сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
От крестьян. Томоги я слышал, что этот гимн пели многие христиане, когда их вели на казнь. Мелодия исполнена бесконечной грусти. Слишком мучительна для этих людей жизнь на Земле. Так мучительна, что остается только надежда на «храм параисо». И песня эта выражает их скорбь.
Что я хочу сказать этими рассуждениями? Сам хорошенько не знаю. Скажу лишь, что мне невыносимо тяжко видеть, как и сегодня с однообразным шумом все грызет и грызет песчаный берег это темное море, в котором стонали, мучились и погибли Итидзо и Мокити. В зловещем спокойствии моря мне чудится молчание самого Господа - точно это Всевышний молчит, бесстрастно внимая горестным людским стонам...
***
Вероятно, это будет мое последнее послание к Вам. Сегодня утром нам сказали, что власти намерены пригнать стражников и прочесать каждую горку. Прежде чем начнется облава, нужно привести в порядок хижину, уничтожив следы нашего пребывания здесь. Ни я, ни Гаррпе, еще не решили, куда нам отправиться далее. Мы долго спорили, что лучше: скрываться вместе или, расставшись, поодиночке искать убежища? В конце концов решили расстаться - с тем, чтобы, если кто-то из нас попадется язычникам, другой уцелел бы. Что означает это «уцелел»? Не для того мы огибали раскаленную Африку, пересекали Индийский океан, добирались из Макао сюда, в Японию, чтобы прятаться да перебегать с места на место! Не для того, чтобы таиться в горах, как крысы, безвылазно сидя в хижине углежогов, отнимать последние крохи у нищих крестьян и не иметь возможности общаться с христианами! Неужели мы отказались от былых мечтаний и планов? Главное - чтобы хоть один священник оставался в Японии, подобно светильнику в римских катакомбах, горящему перед алтарем. Поэтому мы с Гаррпе поклялись друг другу, что будем стараться выжить до последней возможности.
Вот почему, даже если впредь Вы не получите от меня ни одного послания (правда, я не уверен, что все мои предыдущие письма благополучно попали к Вам), не думайте, что нас обоих уже нет в живых. Ибо наш долг - сохранить хотя бы один заступ, способный взрыхлить эту иссохшую почву.
***
В ночном мраке не различить, где кончается море, где начинается скрытая в темноте суша. Далеко ли до острова - разглядеть невозможно. Слышно только дыхание юноши, сидящего на веслах позади меня, скрип уключин да плеск волн о борт лодки - единственное свидетельство того, что мы в море.
Час назад я расстался с Гаррпе. Мы оба покинули деревню Томоги в утлых суденышках, уносивших нас в разные стороны. Лодка Гаррпе, скрипя уключинами, скрылась во мраке в направлении Хирадо. Во тьме я не мог различить его фигуры, и не было времени сказать хотя бы слово прощания.
Я дрожал всем телом. Я солгал бы, если бы утверждал, что не испытывал страха. Как бы ни крепка была вера, страх подчиняет себе плоть независимо от сознания и воли. Вдвоем мы могли делить этот страх, как делят хлеб, теперь же, когда я остался один, приходится терпеть все в одиночку - мрак, холод и одиночество. Познали ли это чувство другие миссионеры, побывавшие в этой стране? В памяти почему-то всплыла мышиная мордочка Китидзиро, этого малодушного труса, поправшего Святой образ, а после сгинувшего бесследно... Впрочем как знать, не будь на мне сана, возможно, и я затаился бы, пережидая опасность. Только достоинство человека и долг проповедника гонят меня вперед в этом мраке,
Я попросил у гребца воды - напиться, но он не ответил. После мученической кончины Итидзо и Мокити крестьяне деревни Томоги стали относиться к нам с опаской, как к чужеземцам, навлекшим несчастье на их деревню. Вот и этот юноша тоже был бы, наверное, рад избавиться от меня. Чтобы обмануть жажду, я принялся сосать пальцы, окуная их в морскую воду - и вспоминая при этом об уксусе, поднесенном распятому Христу.
Лодка понемногу изменила направление, слева слышался шум прибоя, разбивающегося о скалы. Однажды я уже слышал этот звук черных волн, похожий на глухой барабанный рокот, - совсем недавно, когда приезжал на этот остров. Море образует здесь глубокий залив с песчаными берегами. Но сейчас остров погружен в непроглядный мрак, и в какой стороне поселок - разглядеть невозможно.
Сколько проповедников приплывало на этот остров... Но им повезло больше. То было время, когда удача улыбалась миссионерам. Их не подстерегали опасности, их везде ждал надежный кров, под которым можно было спокойно уснуть, и верующие встречали их с ликованием. Владетельные князья, пусть не из истинной веры, а ради торговых выгод, оказывали им покровительство, и, пользуясь этим, миссионеры распространяли в Японии христианство. Мне почему-то вдруг вспомнилось, как падре Валиньяно рассказывал нам в Макао: «В те времена мы, проповедники, серьезно спорили о том, какую сутану следует носить в Японии - из шелка или из хлопчатой бумаги?»
Я тихонько рассмеялся. Не поймите меня превратно, Я вовсе не отношусь с презрением к прежним миссионерам. Просто мне вдруг стало смешно при мысли, что человек в рваной крестьянской одежде (подарок Мокити), сидящий в этой утлой, кишащей мокрицами лодке, тоже священник, такой же, как и они.
Черные скалы надвигались. С берега повеяло запахом гниющих водорослей, днище начало царапать песок. Юноша выскочил на мелководье и, ступая по воде, стал подталкивать лодку, упираясь в корму руками. Я тоже спрыгнул и, глубоко вдыхая пахнущий солью морской воздух, выбрался на сушу.
- Спасибо. Поселок наверху?
- Падре, я... - Мне не видно было его лица, но по голосу я почувствовал, что парень хочет как можно скорее отделаться от меня. Я махнул ему на прощание, и он, с облегчением вздохнув, поспешил назад, к морю, и вскочил в лодку. Звук прыжка гулко разнесся в темноте.
«Где-то сейчас Гаррпе? - подумал я, прислушиваясь к постепенно замирающему скрипу уключин. - Чего я боюсь?» Шагая по холодному песку побережья, я уговаривал себя, как мать успокаивает дитя. Дорогу я знал. Если идти прямо, выйдешь к поселку, где совсем недавно так радушно меня встречали. Вдалеке послышались какие-то истошные звуки - это мяукала кошка. Но в те минуты я подумал лишь о том, что скоро смогу отдохнуть и утолить голод.
Когда я подошел ближе, кошачье мяуканье стало слышно отчетливей. Порывы ветра доносили тошнотворную вонь протухшей рыбы. В поселке царила жуткая тишина, и я понял, что там нет ни души.
Я увидел не запустение, а настоящий разгром - словно здесь недавно происходило какое-то побоище. Правда, дома не были сожжены, но все двери были выбиты из пазов и валялись на земле, а в стенах зияли дыры. Кошки бесцеремонно шныряли по опустевшим жилищам и выскакивали на улицу, держа в зубах что-то невыразимо мерзкое.
Я долго стоял неподвижно посреди улицы. Странное дело, я не чувствовал ни тревоги, ни страха. Только в голове неотвязно вертелся вопрос: что это значит?.. Что это значит?..
Я прошел поселок из конца в конец, стараясь ступать как можно тише. Повсюду бродили одичавшие кошки - и откуда их столько взялось? Они спокойно пробирались прямо у меня под ногами или, усевшись, следили за мной сверкавшими в темноте глазами. Измученный голодом и жаждой, я зашел в один дом в поисках пищи, но мне удалось найти лишь горшок с водой.
Здесь меня свалила накопившаяся за день усталость. Прислонившись к стене, я уснул стоя, как верблюд. Кошки бродили вокруг меня в поисках тухлой рыбы - я слышал это сквозь забытье. Иногда я открывал глаза - в дверном проеме виднелось черное, беззвездное небо.
***
От холодного утреннего воздуха я закашлялся. Небо посветлело, за поселком смутно виднелись горы. Оставаться здесь дальше было опасно. Я вышел на улицу. На дороге в беспорядке валялись чашки, миски, одежда.
Куда идти? Во всяком случае, решил я, чем идти вдоль берега, где меня могут заметить, лучше углубиться в горы. Должен же здесь быть еще какой-нибудь поселок, где тоже живут христиане, как жили всего месяц назад в этой деревне. Отыщу их, узнаю обо всем, что случилось, и тогда уж решу, как быть дальше... И опять я внезапно подумал: что сейчас с Гаррпе?
Я обошел один за другим все дома и в этом разгроме и беспорядке, таком, что некуда было ступить ноге, с трудом отыскал горстку сухого риса, завязал его в какую-то тряпицу и направился в горы.
Увязая во влажной от ночной росы земле, я стал взбираться по уступам полей-террас на ближайшую возвышенность. Эти тщательно обработанные и разделенные старыми каменными стенками поля - красноречивое свидетельство нищеты здешних христиан. Узкая полоска земли, окаймляющая побережье, не способна ни прокормить их самих, ни родить урожай, достаточный, чтобы уплатить подать. На полях, поросших чахлой пшеницей и просом, стоит вонь удобрений. Мухи, слетаясь на этот запах, лезли в лицо. На посветлевшем небе видны далекие силуэты островерхих горных вершин, похожих на острие мечей, на фоне мутно-белых облаков кружатся стаи ворон, оглашая хриплым карканьем всю округу...
Взобравшись на склон, я остановился и оглянулся на лежавший внизу поселок, где, как комья засохшей грязи, лепились одна к другой хижины, Прислонившись к дереву, я смотрел на клубившуюся в долине туманную дымку. Только море было прекрасным - оно сверкало игольчатым блеском в утренних лучах солнца. По его поверхности было разбросано множество маленьких островков. Волны, окаймленные белой пеной, разбивались о берег. По этому морю пролегал путь Кабраля, Валиньяно и других миссионеров; сам святой Ксавье проплывал мимо этих мест, направляясь в Хирадо. Можно не сомневаться, что и Глава всех миссий в Японии, Его Высокопреосвященство Торрес, тоже не раз бывал здесь. Но всюду их приветствовали и оберегали верующие, у них были пусть небольшие, но красивые, утопающие в цветах храмы. Им не было нужды прятаться и таиться, скитаясь в горах. Эта мысль отчего-то изрядно развеселила меня.
Небо было опять затянуто облаками, чувствовалось, что день будет душный и жаркий. Над головой, описывая круги, упорно кружилась стая ворон. Когда я останавливался, их мрачное, гнетущее душу карканье смолкало, когда же я снова принимался шагать, они неслись за мной следом. Иногда какая-нибудь ворона, усевшись поблизости на ветку, разглядывала меня, хлопая крыльями. Несколько раз я швырял камнем в этих проклятых птиц.
К полудню я добрался до подножия остроконечной горы. Я старался выбрать дорогу так, чтобы не терять из виду море, и все вглядывался в даль, надеясь увидеть на берегу какое-нибудь селение. По пасмурному небу медленно, как флотилия кораблей, плыли темные, набухшие дождем тучи. Я опустился на траву и принялся за жалкую трапезу - сухой рис и огурец, на который я случайно набрел в поле. Сочная зелень немного подкрепила и освежила меня. По травянистой лужайке проносился ветер. Я закрыл глаза и вдруг уловил запах гари. Я встал.
Да, то был след костра. Кто-то недавно проходил здесь и жег костер. Я погрузил пальцы в золу - угли еще хранили слабое тепло.
***
Я долго колебался: вернуться или идти дальше? Всего лишь день я блуждал в одиночестве, не встретив ни единой живой души, по безлюдному поселку и горам, но, как видно, совсем пал духом. Лишь бы встретить живую душу - все равно кого... Я разрывался между желанием догнать неизвестного и сознанием опасности, которой чревата такая встреча. Соблазн оказался велик. Ведь сам Христос не мог выдержать такого искуса, он спустился с горы в поисках человеческого общения... - говорил я себе.
Куда направился сидевший у костра человек, сообразить было не трудно. Дорога здесь одна. Несомненно, он брел по склону в направлении, обратному тому, откуда шел я. Взглянув на небо, я увидел белое солнце, сверкавшее среди мутных облаков; с хриплым карканьем взлетела стая ворон.
Я ускорил шаги, озираясь по сторонам. Среди высокой травы возвышались дубы, камфарные деревья, иногда похожие на человеческие фигуры,- и я испуганно останавливался. К тому же зловещее карканье гнавшихся за мной ворон рождало в душе какое-то тягостное предчувствие. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, я на ходу старался определить вид встречавшихся мне деревьев. Я с детства любил науку о растениях, так что, очутившись в Японии, мог узнать многие породы. Железное дерево, гранат... Иные растения Господь даровал любой стране, но здесь встречались совсем незнакомые мне кусты и деревья.
К полудню небо очистилось. В лужах отражались голубое небо и маленькие белые облачка.
Я опустился на корточки, чтобы ополоснуть вспотевшую шею, и размешал рукой эти облака. Облака исчезли, и на их месте появилось отражение измученного мужского лица. Почему именно в такие минуты я представляю себе Его лик? На протяжении многих веков бесчисленные художники рисовали Распятого на кресте, и, хотя никто из них никогда не видел Его, они вкладывали в свои творения извечные человеческие мечты, изображая Его прекрасным, святым. А из лужи на меня смотрело безобразное, грязное, заросшее бородой лицо загнанного человека, до неузнаваемости искаженное усталостью и тревогой. Замечали ли вы, что в такие минуты человека часто охватывает безудержный смех? Нагнувшись над водой, я растягивал губы, таращил глаза, корчил дурацкие рожи, как слабоумный. (Почему я делал такие глупости? Такие глупости!)
В лесу среди тишины глухо, надтреснутыми голосами застрекотали цикады. Солнце уже потускнело, небо снова заволокли тучи. Тени стали длиннее, и я уж потерял надежду догнать человека, разжегшего костер.
Я снова зашагал, бормоча вспомнившиеся мне строки Писания. «Всходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется... Все вещи в труде... что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться...» 17
Я вспомнил вдруг шум прибоя, к которому мы с Гаррпе прислушивались ночами, этот мрачный шум волн, похожий на барабанный бой, доносившийся в темноте. Всю ночь бездумно, бессмысленно накатывали и отступали назад эти волны. Они равнодушно омывали мертвые тела Итидзо и Мокити и, поглотив их, по-прежнему шумели так же бесстрастно. Господь тоже молчал, как это море. Он безмолвствует до сих пор.
Нет, я не прав... Чтобы прогнать эти мысли, я тряхнул головой. Если Бога не существует, разве смог бы человек вынести это жуткое равнодушие, это жестокое бесчувствие моря?
И все же - что, если?.. «О, конечно, всего лишь «если»... - прошептал вкрадчивый голос. - Если бы вдруг оказалось, что Бога нет...»
То была страшная мысль. Какой трагикомедией оказалась бы тогда вся моя жизнь. А смерть Итидзо и Мокити!.. А подвиг миссионеров, пересекавших моря и океаны, тративших годы, чтобы добраться до этой земли... И я сам, блуждающий сейчас в этих горах, - какими нелепыми выглядели бы все мои поступки.
К горлу подступил комок. Борясь с тошнотой, я срывал и ожесточенно жевал траву. Конечно, я знал, что сомнение - самый великий грех. Но почему Всевышний молчит? Этого я не мог постичь. Господь спас праведника из пламени, пожравшего пять городов... Но и сейчас, когда над опустошенной землей еще клубится дым пожарищ, а на деревьях висят плоды, которым так и не суждено созреть, Он мог бы сказать хоть слово. Но Он молчит.
Я почти скатился со склона, потом опять замедлил шаги, но страшные эти мысли всплыли в моем сознании, как пузыри на воде. Мне было жутко. Чего стоит тогда вся моя жизнь?
На щеку упала дождевая капля. Я взглянул на небо. Черная туча огромной пятерней медленно накрывала мутное небо. Капли падали все чаще, и вот уже над всей равниной повисла завеса водяных струй, похожих на струны огромной арфы. Мимо пронеслась в поисках убежища стайка маленьких птичек. Капли барабанили по листьям дуба, под которым я укрылся, стуча, как камушки по крыше. Мои жалкие лохмотья промокли насквозь. Верхушки деревьев качались в серебряных струях дождя, словно водоросли. И вдруг среди качающейся листвы я заметил покосившуюся хижину. Наверное, это местные крестьяне соорудили ее для дровосеков.
Дождь, обрушившийся внезапно, кончился так же быстро. Снова посветлела равнина, зачирикали, точно пробудившись, птицы. С деревьев с плеском падали капли. Отирая с лица воду, я подошел к хижине, Я ощутил неприятный запах. У входа роились мухи: мое появление вспугнуло их с кучки человеческих экскрементов.
Стало ясно, что кто-то совсем недавно побывал здесь. Человек отдохнул и ушел. По правде говоря, меня возмутило, что он напакостил в этом единственном здесь убежище, но и в то же время показалось мне настолько забавным, что я не мог удержаться от смеха. Во всяком случае, это обстоятельство в какой-то мере развеяло мои смутные опасения.
Когда я вошел, очаг еще дымился. По счастью, в углях еще оставались слабенькие язычки огня, так что я, не торопясь, тщательно просушил вымокшую до нитки одежду. Это заняло много времени, но я подумал, что незнакомец тоже не торопился, и догнать его будет не так уж трудно.
