Текст книги "Непорочность"

Автор книги: Сюзанна Форстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Каким грехом ты запятнала себя, Ирландка?

Легчайшим, едва ощутимым прикосновением он ласкал ей живот и бедра. От этой ласки волосы на голове встали дыбом, словно наэлектризованные, кожа мгновенно покрылась мурашками. Она не знала, что прикосновение человеческих рук может быть таким невесомым, таким возбуждающим.

Она извивалась, насколько позволяли крепления. Сама ее беспомощность казалась развратной. Она была не в силах подавить ощущения, которые пробуждались в ней. Предвкушение, словно цветок, раскрывало лепестки. Теперь она видела на воображаемом экране свое тело. Груди ее были подобны двум полным лунам, словно бутоны роз, набухли и отвердели соски. Все ее тело распускалось, подобно цветку. Стройные белые ноги… Черный треугольник внизу живота притягивает взор…

Стон вырвался у нее из груди. Она наслаждалась этими новыми для себя ощущениями, наслаждалась поразительной красотой собственного тела, ароматом, исходящим от него, – тяжелым цветочным ароматом. Ноги обдало жаром. Она поняла, что это – от прикосновения его рук. Они ласкают ее лодыжки, скользят вверх по икрам и дальше – к бедрам…

– Скажи мне правду, Ирландка. Кто ты? Кто послал тебя?

– Этого я сказать не могу, – ответила она, не зная, произнесла эти слова вслух или только подумала. «Что угодно, только не это. Я скажу что угодно, только не это».

Что-то мягкое и горячее коснулось ее. Лица. Его пальцы?

– Тогда отдай мне вот это, – сказал он, припадая к ее губам, вбирая в себя их мягкость. – Отдай свои губы, которые дрожали, когда ты прикасалась к своему медальону. Дай мне вкусить их страстность, ощутить их трепет…

Голос его внезапно зазвучал хрипло, касаясь ее так, как не могли прикоснуться пальцы: – Дай мне это, – сказал он. – Только так я могу узнать, что такое непорочность.

Она выгнулась навстречу ему, но он исчез…

Пурпурная ночь окутала ее. Она летела сквозь тьму подобно падающей звезде. Совершенно невесомая. Завораживающая красота падения убаюкивала. Ее больше не было, осталась Только душа. Земля тянула к себе, звала поддаться и упасть. Она хотела упасть. Давно бы упала, не знай, что с этим все кончится. Даже бесконечность Где-то заканчивается.

Она представила, что упала, и ее воображаемый экран вдруг раскрылся, Словно ящик Пандоры: От грохота заболели уши. Она хотела зажать их ладонями, но руки были связаны. В воздухе со свистом проносились кинжалы, змеи нагло высовывали Языки и плевались.

– Скажи, кто тебя послал? – прогремел над ней страшный голос, исходящий от покрытой капюшоном головы.

Крики, повторяемые многократным эхом, предостерегали, рассказывали, что случалось с женщинами, которые, подобно ей, отказывали Великому Инквизитору в том, чего он от них добивался. Их клеймили как еретичек, а потом привязывали к столбу и сжигали. Ничто уже не могло спасти ее. Он с самого начала не собирался щадить ее. Его просто притягивала непорочность, потому что он навсегда утратил свою. Он стремился завладеть ее непорочностью, чтобы затем разрушить. Во все времена люди стремились уничтожить то, чем не могли обладать. Это проще, чем жить, сознавая свою неполноценность.

Из неумолимо надвигающейся темноты на нее неслось раскаленное добела железное клеймо. Опять поднялся невообразимый гвалт, от которого едва не лопались барабанные перепонки, – завывание и хрюканье, хрипение и стоны. Клеймо с шипением обрушилось на обнаженную плоть. Последнее, что она слышала, был ее собственный душераздирающий крик.

Глава 11

Выйдя из церкви, вдохновленная почти одержанной победой над отцом Риком, Блю увидела на земле букет цветов. «Петунии!..» – узнала она, удивившись и обрадовавшись, и нагнулась, чтобы поднять начинающие уже увядать цветы. В детстве она любила их больше всего. Каждый раз, когда отец уезжал по делам, он привозил ей какие-нибудь мелочи, украшенные изображением этих цветов, – что-то из одежды, школьные принадлежности, Мыло. Даже на сиденье в туалете у нее были нарисованы петунии.

Она дотронулась до лепестков, вспоминая и улыбаясь. Блю не верила в приметы, но сейчас трудно было не поверить, что цветы оказались здесь случайно. Это, наверное, знак свыше. Как удивительно, что она нашла их у входа в его церковь!

– Мэм, эти цветы, они… – Блю обернулась и увидела мальчика, махавшего ей рукой. Он с трудом ковылял, и она поняла, что одна нога у него больна. Я обронил их, – проговорил он, задыхаясь и раскрасневшись от усилий, – но вы можете взять, если хотите.

Ему было лет семь-восемь, не больше. Он был тощий, темноволосый, с круглыми черными глазами и ужасно симпатичный.

– Нет-нет!.. – Она не могла забрать его цветы, но потому, как крепко зажала букет в руке, Блю поняла, что расставаться с ними не хочет. – .Нет, если это твои цветы…

Мальчик подошел к ней и уцепился за ее руку, будто боялся упасть.

– Красивые, правда? Вам нравятся? Возьмите, прошу вас. – Он широко улыбнулся и выжидательно посмотрел на нее.

Не понимая, чего он хочет, Блю смотрела на его протянутую руку. Пальчики загнуты внутрь, будто он что-то держал на ладони. Наконец до Блю дошло – мальчишка чего-то ждет от нее! Денег. Она тяжело вздохнула. Так он – один из уличных мальчишек-продавцов, которые стучат в окна машин, выклянчивая, деньги. Теперь они даже прикидываются калеками, чтобы разжалобить публику. Блю укоризненно посмотрела на него.

– Сколько? – спросила она. Этот парнишка уже научился разбираться в людях.

– Вы про цветы, мэм? – Он почесал голову.

Еще одна уловка! Наверное, сейчас удвоит цену? Блю прижала цветы рукой к груди и сунула руку в сумочку, нащупывая десятидолларовую бумажку. Этого должно хватить, он отстанет.

– Так они вам не нравятся? – Мальчонка стоял, будто пораженный громом.

– Нравятся, очень нравятся. Они просто потрясающие! Вот возьми и купи себе поддельный «Ролекс», ладно? – Она с отвращением протянула ему десять долларов. Вот до чего докатилась американская молодежь! Не дело, что мальчонка из начальной школы уже такой проныра. Она поежилась, представляя, примется торговать, когда станет подростком.

Но мальчишка вдруг убрал руку за спину.

– Мне не нужны ваши деньги, мэм. Я принес эти цветы для Святой Екатерины Сиенской.

– Святой Екатерины? Ты говоришь о статуе? Изваяние, которое она подразумевала, стояло посередине обветшалого двора, в десятке футов от них, и представляло собой изображение женщины в убогом одеянии, с чуть запрокинутой в мольбе головой, словно в состоянии восторга, граничившего с болью, или наоборот. Блю так и не поняла.

– Она не статуя! – Он смотрел на Блю с нескрываемым возмущением. – Она – одна из самых святых женщин на свете! Мне мама так сказала. Она сказала, что Святая Екатерина один раз вытянула гной из язв умирающей монашки, которая мучила ее раньше. Она высосала гной, чтобы показать ей свою любовь и прощение.

– Фу! В любви можно было признаться проще, – перебила его Блю, поморщившись.

Мальчик продолжал говорить, ничуть не обескураженный ее замечанием.

– Сестра Доминик рассказала нам, что Святая Екатерина спала на голых досках, а под голову вместо подушки клала кирпич. И знаете, почти ничего не ела, только листочки салата, и так – много-много лет.

«А вот это уже производит впечатление», – подумала Блю.

– Ничего себе диета!.. – добавила она вслух совершенно искренне. Сама Блю была просто не в состоянии отказать себе в чем бы то ни было, особенно если это касалось одной из четырех групп продуктов: сладкого, шоколада, кофе и спиртного.

Мальчонка был искренне доволен, что сумел произвести впечатление на такую светскую даму.

– Ну так вот, – продолжал он, – если положить цветы к ее ногам, прочесть молитву, если помыслы твои чисты и ты ничего не просишь для себя, она может дать свое благословение.

– Так ты не торгуешь цветами? – растерянно спросила Блю.

Он медленно покачал головой.

– Я принес их для нее, для Святой. У меня папа с мамой все время ругаются, и я подумал: а вдруг поможет?

Блю все еще не верила, что он не разыгрывает ее. Разве современные дети приносят цветы к статуям святых? Ничего подобного не случалось, даже когда она сама училась в католической школе, а в те времена дети были куда невиннее нынешних! Правда, у них не было и статуи, которая умела лить слезы.

– Оставьте цветы себе, пожалуйста, – настаивал мальчик. – Мама говорит, если делаешь что-то для других, это приносит удачу. Знаете, у вас был такой грустный вид.

– Грустный… Когда?

Когда вы увидели цветы. Я даже испугался, что вы расплачетесь. – Он неодобрительно сморщил носик. – Ненавижу, когда мама плачет.

Блю едва не разревелась. «Правда-правда! Он не разыгрывает», – подумала она.. Господи, второй раз за день она встретила честного, порядочного человека. Для ее циничной натуры это был уже перебор.

Теперь Блю разглядела, что в руке у мальчика была медалька с изображением Святого Христофора.. Судя по всему, он хотел отдать ее Блю. Наверное, мальчик и раньше протягивал ей эту медальку… потому что у нее был очень грустный вид.

Сердце Блю заныло Ей не хотелось, чтобы кто-то узнал, что ей невесело. Она-то была уверена, что искусно скрывает это за внешней бравадой, но он видел ее насквозь. Или она совсем раскисла, или этот мальчонка особенный. Господи, пусть лучше второе!

– Я не могу взять твою медаль, – ласково сказала она ему. – Храни и носи ее, она защитит тебя. А вот цветы я возьму, отдам их Святой Екатерине.

«Я точно знаю, какое благословение мне надо, подумала Блю. – Хочу встретить мужчину, оторый заглянул бы в мое сердце, как этот малыш».

* * *

Руки не было. Ниже плеча Мэри Фрэнсис ничего не чувствовала. Она хотела поднять руку и сжать пальцы, но не могла. Руки не было, и сжимать было нечего, Это первое, что она осознала после пробуждения, Это – и слабый скрежет металла. Потом мелькнула догадка, что она, наверное, уснула, положив руку под голову, и рука затекла до бесчувствия.

Она открыла глаза. Стояли предрассветные сумерки. Почему не зазвонил будильник? Опять проспала? Опоздает! Опять опоздает на работу!

– А!.. – Но как только Мэри Фрэнсис попыталась сесть, что-то сильно дернуло ее назад на кровать. Голова упала на подушку, Мэри Фрэнсис застонала. Рука, потерянная рука! Тупая ноющая боль от запястья до плеча подсказала ей, что рука цела, но пошевелить ею она не в состоянии, потому что та к чему-то привязана.

Раздался скрежет, будто работали старой пилой.

– Ты прикована наручниками к кровати.

– Что? – Мэри Фрэнсис хотела вскочить, но опять, упала на подушку, вскрикнув от боли.

– Будешь так прыгать – вывернешь сустав.

Мужской голос звучал насмешливо. Она посмотрела в ту сторону, откуда он доносился, и увидела темный силуэт мужчины, четко вырисовывающийся в дверном поеме, ведущем на террасу.

– Наручниками? – голос ее отозвался зловещим эхом. Теперь она почувствовала, как металлическое кольцо впивается ей в запястье. Она хотела спросить зачем, но внезапно все случившееся нахлынуло на нее. Она вспомнила, кто этот мужчина, где она и что он с ней сделал.

Он заклеймил ее раскаленным железом. На груди!

Сжег ее плоть! Она кричала. Кричала от дикой боли, запаха паленой кожи, а потом провалилась в черноту.

Мэри Фрэнсис нагнула голову, чтобы рассмотреть рану на груди; наручники вызывающе заскрипели. Свет был еще очень слабый, но она поняла, что рубашка которую он рассек, на ней, как и медальон на шее. Правая рука была свободна, и она смогла ощупать себя, ничего похожего на рану от ожога не обнаружила. Сердце ее билось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Она продолжала лихорадочно ощупывать кожу, но никаких повреждений не было.

– Что ты делаешь?

Она не ответила, и комната внезапно осветилась.

Затем громко заскрипели половицы, предупреждая, что он направляется к ней.

– Так это правда? – спросил он. Ты дейсвительно собиралась стать монахиней? Кажется, монастыря Святой Гертруды, не так ли?

– Откуда вы знаете? – Она наклонила голову, чтобы свет, от светильника над головой не бил в глаза, но укрыться от его голоса была не в силах. Голос бы грудной и певучий, и когда хозяин его умолкал, он казалось, продолжал звучать еще какое-то время, слов но эхо. В голосе ей послышались отзвуки боли, он не был таким мертвенно-ледяным, как его взгляд.

– Ты сама мне сказала, – ответил он. – А еще сказала, что тебя зовут Мэри Фрэнсис Мерфи и что ты считаешь меня виновным в гибели твоей сестры.

Она мгновенно вспомнила:

– «Сыворотка правды»! Я никогда не прощу вам этого.

Он понял, что она имела в виду, – он принудил ее нарушить собственный этнический кодекс и рассказать ему то, что по своей воле она бы никогда ни под какой пыткой не рассказала. Его ледяной взгляд немного смягчился.

– Неужели ты полагала, что я заставил тебя заговорить пыткой?

– Но вы это сделали. – Она прикоснулась к груди, будто желая предъявить доказательство своих слов, и поняла, что раны нет. Кожа была чистой и гладкой, как у младенца. В день крещения. Он не заклеймил ее. Наверное, это был сон. Она осмотрела свободное запястье в поисках следов от кожаных креплений, но ничего не нашла.

– Это действие препарата, – сказал он.

Наручники беспомощно скрежетали о кровать: они были пристегнуты к металлической стойке изголовья.

– Препарата? – Она ощупала живот и, сжавшись от боли, сорвала тонкую повязку. Красная царапина не более трех дюймов в длину была не толще волоса. Через пару дней от нее не останется и следа, но сейчас она была единственным подтверждением того, что все случившееся ей не привиделось. Он действительно царапнул ее лезвием кинжала. – И все остальное тоже действие препарата? Даже то, как…

– Как я прикасался к тебе? Говорил с тобой?

Кровь прилила к лицу Мэри Фрэнсис. Он прикасался к ней в тех местах, до которых она сама никогда не дотрагивалась. Позволял себе то, чего не позволяла она, заставил извиваться от нахлынувших ощущений.

Но он же и сказал, что она воплощает собой все, что ему суждено узнать о непорочности. А его голос, многократно повторяемый эхом, зазвучавший вдруг надрывно.. Или все это был лишь сон?

– Тебе понравились новые ощущения? – спросил он.

– Нет. – Она ответила сразу же, не задумавшись ни на секунду.

– Ты возбудилась? Хоть немного?

– Может быть

…Да, возбудилась. – Лгать она не умела. – Но мне это не понравилось. Очень не понравилось, да и вы сами тоже. – Это была правда.

Он принялся ходить по комнате; она не сводила с него глаз, разглядывая стройное, мускулистое тело, золотистую гриву волос, жестокую красоту лица. Даже у львов Серенгети не такой царственный вид. И не такой ленивый. Как случилось, что одно прикосновение этого, человека пробудило в ней такие сильные чувства? Ведь не исключено, что именно он замучил до смерти ее сестру. То, что с ней произошло, нехорошо, безнравственно. Она молила небо, чтобы все это не имело отношения к их с Брайаной многолетнему соперничеству. Но как иначе можно объяснить мощную связь между событиями, которую она безошибочно ощущала.

– Тебе не выиграть, ты не одолеешь меня, – сказал он. – Я играю не по правилам.

– Вы убьете меня? – спросила Мэри Фрэнсис. – Ведь теперь вы знаете, кто я на самом деле.

– Да, к сожалению, мне придется пойти на это.

Он сказал это без малейших колебаний, потом вздохнул: – Но не сразу. Сейчас это не совсем целесообразно.

– Почему? – поежилась Мэри Фрэнсис.

– Почему не сейчас? – уточнил он.

– Да, зачем тянуть? Почему бы не убить меня сразу же и не покончить с этим? Кто знает, может, я тоже умею играть не по правилам? Вдруг смогу?

Кальдеронон остановился, но на нее не смотрел. Казалось, гораздо больше его интересует бледный свет, разливающийся над горизонтом, первые отблески которого уже играли на стеклах дверей.

– Потому что ты не шлюха, как другие. Тебя подсунули мне специально, кроме того, тебе удалось продержаться дольше других. Но я еще многого не понял. Например, почему, когда ты пришла на интервью, на тебе были именно те платье и шляпа. Уверен, за всем этим кто-то стоит. Я должен знать кто.

Так, значит, она рассказала ему не все. Слава Богу!

– Это не заговор, – проговорила она. – Просто я хочу выяснить обстоятельства гибели сестры.

Он взглянул на нее искоса, будто резанул ножом.

– Хотелось бы верить. Но ты даже не подозреваешь, во что ввязалась. По роду своих занятии я общаюсь с сильнейшими мира сего, главами государств, промышленными магнатами. Многие готовы заплатить любую цену, лишь бы встретиться со мной, а ты вот так просто вошла в мою жизнь, да еще одетая, как девушка на одном из моих полотен. За этим что-то кроется. – Она не знала «что», но даже если бы и знала, это уже не имело никакого значения. Он не стал ждать объяснений – У тебя есть доказательства, что я убил твою сестру? – спросил он. – Или что ее убили по моему приказу? Или что я вообще имею какое-то отношение к ее смерти? Почему ты решила, что она умерла?

Мэри Фрэнсис не стала говорить о дневнике сестры в его компьютере, где Брайана признавалась в том, что попала буквально в рабскую зависимость от неизвестного мужчины. Почти наверняка этим мужчиной был Уэбб Кальдерон. Но доказательством может быть только то, что знаешь точно.

– Брайану сбила машина. Она умерла по дороге в больницу.

– А ты видела ее? Опознала тело?

– Нет, но…

Под его властным взглядом она остановилась на полуслове.

– Мне надо кое-что сделать, – сообщил Уэбб направляясь к двери. – Мы с тобой еще не закончили. Когда я вернусь, больше блефовать не буду. А пока смотри, не делай никаких глупостей. Ты все время под наблюдением. Постоянно, поняла?

Мэри Фрэнсис услышала, как щелкнул дверной замок, который он запер снаружи, закрыла глаза и тяжело вздохнула. Она понимала: обещая не блефовать в будущем, он имел в виду, что ввел ей на первый раз не смертельную дозу. Он выудил из нее правду и оставил жить… на этот раз.

Она открыла глаза и увидела то, что чувствовала, – она дрожала всем телом, каждой клеточкой. Надо что-то делать. Но что? Она огляделась. Это была та самая комната, куда ее привела сразу по приезде в дом Кальдерона домоправительница. Одежда и все ее вещи были на месте. Скорее всего красный рюкзачок по-прежнему лежит под кроватью, куда она его запихнула. Не поднимаясь с кровати, она взглядом окинула комнату, пытаясь обнаружить видеокамеру и отыскать возможные пути к спасению, но не нашла ни того, ни другого. Золото, блеснувшее у нее на лодыжке, оказалось браслетом. Кальдерон или кто-то другой надел его ей на левую ногу – именно на ту, на которой был вытатуирован отличительный знак агентства «Вишенки». Желая получше разглядеть браслет, она подтянула ногу и внезапно почувствовала, что стойка, к которой были пристегнуты наручники, отодвинулась, будто была не до конца закреплена. Мэри Фрэнсис осторожно потянула еще раз и поняла, что стойка прикручена гайками к горизонтальным поперечинам над головой И у пола. Она затаила дыхание от радости. «Какая неосмотрительность с его стороны!»-подумала девушка, боясь верить своей удаче. Она надеялась, что сумеет открутить гайки и высвободить руку, но надо выждать. Лучшего момента, чем предстоящая сегодня вечеринка, не придумать.

Она не исключала, что в планы Кальдерона, возможно, входит ее побег, что он собирается проследить за ее действиями. Она чувствовала себя подопытной крысой в лабиринте, наблюдая за которой он забавляется. Очень хотелось надеяться, что Уэббу Кальдерону свойственно ошибаться, как и всем смертным, что он не воплощение Люцифера, а просто плохой человек, который очень серьезно недооценил ее. Ей хотелось верить, что за этой его ошибкой последуют другие. Хотя она прекрасно понимала, что Уэбб Кальдерон ничего не делает случайно.

Она погладила медальон на груди и, ощутив его тепло, немного успокоилась. Надо действовать осторожно, очень осторожно. Более того, надо играть не по правилам. ЧTO ж, когда он вернется «закончить» С ней, его ждет сюрприз.

Глава 12

Она – враг. Уэббу Кальдерону не нужно было раскладывать карты Таро, чтобы узнать об этом. И тем не менее он достал колоду, ловким движением большого пальца наугад выбрал карту и положил на поверхность рабочего стола картинкой Вниз.

Он не собирался смотреть, что за карта выпала ему. Он коллекционировал карты Таро уже почти десять лет. Колода, лежавшая сейчас перед ним, была оформлена по эскизам Дали и отличалась утонченной красотой. Словно гипнотизируя, сюрреалистические круги и спирали на рубашке карты приковывали взгляд Уэбба. Эффект был потрясающий. Конечно, вынутая карта дразнила и разжигала любопытство, хотелось узнать, какая судьба его ожидает. Это хорошая тренировка воли. Он пользовался картами Таро не для того, чтобы предсказывать будущее. В этом он не нуждался. В будущем для него уже давно не было никаких тайн.

Очень мало кто понимал, что судьба в век электроники стала анахронизмом. Равно как и воля случая. Все будущее уже заранее расписано и запрограммировано. Только не звездами, а людьми, которым эти звезды будут принадлежать. Предсказания – игра для неимущих. Уэбб в той или иной степени знал, чем окончится девяносто девять процентов всего происходящего в мире. Всю свою сознательную жизнь он накапливал тайную власть, подобно тому как другие тайно копят деньги.

Не было нужды спрашивать карты о его судьбе, он вершил судьбу сам. Он раскладывал карты исключительно для развлечения – посмотреть, могут ли они угадать, что он собирается делать. И никогда не гадал На себя. Никогда!

Никогда не испытывал такой потребности до…

Его рука замерла над картой, которую он вынул, И зловещая улыбка застыла на лице. Она была тем самым одним процентом – тем самым гребаным одним процентом, не поддающимся контролю с его стороны. Ее нельзя ни купить, ни запугать, ни сломать. Ее вера, чего бы она, черт побери, ни касалась, была слишком сильна. Поэтому и придется от нее избавиться, от этого непорочного чертенка. Иначе он так и просидит над колодой Таро неизвестно сколько времени.

В утреннюю тишину ворвалось громкое щебетание птиц, гнездившихся в кизиловых зарослях. Они напомнили ему О незаконченных делах, которые требовали его внимания. Надо вынуть из ящика скульптуру Генри Мура, кроме того, он оторвался от компьютера, не закончив операцию по проверке законности сделок и истории пары полотен Пеплоу, которые собирался приобрести, воспользовавшись сетью АртНет. Но самым неотложным делом была подготовка к предстоявшей сегодня сделке. Необходимо проверить новое лазерное устройство, которое он установил специально для встречи с Алехандро Кордесом, надо убедиться, что оно Действует безотказно.

Он потянулся к карте, собираясь убрать в колоду, но едва коснулся кончиками пальцев ее глянцевой поверхности, как почувствовал мощное поле, исходившее от нее. Карта словно обожгла его огнем, который мгновенно достиг каждого нервного окончания, опалил горло. Он недобро рассмеялся. Не часто ему выпадает счастье испытать боль.

Он хотел увидеть карту. Черт! Потому-то она была его врагом. Она вынуждает его делать то, что он никогда раньше не делал, в чем не было необходимости.

Все утро его преследовало прелестное белое видение на «Кресте Святого Эндрю». Обнаженная кожа испускала сияние, от которого становилось больно глазам.

Роскошное тело было достойно кисти Рембрандта.

Алые бутоны сосков и черные как смоль завитки волос внизу, живота вызывали желание не меньше, чем чары библейской шлюхи, но у Мэри Фрэнсис они воспринимались как символы непорочности. Да и все остальное тоже. Щеки девушки казались посыпанными звездной пылью. До него не сразу дошло, что это веснушки.

Даже алая царапина на ее Животе казалась Символом чистоты. Уэбб понял, что девушка стала жертвой собственной чувственности. Ее красоту невозможно осквернить. Даже ему это не под силу, ему, который был большим специалистом в подобных делах…

Луч солнца скользнул по стене.

Вошла домоправительница.

– Что тебе, Трсйси?

Кальдерон заметил отражение ее испуганных глаз и строгой блузки в стекле стоявшего на мольберте пейзажа Анселя Адама. Она служила у него уже четыре месяца.

Пришла с отличными рекомендациями от людей, которым он вполне доверял, и до сих пор не совершила ничего, что могло бы вызвать у него подозрение. Однако чутье подсказывало У эббу: нужно быть настороже, нельзя расслабляться ни на мгновение. Он не ставил под сомнение ее деловые качества, он сомневался в ее преданности.

–. Там пришли люди, – объяснила она, подходя, чтобы подготовить прием.

Уэбб бросил на нее пристальный взгляд. Трейси всегда передвигалась по дому очень тихо, почти крадучись, и сейчас вошла к нему в мастерскую, хотя это было строго на строго запрещено. Здесь он реставрировал произведения искусства, устанавливал их подлинность, готовя к аукционам или частным продажам. Он не хотел, чтобы кто-то неожиданно появлялся у него за спиной. Постоянную температуру и влажность в мастерской поддерживали кондиционеры. Обычно Уэбб держал мастерскую на замке, но сегодня допустил оплошность, потому что голова была забита видениями обнаженных мучениц.

– Вы умеете гадать на картах Таро, мистер Кальдерон? – спросила Трейси, заметив на столе карты. А я думала, вы их, только коллекционируете. – Она вытянула шею, чтобы рассмотреть необычный рисунок на рубашке карт.

– Потрясающе, правда? – Он подтолкнул к ней колоду, чтобы она могла получше разглядеть. Сделано по эскизам Дали. Я привез их из Парижа.

– По эскизам Сальвадора Дали? – Т рейси с восхищением коснулась карт. Потом подняла глаза на Уэбба. – Я плохо разбираюсь в живописи, призналась она со смехом, – но надеюсь узнать больше, если буду работать у вас.

Взволнованное лицо Трейси покрылось легким румянцем. Уэбб успокаивающе улыбнулся, но, казалось только усугубил ее смущение. Вполне возможно, притворяется, подумал Кальдерон, хотя для него не было новостью, что многие женщины испытывают волнение в его присутствии. И все из-за его Глаз. Ему не раз говорили об этом. Мраморно-серые Глаза, нордические черты, золотистые волосы с пепельным отливом… Одна его знакомая призналась, что он напоминает ей красавца наци, Офицера СС. Именно так она и сказала, настаивая что это комплимент. По иронии судьбы в Кальдероне не было ни капли немецкой крови. Его мать была родом из Скандинавии, а в отце перемешалась испанская и английская кровь. Дэвид Кальдерон был врачом, которым мать Уэбба увлеклась в Мадриде. Оттуда он отправился миссионером в дальние страны и сгинул где-то в глуши. Они не были обвенчаны. Уэбба воспитывал отчим, но, когда мальчишкой он сбежал из тюрьмы в Сан-Карлос, то взял фамилию родного отца. Он был вынужден поступить так. Всех его родных казнили как врагов республики, и Уэббу пришлось скрыться под новым именем.

– О, вы гадаете – тихо воскликнула Трейси и показала на лежащую в стороне от колоды карту. – Что это за карта? – И, прежде чем Уэбб успел помешать, она перевернула карту, удивив их обоих. – Простите меня! – Она залилась краской, увидев выражение его лица.

Уэбб выхватил карту и положил в колоду, но все же успел заметить, что это была карта, символизирующая смерть.

– Я не гадаю, а коллекционирую, – хмуро напомнил он И перевел разговор: – Распорядитесь, пожалуйста, насчет вечера, – сказал он, провожая ее до двери, – но проследите, чтобы никто выше этого этажа не поднимался. Вам ясно, Трейси? Никто ни при каких обстоятельствах не должен подниматься наверх. Снаружи должно быть полно охраны, у каждой двери. У нас достаточно напряженные дипломатические отношения с Сан-Карлосом. Нельзя допустить, чтобы в моем доме что-нибудь случилось с сыном президента.

С этими словами он закрыл перед встревоженным лицом домоправительницы дверь, запер замок и немного постоял, приходя в себя. Его насторожила не столько карта, открытая Трейси, сколько неожиданное поведение женщины. До сих пор она не давала поводов думать, что оказалась у него в доме не случайно, однако… Однако она была достаточно профессиональна, чтобы не допускать подобных вольностей.

Недавно, когда он был в отъезде в связи с очередной покупкой для своей галереи; она впустила в офис мастера по ремонту компьютеров. Но Кальдерон не вызывал его. Тот человек объяснил ей, что его визит часть договора на обслуживание с компанией, которая устанавливала оборудование. Однако, когда Уэбб позвонил туда, чтобы проверить эту информацию, в ремонтном отделе так и не смогли подтвердить, что посылали к нему мастера. Тогда Уэбб списал происшедшее на некомпетентность со стороны компании. Теперь он был уже не так уверен в этом.

Карты по-прежнему лежали на Столе. Из-за оптического обмана, вызванного кругами и спиралями на рубашке, казалось, колода зловеще шевелится. Уэббу неудержимо захотелось убрать эти карты как можно дальше. В один из ящиков стола был вделан небольшой сейф. Туда он и сунул колоду, отметив для памяти, что нужно отвезти ее в галерею на Беверли-Хиллз и выставить там вместе с остальной коллекцией.

Из-за Трейси он нарушил установленное для себя железное правило – не смотреть карты. Он увидел карту, загаданную на себя. На ней был изображен сим вол смерти – скелет в доспехах. Эта карта редко означала именно смерть, но в его случае – и Уэбб нисколько не сомневался в этом – было именно так. Кто-то обязательно умрет, в этом карты ошибиться не могли.

Топор опустится, и головы покатятся, но его головы среди них не будет.

Птицы перестали щебетать, в мастерской стало тихо. Уэбб уселся за рабочий стол и ногой нажал кнопку в полу, включив инфракрасный датчик. Чтобы проверить, как срабатывает заказанная им система, Уэбб на мгновение поставил ногу на пути невидимого Луча, проходящего под столом. Панель в столе раскрылась так быстро, что глаз не успел зафиксировать движение, хотя Уэбб не сводил со стола взгляд.

Он уселся в кресло и с холодной усмешкой досмотрел действо до конца. Улыбка эта отражала то, что происходило У него в душе. Сказать, что в жилах Уэбба Кальдерона вместо крови течет студеная вода, было равносильно тому, что уподобить арктический ледник снежинке. Все человеческое в нем заледенело, когда он был еще ребенком. Он утратил способность воспринимать крик боли, животный страх, мольбу о милосердии. Иначе те ужасы, свидетелем которых он стал в детстве, не дали бы ему жить. Они бы просто уничтожили его.

В голове у Кальдерона зазвучал застывший во времени нежный голос, певший церковный гимн. Это был чистый, чуть дрожащий голос его восьмилетней сестренки. Она пела этот выученный в воскресной школе гимн перед тем, как бунтовщики перерезали ей горло мачете. Его самого пощадили только потому, что любовница новоиспеченного президента испытывала извращенное влечение к белокурым мальчикам.