Текст книги "Парижские ночи Офелии"
Автор книги: Сюзан Кубелка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Уинстон улыбается мне и ослабляет узел своего галстука.
– Чем вы занимаетесь, если позволите спросить? Мода, кино?
– Я создаю издательство. Дома, в Канаде. В Монреале. Если все пойдет хорошо, в октябре открою. А до тех пор я в Париже.
Это вызывает его живейший интерес. Он сразу же хочет все обо мне знать. Что я изучала, как англоязычные канадцы относятся к французскому языку, какие книги собираюсь издавать. Расспрашивает подробно, видно, что не просто из вежливости. Очевидно, я его и в самом деле интересую.
– Такие женщины, как вы, встречаются редко, – убежденно резюмирует он потом. – Эмансипация эмансипацией, а если женщина красива, она хочет замуж, так же как и раньше.
– Я в этом не уверена.
– А я уверен. Знаю по своему опыту. – Он ухмыляется. – В этом плане вообще ничего не изменилось.
– Значит, вы женаты на красавице. Или, пожалуй, на нескольких красавицах. Одной за другой, конечно!
Он громко смеется, но молчит.
– Ведь так? – прихожу я ему на помощь и обворожительно улыбаюсь.
Он с развеселившимся видом кивает.
– У вас острый ум, Офелия. А вы? Вы замужем?
– Нет. Пока нет. Можно задать вам профессиональный вопрос?
– Ради бога.
– Куда, по вашему мнению, идет доллар? Он опять хохочет и машет головой.
– Вниз, – объявляет он и ждет моей реакции. – Фунт, кстати, тоже. Я это предсказывал еще несколько месяцев назад, но мне никто не верил. А почему вы спрашиваете? У вас есть доллары?
– Теперь уже нет! – Я рассказываю о своей спекуляции, не называя точную сумму. Он внимательно слушает.
– Браво! У вас талант. Естественно, теперь вам надо быть начеку и вовремя продать. Доллар опять пойдет вверх.
– Когда?
– Не сразу. Может, через один-два года. Если не помешает какая-нибудь война. Тогда он подскочит сразу.
Время проносится как одна минута. Мы увлечены беседой. Разговор становится доверительным, легким, непринужденным, остроумным, нам хорошо друг с другом.
– Знаете что? – говорит он вдруг. – Мой шофер встречает меня. Я отвезу вас на вашу телепередачу. Нет-нет, не возражайте. Мне это не составит труда, напротив, приятное разнообразие.
Незадолго до посадки он дает мне свою визитку со словами:
– Я давно не получал такого удовольствия от полета. Обязательно позвоните, когда снова будете в Лондоне.
Я обещаю и падаю духом. Не люблю визитных карточек. По мне так они означают конец. Если бы он действительно хотел увидеть меня вновь, он придумал бы что-нибудь конкретное, допустим: «На следующей неделе я прилетаю в Париж. У вас найдется для меня время в четверг вечером?» И тогда все было бы ясно. Я была бы для него чем-то большим, чем просто приятное дорожное знакомство.
Потом он отвозит меня в своем огромном бордовом, сверкающем хромом «Ягуаре» к театру «Гринвуд», и, когда его шофер открывает для меня дверцу, мне жаль расставаться.
– Я действительно была бы рада снова увидеть вас, пока я в Европе, – лепечу я в конце концов и протягиваю ему руку, хотя это не принято в Европе. Он крепко жмет ее и улыбается.
– Большого успеха в вашем выступлении. С удовольствием посмотрю вас сегодня по телевизору.
– Большого успеха в политике. Когда начнется предвыборная кампания?
– Уже началась.
– Я буду болеть за вас.
– Спасибо! Мы будем стараться!
– Оревуар, Уинстон! И огромное спасибо! – Я говорю это по-французски! Так звучит интимней.
– Оревуар, Офелия!
Аристократический автомобиль бесшумно исчезает за ближайшим поворотом, и я чувствую себя несчастной, одинокой сиротой. Чуда все-таки не произошло.
Ну да ладно! Я не для того приехала сюда, чтобы влюбляться, а чтобы бороться для Нелли за Новую романтику. Да и к чему все это? Мужчина женат, живет в Лондоне, а мне скоро возвращаться в Канаду. К тому же ему предстоит предвыборная борьба, и у него не будет ни секунды свободного времени, чтобы вспомнить обо мне. Это ясно. А если он не думает обо мне, то и я не буду тратить на него время. Жизнь слишком коротка для этого.
Я поднимаю голову и решительно вхожу в дверь студии. Портье уже ждет меня.
– Вы опоздали, но еще как раз можно. – Он заметно нервничает, молча показывает мне путь наверх. Я легко взбегаю вверх по лестнице. Я приехала, чтобы развлекаться. Сегодня совсем особенный день, я уже говорила об этом. Меня ожидает масса интересных вещей.
И ни один мужчина на земле не сможет отравить мне эту радость! И уж тем более какой-то англичанин со слабым подбородком, страстным ртом и глазами с золотистыми искрами…
Глава 16
Телепередача имеет грандиозный успех как для Нелли, так и для меня. Телевидение – это действительно моя стихия. Только на меня направляют юпитеры, жаркие и слепящие, как весь окружающий мир, и нервозность куда-то пропадает. Невероятные вещи приходят мне на ум, и я высказываю их свободно и непринужденно, без запинки, как будто сижу уютно дома и пью чай. Только загораются огни, как я забываю все: камеры, присутствующих в студии и миллионы телезрителей, которые видят меня. Но уж того, что хочу сказать, не забываю никогда.
Я этому научилась в Канаде. Целый год у меня была собственная передача о книгах. Она мне доставляла огромную радость и с самого начала была жутко популярной. Два раза в месяц, вечером в пятницу, с девяти до десяти, я представляла новинки, брала интервью у писателей и приглашала специалистов порассуждать о темах, затронутых в книгах. С тех пор я не оказывалась перед камерой. Шесть лет уже прошло. Тем больше удовольствия мне доставляет эта передача.
Кроме меня, еще участвуют пять приглашенных: врач, психолог, актриса, сбросившая за год двадцать пять кило (с помощью мясной и жировой диеты, наградившей ее болями в сердце), владелец гостиницы, гордящийся своими избыточными тридцатью килограммами веса и не желающий худеть, и молодой издатель, заработавший кучу денег на кулинарных и диетических книгах (и с самого начала положивший на меня глаз). Ведет все популярный английский журналист.
Передача получилась очень забавная. Вначале много говорится о голодании и диетах, обсуждаются различные варианты. Царит добрая атмосфера, много смеются, и, к моей радости, все знают «Голливуд-Брайт-Стар»-диету, врач даже чрезвычайно хвалит ее. Когда он собирается объяснить вегетарианскую сторону, его перебивает толстый владелец отеля.
– Я не корова и отказываюсь жрать траву, – заявляет он, ухмыляясь на публику, – человеку нужно мясо. Людям подай их воскресное жаркое. Человек – раб привычек. Всегда так было и не изменилось со времен каменного века!
– Кое-что все-таки изменилось в лучшую сторону, – говорю я как можно спокойнее, – например, мы больше не едим людей. Рано или поздно мы перестанем есть и наших ближайших родственников – животных. Я в этом абсолютно уверена.
Делаю короткую паузу и чувствую, что все взгляды устремлены на меня. Сказать что ли честно свое мнение? Что я считаю человека хищником и предстоит еще много работы, чтобы изменить его? Или не надо? Соблазн велик. Но я перебарываю себя. Только без нотаций! Передача не должна стать чересчур траурной. Легкостью и юмором можно добиться гораздо большего, чем если лезть напролом, знаю по опыту.
Начинается яростная дискуссия о полноценной пище, нерафинированных продуктах, хлебе грубого помола и о том, как трудно порвать с привычками, даже если знаешь, что новое питание полезнее.
– Бред все это, – не унимается грузный отелевладелец и закуривает сигарету. – Есть надо то, что вкусно.
– Но у вас наверняка немало болезней, – парирует врач, сидящий рядом с ним. – Сердце? Давление? Боли в суставах?
– Это мое дело. Вас это совершенно не касается. Ем, что нравится, и страдаю, от чего хочу! – Он с вызовом смотрит по сторонам и выглядит при этом так потешно, что все мы невольно смеемся, а публика начинает аплодировать. Потом задаются вопросы. Я держусь в тени и даю выговориться другим. Только в конце опять беру слово.
– Актриса только что заявила, что реформированное питание никогда не внедрится, и тут я просто не могу не возразить. Как я уже не раз упоминала, я много читала и могу привести немало исторических параллелей. Итак: первые удобные платья, смоделированные женщинами-врачами, чтобы наконец покончить с корсажами, – вспомните, как они назывались? Платья «реформ»! Вот вам, пожалуйста! И сегодня мы все их носим. Наша повседневная мода – не что иное, как осмеянная когда-то одежда! Точно так же осмеянная реформированная пища станет в обозримом будущем нашим каждодневным питанием просто потому, что это здоровее, после него лучше себя чувствуешь, худеешь и оно предохраняет от многих заболеваний. Прорыв уже произошел, только мы этого (как обычно!) не знаем. – Вот это все я и выкладываю. Моими оптимистическими словами передача заканчивается. В награду нас всех приглашают потом на маленький прием.
В радостном ожидании, с раскрасневшимися щеками, я иду за другими в большой голый зал за студией. Неоновый свет, окна без занавесок – мое настроение сразу резко падает. Нас ждет скудная закуска – гамбургеры, жирная сморщившаяся колбаса, засохшие куриные ноги и соленое печенье, – полная противоположность тому, что только что называлось полезным для здоровья. Никто не притрагивается. Ситуация становится неловкой.
– Приятного аппетита! – говорит врач и улыбается всем присутствующим.
– Спасибо! – отвечаю я и выбираю из всего рюмку шерри. Богатый издатель, по-юношески стройный, подходит ко мне. Его имя Саймон Джон.
– Мне очень понравилось все, что вы сегодня говорили! – Он заглядывает мне глубоко в глаза. – Я абсолютно согласен с вами. Если бы вы только знали, как хорошо расходятся мои вегетарианские кулинарные книжки! Кстати, ваш костюм просто очаровательный. Вам это уже кто-нибудь говорил? – Потом он приглашает меня на ужин, и я соглашаюсь. Правда, Уинстон Хоторн-Рид был бы мне милее. Но этот господин как-никак создал собственное издательство, и, может, я чему-нибудь поучусь у него?
Мы вместе выходим из студии, втискиваемся в его маленькую черную спортивную машину и сначала в бешеном темпе колесим по Лондону, потому что ему непременно надо показать мне свой офис (очень красивый, на элегантной площади в Мейфэр). В конце концов он тащит меня в паб, где навязывает еще больше шерри. Потом он предлагает вместе посмотреть нашу передачу, которая пойдет в эфир только в двадцать часов. Первоначально речь шла о вегетарианском ресторане, но он о нем не вспоминает.
– В вашем гостиничном номере есть телевизор? – интересуется он. – Мой в издательстве сломался.
– Конечно, – беспечно говорю я, – пойдемте. Поедим потом в отеле. – Он радостно соглашается.
Би-би-си забронировало для меня номер в «Кенсингтон-Хилтон». Но я за Неллин счет заказала себе номер в фешенебельном «Дорчестере», напротив Гайд-парка. У меня прекрасная комната, большая, уютная, с коврами ручной работы и просторной, старинной ванной.
Телевизором можно управлять с кровати, и прежде чем я успеваю пригласить своего гостя устраиваться поудобнее, он снимает туфли, вешает на стул пиджак и располагается на покрывале.
– Идите сюда, – зовет он, – здесь и для вас найдется место. И снимите свой костюм, официальная часть закончена.
– Нет, спасибо, – ошарашенно отвечаю я. – Хочу попробовать это уютное кресло.
– Кровать уютнее, идите сюда!
– Но я не хочу. – Что он меня, за идиотку принимает?
– Почему?
– Потому что хочу спокойно посмотреть передачу.
– Я тоже. Но для этого вам не надо сидеть так далеко.
Так продолжается какое-то время. Потом мне становится ясно, что передача не интересует его ни в малейшей степени, что он отнюдь не собирается рассказывать, как создавал свое издательство, а просто хочет мимолетной интрижки, прежде чем отправиться к жене и к ужину, который она устраивает для него и его десяти авторов!
Только до меня это доходит, я вышвыриваю его вон. Вежливо, все-таки мы, канадцы, приветливый народ, но твердо. Саймон вздыхает, надевает свои туфли и моментально исчезает, за что ему большое спасибо. Вероятно, он привык к отказам и не портит себе из-за этого вечер.
– По крайней мере поцелуйте меня, – бормочет он на прощание и пытается ухватить меня за коленку. – Мы бы поладили друг с другом. Я люблю женщин. Может, в следующий раз?
– В следующий раз обязательно. Я позвоню вам, когда снова приеду в Лондон. – И с этой ложью, которая стара как мир, я с облегчением закрываю за ним дверь. Наконец-то одна! Теперь я устроюсь поудобнее.
Скидываю туфли, распускаю волосы по плечам. Потом аккуратно снимаю свой чудный костюм «от кутюр» и вешаю снаружи на дверку шкафа, чтобы в любой момент я могла полюбоваться им.
Потом через обслуживание номеров заказываю себе восхитительный салат из кукурузы, артишоков и авокадо под соусом из рокфора. К нему нежные булочки и свежевыжатый апельсиновый сок. Сегодня я позволю себе еще и десерт: шоколадный мусс с каштановым кремом и взбитыми сливками. От него, правда, не худеют, но сегодня я ем то, что мне нравится. Сегодня особый день, и я имею право побаловать себя.
Завернутая в большую белую махровую простыню, я открываю официанту, который вкатывает ко мне накрытый белой салфеткой столик.
– Все в порядке? – вежливо спрашивает он, тактично отводя глаза, чтобы не смущать меня.
– Чудесно! – Я быстро сую ему щедрые чаевые. Пусть развлечется вечером.
– Спасибо, мадам! – Он уходит радостный, а я тут же приступаю к еде. Салат потрясающий, булочки еще теплые.
Держа в руке стаканчик с шоколадным муссом, я устраиваюсь поудобнее на кровати и с удовольствием смотрю на себя по телевизору. Ловлю каждое слово в передаче.
Вне всякого сомнения, сегодня я обеспечила Нелли и Новой романтике пару тысяч новых приверженцев.
Неужели это действительно я? Эта элегантная, худая, уверенная в себе молодая женщина? Я выгляжу, как французская кинозвезда. Сама себя с трудом узнаю. Четыре месяца назад я весила семьдесят килограммов и еле втискивалась в зеленый шерстяной костюм для пожилой дамы, который страшно жал мне под мышками. Такой Нелли видела меня в последний раз. А сегодня? Сегодня на мне «от кутюр», и у меня такой вид, будто я родилась в этой изысканной одежде. Последний налет провинциальности тоже сошел с меня. Слава богу! Нелли может быть довольна, я была ее достойной представительницей.
Я выключаю и жду звонка от Уинстона. Он ведь тоже видел меня и знает, что я живу в «Дорчестере». Он не может не позвонить. К тому же сегодня мой день рождения! Ровно в семнадцать часов мне исполнилось сорок два года. И прихорашивалась я так – волосы узлом на затылке, Ив Сен-Лоран и отполированные ногти – не только ради выступления на телевидении, но и ради своего праздника.
Сегодня для меня начинается новый год. А вскоре и новая жизнь с новой профессией, новым офисом, новой квартирой и наверняка с новой любовью – тут я не боюсь.
Но пока я найду новую любовь, мне хватит и старых привязанностей: Тристрам, который звонит каждую неделю и опять хочет жениться на мне. Лесли Рабин, мой последний друг, который больше не сердится на меня и непременно хочет забрать меня из Парижа. Даже прислал мне любовное письмо. Да, в Канаде я пристроена. А в Нью-Йорке – Проспер Дэвис, неподражаемый. Может, полететь домой через Нью-Йорк? Заманчивый вариант.
Но сначала я хочу Уинстона Хоторна-Рида. В моей коллекции его недостает. Он последний камень в моей мужской пирамиде от безработного переселенца до министра, если выиграет выборы. Он тот влиятельный мужчина, о котором я мечтала, полный идей, образованный, высказывающий интересные суждения, может, у него широкий кругозор? (Глаза, во всяком случае, с золотистыми искорками!)
Почему он не звонит, черт бы его побрал? Скоро уже одиннадцать. Он оказал бы мне неоценимую услугу, а именно подтвердил, что я права, оставаясь не замужем. Что в отношении мужчин и брака я ничего не пропустила. Что во всем прекрасном огромном мире нет ни одного, кто был бы мне дороже моей карьеры. Нет! Даже министр!
Короткую связь, большего я не хочу. С тем большей охотой я полечу потом назад домой, с тем большим энтузиазмом ринусь в работу. Тогда я с абсолютной уверенностью буду знать, что жизнь, прожитая мной, была для меня единственно правильной. То есть я это и так знаю. Но Уинстон Хоторн-Рид был бы лучшим подтверждением.
Ровно в одиннадцать звонит телефон. Это, наверное, он. Взволнованно хватаю трубку. Но это Нелли из Калифорнии.
– Ты была неотразима, крошка! Поздравляю! Ты стала писаной красавицей. Тебя просто не узнать! Хорошо, что купила костюм. Ты была абсолютно убедительна. Я действительно горжусь тобой. У тебя сегодня, кажется, день рождения? Да? Желаю счастья, малышка. У меня сейчас переговоры, не могу долго говорить. Купи себе еще что-нибудь симпатичное у Ива. Может, вечернее платье? За мой счет! Замечательно!
Только кладу трубку, как телефон звонит вновь. Уверена, что это он! Нет! Опять нет. Это сестра Тристрама Имоджен.
– Офелия, дорогая! Я видела тебя по телевизору.
Я в восторге. Сколько ты пробудешь в Лондоне? Ты можешь завтра со мной пообедать? Отлично. В час. В «Харродз», наверху, в «Уэй Инн». Я ужасно рада. Ну ладно, спокойной ночи тебе, до завтра!
Имоджен! Вот верная душа. Последний раз мы виделись два года назад, в Канаде. Она адвокат, похожа на Тристрама как две капли воды. Красивая женщина. У нее большой дом в Хэмпстеде. Муж – судья. Двое очаровательных детей. Словом, буржуазное счастье. Можно было бы позавидовать. Но это не для меня. Чересчур много быта. Тихое счастье меня убивает. И почему только не звонит Уинстон?
До часу ночи я жду. Потом оставляю надежду. Может, позвонит завтра до обеда? Если нет, даю ему неделю отсрочки. Мой парижский телефон он знает, всегда может меня найти. Если, вопреки ожиданиям, он не подаст до среды голоса, я ему позвоню сама. Точно, так и сделаю. Это решение я отмечаю бокалом шампанского.
Сорок два! Мне сорок два года, и лучшая половина жизни у меня еще впереди. Теперь становится интересно жить. В интеллектуальном плане ты созрела, а телом свежа и молода, открыта новым идеям, готова к новым делам. Сорок – это молодость!
В сорок лет моя прабабушка приехала из Бразилии в Канаду и начала новую карьеру натурщицы. То есть она была первооткрывательницей, потому что до того у нас не было ни муз, ни натурщиц. Наши художники рисовали водопады, горы, деревья, валуны, исключительно ландшафты, никакого намека на красивых женщин.
Моя прабабка все мгновенно изменила. Все художники влюбились в нее, боготворили ее, писали, и ее портреты висят почти во всех музеях Нового Света. Она улыбается с них, под покровами и без оных, сильная, горделивая, рыжеволосая и полногрудая. (Худой она не была, тогда это было не модно.) До самой глубокой старости она оставалась красавицей.
В сорок пять она впервые вышла замуж за крупного лесоторговца, и год спустя на свет появилась моя бабушка. В шестьдесят она основала первый театр в Канаде и снова начала играть. В восемьдесят она написала историю своей жизни, захватывающий документ своего времени, который я опубликую в своем издательстве.
Мое издательство! С каким нетерпением я жду его открытия!
Охотнее всего я бы тут же полетела домой и с головой ушла в работу. К тому же на прошлой неделе пришло письмо от Тристрама. Он все уладил, как я хотела. Дом в Отремоне снят (это самый красивый район Монреаля, с огромными старыми аллеями). Контракт на мой офис на улице Сен-Дени также подписан. Отлично!
Сорок два года!
И с каждый днем я все сильнее и сильнее!
Только свой день рождения я представляла себе иначе: в «Тур д'Аржан», вместе с французским любовником. Так я мечтала дома в Канаде. Но продемонстрировать нескольким миллионам телезрителей свою вновь обретенную молодость и красоту, поставить то и другое на службу благому делу – в этом тоже что-то есть!
Гашу свет, блаженно вытягиваюсь – и вижу искрящиеся глаза Уинстона. Они смотрят на меня из-под густых, прямых бровей, весело, многообещающе и с любопытством. Ага, он думает обо мне. И с чувством, что все будет так, как должно быть, я спокойно засыпаю и предоставляю остальное судьбе.
Глава 17
Я неплохо могла бы провести свои последние недели в Париже. Изысканно. Потому что вдруг разом проклюнулись французы. Месье Вернес звонил два раза и даже пригласил меня на обед в маленькое кафе на бульваре Монпарнас. Он рассказал мне о процессе (самого младшего из грабителей отпустили на свободу, трое других получили по два года) и все время влюбленно смотрел мне в глаза.
А я?
Я безумно скучала. Не лучше обстояло дело и с Жаном-Франсуа, красивым владельцем моего спортклуба, вдруг проявившим ко мне большой интерес, следовавшим за мною всюду по пятам и пригласившим меня к себе домой. Там он собственноручно приготовил для меня вегетарианскую пищу и продемонстрировал спортивные трофеи и кубки.
Квартира была красивая, еда вкусная, вино густое и благородное, но что произошло, когда он подсел ко мне на кожаную софу и начал целовать? Ничего! Ни искорки не пробежало. Я почувствовала себя страшно усталой, начала зевать и еще до полуночи ушла домой. Мне было скучно. С французом! Но ведь французы – мое задание, мой долг и обязательная программа. Ради них я в Париже. Я отказываюсь понимать этот мир!
Но я не хочу их.
Я хочу Уинстона Хоторна-Рида!
Вот так, мои милые! Человек ленив по своей природе. Всегда идет по пути наименьшего сопротивления – только не в любви. Очень жаль! В любви он хочет сложностей. То, что само идет в руки, его не интересует. В любви он радостно кидает себе палки под ноги, спотыкается об них, разбивает себе в кровь нос и проклинает судьбу-злодейку, которая не имеет ко всему этому никакого отношения.
Сам во всем виноват. Но понимать это не желает!
Уинстон Хоторн-Рид не звонит.
Однако через пять дней после своего возвращения из Лондона я обнаруживаю его фото в «Файнэншл таймс». В статье под фотографией сказано, что его партия имеет хорошие шансы на победу, и скорее всего он станет новым министром финансов.
Я долго рассматриваю фото. Оно удачное и не дает мне покоя. На следующее утро, спустя ровно неделю после моего телевыступления в театре «Гринвуд», я звоню ему. Собираю все свое мужество, мне это нелегко дается, но я приняла решение.
В Париже душное, туманное утро, воздух абсолютно неподвижен, дышать тяжело, и город словно вымер. Утро у меня не заладилось. Молоко для кофе оказалось кислым, сломалась моя расческа, новый шампунь, рекомендованный Жанной, имеет чудовищный запах, и волосы после него не лежат, я нигде не могу отыскать свои тапки, а прозрачный, с кружевными вставками, лимонный пеньюар, купленный в «Харродз» после обеда с Имоджен, мне совсем разонравился. Разве может день начинаться хуже?
Но, как я уже говорила, я много читала и могу всегда привести исторические параллели. Знаменитый римский полководец Цезарь тоже не верил в дурные предзнаменования. Несмотря на самые ужасные предсказания, он никогда не переносил битву.
Поэтому я не позволяю сбить себя с толку. Хотя утром все валилось из рук, я тем не менее позвоню. Именно сейчас!
Дрожащей рукой набираю лондонский номер. Два раза занято, на третий пробиваюсь. Зато подходит сам Уинстон.
– Алло! – отзывается он ледяным голосом.
– Алло, это говорит Офелия из Парижа. Вы меня помните?
– Разумеется! – Тон нисколько не смягчается.
– Вы один! – спрашиваю я на всякий случай. Кто знает, вдруг он окружен любопытными секретаршами, которые ловят каждое его слово. – Вы можете говорить?
– Да-да! Я один. Как ваши дела? – Опять нисколечко не дружелюбней, наоборот. У меня такое ощущение, что я ему безмерно в тягость. Для следующей фразы собираю всю свою волю в кулак.
– Я просто хотела спросить, – говорю я нерешительно, – когда вы снова приедете в Париж.
– У меня еще нет планов, – холодно и равнодушно отвечает он.
– Жаль, – тем не менее отзываюсь я, – я бы с удовольствием повидала вас до своего отлета в Канаду.
Он не отвечает. Собственно говоря, здесь я должна была бы повесить трубку. Дело ясное. Мужчина мною не интересуется. Звонок был ошибкой. Но я прижимаю трубку к уху и жду.
– Я недавно любовался вами по телевизору, – наконец вновь раздается его голос. – Вы благополучно вернулись в Париж?
– Да, спасибо. Как идет предвыборная борьба?
– Очень хорошо. Жаловаться не на что. У меня к горлу подступает комок.
– У вас лучшие шансы, пишут газеты.
– Это верно! – Даже сейчас его голос не теплеет. – И у нас довольно много работы, как вы можете себе представить!
– Не буду вас дольше задерживать, – тут же спохватываюсь я, – извините за беспокойство.
– Ничего страшного.
– До свидания, Уинстон. Успеха вам.
– Спасибо! До свидания!
Я медленно вешаю трубку. Опозорилась. Ну да ладно. Зато теперь знаю свое место. На периферии, и любая мысль об Уинстоне Хоторне-Риде будет напрасной тратой времени. Выброшу его из головы и займусь французами. Тут же звоню Вернесу и договариваюсь с ним пойти поужинать. Потом пытаюсь поймать Жана Франсуа, но его нет ни дома, ни в клубе. Ничего, как-нибудь отыщу его. Послезавтра иду в бассейн, разожгу его и выполню свой долг.
Но до этого дело не доходит.
Как я уже упоминала (в связи с искусством знакомиться в кафе с нужным мужчиной), существует закон природы, который я называю «феномен замедленного возгорания». Он состоит в том, что желаемое получаешь в последний момент, даже точнее; в самый последний момент, когда уже окончательно похоронила надежду. Именно так происходит и на этот раз. Через неделю я забыла Уинстона. Именно тогда он и позвонил. Среда, девять утра, и я еще лежу в постели. В Париже я не встаю раньше десяти. Я наслаждаюсь возможностью подольше поспать, это придает моей парижской жизни особый шарм. Если вечером я иду на джазовый концерт, то я вообще встаю не раньше двух часов дня. Или еще позже. (Зато в Канаде будильник всегда будет звонить в семь.) Итак, ровно в девять раздается телефонный звонок. Я спросонья хватаю трубку.
– Алло! Это Уинстон!
Сна сразу как не бывало. Но у меня нет сил открыть рот.
– Алло! Вы меня слышите? Говорит Уинстон Хоторн-Рид. Это вы, Офелия? У вас такой странный голос.
– Я еще сплю.
– О! – Удивленная пауза. – Я хотел вам сказать, что в конце недели приеду в Париж. Вечером в пятницу, предпоследним рейсом. – Новая пауза. Потом он медленно, будто это его вовсе не интересует, спрашивает: – Вы свободны в пятницу вечером?
– Конечно!
– Я остановлюсь в «Интерконтинентале». Вы можете там со мной встретиться? Скажем, на поздний ужин, в половине одиннадцатого? – Он чувствует явное облегчение. – Сможете? Отлично! Тогда встретимся внизу, в холле. Итак, пятница, пол-одиннадцатого вечера, «Интерконтиненталь». Я очень рад!
Только он вешает трубку, как я выскакиваю из постели и начинаю танцевать по комнате. Ура! Победила! Я опять увижу его, моего светского льва, с золотистыми искорками в глазах и с чувственным ртом. Он не забыл меня. Он приедет в Париж, и скорее всего только ради меня. Правда, он этого не сказал, но я чувствую! И он не раскается в этом.
Парижский «Интерконтиненталь» – это не бездушная бетонная колода. В отличие от других отелей этой цепочки, он находится в великолепном старинном особняке с аркадой, колоннами, прелестным внутренним двориком и чудным холлом.
Расположен он в непосредственной близости от Вандомской площади и таким образом от отеля «Риц»; надеюсь, что это не дурное предзнаменование. Ровно в половине одиннадцатого я в холле, но Уинстона нигде не видно. Сажусь на мягкую банкетку рядом с приемной стойкой и жду. В одиннадцать его все еще нет. Четверть двенадцатого, половина двенадцатого, Уинстона нет и в помине. Встаю и подхожу к приемному окошку.
– Господин Хоторн-Рид уже прибыл? – спрашиваю я, стараясь скрыть волнение в голосе. Как знать, может, он опоздал на самолет?
– Минутку! Хоторн-Рид. – Молодой человек в ладно сидящей форме улыбается мне и проглядывает список. – Вот, пожалуйста! Номер 1017. Господин приехал в десять часов и снова ушел.
– Ушел? Вы уверены?
– Да, мадам. Его ключ лежит на месте. Покачав головой, возвращаюсь к своей скамейке.
Что это значит? Приехать в Париж, чтобы со мной встретиться, и уйти из гостиницы, не дождавшись меня? Ничего не понимаю. Жду до полуночи, потом предпринимаю последнюю попытку.
– Вы не могли бы соединить меня с номером 1017? – прошу я опять служащего.
– Но, мадам, его ключ здесь.
– Не имеет значения. Все-таки попробуйте.
– Вы сами можете позвонить, – отвечает он, – направо за углом есть внутренний телефон. Видите? Вон там!
После первого же гудка он снимает трубку.
– Алло! – Голос Уинстона. – Офелия, что случилось? Я жду здесь уже полтора часа.
– Я тоже. Только внизу, в холле. Мы хотели встретиться внизу. Вы помните?
– Внизу было чересчур много знакомых. Я не могу рисковать, чтобы меня кто-нибудь увидел. Сейчас же спущусь. Моментально. К тому же я умираю от голода, и вы, конечно, тоже.
Через две минуты он появляется.
Наблюдаю, как он выходит из лифта – высокий, стройный, уверенный в себе, элегантный. На нем синий льняной костюм, по-модному свободный, рубашка в бело-голубую полоску, а вокруг шеи – с умелой небрежностью – обернут белый шелковый шарф. С ним он, похоже, не расстается.
Я иду ему навстречу. Он сразу замечает меня, улыбается, и вот мы уже стоим друг перед другом.
– Наконец-то, – говорит он и без стеснения разглядывает меня. То, что он видит, ему явно нравится. На мне маленькое черное китайское платье со стоечкой и разрезами по бокам. Оно короткое и тесно облегающее, словно вторая кожа. Волосы я распустила. Мои рыжие кудри, свежевымытые с хной, струятся по обнаженным рукам.
– Вы выглядите по-другому, – замечает Уинстон.
– Другая прическа. В прошлый раз у меня был узел на затылке. – Он согласно кивает.
– Красиво! Пошли.
Мы ужинаем в дорогом ресторане недалеко от оперы. Я что-то заказываю, съедаю гарнир и оставляю мясо на тарелке. Уинстон замечает это, но ничего не говорит. У меня вообще нет аппетита. Его присутствие действует на меня подавляюще. Он сидит напротив меня, сильный, самоуверенный, загорелый. Его золотистые глаза, выразительные прямые брови, крупный нос, капризный рот завораживают меня. Такие лица редко встречаются.
– Почему вы все-таки приехали? – спрашиваю я за десертом, к которому почти не притрагиваюсь.
Уинстон подается вперед.
– Из-за вашего звонка, – с улыбкой говорит он, – ваш звонок навел меня на мысль, что было бы, собственно, неплохо встретиться с вами.
– Ну и как? – спрашиваю я, отведя глаза, с бьющимся сердцем.
– Замечательно! Посмотрите на меня, Офелия. Я бы хотел перейти с вами на «ты».
Я забыла сказать, что весь вечер мы говорили по-французски. Уинстон говорит на нем как француз. Без малейшего намека на акцент. У него была няня-француженка. Два года он учился в Париже, и его первая жена была родом из Лиона. Я тем временем уже знаю, что он в третий раз женат на англичанке, от которой у него две маленькие дочки. Ему сорок девять лет, и по знаку он Стрелец.
