлдер (1867-1957) – классик американской литературы, автор серии из девяти автобиографических романов о «маленьком доме». Фрэнсис Бернетт (1849-1924) – английская писательница, наиболее известные произведения: «Радости и печали маленького лорда», «Маленькая принцесса», «Таинственный сад».


[Закрыть] и даже детективов Нэнси Дрю. А сейчас ровные ряды глянцевых изданий одновременно соблазняют меня чтением и искушают взяться за перо. Жажда писательства граничит с паникой. И, получив несколько часов в день в свое распоряжение, я решила начать писать. Делиться мыслями и повествовать.

– Пишешь? – спрашивала Рут при каждом звонке.

– Печатаю, – отвечала я, страшась оскорбить музу и отказывая себе в незаслуженном титуле «писатель».

А Рут вернулась к страсти своего детства: лошадям. По будням, усаживаясь утром перед ярким электрическим оком компьютера, я в окно наблюдала за сборами подруги в двадцатимильный путь на «Конюшни Пирсон». Она с прежним изяществом носила дымчато-серые, тугие, как вторая кожа, бриджи с высокими черными ботинками – наряд, восторгавший меня еще в «Киавасси».

– Дай что-нибудь почитать, – попросила она два месяца спустя, сидя рядом со мной на скамейке в парке.

Предвестники зимы, лениво планировали на землю осенние листья. Рут прониклась моей писательской жаждой сильнее, чем я ее страстью к верховой езде. Она старательно пересказывала мне фразы, случаи, подробности, которые считала полезными, любопытными или пикантными.

Обводя пальцем имена, вырезанные на деревянной скамье, я думала о скудных записях, нацарапанных в моем блокноте, с такими же вот граффити на полях – паучьими лапками, очкастыми рожицами.

– Нечего пока читать.

– Вздор. Наверняка что-то да есть. Только ради всего святого, не надо дневников. Ненавижу разговоры про то, как «ведут дневники».

Я покачала головой:

– Что бы я ни написала, все кажется жалким. Со мной ведь ничего не происходило. Ни трагедии, ни хоть чего-нибудь существенного. Ничего достойного. Никакой великой… духовной борьбы.

– Ради бога, Прил. Каждодневная борьба – самая духовная, трагическая и героическая борьба, которую только может вести человек. В жизни все – история. Пиши об этом. Пиши о нас. Я улыбнулась.

– Что такое? – спросила Рут.

– Вспомнила, как, заканчивая колледж, гадала, чем буду «зарабатывать на жизнь». Я так хотела хоть за что-нибудь уцепиться, что от отчаяния стала видеть потенциальный заработок буквально во всем: в пожарных гидрантах, карандашах, светофорах. Кто-то же их изобретает, продает, рекламирует. И это все – работа. Так же, как ты сейчас говоришь «в жизни все – история». Но я не хочу писать картинки с натуры.

– Что ж, тогда вперед, – сказала Рут. – Давай, пиши в угоду массам. Торгуй своим талантом. Пиши романы со счастливым концом.

– По моему убеждению, основанному на обширном опыте, – заметила как-то Рут, -случается одно из двух: либо ты выбираешь хобби, либо хобби выбирает тебя.

Верховую езду выбрала она, но ее саму, возможно, выбрал феминизм. Я могу перечислить их все до единого, те первые эпизоды и симптомы – пустяковые или комичные. Критика «патриархального устройства» церкви. Демонстративное отвращение к поведению Берка Лоуренса, в то время как проще было бы просто его игнорировать. Восторг при виде фотокарточки дочери в альбоме первого класса, на которой Слоун пририсовала себе пиджак и галстук. Возмущение словами сына, когда тот заявил, что пацаны явно умнее девчонок, поскольку в телешоу «Риск!» мужчины появляются чаще женщин. Однажды во время похода по магазинам Рут вернулась из туалета торгового центра совершенно вне себя.

– В дамских туалетах появились «детские уголки», ты видела? Складные столики для младенцев и стульчики с ремнями, чтобы мать могла привязать ребенка и зайти в кабинку. Меня подмывает заглянуть в мужской туалет – любопытно проверить, обеспечили ли мужиков такими же подручными средствами. Неужели никто не допускает и мысли, что мужчины ходят по магазинам с детьми?

Я мазнула теплый крендель горчицей и принялась жевать вязкое тесто.

– Какая разница? Лично я счастлива, что больше не приходится таскать с собой мешки с подгузниками.

– Для меня большая разница. Это дискриминация.

Но она же лишь рассмеялась, когда я показала ей только что купленную книгу.

– Вы разве не знаете, что концепции и образы этого издания унизительны для женщин? – рявкнула продавщица, протягивая мне книгу и взирая на меня сверху вниз со своего места за приподнятым прилавком. Озаглавленная «Женщины, Герои и Лягушка», тоненькая книжка в бумажном переплете представляла собой коллекцию цитат и черно-белых снимков.

– Вы только посмотрите! – продолжала продавщица, не дожидаясь моего ответа. Она нашла нужную страницу, ткнула мне под нос, после чего прочла вслух: – «Влечение мужчины к женщине направлено на нее не потому, что она человек, но потому, что она женщина. Тот факт, что она человек, мужчину не заботит». Иммануил Кант. Или вот это: «Девушек мы любим за то, кем они уже стали; юношей за то, кем они обещают стать». Иоганн Вольфганг фон Гете. Как вы можете покупать такое безобразие?

– Люблю цитаты, – сделала я слабую попытку оправдаться. – Видите ли, я писатель.

Пока я отсчитывала деньги, она изучала меня поверх черепаховой оправы очков.

– Писатель? Мне следует вас знать?

Припертая к стенке и устрашенная, я пулей вылетела из магазина. Пакета для покупки мне не предложили.

– Что ж… – прокомментировала Рут, – все они мужчины, все они белые, и все уже покойные. Кое-что здесь, кстати, не так плохо. Вот, к примеру: «Обучая мужчину -обучаешь одну личность, обучая женщину -обучаешь целую семью». Чарльз Макайвер. Кто бы он ни был, этот Чарльз.

Рут разбирала почту, которую принесла с собой, – рекламные листовки, журналы, чеки.

– Куда лучше, чем, скажем, это, – добавила она, показывая рекламку пива «Сент-Поли Герл». Вам никогда не забыть свою первую девушку, утверждал слоган. – «Вам никогда не забыть свою первую девушку!» – с презрительной гримасой прочла она вслух. – Ловкий ход, ничего не скажешь. А какой хитроумный двойной смысл. На самом-то деле красавчики с Мэдисон-авеню имеют в виду «вам никогда не забыть первую девушку, которую вы трахнули».

Как обычно, нам обеим пришло с полдюжины каталогов, красочно-заманчивых.

– Мне столько всего хочется из этих каталогов, – вздохнула Рут. – А ведь пока не увидела, даже не подозревала, что мне это нужно. Вот, смотри, что я хочу получить на следующий день рождения.

Она протянула мне раскрытый каталог. Возмутительно цветущая, возмутительно блондинистая леди верхом на лошади пересекала залитую солнцем зеленую долину. На заднем плане живописные горы со снежными шапками на пиках терялись в безоблачной лазури небес.

– Куртку? – уточнила я, ткнув пальцем в замшевую куртку наездницы, отделанную мехом и бирюзовыми стразами. – Смахивает скорее на кролика, а не на норку.

– Декорации! – Рут глянула на подпись под снимком. – «Санданс Кантри». Ты только посмотри на эти горы. А цветы? Интересно, где снимали?

Я пожала плечами:

– Где-нибудь на Западе. Никак не запомню названия этих квадратных штатов.

Феминизм Рут не был ни воинствующим, ни маниакальным. Ее больше интересовали интеллектуальные аспекты, нежели социальные язвы или больные вопросы: неравные зарплаты, декретные отпуска, беглые папаши. Она читала мне статьи и очерки феминисток, отрывки из документальных опусов с длиннющими названиями, биографии Вирджинии Вулф или Виты Сэквилл-Уэст [28]28
  Вита Сэквилл-Уэст (1892-1962) – английская писательница и поэтесса; ее взаимоотношения с Вирджинией Вулф до сих пор являются предметом пристального внимания биографов.


[Закрыть]. Я слушала, но не вдумывалась. Рут читала для повышения культуры и осознания реальности; я читала для развития фантазии и ухода от реальности.

Однако время от времени ее убеждения прорывались наружу – например, тем субботним вечером, когда мы экспромтом собрались на ужин у нас дома.

– Добро пожаловать похозяйничать на моей кухне, – сказала я Риду.

Вот-вот должны были прийти Берк и Рослин Лоуренс.

– Мерси, – отозвался Рид.

Рут с неизменным восторгом отзывалась о чисто женских увлечениях мужа. Рид был отличным поваром, и, когда гостей принимали Кэмпбеллы, именно Рид занимался цветами, выбирал вино и собственноручно готовил почти все блюда.

– Типичный евнух весь к вашим услугам. – Он усердно нарезал цуккини тончайшей соломкой – задача нелегкая сама по себе, а уж тем более с одной рукой на перевязи. Тренируя команду младшей лиги, Рид потянул запястье.

– Какое ожидается главное блюдо? – спросила я.

– Оленина.

– Вклад Берка?

Берк пристрастился к охоте из лука. Вот уже несколько месяцев он все выходные проводил за городом, рьяно устраивая лизунцы для оленей и сооружая охотничьи засады на деревьях.

– Вклад Рослин, – уточнила Рут.

– Рослин? – Я не поверила своим ушам.

Рут кивнула:

– Она у нас теперь тоже лазает по деревьям.

Я сдвинула брови, силясь вообразить себе Рослин верхом на ветке, с ружейным прикладом у щеки.

Рут плеснула себе вина.

– Не иначе как с наркотой связалась, – добавила она. Рид укоризненно покосился на жену. – А что? С чего бы иначе человеку день напролет торчать на дереве, отбивать себе ружьем плечо, а потом вспарывать Бемби от горла до зада? В конце определенно должна светить какая-то награда.

Со двора в дом вошли Берк с Рослин, едва не свалив стопку газет, подготовленных на вынос.

– Просим прощения за опоздание, – извинился Берк. – Беседовали с Уильямом. (Старший сын Лоуренсов уже учился в университете.) Сынок позвонил предупредить насчет двух неудов, которые отхватил в этом семестре. – Берк мрачно покачал головой. – Интересно, как ему понравится зарабатывать себе на жизнь. Пока он способен разве что сбегать с лекций.

– Я принесу тебе любопытную книгу – как раз сейчас читаю, – пообещала Рут. – Называется «Мужчины НЕ рентабельны».

Берк глянул на Рут с таким видом, словно не мог решить – всерьез она или острит.

– Я не читаю брошюр из серии «Помоги себе сам», – наконец отозвался он и, протянув руку Риду, заметил перевязь: – Что стряслось, Рид? Супруга совершила бросок через плечо и вывихнула тебе запястье?

Мы рассмеялись. Все, кроме Рут.

– Обхохочешься, – сказала она. – Спроси кто-нибудь то же самое у женщины, было бы не так смешно.

Берк прикоснулся к ладони Рут и, мигом отдернув руку, принялся трясти ею и дуть на палец:

– Ой-ой-ой. Задел за живое. Похоже, воинственность Рут сегодня включена на максимум. – Он повернулся ко мне: – Ну а ты как, Прил, наш пригородный бард? Уже опубликовала что-нибудь?

– Нет.

При всей его безобидности, вопрос мне был неприятен, но по крайней мере Берк обошелся без своего стандартного зачина беседы – о каком-нибудь нашумевшем триллере. Не любитель триллеров, я никогда не могла разделить его восторга.

– Не обращайте внимания на Рут, – посоветовал Рид. – Она еще не отошла от очередной сходки «Ариадны».

– «Ариадна»? – переспросила я. – Что это?

Рут крутила в руках штопор.

– Группа из пяти женщин, которые собираются два раза в месяц и обсуждают самые разные вопросы, прочитанные книги и все такое.

Должно быть, я не сумела стереть с лица удивление и обиду: о «группе» Рут я слышала впервые.

– Вряд ли ты кого-нибудь из них знаешь, – сказала она. – Марта Бернетт, Фрэн Сайке. Слышала? (Я качнула головой.) Познакомилась с ними случайно, в кафетерии. Ах да, еще Наоми.

Наоми. Инструктор по верховой езде из «Конюшен Пирсон». Но почему все же Рут ни словом не обмолвилась об этих встречах? И почему не пригласила меня? Недавно я крайне скептически отнеслась к массажисту, который читал ауру по мышечному тонусу. Неужели Рут обиделась? Причина идиотская, но других просто нет.

– Выпьешь, Рослин? – спросила Рут.

– Нет, я отказалась от алкоголя до конца поста.

– Прости, забыла. – Рут наполнила бокал вином и протянула Скотти: – А ты от чего отказался, Скотти? От подписки на «Плейбой»?

– Когда ты стала такой бесстыжей грубиянкой? – нежно парировал Скотти.

Рут обняла его за шею и чмокнула в щеку.

– Я ею всегда была, Скотти. Просто теперь я бесстыже грублю по другим поводам.

– А где дети? – поинтересовалась Рослин. – Я надеялась их увидеть.

– Под замком у нас в доме, с запасом пиццы и кассет, – ответила Рут. – Они к тебе сегодня стучали, но у вас никого не было.

– Я проведывала Милли Кук. Ей вчера трубы перевязали, все болит, по дому ничего делать не может.

– Мне, кстати, тоже надо что-то предпринять, – вставила я. – Все откладываю.

– Почему бы Скотти «что-то не предпринять»? – бросила Рут.

– Смеешься? Скотти уверен, что от вазектомии у него ладони шерстью покроются или его баритон превратится в женское контральто.

– Эй, минуточку! – возразил мой муж. – С ножом я к себе никого не подпущу, но не отказываюсь взять контроль за рождаемостью на себя.

– Великолепно, – отрезала я сухо. – Заодно посоветуй, что предпочесть: коитус прерыватус или амбре от меня, как от фабрики резиновых изделий.