Текст книги "Молчание"

Автор книги: Сюсаку Эндо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Все это переводчик выпалил одним духом, словно затвердил наизусть. «Наверное, долгие годы оттачивал эти фразы, чтобы сразить в дискуссиях миссионеров, - вот и сыплет мудреными словами, которые и сам-то едва ли понимает...» - подумал Родригес. - Значит, вы утверждаете, что все существует само по себе и мир не имеет ни конца ни начала... - Родригес старался нащупать уязвимое место в рассуждениях противника.- Ведь вы именно так считаете, верно? - Именно так. - Однако все неживое не способно двигаться самостоятельно, если только некто - или нечто - не стронет его с мертвой точки. Откуда и как появились будды? Больше того, я готов допустить, что им свойственно милосердие, но объясните мне, как же был создан весь этот мир до их появления? Христианский Бог предвечен, он сотворил человека и дал жизнь всему сущему. - Выходит, христианский Бог сотворил и злодеев, это вы хотите сказать? Получается, ваш Дэус творит зло?.. - Переводчик засмеялся с видом победителя. - Вовсе нет! - Родригес покачал головой. - Господь создал все только для блага. Ради добра он даровал человеку разум. Но случается, люди поступают вопреки разуму. Это и есть зло. Переводчик презрительно фыркнул. Но Родригес и не надеялся, что сумел убедить противника. Спор уже перестал быть спором - это уже была игра словами, когда, не слушая друг друга, каждый хочет одержать верх. - Бросьте свою софистику. Вам, может быть, удастся задурить голову мужикам, женщинам да малым детям. Позвольте, однако, задать вам еще только один вопрос. Если ваш Дэус действительно милосерден, почему, прежде чем человек попадает в рай, Бог посылает ему столько мучений и испытаний? - Мучений и испытаний? Боюсь, вы заблуждаетесь. Если верующий не нарушает заповедей Господних, он может жить в покое и мире. Когда мы ощущаем голод - разве Господь велит умереть нам голодной смертью? Единственное, что мы должны неукоснительно совершать, - это молиться Создателю. Если не можем совладать с плотским желанием, Господь не принуждает нас избегать женщин. Он говорит лишь: имейте одну жену и исполняйте волю мою. - «Хорошо я ему ответил», - удовлетворенно подумал Родригес. Некоторое время переводчик молчал, не находя ответа - священник ясно это почувствовал. - Довольно. Что проку толочь воду в ступе, - раздраженно проговорил переводчик по-японски. - Я не затем к вам пришел, чтобы слушать глупые разговоры. Где-то вдали пропел петух. Через приотворенную дверь проник луч света, в нем плясали бесчисленные пылинки, священник засмотрелся на их танец. Переводчик вздохнул. - Вы должны отречься. Иначе крестьян подвесят в «яме». В яме? Что он говорит? Родригес ничего не понял. - Они будут висеть вниз головой, связанные по рукам и ногам... В глубокой яме... - Висеть в яме?.. - Да. Если падре не отречется. Священник молчал. Он внимательно разглядывал собеседника, стараясь понять, правду тот говорит или только пугает? - Господин Иноуэ... Вы, наверное, о нем слыхали. Это губернатор Нагасаки. Вам еще предстоит встретиться с ним. И-но-у-э... Среди всех португальских слов слух Родригеса выделил одно это имя. Холодок пополз у него по спине. - После допроса у господина Иноуэ, - продолжал переводчик, - от христианской веры отреклись падре Порро, Педро, Кассола и падре Феррейра. ' - Падре Феррейра?! - Вы с ним знакомы? - Нет, я его не знаю. - Родригес испуганно затряс головой. - Он принадлежит к другому ордену. Я никогда его не видел. Даже имени не слыхал. Этот падре... Он жив? - Конечно, жив! Он принял японское имя, живет в Нагасаки, женился... Можно сказать, процветает. Воображению Родригеса внезапно представилась улица в Нагасаки - городе, которого он никогда не видал. Лучи заходящего солнца ярко отражались в маленьких окнах маленьких домиков, стоящих вдоль извилистой дороги, и по этой дороге шел падре Феррейра в таком же одеянии, как у этого переводчика... Нет, такого не может быть! Что за нелепая фантазия! - Я вам не верю... Иронически усмехнувшись, переводчик вышел из хижины. Дверь снова закрылась, свет померк. Сквозь стены проникали голоса стражников. - Изрядный умник... - объявил переводчик. - Но все равно, скоро он отречется... «Это он обо мне», - подумал священник. Он мысленно повторил имена, которые только что назвал переводчик. Порро и Педро были ему незнакомы, но о Кассоле он определенно слышал в Макао. Этот португальский миссионер, в отличие от Родригеса, прибыл в Японию не из Макао, а из Манилы, испанских владений. Вестей от него уже очень давно не было, и в ордене решили, что он принял мученическую кончину. Но за этими тремя вставала фигура Феррейры, которого Родригес разыскивал с самого первого дня в Японии. Если переводчик не лжет, не старается припугнуть, значит, слух оказался правдой: падре Феррейра, очутившись в лапах Иноуэ, предал Церковь. «Если даже Феррейра отрекся от веры, выдержу ли я предстоящее испытание?» - мелькнула тревожная мысль. Родригес резко тряхнул головой, стараясь отогнать тягостное сомнение. Но вопреки его воле тем настойчивей подступили к нему опасения. «Exaudi nos, Pater omnipotens et mittere digneris Sanctum qui custodiat, foveat, protegat, visitet, atque defendat omnes habitantes...» 23 Он читал молитвы, стараясь отвлечься от этих дум. Но молитва не приносила успокоения. - Почему Ты молчишь, Господи? Почему Ты всегда молчишь?.. - прошептал он. *** Вечером дверь снова отворилась. Стражник молча поставил перед ним деревянную миску - в ней лежало несколько кусочков тыквы - и вышел. Когда Родригес поднес пищу ко рту, он почувствовал неприятный запах, похожий на запах пота. Наверное, тыква была несвежей, сваренной несколько дней назад, но голод был нестерпим, и он с жадностью съел ее вместе с коркой. Он еще не покончил с едой, а мухи уже кружились вокруг его рук. «Я стал похож на бродячего пса...» - подумал Родригес, облизывая пальцы. От Валиньяно он слышал, что некогда местная знать любила приглашать миссионеров к обеду. В ту пору португальские корабли, груженные разнообразным товаром, заходили в гавани Хирадо, Ёкосэура и Фукуда, и миссионеры не испытывали недостатка ни в хлебе, ни в вине. Они читали молитву перед тем, как сесть за опрятный, красиво убранный стол, и спокойно, неторопливо вкушали пищу. А он, даже забыв помолиться, набросился сейчас на эти помои, годные разве что для собаки... Какой позор для священника! Конечно же, Бог существует не для того, чтобы досаждать Ему жалобами и мольбами, Бога надобно славить в молитвах. И все же как трудно по-прежнему славить Господа - подобно прокаженному Иову - в час испытаний... Дверь снова скрипнула, и появился все тот же стражник. - Падре, мы отправляемся... - Куда? - В гавань. Родригес встал; его пошатывало от голода. Смеркалось, ветви деревьев бессильно поникли, будто истомленные дневным зноем. Лицо облепили тучи москитов. Издалека доносилось кваканье лягушек. Его окружили трое стражников, но, казалось, никто даже не опасался, что пленник сбежит. Они громко переговаривались, смеялись. Один из них отошел в кусты и стал справлять нужду. Родригесу подумалось, что он мог бы сбить с ног двух оставшихся и бежать. Но едва у него мелькнула эта мысль, как шагавший впереди стражник оглянулся и спросил: - Падре, душно было там, в хижине, да? Вглядевшись в его добродушное лицо, Родригес отбросил всякую мысль о побеге. Если он убежит, наказаны будут эти крестьяне... Слабо улыбнувшись, он кивнул. Они прошли по дороге, которой он брел сегодня утором. Больными глазами он смотрел на большие деревья, растущие средь полей, где все: громче раздавалось кваканье лягушек. Эти деревья он помнил. На ветвях, хлопая крыльями, сидели вороны, оглушая хриплым карканьем воздух. Сливаясь с голосами лягушек, карканье мрачным эхом разносилось окрест. Когда они вошли в деревню, у дверей многих хижин поднимались белые столбы дыма от дымокуров - отгоняли москитов. Какой-то мужчина, в одной набедренной повязке, держал на руках ребенка. Заметив священника, он открыл рот и засмеялся, как дурачок. Женщины, печально опустив головы, долгим взглядом провожали идущих. За деревней потянулись поля. Дорога пошла под уклон, пахнущий морем ветер наконец-то коснулся лица Родригеса. Внизу виднелось то, что громко именовалось гаванью; это была просто-напросто куча наваленных друг на друга черных камней, служивших лодочной пристанью. Две утлые лодчонки были вытащены на сушу. Пока стражники подкладывали под них слеги, священник подобрал в песке горсть розовых ракушек и начал перебирать их. Эти раковины были единственной красотой, которой коснулся его взор за весь минувший день. Он приложил ракушку к уху: из ее глубины донесся приглушенный шум. Внезапно его охватила тоска. Он стиснул пальцы - осколки раздавленных ракушек с глухим шорохом посыпались на песок. - Садитесь! Вода на дне лодки неприятно холодила опухшие, покрытые пылью ноги. Ухватившись за борта лодки, священник закрыл глаза и вздохнул. Лодка отчалила, он рассеянно взглянул на гору, по которой блуждал до сегодняшнего дня. В вечерних сумерках она казалась округлой, как женская грудь. Он перевел взгляд на берег и увидел какого-то оборванца. Тот что-то кричал на бегу, потом споткнулся и упал на песок. Это был предатель Китидзиро... Китидзиро снова вскочил, что-то вопя - не то плакал, не то бранился. Слов Родригес не разобрал. Странное дело, он больше не испытывал ни обиды, ни ненависти - он был во власти смирения: ведь раньше или позже его все равно схватили бы... Китидзиро остановился у кромки воды - очевидно понял, что лодку ему не догнать, - и все смотрел им вслед. Неподвижная фигура его постепенно растворилась в вечерней мгле. *** Ночью лодка вошла в какую-то бухту. Родригес чуть приоткрыл глаза и сквозь дрему увидел, как прибывшие с ним стражники сошли на берег, а на смену им в лодку сели трое новых. Они разговаривали на местном диалекте, но он так устал, что ему не хотелось напрягать слух чтобы понять, о чем они говорят. Он уловил только часто: звучавшие названия «Омура», «Нагасаки» и подумал, что, наверное, его везут в Нагасаки или в Омуру. Днем в хижине, он еще молился об одноглазом и о женщине, угостившей его кабачком, но сейчас он был так измучен, что не хватило бы сил молиться за себя самого. Ему было безразлично, куда его везут и что с ним будет дальше. Закрыв глаза, он снова уснул, но время от времени просыпался и слышал все тот же однообразный плеск весел. Один стражник сидел на веслах, двое других пребывали в угрюмом молчании. «Господи, да свершится воля Твоя...» - сквозь полусон прошептал он, подумав, что хоть его состояние и похоже на то смирение, с которым Святые угодники вверяли себя промыслу Божьему, но, в сущности, совершенно иного свойства. «Что с тобой происходит? Уж не теряешь ли ты веру?» - промелькнуло в самой глубине сознания, но сейчас у него не было сил прислушаться даже к этой мысли. - Где мы? - в очередной раз открыв глаза, хрипло спросил он у стражников, но те промолчали, настороженно и угрюмо. Он снова задал тот же вопрос, и тогда один, из них тихо и словно смущенно сказал: «Это Ёкосэура...» Ёкосэура... От падре Валиньяно он много раз слышал это название. Здесь был порт, основанный с разрешения местного князя падре Фроишем и Альмейдой. С того времени португальские корабли, приходившие раньше в Хирадо, стали бросать якорь только в этой гавани. На одном из холмов выстроили церковь и на ее шпиле водрузили огромный крест. Он был так велик, что виднелся издалека, с палубы кораблей, на которых миссионеры прибывали в Японию. На Святую Пасху к этому холму шли с зажженными свечами процессии верующих японцев. Сам князь посещал эту церковь и вскоре принял крещение. Сидя в лодке, Родригес пытался отыскать взглядом гавань и селение, похожие на Ёкосэуру, но все кругом - и море, и суша - тонуло в непроницаемом черном мраке, нигде ни огонька. Не видно было ни домов, ни поселка. И все же, быть может, здесь еще оставались тайные христиане, как в деревне Томоги или на островах Гото... Ведают ли они, что сейчас, в этой проплывающей мимо утлой лодчонке дрожит, как бездомный пес, католический падре? - Где же Ёкосэура? - спросил он, и сидевший на веслах после некоторого колебания ответил: «Ничего не осталось...» Селенье сожгли, жителей разогнали, пояснил он. Мертвое молчание нависло над сушей, над морем, не слышно было ни звука, кроме глухого плеска волн, ударявших о борта лодки. «Господи! Почему Ты допустил это бесчинство? - прошептал священник. - Даже церковь, воздвигнутую во славу Твою, Ты оставил на поругание! Неужели, когда изгоняли этих несчастных, Ты безмолвно взирал на их муки и не подал им знака, дабы вдохнуть в них мужество? Почему? В чем причина Твоего молчания? Мы не так сильны духом, как Иов, которому ниспослано было испытание проказой. Иов - святой, а здешние христиане - всего только слабые, нищие бедняки-крестьяне. Их терпение небезгранично. Так не посылай же им страданий сверх всякой меры...» Священник молился, но море по-прежнему оставалось таким же бесстрастным, и мрак упорно хранил молчание. Слышался только однообразный глухой плеск весел. «Я, кажется, совсем пал духом...» - с дрожью подумал он. Он чувствовал, что силы его на исходе, он не вытерпит этой муки, если Божественное милосердие не придаст ему мужества. Внезапно плеск весел прекратился. - Эй, кто там? - закричал один из стражников, вглядываясь во мглу. Сидевший на веслах перестал грести, но откуда-то издалека доносился скрип уключин другой лодки. - Наверное, ночной лов... Ладно, брось! - прошептал старший из стражников. - Эй, кто там? Отзовись! Ты что там делаешь? В невидимой лодке перестали скрипеть уключины, и слабый голос что-то ответил. Священнику показалось, что он где-то уже слыхал этот голос, но вот где - этого он припомнить не мог. *** На рассвете прибыли в Омуру. Когда ветер разогнал клочья молочного тумана, взгляду Родригеса явились белые стены замка, окруженного рощей. Замок, похоже, еще строился, кругом валялись бревна. А за замком теснились, лепясь друг к другу, домики, крытые соломой и тростником. Так он впервые увидел японский город. Только сейчас, когда стало уже почти совсем светло, он заметил, что у ног его стражей лежат большие дубинки. Несомненно, им было приказано сбросить священника в море при малейшей попытке к бегству. У пристани их уже ожидали самураи с большими мечами, в косодэ 24 , окруженные шумной толпой зрителей. Самураи бранили и отгоняли зевак, но те терпеливо ждали прибытия лодки, расположившись на прибрежных холмах. Когда священник сошел на берег, толпа загалдела. Проходя сквозь толпу под охраной самураев, он успел заметить несколько скорбных лиц, люди печально смотрели на него. Он молчал - и они тоже молчали. Не замедляя шага, он поднял руку в знак благословения. В то же мгновение на этих лицах промелькнула тревога; японцы поспешно отводили глаза. В сущности, ему надлежало вложить в эти замкнутые молчанием уста кусочек тела Христова, но здесь у него не было ни чаши, ни виноградного вина, ни алтаря, чтобы, дать им Святое причастие. Его посадили на неоседланную лошадь и связали веревкой руки; в толпе раздалось улюлюканье. Хотя Омура почиталась городом, в сущности, она почти не отличалась от деревень, встречавшихся ему на пути. То было скопище крытых соломой хижин. Вдоль дороги стояли босоногие женщины в кимоно, со свисающими за спиной волосами, - они торговали рыбой, моллюсками, овощами, вязанками хвороста. Завидев священника, бонзы в черных рясах и бродячие сказители, одетые в шаровары «хакама», осыпали его бранью. Дети бросали в него камни. По словам Валиньяно, в Омуре миссионеры добились наибольшего успеха. Сам князь принял крещение, почти все его домочадцы обратились в христианство. А сейчас дети бросали в него камни, бонзы плевали в него, осыпая проклятиями, а самураи и пальцем не шевелили, чтобы помешать им. Дорога тянулась вдоль берега - к Нагасаки. В поселке Судзуда он увидел крестьянский дом, весь утопавший в неизвестных ему белых цветах. Здесь самураи остановили коней, приказали одному из пеших стражников принести воды – и в первый раз за весь день священнику дали напиться. Но вода пролилась мимо рта, лишь намочив костлявую грудь.