Текст книги "Охотница"
Автор книги: Сьюзен Кэррол
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
«Или, по крайней мере, раньше населяли ее», – печально подумала Кэт. Она давно чувствовала, что дух Ирландии умирал из-за глупости ее обитателей, вытесняемый вторжением всего английского.
– А Хозяйка острова Фэр, какая он? – спросила Мег.
– Она столь же мудра, как и хороша собой и образованна. Она смогла бы научить тебя очень многому в искусстве заживления ран и знаниям матери-земли.
– Звучит замечательно. – На секунду Мег задумалась, потом вздохнула. – Но папа никогда не согласится поехать туда. Ему нравится Лондон, и у него большие планы. Он хочет, чтобы я стала знатной дамой, которой восхищаются, красивой, обученной музыке и танцам и… и рукоделию. Я не уверена, что я сумею научиться всему, что он хочет, и стану тем, кем он хочет, чтобы я стала, но я должна попытаться.
– Ты рассказала мне о том, что папа хочет. Ну а как же ты, как же сама Мег? – спросила Кэт. – Что хочет сама Мег?
– Сделать приятное моему папе. Это – мой долг. Как раз в прошлое воскресенье пастор из святого Барнаби проповедовал, насколько важно для дочерей быть послушными.
Кэт сжала тоненькую руку маленькой девочки в своих мозолистых ладонях.
– На свете существуют и другие дочери, Мег. Дочери Земли, к которым принадлежишь и ты. Прежде всего, мудрая женщина учится быть правдивой по отношению к себе.
– Я… Я помню. Моя первая няня, Пруденс Уотерс, была именно такой мудрой женщиной. Она пыталась учить меня… – Мег прервала себя печальным кивком головы. – Но я должна забыть все это. Таково желание моего папы.
– Не так уж это легко, Мег, забыть свое прошлое. Не так-то уж легко пытаться зачеркнуть в себе ту, кто ты есть на самом деле, глубоко в твоем сердце, и еще сложнее стараться стать тем, кем кто-то еще хочет, чтобы ты была. Поверь мне. Я знаю.
– Было интересно поговорить с вами, Катриона из клана О'Хэнлон. – Девочка вырвала свою руку. – Но я согласна с моим папой. Вы должны набраться сил, а затем возвратиться домой. – Мег присела в величавом реверансе. Ее лицо закрылось, и на нем появилось выражение, напоминающее маску, которую надел на себя Мартин. – Я желаю вам безопасного пути обратно домой на остров Фэр.
Девочка юркнула из комнаты, и снова Кэт смотрела на закрытую дверь. С сердитым вздохом она откинулась на кровать.
Возвратиться домой? Она хотела бы воспользоваться советом Мег, но уже очень давно Кэт не знала, где ее дом. Что же касается острова Фэр, она с радостью отправилась бы туда с первым же приливом.
Она надеялась быстро выполнить свою миссию и вернуться к Арианн как можно скорее. Несмотря на все заверения Арианн в своем хорошем самочувствии, Кэт очень сильно волновалась за свою подругу. Не то чтобы от нее будет большая польза, когда дело коснется тайны рождения ребенка, но если что-нибудь пойдет не так, как надо, ей хотелось бы находиться подле Арианн.
Миссия оказалась много сложнее, чем Кэт представляла себе. Маневрировать среди мелей и рифов между Мартином Ле Лупом и его не менее упрямой дочерью казалось теперь почти невыполнимой задачей.
Кэт не винила Мег. При всех своих талантах та была всего лишь маленькой девочкой, отчаянно желавшей получить одобрение отца. Вот Мартину следовало бы не рисковать дочерью. Но этот мужчина был слишком ослеплен собственным «я», чтобы видеть очевидное.
Что ж, придется ей объяснить месье Ле Лупу ошибочность его выбора. Она увезет Мегаэру и благополучно доставит ее на остров Фэр, даже если ради этого ей придется увести девочку из-под носа собственного отца.
ГЛАВА 4
Мартин шел большими шагами по безмолвному коридору, прикрывая огонек свечи, чтобы она не потухла. Все его домочадцы давно улеглись. Ему не в первый раз приходилось бодрствовать, когда все на свете уже погрузилось в сон. И в те дни, когда он промышлял воровством в Париже, и в ту пору, когда служил у короля Наварры, многие свои дела он проворачивал под покровом ночи. Надев плащ с капюшоном, завязывающимся на шее, прикрепив шпагу и кинжал к поясу, он собирался ускользнуть из дома на ночную встречу со своим патроном. Но прежде он должен был убедиться, что все двери и окна заперты на засовы, и обязательно посмотреть на дочь.
Приоткрыв дверь спальни Мег, Мартин на цыпочках прокрался внутрь. Девочка, словно принцесса из сказочной башни, спала в комнате, расположенной в самой высокой части дома.
Комнату до отказа заполнили всем, что преданный до умопомрачения папаша дарил дочери. Сундуки, набитые прелестными платьями, позолоченная арфа, корзиночка для рукоделия с горой шелковистых моточков, полки с множеством книг, небольшой письменный стол.
Мартин поставил свечу на стол, чуть сдвинув в сторону чернила, перо и бумагу, на которой Мег упражнялась к переводе какого-то пассажа с латыни на английский. Сам не слишком усердный в науках и не получивший систематического образования, Мартин гордился достижениями дочери, хотя иногда ее жажда познания и приводила его в смятение.
Его друзья – сестры Шени – без сомнения, были бы готовы изжарить его живьем за подобные мысли, но Мартин опасался, что для женщины не всегда хорошо быть слишком умной. Конечно, мать Мег когда-то… Мартин сцепил зубы и пресек все мысли о Кассандре Лассель. Он приблизился к кровати Мег и, изо всех сил стараясь не разбудить ее, осторожно отодвинул полог кровати из индийского шелка. На огромном и толстом матраце, набитом пером, девочка казалась совсем маленькой и хрупкой.
Он с удовлетворением убедился, что она крепко и безмятежно спала. Он боялся, как бы события этого дня не стали причиной дурных снов. Мег давно уже не мучили кошмары, и Мартин решительно ограждал дочь от всего, что могло вызвать их повторение.
Девочка заснула, как это часто случалось, над своими сокровищами. Маленькая шкатулка, инкрустированная перламутром, так и осталась лежать открытой на кровати. Мартин увидел медальон на серебряной цепочке, он разбудил в нем воспоминания. Овальную поверхность украшало изображение волка, воющего на луну. Под открывающейся крышкой были искусной работы миниатюрные часы и выгравирована надпись: «Твой до скончания времени».
Он заказал этот медальон для Мирибель Шене и надеялся, что подарок станет прелюдией к их помолвке.
Не будь он таким слепым, он давно понял бы, что Мири никогда не сможет принадлежать ему, что она слишком сильно любила Аристида.
Мартин положил медальон обратно в шкатулку. Боль от потери Мири притупилась, превратившись в сладостно-горькую печаль. Они расстались друзьями, и она отдала медальон его дочери в тот день, когда они с Мег уезжали в Англию.
Случалось порой, поздними ночами, когда дом совсем замирал, а он продолжал нести свою одинокую бессменную вахту у постели дочери, он все еще начинал тосковать по Мири. Моn dieu, как он обожал эту женщину!
Мири часто пеняла Мартину, что он видит в ней какую-то недосягаемую небожительницу и относится к ней (впрочем, и к своей собственной жизни тоже) как к необыкновенному романтическому приключению. Вероятно, она была права. Иногда ему казалось, что он впервые узнал, что такое по-настоящему любить другого человека, только тогда, когда стал отцом.
Поставив шкатулку на полку, Мартин вернулся к кровати Мег. Он подтянул покрывало на ее худенькое плечико и отвел со лба прядь ее шелковистых каштановых волос.
От его прикосновения девочка зашевелилась и устроилась удобнее, уткнувшись в подушку. На Мартина нахлынуло почти мучительное чувство любви к своему ребенку.
Да он с ума сойдет, если потеряет ее. Может, Кэт и права, и он ведет себя как дурак, не обращая внимания ид предостережение Арианн. Возможно, умнее было бы сгрести Мег в охапку и бежать. Но куда бежать и что делать там, куда убежишь?
На остров Фэр? Поближе к необычному мистическому воздействию этого странного места, к соблазнам древнего знания и многочисленным дочерям земли? Магия, пусть даже и самого доброжелательного рода, вела к бездне и опасности. За эти годы Мартин приложил невероятные усилия, чтобы изгнать все это из мира Мег.
А что, если просто опять попытаться исчезнуть вместе с Мег?.. Но он и так навязал дочери достаточно жизни беглянки, когда они впервые прибыли в Англию и он присоединился к труппе бродячих актеров Роксбурга. Ему приходилось оберегать нравственность Мег в мире скверных низкопробных таверн, среди непристойной болтовни, но частенько и они были вынуждены убегать от какого-нибудь пуританского пастора, решившего оградить своих прихожан от пагубного влияния охальников-актеров. Их преследовали собаки, констебли и олдермены, вооруженные вилами.
Такое безалаберное существование вполне удовлетворяло самого Мартина, но подобная жизнь не подходила для его малютки.
Нет! Это Мартин решил твердо. Он крепко сжал зубы. Он слишком упорно трудился и слишком часто рисковал ради лучшего будущего для Мег, чтобы теперь поддаться панике и бросить все.
Ему просто необходимо проявить больше бдительности, нанять еще слугу, или лучше двух крепких парней, чтобы те патрулировали сад и внимательно наблюдали за домом. И пригрозить содрать с Агаты Баттеридор шкуру, если старуха когда-нибудь снова выйдет из дома с Мег.
У него все получится. Он даст дочери такую жизнь, которую сам он никогда не знал. Безопасную, спокойную и солидную, даже если ему самому придется поставить на карту свою душу.
Наклонившись над подушкой, он легонько поцеловал Мег в лоб. Затем забрал свою свечу и выскользнул из комнаты.
Выждав еще несколько томительно длившихся минут, после того как Мартин покинул комнату, Кэт вышла из-за гобелена, где она пряталась. Она двигалась как можно тише, насколько это позволяли ей ботинки Мартина, хотя она и надела лишние чулки в тщетном усилии приспособить их под свои маленькие ступни. Мужские бричесы в любую минуту грозили соскользнуть до колен, хотя она и затянула веревку на поясе как можно туже, да и рукава его рубашки, которые пришлось закатать, все время сползали.
Совершенно неподходящая одежда для передвижений тайком. Но после тщетных попыток вернуть себе собственную одежду, Кэт пришлось обойтись тем, что она сумела отыскать, роясь в гардеробной Мартина. Как ни странно, она пришла в некоторое волнение, облачившись в одежду, хранившую запах его мускусного, мужского аромата.
Мартин вышел вместе со свечой, и комната снова погрузилась в кромешную темноту, если не считать слабого лунного света, проникавшего сквозь окно, и Кэт умудрилась удариться голенью о ножку письменного стола.
Подавив ругательство, она бросила беспокойный взгляд на кровать.
Мег зашевелилась, и Кэт застыла. Но девочка только перевернулась во сне, поглубже зарывшись в простыни. Выдохнув, Кэт нагнулась потереть больную голень, с радостью отметив, что хотя бы такое простое действие больше не вызывало у нее приступа головокружения.
Отвар Мегаэры сделал свое дело, как та и обещала. Решив, что все в доме, включая слуг, спят, Кэт выскользнула из спальни Мартина, чтобы изучить дом и его окрестности. То, что она обнаружила, несколько обескуражило ее.
Как оказалось, «Ангел» стоял в плотном ряду зданий на узкой улице. Улица, скорее всего, была оживленной, днем заполненной людьми и телегами. Ночью ее обходили сторожа. Сама Кэт слышала, как сторож выкрикивал каждый час: «Одиннадцать часов и спокойной всем ночи. Все в по-ряд-ке!»
Что касается задворков дома, то при «Ангеле» имелся небольшой сад, но сад этот был огорожен очень высокой стеной. Кэт была вынуждена признать, что Мартин все хорошо продумал, выбирая дом в аренду. Похитить его дочь из этого дома и уйти незамеченной было делом не из легких.
Кэт пробиралась по верхнему этажу, проверяя возможность выхода на крышу, когда с удивлением наткнулась на Мартина Ле Лупа, и ей пришлось спрятаться за гобеленом в комнате Мег.
Мужчина удивил Катриону О'Хэнлон. Удивление? Кэт нахмурилась, посчитав это слабым словом, чтобы описать все смятение чувств, которое охватило ее, когда она наблюдала, как Ле Луп склоняется над своим спящим ребенком.
На его лице отразилось столько нежности, любви, и тревоги! Эта сцена отбросила Кэт назад в те времена, когда ее собственный отец также укутывал ее одеялом. Она вспомнила, как сонным голосом заворчала на отца.
– Не надо, па. Я и сама могу укрыться. Я больше не боюсь темноты. Я уже не маленькая.
– Да, дочурка, увы, ты уже совсем большая, – грустно ответил он тогда, и это показалось ей ужасно странным. – Ночами я смотрю на тебя, чтобы успокоишь свои страхи, а вовсе не твои, детка.
– Твои, папочка? – Кэт с удивлением вглядывалась в лицо своего отважного отца-воина. – Чего же ты можешь бояться, папа?
– Потерять тебя, моя крохотулька: – Тьернан Смеющиеся Глаза провел жесткими разбитыми костяшками суставов пальцев по ее щеке. – Ты мое самое большое сокровище, и я страшусь, что в какую-нибудь темную ночь шиди надумает украсть тебя у меня.
Губы Кэт тронула задумчивая улыбка. Шиди. Мартин Ле Луп имел более существенные основания опасаться за Мег, чем Тьернан, которого волновало, как бы мифические духи не утащили его дочь.
«Сегодня ночью только одна злая фея, крадучись, бродила по дому, и этой злой феей была я», – виновато подумала Кэт. Глядя на мирно спящую девочку, Кэт бесповоротно отказалась от мысли о похищении.
И вовсе не из-за трудностей выполнения такого плана, связанных с внутренним расположением дома, оживленностью улицы, где он был расположен, и сложностью застать Мег одну. Кэт не сомневалась, что сумела бы найти способ.
Отказалась она от мысли о похищении Мегаэры из-за самой Мегаэры, ведь для маленькой девочки отец был всем в этой жизни. И из-за выражения лица Мартина, которое она подглядела, когда Мартин поцеловал спящую дочь.
И как бы сильно сама она ни хотела вернуться на остров Фэр к Арианн, она не станет красть девочку. Но это решение лишило ее выбора. Ей придется остаться в Лондоне и охранять Мег, пока она не убедит Мартина.
Тихонько выйдя за дверь, Кэт вытянулась прямо на пороге комнаты, чтобы приступить к своей вахте.
* * *
Уайт-Холл занимал в Лондоне двадцать три акра. Настоящий город в городе.
Дворец представлял собой случайное нагромождение беспорядочной мешанины из архитектурных стилей, лабиринт из полутора тысяч комнат, где толпились придворные королевы Елизаветы. Они толкались и распихивали друг друга и интриговали из-за малейших знаков королевской милости.
Но в летнюю пору ни королева, ни ее двор не обитал в этом дворце, поскольку Елизавета предпочитала жить летом в своем дворце в Ричмонде. И когда Мартин следовал за своим провожатым по лабиринту коридоров, их шаги гулко отзывались в тишине пустых залов.
Мартина провожал немногословный молодой человек, который всем своим видом демонстрировал, что провожать подозрительных посетителей на встречу к главным министром королевства в столь поздний час давно превратилось для него в рутинные обязанности. Вполне возможно, так оно и было на самом деле. Скорее всего, Мартин оказался только еще одним из многих, ведь, по слухам, сэр Фрэнсис Уолсингем[8]8
Английский государственный деятель, создатель службы безопасности при дворе Елизаветы I.
[Закрыть] нанимал целый легион сомнительных личностей.
Паж оставил Мартина ждать в маленьком вестибюле, в то время как сам доложил о прибытии Мартина сэру Фрэнсису. В небольшой комнатушке работал клерк с желтой бородой и лицом, изъеденным оспой. Он устало корпел с пером и чернилами над какой-то бумагой. Подняв усталые покрасневшие глаза, Томас Фелиппес кратким поклоном подтвердил, что знает о присутствии Мартина, и снова вернулся к своей работе.
«Мы теперь респектабельные господа», – сказал Мартин дочери, но это было неправдой, и останется неправдой до тех пор, пока он продолжает состоять на секретной службе у Уолсингема. Он надеялся, что сведений, которые он сумел раздобыть, может оказаться достаточно, чтобы покончить с этой службой.
Паж возвратился и сообщил Мартину, что сэр Фрэнсис готов его принять. Мартин последовал за молодым человеком в кабинет, переполненный книгами. Говорили, что сэр Фрэнсис свободно владел по меньшей мере пятью языками, не считая родного, и фолианты, заполнявшие полки, отражали как разнообразие языков, так и разнообразие интересов.
Книги по истории, юриспруденции, политике, архитектуре, фортификации теснились на полках рядом с трактатами по подготовке и обучению милиции, военной тактике и бухгалтерскими книгами расходов по многочисленным домам и поместьям королевы.
У Мартина голова пошла кругом от одного только вида всей этой огромной библиотеки. Он часто задумывался над вопросом, как сэр Фрэнсис умудрялся ориентироваться и не тонуть в таком потрясающем количестве подробнейшей информации, не говоря уже о запертом кабинете, содержащем вопросы «более секретные», ключ от которого был только у Уолсингема.
Входящий мог с трудом разглядеть мужчину, сидевшего за столом, уставленным высокими кипами соглашений, корреспонденции от послов, картами и разбросанными листами рукописных документов.
Посреди всей этой бумажной лавины Уолсингем ставил печать на письмо, которое он только что дописал. Сэр Фрэнсис едва взглянул на вошедшего Мартина, поглощенный своим занятием. Он был человеком худощавым, с узким вытянутым лицом. Его заостренная черная борода и желтоватый цвет лица побудили королеву дать ему прозвище Мавр. В своей простой темной одежде этот главный министр Елизаветы, и могущественный член ее тайного совета легко мог сойти за обычного клерка.
Он отдал письмо пажу и скомандовал:
– Проследи, чтобы отослали немедленно.
Когда юноша, получив поручение, поспешил прочь, Уолсингем подозвал Мартина и показал на стул.
– Извините, что заставил вас ждать, мистер Вулф.
– Всецело в вашем распоряжении, господин министр. – Мартин слегка поклонился, отметив про себя, что поклон получился много подобострастнее, чем ему бы того хотелось. – Вряд ли я вправе рассчитывать на приоритет перед каким-нибудь срочным делом государственной важности.
– Государственной важности, – поморщился Уолсингем. – Да этих дел всегда бесчисленное множество, и все они государственной важности. Меня буквально завалили письмами от судей с сетованиями на волнения, вызванные по всей стране этой адской кометой.
– Кометой? – приподнял одну бровь Мартин, устраиваясь на стуле напротив стола.
– Эта огненная комета, которая парит в небе уже месяц, – мрачно пояснил министр. – Неужели вы не заметили ее появления?
– Комету не заметить невозможно, но мне хватает проблем на земле, чтобы не обращать внимания на астрономическое явление на расстоянии в миллионы миль от нас.
– Прискорбно, но вы один из очень немногих людей, которым хватает разума понять это. Клянусь, остальные жители страны, похоже, слегка обезумели, поскольку охваченные паникой граждане платят хорошие деньги всяким шарлатанам за защитные обереги, а всякого рода проповедники на площадях предрекают наступление конца света. Я только что получил вот это письмо от судьи из Суррея об одном таком проходимце, который посеял неописуемую панику.
Уолсингем поднял лист бумаги и прочел: «Этот бродяга с безумными глазами вызвал множество волнений в моем районе, убеждая жителей, что комета есть проявление гнева Всемогущего, огненный шар из грехов человеческих, поднимающийся подобно вредоносному газу в небеса».
– Боже мой, – расхохотался Мартин. – Если бы так, кометы мучили бы нас каждый год, нет, даже изо дня в день.
– Правильно. К сожалению, этот полоумный сумел вызвать огромную истерию. Судья задумал повесить его. Я, однако, рекомендовал переправить его в больницу Святого Вифлеема[9]9
Вифлеемская королевская психиатрическая больница в Лондоне, или Бедлам.
[Закрыть]. Это вернее и лучше положит конец волнениям.
Оказавшись запертым в Бедламе, бедолага, скорее всего, больше никогда не увидит дневного света. Мартин подавил дрожь, подумав, что сам он предпочел бы веревку.
Уолсингем бросил письмо от судьи поверх стопки других бумаг и потер глаза. Кое-кто называл секретаря человеком, который никогда не спал, и Мартин почти готов был поверить этому.
Нечто противоестественное действительно ощущалось в этом мрачном, изможденном человеке, который предпочитал держаться особняком при дворе, несмотря на все насмешки и сплетни. Мартину часто казалось, что сэр Фрэнсис в своем темном наряде среди ярких шелков, сверкающих драгоценностей и мехов придворных должен напоминать черного ворона среди разряженных павлинов.
Или, что более вероятно, Уолсингем просто превращался в фон, безмолвную тень, всегда сохранявшую бдительность. Наблюдать и выжидать – это Уолсингем умел лучше всего.
Откинувшись на спинку стула, он скрестил руки перед собой и внимательным проникающим взглядом посмотрел на Мартина.
– Час уже поздний, мистер Вулф, а у меня накопилось еще много вопросов, требующих моего внимания. Давайте перейдем к делу. У вас есть, что сообщить мне? Надеюсь, наконец-то вы раздобыли стоящую информацию.
– Я кое-что разузнал, но не знаю, насколько достойным вашего внимания вы сочтете мое донесение, – ответил Мартин. – Тот человек, который столь часто посещает гостиницу «Большая медведица» близ Темпл-Бара[10]10
Ворота на западной границе лондонского Сити.
[Закрыть] и называющий себя капитаном Фортескью, как вы и подозревали, вовсе не тот, за кого себя выдает. В действительности он священник по имени Джон Баллард.
– Неужели?! – Уолсингем нетерпеливо наклонился вперед. – Вы уверены?
– Я присутствовал на мессе, проводимой отцом Баллардом в доме сэра Энтони Бабингтона. – Месса была запрещенным обрядом, и за нее можно было бы оказаться в тюрьме, а то и того хуже, поэтому Мартин поспешил добавить: – Мне надо было подтвердить свою «подлинную принадлежность» к бунтарям. Это оказалось не слишком трудным. Я ведь…
Мартин чуть было не выдал себя признанием, что часть своего детства провел в Париже среди монахов, поскольку был оставлен матерью на ступеньках Нотр-Дам, но вовремя осекся.
Уолсингем знал Мартина только как человека, состоявшего на службе у Генриха Наваррского. Их пути впервые пересеклись двумя годами ранее, когда Мартин приезжал в Лондон с целью собрать средства, крайне необходимые для протестантского короля, оказавшегося в осаде.
Это все, что было известно Уолсингему о Мартине, и Мартин предпочел бы не возбуждать к себе излишнего интереса. Ему совсем не хотелось, чтобы министр слишком уж тщательно вглядывался в его прошлое, особенно в части, касающейся его дочери.
– Я достаточно знаком с обрядами старой веры, чтобы представить себя католиком.
– Да, да! – Лицо Уолсингема оставалось бесстрастным, так же невозмутимо прозвучал и голос, но его жесткий взгляд ни разу не оставил лица Мартина. – Нет сомнений, еще одно превосходное перевоплощение.
– Сносное. – Мартин скромно пожал плечами. – Но не настолько хорошее, чтобы убедить Бабингтона и отца Балларда довериться мне полностью. Мне удалось узнать много больше всего за один вечер, проведенный в гостинице «Большая медведица». Молодой Бабингтон и его друзья часто ужинают там и не всегда осторожны, когда переберут лишнего. – Мартин сделал паузу и мрачно продолжил: – Совершенно очевидно, что они готовят заговор и хотят избавиться от королевы Елизаветы и возвести на трон ее кузину, Марию Шотландскую. Я подслушал, как Бабингтон выяснял у отца Балларда, не грех ли это – убивать Елизавету.
– Убийца с совестью. Как замечательно, – презрительно усмехнулся Уолсингем.
– Баллард заверил его, что в этом нет никакого греха, поскольку папа римский объявил Елизавету еретичкой и отпустит грехи Бабингтону. И все же он пока еще не слишком склоняется к действиям. Если честно, Бабингтон, несмотря на свои дерзкие речи, не представляется мне большой угрозой. Этот молодой человек нерешителен и мечтателен. Я полагаю, он намерен написать самой королеве Шотландской и просить ее благословения, прежде чем предпримет любые дальнейшие шаги. – Мартин презрительно скривил губы. – Понятия не имею, как этот юный глупец намерен справиться с задачей. Всем известно, что шотландская королева слишком тщательно охраняется в Чартли, чтобы получать весточки с воли.
– Ну, мадам получит его письмо. – Улыбка Уолсингема была такой ледяной, что у Мартина кровь в жилах застыла. – Я позабочусь, чтобы она получила весточку, ослаблю наблюдение.
– Прошу прощения, сэр, – Мартин с удивлением взглянул на сэра Фрэнсиса, – но не лучше ли сразу арестовать Бабингтона и этого священника? Не опасно ли позволять врагам Елизаветы переписываться и готовить заговор против нее?
– Опасно, но необходимо. – Уолсингем не отличался словоохотливостью и редко объяснялся с кем бы то ни было, даже со своей королевой. Он удивил Мартина, когда, сложив руки и сцепив пальцы, серьезно продолжил: – Я предотвратил многие заговоры католиков против ее величества. Но в прошлом я всегда действовал слишком стремительно, так и не вырывая с корнем саму причину этих заговоров. Но на сей раз я хочу покончить со всеми этими заговорами раз и навсегда. Для этого я должен поймать в ловушку саму шотландскую Иезавель и представить королеве Елизавете неопровержимое доказательство вины ее кузины. – Уолсингем вздохнул. – Ее величеству удается проявлять проницательность не хуже любого мужчины, из тех, кого я знал, но в этом вопросе она слишком уж женщина. Она никак не склонна прибегать к крайней мере, особенно когда дело касается другой помазанной королевы.
– Возможно, королева имеет серьезное основание проявлять нежелание, – рискнул предположить Мартин, – если вспомнить трагическую смерть ее собственной матери.
– Не думаю. Королева проявляет мудрость и никогда не говорит о Болейн. Слишком уж часто оспаривалось исконное право Елизаветы на престол, чтобы ей самой напоминать миру, что она – дочь женщины, казненной за измену и прелюбодеяние. Но какие бы призраки ни посещали королеву, ей следует забыть о своих личных чувствах. Пока жива Мария, ни государство, ни сама Елизавета никогда не будут в безопасности. Если на сей раз я сумею получить письмо, собственноручно написанное Марией и подтверждающее заговор Бабингтона, у Елизаветы не останется никакого выбора. Ей придется подвергнуть свою кузину суду и казнить.
– Но неужели Мария в самом деле проявит безрассудство и ответит на письмо Бабингтона? – удивился Мартин.
– О, я склонен думать, что все так и произойдет. Она верит, что она в безопасности, поскольку пишет свои письма шифром, но у меня есть криптограф, способный расшифровать что угодно. Эта женщина никогда не отличалась умом.
– Итак, королева шотландцев лишится головы по собственной неосмотрительности, – задумчиво проговорил Мартин и чуть было не добавил: «Бедная глупышка», но сдержался.
И правильно поступил, поскольку Уолсингем сурово посмотрел на него.
– Она лишится головы за измену и подготовку заговора с целью убийства нашей королевы.
– Гм-м… Да будет так, – промолвил Мартин.
Елизавета была достойной и умной государыней, но он испытывал болезненное сочувствие к повергнутой шотландской королеве. Сама немного француженка, Мария когда-то была выдана замуж за короля Франции и стала молодой вдовой как раз в тот год, когда родился Мартин.
Он рос, слушая полные романтики бесчисленные легенды о «La petit Marie», малютке Мари. И, хотя прошло уже много лет с тех пор, как Мария сидела на троне, до сих пор в тавернах Парижа еще поднимали тосты за «La belle reine», королеву-красотку. Все последние двенадцать лет эта женщина являлась пленницей англичан. Было понятно, что она пойдет на любой заговор, чтобы восстановить свою свободу.
Мартин беспокойно постукивал пальцами по колену, хмурясь собственным мыслям. Он сумел избавиться от акцента и переделать на английский лад свое имя, но он опасался, что в сердце своем так и остался французом. Конфликт Елизаветы с ее подданными-католиками воспринимался им как чисто английская проблема, никак не затрагивавшая его.
Что касается Уолсингема, то министр затеял слишком опасную игру. Королева Елизавета обладала грозным нравом, и Мартин сомневался, поблагодарит ли она Уолсингема за то, что тот заставит ее безжалостно расправиться со своей кузиной, и тем более пощадит ли она тех, кто помогал министру в его интригах.
Весь этот заговор не мог закончиться ничем, кроме крови и слез. Немало голов свалится с плеч. Мартину хотелось бы быть подальше от всего этого.
И поэтому он с радостью услышал слова Уолсингема, обращенные к нему:
– Вы очень хорошо поработали, мистер Вулф, но среди моих людей есть человек, который когда-то действительно учился в семинарии иезуитов в Дауэй[11]11
Дауэй-скул – с 1615 года мужская привилегированная частная школа для католиков в г. Вулвегемптоне, графство Стаффордшир.
[Закрыть]. Думаю, он лучше подходит на роль доверенного лица Бабингтона и шотландской королевы и будет действовать как канал связи для их писем.
– Превосходно, – от души согласился Мартин, поднимаясь со стула. – Если вы больше совсем не нуждаетесь в моих услугах, я…
– Не надо так спешить, сэр. Присядьте.
Мартин заколебался, и Уолсингем повторил уже более настойчиво:
– Садитесь. Вы не все рассказали мне.
– О чем это вы, сударь?! – Мартин с тревогой уселся обратно на стул, опасаясь, что он знал, какие вопросы последуют за этим. Вопросы, которых он тщетно понадеялся избежать.
– Насколько я заметил, в вашем донесении о действиях изменников, – Уолсингем изучал Мартина сквозь прищуренные веки, – вы совсем не упоминаете о своем юном друге, Эдварде Лэмберте, лорде Оксбридже.
– Это потому, что мне не о чем сообщить, – спокойно ответил Мартин.
Уолсингем нахмурился и недовольно сдвинул брови.
– Не за тем я не посчитался с расходами, предоставляя вам собственный дом и придавая вам видимость респектабельности, чтобы вы по-прежнему рыскали по пабам. Вашей основной целью, на случай, если вы подзабыли, было втереться в доверие к барону и выявить, как глубоко он погружен в этот заговор против королевы.
– Именно этим я и занимаюсь, – почти не сдерживаясь, резко возразил Мартин. – Приходится отмечать, что Нед, я имею в виду лорда Оксбриджа, время от времени поступает глупо и опрометчиво, как всякий молодой человек двадцати лет от роду. И, хотя он и католик, я не выявил ничего, что предполагает отсутствие в нем лояльности к королеве. И тем более не обнаружил никакой связи между ним и этим заговором Бабингтона.
– Возможно, вы не слишком старались.
– Что вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что вы, возможно, находите неудобным, чтобы человек, который помог финансировать ваш драгоценный театр, оказался виновным в измене.
– Здание театра «Корона» фактически оплачено деньгами сестры Оксбриджа, а не им самим.
Мартин пожалел о сказанном, как только у него вырвались эти слова, поскольку Уолсингем вцепился в них, как собака в кость.
– Вот оно как! Вот мы и подошли к сути дела, а именно леди Джейн Дэнвер. Она слывет красавицей.
– Согласен, она довольно миловидна, – пожал плечами Мартин, пытаясь казаться безразличным.
– Богатая вдовушка еще настолько молода, что нуждается в новом муже.
– Я понятия не имею, в чем нуждается эта женщина. Я едва осмеливаюсь поднять свой скромный взгляд на сестру барона.
