Текст книги "Адриан Моул и оружие массового поражения"

Автор книги: Сьюзан Таунсенд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Крокус молчал, застыв в позе роденовского «Мыслителя». Потом он вскинул голову и провозгласил:

– Прежде чем я начну, придвинемся поближе друг к другу и образуем круг.

Мы принялись бестолково передвигать мебель, после чего Крокус сказал:

– Я хочу, чтобы вы взялись за руки, закрыли глаза и прониклись атмосферой этого жилища.

Я закрыл глаза, взял за руки Кена Тупса и Хорька и почувствовал неловкость, раздражение и скуку.

Крокус принялся читать нараспев буддистскую мантру (во всяком случае, он называл это мантрой), периодически понукая нас присоединиться к нему.

Вскоре Кен Тупс рывком поднял жену с футона:

– Нам пора домой, собаку выгуливать.

Я отправился их провожать, и Кен процедил, уже стоя на лестнице:

– Да я лучше джигу спляшу босиком на битом стекле, чем буду слушать эту ахинею.

Крокус уже вовсю разглагольствовал:

– В шесть лет я прочел Вольтера, а в семь – Толстого.

– А вам не приходилось писать романы? – пролепетал Гэри Вялок.

Крокус ответил, что в 60-е годы написал «канонический английский роман». Прочесть рукопись он попросил своего закадычного друга Филипа Ларкина.[35]35
  Английский поэт, современный классик (1922–1985).


[Закрыть] И тот якобы написал в ответ: «Привет всем вам» – роман века! Более скромные литераторы вроде меня, Эмиса[36]36
  Имеется в виду английский писатель Кингсли Эмис.


[Закрыть] и пр. должны выбросить перья и облиться слезами. Майк, мой добрый приятель, ты гений. Все лондонские издатели станут обивать твой порог».

– Возможно, я лишь невежественный гей, – задумчиво обронил Найджел, – но я никогда не читал «Привет всем вам».

Крокус закусил нижнюю губу и отвернулся, словно сдерживая рвущееся из груди рыдание.

– Вы и не могли его прочесть. – По заунывному голосу Крокуса я догадался, что он пытается изобразить обреченность. – Моя первая жена Кончита сожгла рукопись.

Гэри Вялок, Хорек и две унылые девицы в ужасе ахнули.

– И что, это был единственный экземпляр? – не унимался Найджел.

Крокус кивнул:

– Да, я писал фиолетовыми чернилами на тонкой бумаге ручной работы.

Найджел скривил губы:

– И такую драгоценность вы отправили мистеру Ларкину обычной почтой?

– Наши почтовики – лучшие почтовики во всем мире! – вскинулся Крокус. – Я всецело им доверяю.

Тут вмешался я, заманивая Крокуса в ловушку:

– Но письмо Ларкина ведь сохранилось?

– Нет, – вздохнул он. – Кончита уничтожила все, что было мне дорого.

Одна из унылых девиц открыла рот:

– А я писала диссертацию о Филипе Ларкине, называется «Филип Ларкин, сверхчувак». Я прочла все, что имеет к нему отношение, но не помню, чтобы он упоминал имя Майкла Крокуса.

Крокус улыбнулся и снова вздохнул:

– Милая девушка, часть бумаг бедняги Фила была сожжена.

– Значит, – уточнил я, – нет ни единого доказательства вашей дружбы с Филипом Ларкином? А также того, что вы написали шедевр под названием «Привет всем вам»?

Не в силах более терпеть весь этот фарс, я сказал, что мне необходимо глотнуть свежего воздуха. Несколько минут торчал на балконе, пока мороз не загнал меня обратно.

Крокус опять распинался:

– Я приложил все силы, чтобы остановить ползучую диктатуру автомобилей. Я пытался воспрепятствовать производству «форда-кортины». Я лежал у ворот Дагенема.[37]37
  В этом лондонском пригороде находится завод по сборке автомобилей.


[Закрыть] Мне было ведомо, что пролетарий на автомобиле уничтожит окружающую среду Англию и в конечном счете все, чем мы дорожим.

– У моего папы была «кортина», – произнес Найджел. – Светло-голубая с чехлами под леопарда. Можно узнать, кто-нибудь из пролетариев бросил свою хорошо оплачиваемую работу из-за того, что вы разлеглись посреди шоссе?

– Позиция рабочего класса огорчила меня до глубины души, – ответил Крокус. – Увы, они осыпали меня насмешками, а некоторые даже не преминули… начистить мне рыло. Так, кажется, принято у них выражаться?

Гэри Вялок вызвался подбросить Найджела до дома, а Хорьку поручил позаботиться об унылых девицах.

Крокус прощаться не спешил. Он все говорил и говорил. По большей части о Кончите.

– В Мексику я отправился, посмотрев спектакль «Охота короля Солнце» в ратуше Лафборо. Я был молод, пребывал в поисках альтернативы европейской цивилизации и верил, что найду ее на руинах ацтекской культуры. Кончиту я встретил во внутреннем дворике гостиницы «Крест».

– Она там жила? – спросил я.

– Нет, подметала. Мы перебросились парой слов. Она похвалила мой испанский и предложила показать развалины храмов майя в Паленке. Любовниками мы стали почти сразу. Она познакомила меня со своей семьей. Нищета страшная – десять человек жили в лачуге с земляным полом, прямо рядом с мусорной свалкой. Младшие братья бегали без штанов. Я дал отцу Кончиты пятьдесят долларов и увез ее в Англию. – Он вздохнул. – Это все равно что пересадить экзотический теплолюбивый цветок в вязкую английскую почву. После рождения Георгины Кончита выглядела даже счастливой, но, когда малышке исполнилось три годика, ее мать упорхнула обратно в Мексику.

– С колбасником из Мелтон-Моубрей, – подсказал я.

– Прошу тебя… – Крокуса перекосило, словно я содрал засохшую корочку со старой болячки.

Секунды мерно щелкали, и я уже раздумывал, не покажется ли грубостью, если я переоденусь в ванной в пижаму.

Но он заговорил снова:

– Нетта буквально спасла мне жизнь в Стоун-хендже.

– Буквально? – удивился я. – То есть одна из тамошних каменюг падала вам на голову, а Нетта…

– Ну может, не настолько буквально, – перебил Крокус, – но Нетта круто изменила мою жизнь. Она заботилась обо мне и любила меня до самого недавнего времени. – Он помолчал. – Однако с женщинами покончено! Пора направить свою энергию на нечто куда более значительное – на борьбу за будущее нашей великой державы.

Когда он наконец ушел, я рухнул на футон, не в силах даже раздеться. В голове само собой сложилось письмо:

Уважаемый Мартин Эмис,

Обращаюсь к Вам с просьбой. Не могли бы Вы на скорую руку просмотреть корреспонденцию, дневники, записи и прочие письменные материалы Вашего покойного отца и проверить, не упоминается ли там, хотя бы мимоходом, дружба Филипа Ларкина с неким Майклом Крокусом из Бибина-Уолде. В частности, не существует ли письма Ларкина с отзывом на рукопись под названием «Привет всем вам». Мне известно, что Ваш отец и Филип Ларкин были лучшими друзьями…

Вторник, 24 декабря

Сочельник

Утром позвонил отец. Событие столь невероятное, что, услышав его голос, я первым делом подумал, что с мамой либо удар, либо она вовсе умерла.

– Ты разбил матери сердце, – сказал он. – Почему ты не пригласил нас вчера на вечеринку по случаю твоего обручения? Ты что, стыдишься нас? Да, мы курим и даже немного попиваем, а твоя мать бывает упрямой ослицей, но…

Я перебил его:

– Папа, не было никакого обручения.

– Полин, не было никакого обручения, – сказал отец.

До меня донесся приглушенный голос матери, она что-то гневно говорила сквозь всхлипы.

Отец перевел:

– Твоя мать говорит, что, по словам нашего молочника, весь вчерашний вечер в «Императорском драконе» пели здравицы в твою честь.

– Передай маме, чтобы ваш молочник проверял факты, прежде чем распускать сплетни.

Отец, отняв трубку от уха, передал мои слова. Мама выкрикнула что-то невнятное, мне удалось разобрать лишь «лжец» и «обручение».

Отец снова забубнил в трубку, но я перебил:

– Могу я обратиться к информбюро напрямую?

– Не можешь. Информбюро лежит на тахте и ревет белугой, – ответил отец.

Тогда я объяснил, что сам не знаю, как обручился, что все это ужасающая ошибка и я не люблю Маргаритку, да что там, она мне даже не нравится. После чего пообещал перезвонить вечером.

Когда я пришел на работу, в магазине уже толпились покупатели – из тех, что в последние минуты, оставшиеся до Рождества, рыщут по городу в поисках подарков. Мистер Карлтон-Хейес едва справлялся с наплывом.

В 11 утра позвонила Нетта Крокус. Маргаритка благополучно вернулась домой из больницы.

– Малышке не терпится повидать тебя, Адриан, – сказала она. – Ты не заглянешь к нам завтра на рождественское чаепитие?

– Извините, миссис Крокус, но завтра в нашей семье вместо чая поминки по нашему любимому псу.

– Маргаритка страшно подавлена, – продолжала Нетта. – Я сделала ей индийский массаж головы и обрызгала всю комнату лавандой, но все без толку.

Стыдно признаваться, дорогой дневник, но я беззвучно шептал в трубку непристойности, надписывая на подарочном ярлыке «Маме от Адриана».

– Даже Георгина не в силах развеселить бедняжку, – добавила Нетта.

– Так Георгина у вас? – откликнулся я.

– Да, в этом году все мои девочки собрались дома на Рождество.

Сказал, что заеду сегодня в Биби и привезу Маргаритке рождественский подарок.

– Мы все тебя любим, Адриан! – С этими словами Нетта повесила трубку.

Примерно в 4.30 вечера снова позвонил отец. О моей помолвке написано в «Лестерском вестнике» на странице частных объявлений, а им уже оборвали телефон – друзьям и знакомым не терпится расспросить о Маргаритке.

– Маме это тяжело дается, Адриан. Она приняла двойную дозу прозака и завалилась спать. Индейку не нафаршировала и вообще ничего не приготовила.

Сбегал на угол за «Лестерским вестником». Извещение было заключено в рамочку, выделяясь среди прочих объявлений:

Майкл и Нетта Крокус

с радостью извещают о помолвке

их дорогой дочери

Маргаритки

и

Адриана Моула.

Мы желаем им гармонии

и духовного совершенства.

О месте и дне свадьбы будет сообщено

дополнительно.

Тираж «Лестерского вестника» 93 156 экземпляров, а приблизительное количество читателей – 239 000. Я похолодел от ужаса.

Возвращаясь в нашу книжную лавку, обнаружил, что большинство магазинов на Хай-стрит закрыто. А ведь я собирался в обед купить рождественские подарки – и что же, теперь поздно? Ворвался в «Хабитат» и потребовал кувалду. Потом ломился в музыкальный магазин, умоляя допустить меня в секцию с Джонни Кэшем.

Правда, в состоянии безумия пребывал не только я. К 5.30 мы остались единственным открытым магазином на Хай-стрит.

К нам ввалилась толпа подвыпивших строителей. Весь день они пропьянствовали, вместо того чтобы закупать подарки для жен и подружек. Строители потребовали подобрать что-нибудь подходящее.

К тому моменту мы уже сбыли все кулинарные книги, в том числе талмуд Делии Смит с автографом и полное собрание Рика Стайна[38]38
  Делия Смит и Рик Стайн – популярные ведущие кулинарных шоу на британском ТВ, авторы многочисленных поваренных книг.


[Закрыть] с отпечатком лапы его собачки Чоки.

Подходящая книга нашлась только для одного строителя, штукатура, – руководство по соколиной охоте. Штукатур заявил, что заглянет после Рождества – поискать еще книжек на эту тему. Уходя, он заметил, что штукатурка вокруг камина «какая-то левая», и пообещал после Нового года «навести тут у нас красоту».

Я запер дверь, повесил табличку «Закрыто». В этот момент к двери подскочила темноволосая женщина совершенно невменяемого вида и закричала:

– Вы продаете лампочки для гирлянд?

Я покачал головой и произнес одними губами:

– Извините.

Как же я сочувствовал бедняге.

Перед уходом выбрал несколько книг для своих родных, Пандоры и Найджела.

Потом показал мистеру Карлтон-Хейесу объявление в «Лестерском вестнике». Он пожал плечами:

– Я отродясь не верил тому, что пишут в газетах, дорогой мой.

Только что позвонил на Глициниевую аллею узнать, ждут ли меня завтра по-прежнему. Трубку снял отец.

– У нас все плохо, сынок, – зашептал он. – Звонила Рози, она не приедет на Рождество. Твоя мать наверху плачет под Леонарда Коэна, врубив его на всю катушку.

Я слышал, как где-то вдалеке Леонард Коэн распевает хриплым голосом о сексе и смерти.

– Пожалуйста, приезжай завтра, сынок, – попросил отец. – Без тебя мне этот день не пережить.

По пути в Биби-на-Уолде мне то и дело попадались семьи, готовящиеся к Рождеству. Я подумал об Уильяме в Нигерии и Гленне в казармах Олдершота и понадеялся, что они проверили электронную почту и получили мои поздравления с Рождеством. В глубине души я знал, что мальчики куда больше обрадовались бы нормальным открыткам.

Маргаритка лежала в кровати-карете. Трагедия ее жизни, да и моей тоже, в том, что она походит не на Золушку, но на одну из ее уродливых сестриц. Маргаритка вручила мне подарок и настояла, чтобы я открыл его при ней. Внутри оказался кукольный лофт. С тех пор как я в последний раз видел это сооружение, Маргаритка его изрядно усовершенствовала. На балконе теперь сидел лебедь, а в домике – два малыша. Мальчик походил на меня, а девочка – на Маргаритку. Степень детализации поражала – на кухоньке имелись даже миниатюрный тостер и кофеварка.

– Тебе нравится? – спросила Маргаритка.

– Даже не знаю, что сказать, – пробормотал я.

– Я трудилась над ним днем и ночью, – сказала она. – Глаз не смыкала. Наверное, из-за этого и заболела.

– Тебе нужен отдых, – посоветовал я. – Не вставай с кровати все Рождество, и до встречи в новом году.

– Но мы почти не видели друг друга после помолвки, – возразила она.

Я взял ее руку:

– Но это ведь не настоящая помолвка, верно, Маргаритка?

– Без кольца не настоящая, – согласилась она.

Я вручил Маргаритке свой подарок и попросил не открывать его до утра. Мне не хотелось видеть ее разочарования – это был раритетный неподписанный экземпляр моей кулинарной книги «Потрохенно хорошо!», изданной в дополнение к телепередаче.

Маргаритка притянула меня к себе. Я запнулся о колесо кровати-кареты, кукольный домик-чердак упал, и вся семья – Маргаритка, я и двое детей – вывалилась на пол.

Прежде чем выйти из спальни, я спросил, разделяя каждое слово:

– Так ты согласна с тем, что мы не обручены?

Маргаритка кивнула и откинулась на подушки.

Георгина была внизу в гостиной – ежилась у хилого огонька в камине.

– Вы знаете, что в романах Достоевского всегда плохо топят? – спросил я.

– Сроду не читала Достоевского, – ответила Георгина, – и при удаче и попутном ветре, надеюсь, читать не доведется.

Странно, но я вдруг расслабился и спросил, какое у нее любимое литературное произведение.

– Предпочитаю познавать мир на собственном опыте, – сказала она. – Я сама рассказчик и главная героиня собственной жизни. Мне все в этом мире интересно. Не желаю жить по книгам. Мне хочется попробовать жизнь на ощупь, почувствовать ее запах и вкус.

Георгина взяла с каминной полки бокал и залпом выпила. Я понял, что она пьяна – высокие каблуки едва держали ее.

– А я знала, что Маргаритка тебя охомутает, – продолжала Георгина. – Она такая с детства, всегда получает все, что захочет. Ты ведь ее не любишь, да?

Из соседней комнаты донеслось пение, я узнал мотив «Остролиста и плюща».[39]39
  Рождественский гимн.


[Закрыть]

Отвечать я не стал, лишь помотал головой.

– Так скажи ей об этом, и дело с концом. Иначе живым не уйдешь, затягивать помолвку она не позволит.

– Несколько минут назад я сказал ей, что мы не обручены, – проинформировал я Георгину.

– Так ты вольная птица?

– А знаете, – сказал я, – лишь сейчас сообразил, кого вы мне дико напоминаете. Найджелу Лоусон,[40]40
  Автор популярных поваренных книг, в том числе бестселлера «Богиня домашнего очага».


[Закрыть] только худую.

– Ага, в прошлом году решила стать Найджелой, – объяснила Георгина. – Сиськи увеличила, волосы перекрасила, губам пухлястости добавила. Но вообще-то я не богиня домашнего очага. Терпеть не могу домашнюю суету.

Она протянула руку и сдернула с меня очки. Я тотчас ощутил себя голым.

– А мне нравится, как у тебя на затылке вьются волосы, – сказала Георгина.

– Наверное, пора в парикмахерскую, – пробормотал я.

– Не-а, не стригись. – Она провела ладонью по моему затылку. – Слыхала, вы завтра какую-то дохлую псину поминаете или что-то типа того, но приходи к нам обедать в День коробочек. Мне позарез нужен союзник.

«Остролист и плющ» закончился, и мы отступили друг от друга.

Я надел очки, и мир приветствовал меня разноцветьем красок.

Среда, 25 декабря

Рождество.

Как и положено взрослому человеку, проснувшись, дико расстроился от того, что у кровати нет мешка с игрушками. Небо было серым, моросил дождик. И почему погода хоть раз в жизни не может порадовать снегом на Рождество?

По дороге на Глициниевую аллею миновал ребятню, обновляющую рождественские подарки. Человек в пижаме и халате поддерживал мальчишку, который катил на велосипеде по тротуару. За ними толкала кукольную коляску девочка в форме медсестры. Дождь им был не помехой.

Атмосфера в доме моих родителей соответствовала скорее книгам Гарольда Пинтера, чем Диккенса. Чахлая елка жалась в углу, будто извиняясь за свои лысые ветки. Мать постаралась от души – три гирлянды лампочек, шары, мишура. Я с удовольствием отметил, что «колокольчик», который я смастерил из коробки из-под яиц и ершика для посуды, когда мне было семь лет, висел на самом видном месте.

Мама пребывала в глубочайшем унынии.

– Сердце мое разбито, Адриан, – пожаловалась она. – Я так ждала, что Рози приедет домой на Рождество.

Где же носит мою сестру, поинтересовался я.

– В Халле! – негодующе воскликнула мама. – Ну скажи, кто проводит Рождество в Халле?!

Отец только добавил тоски:

– А я скучаю по Уильяму. Помнишь прошлое Рождество, Полин? Мальчику так понравилась ударная установка, которую мы ему подарили.

– Пожалуйста, Джордж, не произноси имя нашего дорогого малыша, – попросила мама. – Я не вынесу разлуки с ним.

– И плохо, что нет Гленна, – добавил отец. – Вот кто всегда готов прогуляться в паб.

Мама вздохнула:

– А еще сегодня годовщина смерти Нового Пса. Ни одно Рождество не похоже на другое. Вовек не забуду, как бедный пес поперхнулся костью от индейки.

Подарки сиротливо лежали под елкой. Я добавил к ним свои, и мы, рассевшись, ударились в воспоминания о прошлых рождественских праздниках, поднимая бокалы с шампанским за отсутствующих друзей.

В 11 часов отец нахлобучил русскую шапку-ушанку которую он всегда носит зимой, и сказал, что ему надо сходить кое-куда кое-зачем. В окошко я видел, как он забрался в видавший виды трейлер и уехал.

– Удивляюсь, мама, как ты разрешаешь отцу носить эту шапку, – сказал я. – У него в ней такой странный вид.

– Моцарт, Ван Гог и Эйнштейн тоже были странными! – огрызнулась мама.

На кухне я нафаршировал безногую и бескрылую индейку. В брюхе птицы еще поблескивали льдинки, но честное слово, дорогой дневник, отравление сальмонеллой казалось далеко не самой мрачной перспективой.

В 11.30 вернулся отец, волоча большую картонную коробку, на которой болтался огромный бант из алого капрона. Мы встали вокруг рождественского древа.

Отец протянул маме коробку со словами:

– Счастливого Рождества, Полин, и надеюсь, это компенсирует прошлогодний проступок Адриана.

Коробка была явно тяжелой, и мама едва не уронила ее на журнальный столик. Она открыла крышку, и из коробки выглянул странного вида щенок. Необычнее собаки я в жизни не видел. Он напоминал страуса эму, которому сделали химическую завивку. Щенок тут же принялся облизывать маме лицо самым негигиеничным образом.

Мать с отцом сгорбились над щенком так, словно поклонялись мессии. На меня они даже не взглянули. Я был презренным рабом на галере, который убил их предыдущего пса.

Мне, как всегда, подарили ерунду. Самый никчемный подарок был от отца – набор для игры в гольф: три мячика, сумочка для них, керамическая кружка с надписью «19-я лунка» и пара перчаток с пупырышками.

– Знаю-знаю, ты терпеть не можешь гольф, но я понятия не имел, чего тебе еще подарить, – сказал отец.

Мама посвятила меня в тайну «Рождественского соуса Моулов».

– Я надеялась передать секрет Рози, но поскольку ее нет, – с горечью сказала она, – то я передам его тебе.

Секретом она делилась со мной на кухне при плотно закрытых дверях.

– Значит, так. Надо сварить потроха индейки в трех пинтах воды с одной луковицей, одной морковкой и одной картофелиной. Затем процедить эту жидкость и сок индейки, образовавшийся на сковороде, потом растворить два куриных бульонных кубика в получившейся жидкости. Затем развести маленький говяжий кубик в рюмке для яиц…

– Почему в рюмке для яиц? – поинтересовался я.

– Потому что, – снисходительно сказала мать, – соус не должен получиться слишком густым. Смешай все ингредиенты, вскипяти на медленном огне, и voilà! Вот вам рождественский соус Моулов.

Разочарование мое не ведало границ. Я-то рассчитывал приобщиться к тайне волшебного ингредиента, редкой экзотической специи, о которой я слыхом не слыхивал и которую можно достать только под Рождество, выменяв под покровом ночи у загадочной иностранки.

– Нет, – махнула рукой мама, – все ингредиенты можно купить в супермаркете.

Так меня лишили еще одной детской иллюзии.

Мама настояла, чтобы я позвонил Уильяму в Нигерию. Я нехотя подчинился. Уильям рассказал, что его отчим Воул подарил ему велосипед. Он болтал о своей новой жизни и о сводных братьях и сестрах, а меня распирало от желания обнять его, уткнуться носом в его волосы, взять его липкую ладошку в свою. Интересно, толкает ли отчим велосипед с Уильямом по пыльным тротуарам Лагоса? Наверное, не стоило так легко его отпускать.

Я рассказал Уильяму о новом щенке, и он спросил, как его назвали. По традиции собаки в семье Моулов не имеют кличек, пояснил я.

– Пожалуйста, папа, не убивай нового пса, – попросил Уильям.

Твердым тоном я сказал, что не убивал и предыдущего.

Тут трубку отобрала мама, рядом толкался отец. Я вышел в прихожую, сел на лестнице. Нет ужаснее зрелища, чем плачущие родители-старики. Прихожая была забита ящиками и коробками. Кровать, на которой я спал с детства, разобранной стояла у стены.

Я разогревал рождественский соус, когда на мобильник позвонил Гленн. Его отправляют на Кипр. Спросил, смогу ли повидать его перед отъездом, он ответил, что ничего не выйдет – они выступают на рассвете. Формулировка мне совсем не понравилась, в ней крылся очевидный намек на неотложность и опасность. У меня засосало под ложечкой от страха за Гленна. Стараясь говорить как ни в чем не бывало, я спросил, получил ли он мой рождественский подарок.

После небольшой заминки Гленн пробормотал:

– Да, пап, спасибо. Именно это я и хотел.

Все-таки он очень добрый мальчик. И я не стану сердиться на него за эту ложь. Грустная правда, дорогой дневник, заключается в том, что я забыл послать ему подарок. И ответственность за эту свою непростительную оплошность я решил перевалить на почтовые службы.

Когда я сказал родителям, что Гленн отправляется за границу, мама побледнела точно смерть.

– Только не в Ирак!

Я постарался ее успокоить: Гленну всего семнадцать, он слишком молод для Ирака, а вот для Кипра в самый раз. Однако, дорогой дневник, мне крайне тревожно от мысли, что мальчика отправляют за пределы страны, когда мир пребывает в смятении.

В 5 часов мы почтили минутой молчания память пса, в убийстве которого год назад, ровно в это же время, обвинили меня.

Когда минута закончилась, я опять повторил:

– Не давал я псу кость от индейки!

И опять мне никто не поверил.

Мама вышла в сад и возложила на могилу пса букетик молочая. Когда она вернулась, отец протянул ей кухонное полотенце вытереть слезы.

Он обнял ее:

– Хочешь, чтобы я перезахоронил его на новом месте, когда мы переедем?

– Нет, – ответила мама. – Он так любил резвиться в нашем саду и сдергивать белье с веревки.

Они нежно улыбнулись друг другу, но я-то помню, как разъярился отец, когда пес стянул с веревки его лучшие джинсы и хорошенько извозюкал в грязи.

Съев кусок рождественского «полена» и расколов несколько орехов со скорлупой потоньше, я решил вернуться к себе. Родители уселись перед телевизором смотреть видеозапись Рождества-2001: бесконечное соло на ударных в исполнении Уильяма. Удивительно, но оглушительный грохот их совсем не раздражал.

Четверг, 26 декабря

День коробочек.

Проснулся в приподнятом настроении, но никак не мог сообразить, чему же я радуюсь. Потом вспомнил – сегодня я встречаюсь с Георгиной Крокус.

Бесит меня эта привычка Маргаритки выскакивать навстречу, стоит только припарковаться. Я люблю побыть наедине с собой, собраться с мыслями перед тем, как войти в чужой дом.

Маргаритка помахала у нас над головами веточкой омелы и чмокнула меня в щеку. На ней было платье с пышной юбкой и блестками, более подходившее к передаче «Пойдем потанцуем», чем к обеду в день подарков.

Сумел сесть рядом с Георгиной, вся в черном она выглядела дико элегантно. Георгина спросила, как прошло Рождество. Полная жуть, ответил я.

– Ну вряд ли хуже, чем здесь, – сказала она. – Гортензия угодила волосами в чесночный соус, который перемешивала мама. А папа напился своего дурацкого глинтвейна и давай рыдать из-за мамы и Роджера Мидлтона.

Нетта Крокус пустила по кругу блюдо с домашним печеньем.

– Тяжко смотреть, как с ним расправляются, – посетовала она. – Чтобы его приготовить, я целый месяц трудилась по ночам.

Разумеется, я вытянул печенье с именем Маргаритки. Внутри оказалось пластмассовое колечко с безвкусной имитацией рубина. Маргаритка захотела, чтобы я надел кольцо на безымянный палец ее левой руки.

Когда я исполнил ее прихоть, она взвизгнула:

– Гляньте, родичи мои, гляньте, родичи мои, обручена навеки я!

Господи, как же мы смеялись.

– Не сомневаюсь, – сказала Нетта, – Адриан купит тебе что-нибудь поистине роскошное, как только откроются ювелирные магазины. Думаю, тебе подойдет крупная гроздь бриллиантов, Магги.

Тут-то я и понял, что Маргаритка не сообщила об отмене нашей помолвки.

А затем со мной произошло нечто очень странное. Я будто отделился от тела и парил над столом. Голоса звучали так, словно доносились издалека.

Сейчас, сидя в тиши своего лофта, я понимаю, что всю вторую половину дня провел в полной прострации. Если бы Георгина не держала мою руку под столом, я вполне мог сорваться. Я похож на человека, упавшего в яму с зерном, – чем энергичнее он перебирает ногами, пытаясь выбраться, тем глубже его засасывает.

Пятница, 27 декабря

Сегодня родители переехали в поле, продуваемое всеми ветрами, точнее, в самый дальний угол этого поля. Теперь их адрес выглядит так Свинарники, Нижнее поле, Дальняя просека, Мэнголд-Парва, Лестершир. Большая часть мебели и вещей сдана на хранение, хотя, если быть честным до конца, дорогой дневник, к мебели следовало проявить милосердие и сжечь ее дотла, избавив от дальнейших мучений.

Воюя с северо-восточным ветром, мы натянули палатку. Темнота опустилась задолго до того, как в слякотную землю был вбит последний колышек. Мы сидели в кузове трейлера с новым щенком, а мама готовила чай на походной газовой плите. Вокруг машины завывал и стонал ветер, нас раскачивало так, будто мы находились в открытом океане.

Мне не хотелось оставлять их там, и я чуть было не предложил им пожить у меня, по крайней мере до тех пор, пока не закончится реконструкция хотя бы одного свинарника. Но вовремя вспомнил, сколь шумно ведет себя в туалете отец, и прикусил язык.

Когда я тащился по полю к машине, оставленной на темной просеке, меня вдруг охватила тоска. У отца хотя бы есть мама, а у мамы – отец, со мной же рядом нет никого, с кем бы я мог разделить свои тревоги.

Суббота, 28 декабря

У нас началась распродажа. Мистер Карлтон-Хейес сообщил, что в Рождество он серьезно побеседовал с Лесли и теперь твердо намерен реализовать все мои инновации.

Мне присвоят титул «менеджер» и очертят круг обязанностей: заказывать новые книги, разбираться с жалобами, организовывать читательские клубы, закупать кофе-машины и посуду, устанавливать компьютеры и выходить в сеть. Перемены будут вводиться постепенно, поскольку мы не хотим отпугнуть постоянных покупателей, которые все время восхищаются нашей «непохожей на другие магазины» книжной лавкой.

Мистер Карлтон-Хейес займется оценкой книг, банковскими операциями, выдачей зарплаты, ремонтом и переплетом книг. В часы пик мы будем сменять друг друга на кассе. В придачу мы планируем открыть туалет для посетителей и переставить стеллажи, чтобы поместилось побольше мебели.

Мистер Карлтон-Хейес ничего не сказал про повышение моего оклада, но полагаю, это простая забывчивость.

Зашла пожилая женщина с брошкой в виде кроличьей лапки и пожаловалась, что я продал ей книгу «На игле» Ирвинга Уэлша в качестве рождественского подарка для ее 76-летнего мужа, который интересуется иглоукалыванием.

– Одни помои да шотландские словечки. Когда муж прочел эту книгу, ему пришлось удвоить дозу таблеток от давления.

Обменял Уэлша на «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи.

Воскресенье, 29 декабря

Утром позвонил Умник Хендерсон, помешав прослушать краткое изложение предыдущей серии «Арчеров». Он слышал, что я связан с лестерским обществом «Мадригал», и поинтересовался, нельзя ли ему вступить в него. Продиктовал ему телефон Майкла Крокуса.

Я спросил, удалось ли ему выпутаться из истории с грилем, некстати подаренным мисс Фоссингтон-Гор. Оказалось, Умник Хендерсон обменял гриль на соковыжималку

Ему хотелось обсудить ситуацию в Ираке. Еще один Фома неверующий – в том, что касается иракского оружия массового поражения. Я оборвал его, сказав, что на плите кофе закипает, да к тому же лебеди за окном устроили такой гвалт, что я с трудом мог разобрать, что он говорит.

Час спустя позвонила Маргаритка. Сообщила, что Умника Хендерсона приглашают на прослушивание завтра вечером. Спросила, что я надену на новогодний маскарад.

– Пожалуй, оденусь французским писателем Флобером, – ответил я.

– Ой, а можно мне одеться Коко? – спросила она.

Тут сэр Гилгуд издал такой вопль, что прочие слова Маргаритки слуха моего не достигли. Для разнообразия неплохо бы увидеть Маргаритку элегантно одетой.

Понедельник, 30 декабря

Встал затемно. Намеревался двинуть к Свинарникам – проверить, живы ли родители. Машину покрывал толстенный слой инея. Пришлось скрести ветровое стекло карточкой «ВИЗА». Специально проехал по Глициниевой аллее и попрощался с пустым домом. Бывали у меня здесь счастливые деньки, пусть немного, но бывали.

Над Свинарниками дул пронизывающий ветер. Половину палатки сорвало, и полог трепало на ветру. Я тихонько открыл дверь трейлера. Родители лежали каждый на своей полке – друг над другом. Щенок-страус проснулся и тявкнул.

Отец зашевелился и пробормотал:

– Выпусти его пописать, Адриан.

Я открыл дверь, и щенок рванул через поле к просеке. Мне ничего не оставалось, как броситься следом. Машины на просеке появляются не каждый день, но с моим везением глупый пес запросто угодит под колеса.

Настиг его в канаве, идущей вдоль поля. Вода была ему по шею. Я вытащил щенка за шкирку и отнес обратно в трейлер, где его немедленно завернули в лучшее полотенце и напоили горячим молоком. А мне даже маковой росинки не предложили, только велели найти в палатке еще одно полотенце.

Господи, какое же безлюдье вокруг!

Отец проинформировал:

– Между этим местом и Уральскими горами нет ни одной возвышенности, Адриан. Ветры долетают сюда прямо из России.

Уезжая, я обернулся, чтобы помахать, и увидел, как мама в телогрейке, ватных штанах и резиновых сапогах красит губы в багровый цвет. Зачем, спрашивается. Единственный человек, которого она увидит за весь день, – мой отец.

Вторник, 31 декабря

Канун Нового года.