Текст книги "Природа хрупких вещей"

Автор книги: Сьюзан Мейсснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 14

До сей минуты я не слышала, чтобы Кэт произносила слово «мама». Сама я в разговоре с ней называла мамой себя. Давая ей какие-то указания, обычно говорила: дай маме то-то или сделай для мамы то-то. И она с готовностью выполняла мои поручения. Я считала себя ее матерью и соответственно ожидала, что если услышу от Кэт обращение «мама», то оно будет адресовано мне. Но Кэт удалось худо-бедно прочитать письмо Кэндис, и сейчас ее «мама» относилось именно к ней.

Мартин говорил мне, что Кэндис скончалась дома ночью. Тогда же я спросила у него, видела ли Кэт, как умерла ее мать, успела ли попрощаться с ней, а он ответил, что гробовщик забрал тело, пока дочка спала. Негоже пятилетнему ребенку, заявил Мартин, обнимать труп. Когда Кэт проснулась, ей сказали, что мама отправилась на небеса, а спустя пять дней они с Мартином навсегда покинули Лос-Анджелес. Я по-разному представляла реакцию Кэт на известие о кончине матери: слезы, потрясение, гнев, жалкое молчание. И конечно, такую, как сейчас. С письмом Кэндис в руке, она стоит будто заколдованная, вот-вот растворится в воздухе, если я не подбегу к ней.

Я бросаюсь к девочке, опускаюсь перед ней на колени, чтобы мое лицо оказалось на одном уровне с ее лицом. Беру ее за плечи.

– Кэт! Смотри на меня, дорогая! Смотри на меня!

Она медленно обращает на меня взгляд.

– Все образуется, – говорю я ей. – Я о тебе позабочусь. И об этом позабочусь. – Я киваю на письмо. – Я отвезу тебя к ней.

– Мама, – снова шепчет Кэт, глядя на меня невидящим взглядом. Я чувствую, как мои глаза обжигают горячие слезы. Мне хочется вопить, проклинать весь белый свет за то, что по земле ходят такие негодяи, как Мартин Хокинг.

– Я отвезу тебя к ней, – повторяю я надтреснутым голосом. Привлекаю к себе Кэт, чтобы она, если захочет, могла бы положить голову мне на плечо. А она стоит как неживая – одеревеневшая и в то же время обмякшая. Я готова убить Мартина за то зло, что он причинил этой девочке, за то зло, что причинил всем нам. Белинда рядом шмыгает носом.

– Она… она… я не… не… – Кэт так и не произносит всей фразы целиком. Я содрогаюсь, вспоминая разговор с миссис Льюис. По ее словам, Кэт считала себя виновной в смерти матери. И я теперь невольно думаю, что эту мысль внушил ей Мартин.

Я отстраняюсь от Кэт на расстояние вытянутой руки и заглядываю ей в глаза. Она отвечает мне пустым взглядом, словно тоже пытается осмыслить то, как поступил с ней отец.

– Родная моя, послушай, – говорю я девочке. – Завтра утром, как только взойдет солнышко, мы с тобой тронемся в путь. Мисс Белинду отправим к ней домой, а сами поедем искать твою маму, хорошо? Я отвезу тебя к ней. Обещаю.

Кэт моргает, глядя на меня.

– Ты меня понимаешь, милая? Я отвезу тебя к ней.

Кэт едва заметно кивает.

– А письмо отдай мне, Кэт. Там адрес.

Кэт позволяет взять из ее руки письмо, и я убираю его в конверт. Складываю другие документы, беру сейф – попробую открыть его позже – и все это прижимаю к груди.

– Пойдемте съедим что-нибудь, – предлагаю я, стараясь придать своему голосу бодрости. – А потом пораньше ляжем спать, чтобы скорее наступило завтра.

Мы идем на кухню. Я грею остатки супа, подрумяниваю хлеб в духовке. Аппетита ни у кого нет. Пока Белинда и Кэт моют посуду, я возвращаюсь в библиотеку и по телефону звоню в Лас-Паломас. Дежурная медсестра подтверждает, что миссис Кэндис Хокинг по-прежнему является пациенткой лечебницы, и да, она принимает гостей на террасе после обеда, но визиты не должны быть долгими. Я не называю себя, но медсестра и не требует. Меня не удивляет, что Кэндис до сих пор жива, и я рада, что даже в глубине души не надеялась услышать известие о ее смерти. Не хочу, чтобы на Кэт снова обрушилось губительное разочарование. Не теперь. Дважды – это слишком. Завершив звонок, закрываю дверь в библиотеку, чтобы на первый взгляд комната оставалась такой, какой в прошлый раз видел ее Мартин.

Наверху Белинда помогает мне упаковать в дорогу вещи Кэт. Потом мы идем в мою спальню, где я собираю свои вещи – несколько платьев, мамину старую шляпку, папину тетрадку. Мы сносим саквояжи вниз и ставим у выхода. На столик у входной двери я кладу папки с документами, сейф и затянутую на шнурок сумочку с найденным золотом, которое я предварительно высушила.

Когда к отъезду все готово, мы возвращаемся наверх.

– Мы все можем лечь здесь, в моей комнате, – говорю я. Белинда, я уверена, вряд ли пожелает спать в постели Мартина. Я – тем более. И я не хочу, чтобы Кэт спала одна. Снимаю матрас с ее кровати, переношу его в свою спальню и кладу на пол. Затем мы переодеваемся в ночные сорочки – Белинде я одалживаю одну из своих, широкого кроя, – и заплетаем на ночь волосы, словно это самый обычный вечер. Напеваю Кэт бабушкину гэльскую колыбельную, пока ее дыхание не выравнивается и она не погружается в глубокий сон. Когда девочка засыпает, я слышу рядом в темноте тихий плач Белинды. Мне приходится напомнить себе, что сегодня вечером она потеряла мужа. Верно, человека, которого она любит, не существует, но Белинда-то думала, что муж у нее настоящий, и потому ей тяжело смириться со своей утратой: он все равно что умер.

– Справитесь? – спрашиваю я Белинду.

– Нет. Да. Не знаю, – отвечает она усталым скорбным голосом. – Не по себе мне. Я не… – Ее голос постепенно затихает.

– Было время, когда мне тоже казалось, что мой мир рухнул, – говорю я после паузы. – Но вам есть ради чего жить, Белинда. И даже если вы сумеете убедить себя в обратном, солнце все равно взойдет на следующий день. Взойдет. И завтра, и послезавтра. Оно восходит каждый день, невзирая ни на что.

Белинда молчит, а через несколько минут проваливается в тяжелый сон.

Я лежу в темноте на постели, где позволяла Мартину прикасаться к себе, дарить наслаждение, где вскрикивала от восторга при слиянии наших тел, и меня вдруг охватывает отвращение. Я и тогда знала, что между нами нет никакой любви, но в слепоте своей думала, что сексуальная близость для нас – своего рода утешение, и теперь мне дурно от одной только мысли, что он ублажал меня, дабы я была сговорчива и довольна, как безмозглая скотина.

Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я осторожно, чтобы не потревожить Белинду или Кэт, вылезаю из постели, бегу в ванную и опорожняю в ватерклозет то немногое, что съела за ужином. Затем набираю в ванну горячую воду, почти кипяток, чтобы очиститься, смыть с себя следы прикосновения тела Мартина. Снимаю ночную сорочку, погружаюсь в ванну, от которой поднимается густой пар, едва не вскрикивая от обжигающей воды, и принимаюсь с остервенением тереть себя, пока кожа не становится красной, воспаленной.

Наивная дура, ругаю я себя. Думала, что так и буду оставаться в неведении относительно его странных командировок, почти ничего не зная о его работе. Дура я, что думала, будто он горюет по жене, ведь я ни разу не видела, чтобы он пролил о ней хоть слезинку. Он даже взглядом не удостаивал фото Кэндис в комнате Кэт, никогда не смотрел в задумчивости вдаль, словно ожидая ее появления. Я была глупа, одурманена собственным желанием иметь то, чего мне хотелось. А теперь потеряю все.

Я больше не сдерживаю слезы, хлынувшие из глаз.

Не нужны мне этот дом, мои красивые наряды, сапфировое кольцо, что я ношу на пальце, не нужна моя новая фамилия. Мне все равно, что по закону я больше не замужняя женщина.

Я готова все это отдать ради того, чтобы Кэт осталась со мной. Да, я давно мечтала о том, что имела мама, что имела я вместе с ней, когда у нее это было. Уютный теплый дом. Нежного и заботливого спутника жизни. Детей, которых я растила бы в любви. Когда я помогала маме присматривать за малышами, чьи матери работали у моря, мне представлялось, что я вожусь с собственными детьми. Мне нравилось воображать, что они – мои.

Теперь я понимаю, что мне больше всего хотелось быть матерью Кэт.

Но Кэт – не моя дочь. И никогда ею не была. Она – дочурка Кэндис.

Зачем, во имя всего святого, Мартин привез меня сюда? Во мне он не нуждался. Зачем вообще было привозить Кэт в Сан-Франциско, если он мог просто оставить дочь на пороге дома отца Кэндис, когда жену втайне от него отправили в аризонскую лечебницу? Зачем усложнять себе жизнь раздражающими заботами о ребенке, которого он не любит?

Зачем, зачем, зачем?

Вода остыла. Я наконец-то вылезаю из ванны. Вытираюсь полотенцем, снова надеваю ночную сорочку. Возвращаясь в спальню, чувствую, как голова гудит от вопросов, оставшихся без ответов. Ложусь в кровать и молю о сне. Спустя некоторое время мои молитвы наконец-то услышаны.

Просыпаюсь я до рассвета и понимаю, что больше не засну. Одеваюсь в темноте. Сердце ноет. Мне предстоит совершить грандиозное деяние – помочь воссоединению дочери и матери. Это – лучшее, что я могу сделать. Но на душе почему-то тяжело. Застегивая пуговки на платье, я думаю, что, может быть, Кэндис позволит мне заботиться о Кэт, пока сама она лечится. Наверняка детям не разрешают жить в лечебнице вместе с матерями. И все же я без труда представляю, как отец Кэндис отсылает меня прочь после того, как я возвращаю Кэт. Ведь ему ничего не стоит нанять для внучки няню с хорошими рекомендациями. С какой стати он или Кэндис должны доверить мне Кэт? Я для них совершенно чужой человек.

Вдруг в мои мысли вторгается доносящийся снизу шум – скрежет ключа, поворачиваемого в замке.

Я холодею от страха. Ключ от входной двери, кроме меня, есть только у одного человека. У Мартина.

Дверь со скрипом отворяется. Я слышу шаги, ступающие по напольной плитке у входа.

При звуке закрывшейся двери Белинда резко садится в постели.

– Что это было? – бормочет она.

– Входная дверь, – шепотом отвечаю я. – Поднимайтесь!

Я двигаюсь к двери спальни, которую на ночь оставила открытой. Слышу, Мартин останавливается на входе. Значит, смотрит на саквояжи, аккуратную стопку папок и маленькую сумочку, затянутую шнурком, догадываюсь я.

Выхожу на лестничную площадку, чтобы своим появлением отвлечь его внимание от вещей, которые нам с Белиндой и Кэт необходимы для бегства. Приблизившись к лестнице, я вижу, что Мартин держит в руке маленький мешочек. Шнурок он уже распустил, и в ладони его блестит грязное золотое зерно. Мартин поднимает на меня глаза.

Солнце еще не взошло, и он включает электрический светильник, что висит в холле. Его красивые глаза встречают мой взгляд. В них я не вижу ни ненависти, ни гнева, ни страха. Такие реакции предполагают наличие человеческих эмоций, а у Мартина, как я теперь понимаю, они начисто отсутствуют.

– И что все это значит? – бесстрастным тоном спрашивает он.

Я набираюсь мужества откуда-то из неведомых глубин своего существа: меня парализовал страх. Подхожу к краю лестницы, загораживая собой спальню.

– Мы с Кэт уезжаем.

Мартин бросает золотое зерно в сумочку, затягивает ее шнурком и кладет на свой саквояж, стоящий у его ног.

– Куда? – Он делает шаг к лестнице. Ко мне.

– Стой, не подходи!

Но он делает еще шаг, потом еще один.

– Не подходи! – кричу я.

– А то что? – спрашивает он, но останавливается.

– Мне все известно, – отвечаю я. – Все про тебя известно. Я знаю, что Кэндис жива. Я отвезу Кэт к ней, и ты мне не помешаешь.

Мартин поднимается на первую ступеньку.

– Я все сообщила полиции!

– Не думаю.

Он поднимается на следующую ступеньку, потом еще на одну.

Я быстро оглядываюсь вокруг, ища, что можно использовать в качестве орудия защиты, но на лестничной площадке нет ничего, кроме столика с изящной стеклянной вазой для цветов. В следующую секунду мое внимание снова приковано к нему.

– Полиция видела все те папки, Мартин, – заявляю я, стараясь придать голосу решимость и убедительность, но слышу в нем неуверенность. И все равно продолжаю: – Лучше уходи. Забирай золото, если хочешь. Просто бери его и уходи, оставь нас в покое.

Он поднимается дальше.

– Сомневаюсь, что полиция что-то видела. Думаю, ты только-только нашла эти документы.

– Ошибаешься! – выкрикиваю я, видя, что он продолжает подниматься.

– Вряд ли, – спокойно отвечает Мартин. Он уже почти у лестничной площадки, и тут из спальни выходит Белинда. Она полностью одета, в руках у нее нож для вскрытия писем, который лежал на моем туалетном столике. Рядом с ней Кэт. Мне не следовало кричать на Мартина. Господи, ну вот зачем я кричала? Переполошила Кэт. А она не должна ничего этого ни видеть, ни слышать. Но думать об этом я сейчас не могу. Дорогу к двери, что ведет на свободу, нам перегораживает Мартин.

Тем не менее при появлении Белинды он застывает на лестнице.

Я думала, Мартин будет поражен, шокирован при виде Белинды, но он лишь склоняет набок голову и говорит:

– Я предполагал, что найду тебя здесь. Вчера я был в Сан-Рафаэле, и твой дружок Эллиот сообщил, что ты собиралась в Сан-Франциско и попросила его подбросить тебя до вокзала. Сказал, что ты тревожишься за меня, нашла какой-то адрес в кармане моего сюртука и отправилась меня искать.

Мартин уже на последней ступеньке, в нескольких дюймах от меня. Я замечаю, что его пальто и обувь забрызганы грязью, волосы взлохмачены. Значит, домой он добирался пешком. Странно, почему? Впрочем, сейчас над этим некогда ломать голову. Белинда вскидывает руку, в которой держит нож.

– Ты! – кричит она. Голос у нее дрожит, как и рука. – Как ты мог так поступить со мной? А с дочерью? Как ты мог сказать маленькой девочке, что ее мама умерла?

Мартин смотрит на Белинду долгим взглядом, будто недоумевает: зачем спрашивать о том, что и так ясно?

– Так было проще, – наконец отвечает он.

– Проще? – с безысходностью в голосе повторяет Белинда.

– Проще устранить препятствия, осложняющие жизнь, нежели мириться с ними, – говорит он спокойно, ровным тоном. Но глаза его чуть прищурены, и я отчетливо понимаю, что в этот самый момент препятствия для него – это я и Белинда. Теперь у меня нет никаких сомнений, что лошадь сбросила Аннабет не без его помощи и что он легко найдет способ избавиться от Белинды, если решит, что она ему больше не нужна. И от меня тоже. Я для него ничего не значу. Равно как и Белинда. А вот посмеет ли он причинить зло Кэт? Собственной дочери, плоть от плоти его? Решится ли поступить с ней еще более жестоко?

Словно читая мои мысли, Мартин велит Кэт подойти к нему.

– Стой, Кэт, не двигайся, – требую я.

– Кэт, – холодно произносит Мартин, движением головы показывая вниз. – Иди в кухню и закрой за собой дверь.

Я делаю шаг в сторону, своим телом загораживая от него девочку.

– Кэт никуда не пойдет. А ты уходи, Мартин. Сейчас же.

Завораживающие глаза Мартина темнеют. Кэт он вряд ли причинит вред. Она зачем-то ему нужна. Потому он и не оставил ее в Лос-Анджелесе. И сейчас только ее присутствие на лестничной площадке удерживает его от того, чтобы расправиться со мной и Белиндой. Я судорожно соображаю, ища пути к спасению, но сразу ничего придумать не могу.

Мартин в одно движение стремительно преодолевает последнюю ступеньку и бросается к Белинде, чтобы выхватить у нее нож.

Взрыв криков, руки тянутся во все стороны. У каждого из нас – своя цель. Я на секунду выпадаю из реальности, вспоминая другое мгновение, очень похожее на это, когда тоже тянулись руки, а раскрытые ладони с растопыренными пальцами были подобны морским звездам. Мыслями я переношусь в Донагади, время замирает. Слышу свист ударов и ощущаю терпкий запах моря, прикосновение холодной пелены вечернего тумана.

В следующее мгновение я снова стою на лестничной площадке с Белиндой и Кэт. Все трое, опустив руки, мы молча смотрим на Мартина, лежащего у подножия лестницы.

Тишина… Мартин не шевелится. Одна нога согнута в колене под несуразным углом; ступенька, о которую он при падении ударился головой, измазана кровью.

Первой обретает дар речи Белинда, все еще сжимающая в руке нож для вскрытия писем.

– Он… он жив? – шепотом спрашивает она со страхом в голосе.

Я отвечаю не сразу. Кэт, стоя подле меня, смотрит на отца, лежащего в неестественной позе.

– Конечно, жив, – быстро отвечаю я, поворачиваясь к Белинде. – Просто неудачно упал, потому что повел себя недостойно. Отведите Кэт в ее комнату, а я спущусь вниз и помогу ему подняться и уйти.

– Что? – Белинда таращится на меня как на сумасшедшую.

Я впиваюсь взглядом в ее лицо.

– Я сказала, что спущусь вниз и помогу ему подняться и уйти. Я абсолютно уверена, что он цел и невредим. Просто потерял сознание, когда упал. Только и всего.

Белинда смотрит на меня, и до нее постепенно доходит, что я пытаюсь сообщить ей в завуалированной форме.

– Идите с Кэт в ее комнату, помогите ей одеться, – отдаю я распоряжение деловитым тоном, как ни в чем не бывало, хотя внутри у меня все дрожит от волнения. – Мы скоро уезжаем. Как и планировали. – Затем я наклоняюсь к Кэт, поворачиваю ее к себе лицом. Она смотрит на меня остекленевшим взглядом. – Он упал по своей вине. Ты это понимаешь? Он упал с лестницы, потому что был сердит и забыл про осторожность. Но к нам он проявил недоброжелательность, и прямо сейчас мы не хотим его видеть. Мы собираемся навестить твою маму, а он пусть уходит. Я помогу ему подняться и уйти. Хорошо?

Кэт в ответ лишь тупо смотрит на меня.

– Хорошо, Кэт? – повторяю я властным тоном, в котором сквозит нежность.

Она едва заметно кивает.

– Не покидайте комнату Кэт, пока я не позову, – тихо говорю я Белинде.

Она кивает и, бледная, с выпученными глазами, уводит девочку с лестничной площадки.

Я спускаюсь вниз, к Мартину. Его красивые глаза открыты, дыхание учащенное, нос и рот в крови. Присаживаюсь возле него на корточки.

Мартин чуть шевелит губами, но не произносит ни слова. Возможно, у него сломана челюсть. Я надеюсь, что он умирает, и в то же время понимаю, что с его смертью наше положение существенно усложнится. Однако, наклоняясь к нему, я думаю не о том, как мне быть, если он умрет. На уме у меня совершенно другой вопрос.

– Зачем, во имя всего святого, ты женился на мне? – шепотом вопрошаю я. – Денег у меня нет. Вообще ничего нет, в отличие от Аннабет, Кэндис или Белинды. Зачем ты женился на мне?

Шевелящиеся губы не выдают ответа.

– Зачем ты отнял Кэт у ее матери? Зачем сказал ей, что Кэндис умерла? Почему ты просто не оставил ребенка в Лос-Анджелесе, когда уезжал оттуда? Ты ее не любишь! Ты никого не любишь.

Но Мартин лишь смотрит на меня, как будто, раз мне известно все остальное, я знаю ответы и на эти вопросы. Но это не так.

Я бросаю взгляд на наши саквояжи. Документы. Золото. Нужен другой план. Необходимо вывести Кэт из дома так, чтобы она не видела здесь покалеченного отца.

Беру Мартина под мышки и волоку через холл в кухню. Он стонет, но рот открыть не в состоянии. В дальнем конце кухни я останавливаюсь, кладу его в углу, у сервировочного столика. Он тихо постанывает. Брезжит рассвет. В окно на меня поглядывает бледная луна; ее жемчужное сияние уже меркнет. Я стою подбоченившись, пытаюсь отдышаться. Смотрю на Мартина, а он – на меня. В его лице – удивление. Видимо, никак не может осознать, что сейчас не он хозяин положения, а я. Изумлением полнятся и его глаза.

– Я не хотела, чтобы так получилось, – говорю я. – Твое появление не входило в мои планы.

Он не отвечает.

– Мне необходимо отвезти Кэт к ее матери, – продолжаю я. – А Белинду доставить домой. Все очень просто, как я это вижу. Если удача на твоей стороне, ты найдешь способ выбраться из этого дома после нашего отъезда. А если на моей, ты все еще будешь здесь, когда я вернусь. И если тебе суждено умереть до моего возвращения, я сдержу обещание, данное Кэт. Помогу тебе убраться. Прямо в ад.

– Не надо, – шепчет он.

– Что «не надо»? Не бросать тебя? По-твоему, после всего, что ты сделал, ты вправе рассчитывать на мою помощь? Это ведь ты убил Аннабет Бигелоу, да? Мартин, я не боюсь оставлять тебя здесь в беспомощном состоянии. Не жди от меня жалости. После всего, что ты сотворил, жалости ты не заслуживаешь.

Я опускаюсь на колени и, приблизившись к Мартину почти вплотную, шепотом говорю ему то, что никогда не надеялась сказать. Даже на первых порах, когда во мне еще теплилась надежда, что со временем мы с ним можем стать хотя бы друзьями.

– Ты ведь даже не знаешь, да, почему мне не страшно оставлять тебя в таком положении?

– Знаю… – выдавливает он из себя.

Лишь крошечная тень сомнения закрадывается в душу.

– Нет, не знаешь.

Он пытается сплюнуть. В уголке его рта образуется красная пена.

– Знаю… – сиплым шепотом произносит он. – Ты в бегах.

Я пристально смотрю на него сверху вниз.

Он не отводит взгляда, словно провоцирует опровергнуть его слова. Но я не выдаю своих секретов. Никому. Даже себе самой.

К тому же Мартину я ничем не обязана. Ничем. Мой долг – позаботиться о Кэт: увести ее из этого дома.

– Зря ты не уехал, когда у тебя был шанс. – Я выпрямляюсь и отворачиваюсь к раковине. Мочу тряпку, чтобы вытереть кровь у подножия лестницы. В голове сумбур. Я не знаю, что буду делать, если по возвращении найду его мертвым. А если он еще будет жив?

Не сводя с меня глаз, Мартин силится подняться. Если к моему возвращению он будет жив, может быть, удастся заключить с ним сделку в обмен на обещание привести врача.

Впрочем, это вряд ли. Мартин не из тех, с кем можно договариваться.

Слишком много всего нужно обдумать, принять в расчет, и я бормочу себе под нос то, что накануне вечером сказала Белинде, когда та засыпала меня вопросами. Я и прежде себе это нашептывала. Главное, пережить этот день. Всего один день.

Выжимая тряпку, я гоню из воображения картину, как по возвращении нахожу труп Мартина. Содрогаюсь, пытаясь отделаться от отвратительной мысли. Как ни странно, дрожь усиливается, и такое ощущение, что сам дом трясется в преддверии того, что ожидает меня, когда я сюда вернусь.

Вдруг подо мной начинает вибрировать и дыбиться пол. Затем меня оглушает грохот, похожий на рев штормящего океана. У меня мелькает мысль, что сейчас земля подо мной разверзнется и поглотит Мартина, и я буду избавлена от необходимости разбираться с ним позже. Но в следующую секунду я понимаю, что не одну меня качает и трясет.

Это – землетрясение, причем не плавное колебание сродни тому, что мне случалось раньше переживать несколько раз. Это – неуправляемая стихия, огромный дикий зверь, чудовище, разъяренное тем, что его разбудили. Дом сердито громыхает, и я внезапно вспоминаю, что Кэт на втором этаже.

Бросив Мартина, на нетвердых ногах я устремляюсь из кухни. Меня кидает из стороны в стороны, я врезаюсь в стены.

Наконец я в холле, зову Кэт, но голос мой тонет в гуле стонущей земли. А потом рев обрывается так же неожиданно, как зазвучал. Тряска прекращается, но все во мне чувствует, что зверь не утихомирился, не улегся снова спать. Воздух трещит, предвещая недоброе.

Я вижу Кэт и Белинду на верхней площадке. Одной рукой Белинда придерживает свой живот, а другой обнимает Кэт, как бы пытаясь ее защитить, а у той от ужаса глаза лезут из орбит. Обе обсыпаны штукатуркой, словно конфетти.

– Идите ко мне! – кричу я, а сама хватаюсь за перила и бегом поднимаюсь к ним. Белинда с Кэт начинают спускаться. Мы встречаемся на середине лестницы, и в это мгновение грохот и качка, на этот раз сильнее, возобновляются. Зверь швыряет нас на стену. Я кричу Белинде с Кэт, чтобы они сидя съезжали по ступенькам вниз. Лестничная площадка над нами трещит, лестница ходит из стороны в сторону.

Я слышу, как бьется посуда, расщепляются дверные рамы, пучатся половицы. Мы ползком спускаемся вниз по корежащимся ступенькам. Я распахиваю входную дверь, хватаю саквояжи и папки с документами. Белинда с Кэт, спотыкаясь и оступаясь, идут мимо меня.

Земля качается, как корабль на взбесившемся море. Мы вываливаемся на улицу, в янтарный рассвет. Дымовые трубы рушатся и летят с крыш на тротуары. Я притягиваю к себе Кэт. Белинда вскрикивает. Я поворачиваюсь к ней, думая, что на нее упал кирпич. Но она держится за живот, а из нее самой хлещет кровь с водой.

Мне это знакомо.

Со мной такое тоже было.