Текст книги "Медовый месяц"
Автор книги: Сьюзен Филлипс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 8
Несмотря на всю решимость не падать духом, на следующий день ко времени ленча Хани почувствовала отчаянную потребность в тихом местечке, где можно было бы зализать раны. Уже все, даже те, кого накануне не было на съемочной площадке, прослышали о ее схватке с Эриком, и она знала, что за ее спиной перешептываются. Сегодня должны были состояться натурные съемки, но домик на колесах не мог служить прибежищем, ведь там ее поджидал репетитор со своим уроком тригонометрии. Вместо этого она прошмыгнула мимо вагона-ресторана к подножию рукотворной скалы. Но, едва ступив в прохладную тень, девушка поняла, что и здесь ей не суждено побыть одной.
Футах в тридцати поодаль, привалившись к валуну и подняв одно колено, в низко надвинутой на глаза шляпе сидел Дэш Куган. Хани понимала, что лучше бы уйти, но, несмотря на прохладное отношение к ней Дэша, ее охватило такое ощущение, будто она наткнулась на надежное, безопасное место. Ну почему она не может броситься к нему в объятия, как Дженни! Сознавая, что это невозможно, Хани опустилась в тень неподалеку or Дэша и подобрала колени, зарывшись каблучками своих ковбойских ботинок в песок. Может, он не станет возражать, если она просто молча посидит здесь немного?
Прошла минута, каждая ее секунда показалась вечностью. Хани пыталась сдерживаться, но слова сами собой полились из уст:
– Терпеть не могу людей, для которых нет ничего лучше, чем сплетничать о других.
Дэш ничего не ответил, хотя наверняка должен был слышать о происшедшем.
Хани посоветовала себе заткнуться. Ей уже было известно, что Дэш не любит болтливых женщин, но она просто взорвется, если не сможет поплакаться кому угодно, лишь бы не тем второсортным писакам, что взяли ее самые сокровенные тайны и раздули из них такое, на что смотрит теперь вся Америка. А кому же и поплакаться, как не мужчине, в некотором роде больше всего годящемуся ей в отцы?
– Если бы кто меня спросил, то я бы сказала, что Эрик – настоящая скотина. Все думают, что я втрескалась в него, но какой надо быть идиоткой, чтобы втрескаться в такого самонадеянного тупицу, как он'
Куган большим пальцем сдвинул шляпу на затылок и устремил взор к горизонту.
Хани ждала, что он даст ей какой-нибудь совет наподобие тех, что в таких случаях взрослые дают подросткам. Например, как отец дочери.
Она даже подтолкнула его:
– По-моему, я не настолько глупа, чтобы не понимать, что такой, как он, второй раз не захочет и смотреть на девушку с моей внешностью.
Ее мускулы напряглись в ожидании ответа. Хоть бы он сказал, что у нее с внешностью все в порядке. Хоть бы сказал, что она просто поздний цветок, как он всегда говорит Дженни.
Но минуты молчания шли, и она решила его нарушить.
– Знаю, что я не совсем красива, но как по-вашему.. – Она поковыряла небольшую дырку на джинсах, через которую просвечивало колено. – Не думаете ли вы, что я, возможно… Ну, вы знаете. Что я, возможно, просто поздний цветок?
Он обратил к ней свой холодный безразличный взгляд, словно окатил ледяной водой из ушата.
– Я пришел сюда побыть в одиночестве. И буду признателен, если вы уйдете.
Хани вскочила на ноги. Как можно было хоть на мгновение понадеяться, что он ее поддержит, что тревожится за нее и попытается хоть как-то успокоить? Не пора ли наконец понять, что ему на нее наплевать? Погрузившись в свои страдания, девушка лихорадочно соображала, чем бы ответить на удар, так уязвить его так же, как он только что ранил ее.
Набрав полные легкие воздуха, она посмотрела на него и выпалила срывающимся от обиды голосом:
– Да кто же захочет быть с вами, с таким старым пьянчугой?
Он даже не вздрогнул. Просто продолжал сидеть, глядя в сторону гор Сан-Габриэльс. Поля шляпы отбрасывали тень на глаза, и ей не удалось разглядеть их выражения, но голос был безжизненным, как прерии Оклахомы.
– В таком случае почему бы вам не оставить старого пьянчугу одного?
Все ее обиды обратились в злость. Никогда впредь не будет она изливать истинных чувств никому из них! Метнув на него угрюмый взгляд, за которым скрывалось разбитое сердце, она круто повернулась и гордо направилась к своему домику на колесах.
За подножием рукотворных скал Дэш Куган остался сидеть в насквозь пропотевшей рубашке. Он крепко зажмурился, пытаясь подавить страстное желание, охватившее его с такой силой, что казалось, будто с него живьем сдирают кожу. Этой девчушке никогда не узнать, как близок был ее укол к цели. Ему захотелось напиться.
Дрожащей рукой Дэш полез за пакетиком «Лайфсейверс», которые всегда держал в кармане рубашки. За эти последние несколько лет он уже начал было верить, что выздоравливает, но позже понял, что ошибается. Сунув пару мятных леденцов в рот, он напомнил себе, что давно перестал винить в своем пристрастии к алкоголю других людей, не сделает этого и сейчас. Он даже не стал мало-мальски приличным отцом собственным детям, и уж наверняка не сможет стать отцом и этой девчушке.
Те первые несколько дней, когда они только начали читать сценарий и обсуждать сериал, он был с нею дружелюбен, но вскоре заметил, что делает большую ошибку. Хани следовала за ним по пятам, не давая ему даже дюйма свободного пространства для дыхания. Именно тогда ему стало ясно, что следует держать это бесхитростное существо на расстоянии. Слишком много было пустот в нем самом, чтобы пробовать заполнить еще и пустоты в ее душе.
Дэш знал, что обидел ее очень сильно, но сказал себе, что Хани, эта храбрая маленькая негодяйка, так похожая на него в детстве, сумеет пережить его равнодушие, как и сам он пережил бесконечные перебрасывания из одного приюта в другой, пока не подрос. Может, от этого она станет только сильнее. Пусть уж лучше сразу поймет, что не следует ждать слишком многого от других, что опасно выносить свои чувства на всеобщее обозрение, где любой прохожий может растоптать их.
Но черт подери, было в ней нечто такое, что задело его за живое, и это нечто более всего вынуждало держаться от нее подальше. Ведь когда он чувствует свою уязвимость, его сразу тянет выпить; но ничто на свете, даже задиристая малышка, не должно заставить его свести на нет эти с таким трудом прожитые в трезвости шесть лет.
Хани заприметила этот дом еще в начале марта, незадолго до того, как все участники сериала должны были отправиться на четырехмесячный перерыв, или, как все его называли, хайэтес. А спустя несколько недель они уже въехали в него, и в первый же вечер Хани пошла бродить вокруг своих владений почти до самого захода солнца, любуясь их белоснежной кирпичной кладкой. На фоне стен чудесно смотрелись кусты бугенвиллий. Маленький навес с медным покрытием над входом давно приобрел зеленовато-меловой налет патины, свидетельствующий о респектабельности. Кустарник хорошо ухожен, у стены – маленький розарий в форме полумесяца. Это было именно то, о чем она мечтала всю жизнь.
– Конечно, он расположен слишком близко от Уилшира, чтобы быть по-настоящему фешенебельным, – сказал ей агент по продаже недвижимости. – Но Беверли-Хиллз – это все-таки Беверли-Хиллз!
Хани не волновали вопросы фешенебельности. Ее не волновало даже и то, что она живет теперь в Беверли-Хиллз. Главное, домик был уютен и красив – как раз то, что нужно для семьи. Может, хоть сейчас у нее наладится жизнь. Она обхватила плечи, пытаясь найти утешение в обладании этим домиком и забыть все остальное, что так плохо складывалось в жизни: ссоры на съемочной площадке, шушуканье за спиной. Один из постановщиков пожаловался Россу, что она несколько раз опоздала и вся группа вынуждена была ждать. И вовсе не вся группа. А только Дэш Куган. И заставила она его ждать всего два раза, потому что страдала от его невнимания, особенно с того времени, как в прессе его стали величать Отцом года.
От этих мыслей ее отвлек шум автомобиля на подъездной дорожке. Повернувшись, она увидела, как из «БМВ» вылезает ее агент. Артур Локвуд направился к ней, и в сумерках его жесткие рыжие волосы на голове и борода показались темнее обычного. Хани уважала его, но ее пугало, что он окончил целых два колледжа, да и борода не очень-то воодушевляла.
– Уже устроились? – поинтересовался он.
– Размещаемся. Агент из того шикарного мебельного магазина уже занимается обстановкой.
– Хороший домик.
– Хотите, я покажу вам грейпфрутовое дерево? – Она повела его к стене, где он восхитился деревом, потом они прошли через задние двери на затененную террасу. Агент по продаже мебели, довольно приятная женщина, сюда еще не добралась, и тут стоял лишь раскладной стул, предложение сесть на который Артур решительно отклонил. Хани выглянула в маленький задний дворик. Надо будет повесить гамак между деревьями и завести гриль, такой, как показывают в телерекламах.
Артур позвенел мелочью в кармане своих армейского покроя брюк
– Хани, через пару недель начнется хайэтес, и вам не надо будет заявляться на работу до конца июля. Еще не поздно принять предложение от «Тристар».
В вечернем воздухе внезапно повеяло холодком.
– Артур, я не хочу сниматься ни в каких фильмах. Я уже говорила вам об этом. Я хочу за время перерыва окончить курс средней школы и получить аттестат, прежде чем возобновятся съемки
– Вы же занимаетесь с репетитором. Несколько лишних месяцев не будут для вас обременительны.
– Для меня будут.
– Вы совершаете большую ошибку. «Шоу Кугана» сейчас действительно пользуется громадным успехом, но это не будет длиться вечно, а вам пора подумать о будущем. У вас, Хани, прирожденный талант. Роль в «Тристар» будет для вас по-настоящему хорошей витриной.
– Ага, четырнадцатилетняя девочка, умирающая от рака. Как раз то, что прибавит бодрости всей Америке, – буркнула Хани.
– Это же грандиозный сценарий.
– Артур, да ведь она из богатой семьи. А мне никого в мире не убедить, что я происхожу из богатой семьи!
Перспектива играть роль, совершенно непохожую на роль Дженни Джонс, пугала Хани. Что бы там ни говорили критики, она не настоящая актриса. Единственное, что она умеет делать, – это играть самое себя.
– Хани, вы себя недооцениваете. У вас настоящий талант, и вы будете смотреться в этой роли просто великолепно! – не отставал Локвуд.
– Забудем об этом. – Она живо представила презрительную гримасу Эрика, когда он увидит ее потуги изобразить богатую четырнадцатилетнюю девушку, смертельно больную раком.
Одна только мысль об Эрике причинила боль. Если они не сталкивались на съемочной площадке, участвуя в одном эпизоде, он вел себя так, словно ее не существовало вовсе. И Дэш с того дня три недели назад, когда она попыталась излить ему душу за скалами, говорил с нею не иначе, как под прицелом камеры. Единственной особой, кто, кажется, никогда не избегал ее общества, была Лиз Кэстлберри, и Хани догадывалась, что это просто из-за Мицци. Собака Лиз стала для нее едва ли не ближайшим другом.
Хани бросила на свой задний дворик взгляд, в котором застыла тоска.
– Вы должны превзойти себя, – сказал ей агент.
– Артур, я полагала, что вы работаете на меня. Я же сказала вам, что не желаю сниматься ни в каких фильмах, причем сказала вполне серьезно!
По тому, как напряглось его лицо, Хани поняла, что он рассердился, но ей было все равно. Он слишком часто пытался командовать ею, и иногда ей приходилось ставить его на место.
Когда он наконец удалился, Хани прошла внутрь. Она нашла Шанталь в гостиной: та валялась на новой тахте, обтянутой роскошной золотисто-белой парчой, и читала журнал. Гордон, сидевший напротив нее, возился с перочинным ножом.
– Теперь комната действительно красива, Шанталь. Эта женщина из мебельного неплохо поработала.
На полу лежал толстый белый ковер. Кроме тахты, комнату заполняли французские стулья причудливой формы и столики на гнутых бронзовых ножках с амебообразными стеклянными крышками. На одном из таких столиков валялись остатки обеда «Хангри мэн».
– Завтра привезут растения.
– Растения – это здорово. – Шанталь, потянувшись, отложила журнал. – Хани, у нас тут с Гордоном был один разговор. В общем, мы хотели бы через пару дней уехать.
Хани похолодела.
– Что ты имеешь в виду?
Шанталь казалась чем-то озабоченной. – Гордон, лучше ты ей скажи.
Гордон сунул нож в карман.
– Хани, мы подумываем о путешествии по стране. Посмотреть Америку. И вроде как пожить самим.
Сердце Хани бешено заколотилось.
– Гордону надо подумать о карьере, – подхватила Шанталь. – Если он хочет стать художником, ему нужны вдохновение и смена впечатлений.
Хани попыталась взять себя в руки.
– Вы что, спятили оба? Я только что купила этот дом. Я же купила его для всех нас. Не можете же вы сейчас просто так взять и уехать!
Шанталь старательно избегала ее взгляда.
– Гордон говорит, что Беверли-Хиллз душит его.
– Да мы же только сегодня переехали сюда! – закричала Хани. – Как же он может его душить?
– Я так и знала, что тебе не понять. Ты только и знаешь, что кричишь на людей. И никогда даже не пытаешься понять их. Прерывисто всхлипнув, Шанталь выпорхнула из комнаты. Хани повернулась к Гордону:
– И как, по-твоему, черт побери, называется то, что ты делаешь, безмозглый болван?
Гордон выпятил свой безвольный подбородок.
– Не надо меня так обзывать! Полагаю, мы с Шанталь, если захотим, имеем право уехать.
– И на что же вы собираетесь путешествовать, позволь полюбопытствовать?
– Найдем работу. Мы уже все обсудили. Будем подрабатывать во время путешествия по стране.
– Возможно, ты и сможешь работать, только не заблуждайся относительно Шанталь. Самой тяжелой работой, которую ей доводилось когда-либо выполнять, была продажа билетов на чертово колесо, но при этом Она так часто путалась с деньгами, что, не будь Шанталь членом семьи, ее бы сразу вышибли.
– Она могла бы делать прически. Она сама говорила.
– Она также говорила, что не прочь выйти замуж за Берта Рейнольдса, но бракосочетание почему-то не состоялось.
Гордон, явно расстроенный, сунул руки в карманы.
– Но я не могу продолжать такую жизнь! Мне нужно начать рисовать.
– Ну так и начинай! – в отчаянии воскликнула Хани.
– Не думаю, что смогу рисовать здесь. Этот дом… Это соседство. Все это слишком…
– Да ты только попробуй, – умоляюще заговорила она. – Если не получится, мы всегда сможем переехать!
При одной мысли о переезде ей сделалось дурно. Она уже полюбила этот домик, но, с другой стороны, нельзя же позволить ему отобрать у нее Шанталь!
– Не знаю. Я…
– Говори, что тебе нужно? Я куплю все, что пожелаешь.
– Мне не нравится, что я все время беру у тебя деньги. Я же мужчина. И должен…
– Я стану платить тебе по две тысячи долларов в месяц, лишь бы ты оставался здесь.
Гордон в изумлении уставился на нее.
– По две тысячи долларов в месяц, пока вы здесь остаетесь. Я уже плачу за дом и оплачиваю все расходы на продукты. А эти две тысячи будут вам просто на карманные расходы.
Гордон издал горлом мягкий свистящий звук. Его лицо, казалось, осунулось, и он заговорил тихим, внезапно осипшим голосом:
– Какое ты имеешь право вот так вмешиваться в нашу жизнь?
– Меня беспокоит Шанталь, только и всего. Я должна заботиться о ней.
– Я ее муж. Я о ней и позабочусь.
Но в его голосе уже не было прежней уверенности, и Хани поняла, что победила.
Начался хайэтес. Пока Гордон и Шанталь валялись в доме, поедая все, что готовила Хани, и неотрывно глядя в телевизор, она окончила курс средней школы с отметками «отлично» по всем предметам, за исключением физики, к которой питала неприязнь. В июне вся троица слетала в Южную Каролину навестить Софи. Сейчас парк производил еще более удручающее впечатление, чем ей помнилось. Аттракционы были распроданы за бесценок, а «Бобби Ли» в конце концов развалился во время шторма на части и оказался на дне Серебряного озера. Хани опять попыталась уговорить тетку переехать в Лос-Анджелес, но Софи наотрез отказалась:
– Хани, мой дом здесь. Ни в каком другом я жить не желаю.
– Но это небезопасно, Софи.
– Еще как безопасно. Здесь же Бак.
На следующий день Хани поехала в город к адвокату, которого наняла в декабре для улаживания вопроса о покупке парка. К вечеру она подписала окончательные бумаги. Это приобретение на некоторое время подорвет ее финансовые дела, и вновь открыть парк удастся не вдруг, но по крайней мере она уже не расстанется с ним.
– Хани, я же просила вас на последней реплике пройти мимо Дэша и стать к окну! – Дженис Стейн, единственная женщина среди постановщиков сериала, указала на нужную позицию.
Хайэтес закончился. За окнами стоял август, и они опять работали в студии – снимали вторую часть сериала для сезона восемьдесят первого – восемьдесят второго года. Хани пребывала в скверном настроении с самого момента возобновления съемок. Дэш вел себя так, словно был нисколечко не рад увидеть ее вновь, а Эрик – тот и вовсе едва ответил на ее приветствие. Лишь Лиз Кэстлберри, эта королева сучек, остановилась перекинуться словом, но она была последней, с кем бы Хани хотелось поговорить.
Упершись рукой в бедро, Хаии уставилась на Дженис, стоявшую посреди декораций, изображавших гостиную домика на ранчо:
– Но я хочу пройти только после того, как скажу: «Успокойся, папочка». Так будет точнее!
– Это будет слишком поздно, – ответила Дженис. – К этому времени вы уже должны стоять у окна.
– Но я не хочу делать это таким образом.
– Постановщик здесь я, Хани!
Прищурив глаза, Хани заговорила своим самым противным голосом:
– А я здесь актриса, пытающаяся прилично сыграть роль. И если вам моя работа не нравится, не лучше ли вам подыскать другой сериал и командовать там себе на здоровье!
Стремительно миновав Дэша, стоявшего у окна со сценарием в одной руке и чашкой кофе в другой, она покинула съемочную площадку. В прошлом году все они запугивали ее, но в этом все будет по-иному. Ей надоели эти люди, гоняющие ее взад и вперед, надоело бесконечное нытье Гордона о жизни в Беверли-Хиллэ, надоела вечно недовольная гримаса Шанталь. Раз все равно она ни от кого слова доброго не слышит, то какая разница, как она будет себя вести?
Хани свернула в коридор, ведущий в гримерные, и увидела в его конце Эрика. При виде его у нее ноги стали как ватные. Он провел лето на съемках фильма, где впервые снимался в главной роли, и сейчас выглядел таким красивым, что она не могла оторвать от него глаз.
С ним беседовала Мелани Осборн, привлекательная рыжеволосая девушка, одна из новых ассистенток постановщика. Они стояли так близко друг к другу, что Хани сразу поняла – разговор идет вовсе не о работе. Мелани склонилась к нему в такой доверительной, откровенной манере, что у Хани от зависти свело пальцы на ногах.
Эрик поднял голову и увидел, что подходит Хани. Потрепав Мелани по щеке, он прошел в вестибюль и исчез в своей гримерной.
Настроение у Хани окончательно испортилось.
Мелани подошла к ней с дружелюбной улыбкой:
– Привет, Хани! Я только что слышала, что Росс требовал вас к себе, как только вы освободитесь.
– Ну так пусть пойдет и найдет меня.
– Хорошо, мадам, – пробормотала себе под нос Мелани, когда Хани повернулась, чтобы уйти.
Хани резко остановилась и обернулась к ней.
– Что вы сказали?
– Я не говорила ничего.
Хани окинула взглядом длинные волнистые волосы Мелани и ее пышную грудь. На прошлой неделе ее собственные волосы в очередной раз подстригли «под горшок».
– Вы бы лучше последили за собой. Терпеть не могу таких умниц!
– Прошу прощения, – холодно сказала Мелани. – Я не хотела вас обидеть.
– Нет, хотели.
– Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок.
– Постарайтесь впредь держаться от меня подальше.
Сжав зубы, Мелани двинулась по коридору, но Хани овладело какое-то злобное чувство. Ей захотелось унизить Мелани за то, что она так красива, женственна и так умеет разговаривать с Эриком. Захотелось наказать за то, что она запросто перебрасывается шутками с Дэшем, ей симпатизируют все в группе, что у нее полированные, покрытые красным лаком ногти на ногах.
– Сначала принесите мне кофе, – резко сказала она. – Подайте его в мою гримерную. Да поторопитесь.
Какое-то мгновение Мелани непонимающе смотрела на нее.
– Что?
– Вы слышали меня?
Рыжеволосая не шелохнулась, и тогда Хани подбоченилась:
– Ну?
– Идите вы к черту!
Росс вышел из-за угла как раз вовремя, чтобы услышать последние слова ассистентки. Он остолбенел. Мелани повернулась и, увидев Росса, побледнела.
Хани шагнула вперед:
– Вы слышали, что она сказала?
– Ваше имя? – рявкнул Росс.
Вид у ассистентки сразу стал больным.
– Э-э… Мелани Осборн.
– Вот что, Мелани Осборн, вы только что пополнили ряды безработных. Соберите вещи, и чтоб духу вашего здесь не было!
Мелани повернулась к Хани, ожидая, что та скажет что-нибудь, но словно все дьяволы ада своими вилами зажали ей рот. Совесть возопила, требуя рассеять недоразумение, но гордыня оказалась сильнее.
Когда стало ясно, что Хани не собирается ничего говорить, в глазах Мелани появилась горечь.
– Ну, спасибо.
Выпрямившись, она повернулась и ушла.
– Хани, приношу вам свои извинения, – сказал Росс, проведя рукой по своим длинным серебристым волосам. – Я позабочусь, чтобы она больше здесь не появлялась.
Холодок пробежал по спине Хани, когда она постигла пугающее могущество знаменитости. Она – важная персона, а Мелани – нет. Все остальное не имеет значения.
Росс начал рассказывать что-то о пресс-конференции, посвященной новому сезону, о журналисте, который будет брать у нее одно из немногих интервью, о своем согласии на это интервью. Хани едва слушала. Она только что совершила нечто ужасное, и сознание, что она не права, застряло в глотке, словно черствая корка хлеба. И тогда она попыталась оправдать свой поступок. Ведь до сих пор она почти никогда ни в чем не ошибалась. Может, она права и на этот раз. Может, Мелани – скандалистка. Возможно, ее и так рано или поздно уволили бы. Но как бы горячо она ни уговаривала свою совесть, чувство тошноты не проходило.
Росс ушел, и Хани двинулась в сторону своей гримерной, намереваясь побыть несколько минут в одиночестве и все обдумать. Но не успела она зайти внутрь, как увидела Лиз Кэстлберри, опершуюся о косяк раскрытых дверей своей комнаты. По неодобрительному выражению ее лица можно было не сомневаться, что исполнительница второй главной роли слышала все.
– Хочу дать вам один совет, детка, – негромко произнесла она. – Не стоит дразнить гусей. Это выйдет вам боком.
У Хани появилось ощущение, будто ее атакуют со всех сторон, и она закусила удила.
– Сейчас это даже не смешно. Не могу припомнить, чтобы просила у вас совета!
– А надо бы.
– Полагаю, вы сейчас же помчитесь к Россу.
– Как раз вы и должны это сделать,
– Не дождетесь.
– Вы совершаете ошибку, – ответила Лиз. – Надеюсь, вы поймете это сейчас. Потом будет поздно.
– Ступайте к Россу, – яростно выпалила Хани. – Но если Мелани появится на этой съемочной площадке, я уйду!
Она прошла в гримерную и захлопнула дверь.
У Мелани на съемочной площадке была масса друзей, и вскоре о ее увольнении стало известно всем. К концу недели Хани превратилась в парию. Члены группы обращались к ней лишь в крайнем случае, и в отместку Хани становилась все более требовательной. Она жаловалась то на грим, то на прическу. То ей не нравилось освещение, то мешали экраны.
В ее сознании засела мысль, что если вести себя достаточно плохо, то все вынуждены будут обращать на нее внимание, но между тем Дэш вовсе перестал с ней разговаривать, а Эрик смотрел на нее, как на какого-то слизняка, оставляющего на обочине его жизни липкий след. Ко всем прочим сложным чувствам, которые она испытывала к нему, добавилась еще и острая неприязнь.
На следующей неделе Артур повел ее обедать. Он уже слышал о происшествии с Мелани и начал с нудного наставления о том, как трудно неуживчивому человеку завоевать место под солнцем.
Хани чувствовала, что следовало бы попросить его помочь исправить ее ошибку, но вместо этого она оборвала его длинным перечислением всех случаев пренебрежительного отношения к себе начиная с первого дня появления на съемочной площадке. А потом совсем загнала его в угол: либо он принимает ее сторону, либо она найдет себе другого агента. Он немедленно пошел на попятную.
Хани покинула ресторан с ужасным чувством – будто в нее вселился дьявол. Внутренний голос нашептывал, что она превращается в избалованного голливудского ребенка наподобие всех тех детей-кинозвезд, о/которых она столько читала. Она попыталась заглушить его, этот голос. Никто ее не понимает, и это не ее, Хани, а их трудности! Она сказала себе, что должна гордиться тем, как сумела поставить своего агента на место, но, садясь в автомобиль, вся дрожала и тут же поняла, что чувствует не гордость, а страх. Неужели ее некому остановить?
На следующий день Хани заскочила к сценаристам. Не затем, чтобы поболтать с ними. Черт возьми, конечно же, она и не собиралась с ними беседовать. Зашла просто так, чтобы бросить им «привет».
