Текст книги "Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL."

Автор книги: Сюэцинь Цао

– Если ты подразумеваешь эту вещицу – гляди, – и буддийский монах протянул ему небольшой камень.

Это была чистая прекрасная яшма, а на ней надпись – «Одушевленная яшма». Была еще одна надпись, на обратной стороне, но едва Чжэнь Шиинь собрался ее прочесть, как буддийский монах отнял камень, сказав:

– Мы у границы мира грез!

Он подхватил под руку своего спутника и увел под большую каменную арку с горизонтальной надписью наверху «Беспредельная страна грез» и вертикальными парными надписями[9]9
  Парная надпись («дуйлянь») —афоризм или изречение, состоящие из двух или четырех строк. Каждый иероглиф одной строки имеет смысл, близкий или противоположный соответствующему иероглифу последующей строки. Как правило, парные надписи имели религиозно-философский смысл, но в художественных произведениях старого Китая можно найти «дуйлянь», живописующие красоту природы, дворцов, дающие характеристики персонажам и т. д.


[Закрыть] по обеим ее сторонам:

 
Когда за правду выдается ложь, —
тогда за ложь и правда выдается,
Когда ничто трактуется как нечто —
тогда и нечто – то же, что ничто!
 

Чжэнь Шиинь хотел последовать за монахами, но не успел сделать и шага, как грянул гром – будто рухнули горы и разверзлась земля.

Чжэнь Шиинь вскрикнул и открыл глаза. Солнце ярко пылало, легкий ветерок колыхал листья бананов. Сон Чжэнь Шиинь наполовину забыл.

Вошла нянька с Инлянь на руках. Только сейчас Чжэнь Шиинь заметил, что девочка растет и умнеет не по дням, а по часам, становясь прелестной, как яшма, которую без устали полируют. Он решил прогуляться с дочкой и взял ее на руки. Побродив по улицам и поглядев на уличную сутолоку, он уже возвращался домой, когда увидел шедших ему навстречу монахов – буддийского и даосского, которые вели между собой разговор. Буддийский – босой, голова покрыта коростой, даос – хромой, всклокоченные волосы торчат в разные стороны.

Буддийский монах поглядел на Чжэнь Шииня и запричитал:

– Благодетель, зачем ты носишь на руках это несчастное создание? Ведь оно навлечет беду на своих родителей!

Чжэнь Шиинь решил, что монах сумасшедший, и не обратил на него внимания. Но монах не унимался:

– Отдай ее мне! Отдай!

Чжэнь Шиинь покрепче прижал к себе дочь и хотел уйти. Тут вдруг монах расхохотался и, тыча в него пальцем, прочел стихи:

 
Любовью к девочке терзаться?
Такая глупость мне смешна.
Да может ли перечить снегу,
раскрывшись, лилии цветок?[10]10
  Да может ли перечить снегу, раскрывшись, лилии цветок? – Снег по-китайски звучит «сюэ». Такое же звучание имеет первый слог имени одного из персонажей романа (Сюэ Паня). Под «лилией» имеется в виду Сянлин (или Инлянь). Смысл предсказания: Сянлин будет бессильна противостоять притязаниям Сюэ Паня.


[Закрыть]
Знай: Праздник фонарей[11]11
  Праздник фонарей отмечается в пятнадцатый день первого месяца по лунному календарю. Обычай украшать дома разноцветными фонарями, горящими всю ночь, с глубокой древности сохраняется и поныне. Празднество начинается с вечера и продолжается до утра; улицы многолюдны, а днем звучат гонги и барабаны, люди веселятся, танцуют, прославляют дракона и феникса, образы которых служат в этом случае символами гармонии, благополучия, удачи.


[Закрыть] пройдет,
и воцарится тишина,
И дым развеется в тот миг,
когда погаснет огонек.
 

Слова эти смутили душу Чжэнь Шииня, но не успел он порасспросить монаха, как в разговор вмешался даос.

– Давай пока расстанемся, – сказал он буддийскому монаху. – Пусть каждый сам себе добывает на пропитание. А через три калпы я буду ждать тебя в горах Бэйманшань. Оттуда отправимся в Беспредельную страну грез и вычеркнем запись из списков бессмертной феи Цзинхуань[12]12
  Цзинхуань – небесная фея, дававшая человеческим душам напутствие и предостерегавшая их от совершения грехов после нисшествия в человеческий мир.


[Закрыть].

– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул буддийский монах, и они разошлись в разные стороны.

«Неспроста эти монахи явились, – подумал Чжэнь Шиинь. – Надо было их обо всем расспросить, но теперь уже поздно».

Так, размышляя, Чжэнь Шиинь пришел домой, когда увидел соседа – ученого-конфуцианца, жившего в храме Тыквы горлянки. Звали его Цзя Хуа, но известен он был под именем Цзя Юйцунь. Родился он в округе Хучжоу, в образованной чиновной семье, которая к этому времени разорилась, и от нажитого предками состояния почти ничего не осталось. Со временем родственники Цзя Юйцуня либо отправились в мир иной, либо разбрелись по свету, и он оказался совершенно один. Оставаться на родине не было никакого смысла, и Цзя Юйцунь отправился в столицу, надеясь выдержать экзамены и возродить славу семьи[13]13
  …выдержать экзамены и возродить славу семьи. – Имеются в виду столичные экзамены, проводившиеся один раз в три года. Успех на экзаменах позволял претендовать на чиновничью должность.


[Закрыть]. В эти места он попал два года назад и застрял здесь, найдя приют в храме. На жизнь он зарабатывал перепиской и составлением деловых бумаг, поэтому Чжэнь Шииню часто приходилось с ним сталкиваться.

Завидев Чжэнь Шииня, остановившегося у ворот, Цзя Юйцунь поздоровался с ним и спросил:

– Что это вы, почтенный, так внимательно смотрите на улицу? Что-нибудь интересное заметили?

– Нет, – с улыбкой отвечал Чжэнь Шиинь. – Дочка вот раскапризничалась, и я решил выйти ее поразвлечь. А вообще – скучно. Хорошо, что вы пришли, брат Цзя Юйцунь! Заходите, пожалуйста, вместе скоротаем этот бесконечный день!

Он отдал девочку няньке и под руку с Цзя Юйцунем направился в кабинет.

Мальчик-слуга подал чай. Но едва завязалась беседа, как кто-то из домочадцев прибежал к Чжэнь Шииню с вестью:

– Пожаловал господин Ян, желает справиться о вашем здоровье.

– Простите, – вскакивая с места, проговорил Чжэнь Шиинь, – я вас на время покину.

– Как вам будет угодно, почтенный друг, – ответил Цзя Юйцунь, тоже подымаясь. – Ведь я у вас частый гость – что за беда, если придется немного подождать?!

Чжэнь Шиинь покинул кабинет и направился в гостиную.

Оставшись в одиночестве, Цзя Юйцунь от нечего делать взял книгу стихов и стал ее перелистывать. Вдруг под окном кто-то кашлянул. Цзя Юйцунь выглянул наружу – это служанка рвала возле дома цветы. Не красавица, она обращала на себя внимание изящными манерами и благородными чертами лица, и Цзя Юйцунь невольно залюбовался девушкой.

Служанка между тем нарвала цветов и собралась уходить. Но, случайно подняв глаза, увидела в окне человека в старой одежде, с потертой повязкой на голове. С виду он был беден, но статная фигура, широкое лицо и резко очерченный рот, изогнутые брови, сверкающие, будто звезды, глаза, прямой нос и округлые щеки выдавали в нем человека незаурядного. Девушка поспешила убежать, думая про себя: «Такой благородный с виду, а ходит „и лохмотьях! Бедных родственников и друзей у нас в семье как будто нет. Должно быть, это тот самый Цзя Юйцунь, о котором часто говорит хозяин. Прав он, видно, когда уверяет, что такому человеку не пристало жить в нужде. Хозяин рад бы ему помочь деньгами, но все не представляется случая“.

Подумав так, служанка обернулась. А Цзя Юйцунь решил, что приглянулся девушке, и радости его не было предела. Девушка эта, поистине необыкновенная, и в нынешнем суетном и беспокойном мире могла бы стать верной подругой жизни.

Тут мальчик-слуга доложил, что гость остался обедать, и Цзя Юйцунь незаметно удалился через боковую калитку. Так что, когда Чжэнь Шиинь, проводив гостя, вернулся, его уже не было. Но посылать за ним хозяин не стал.

Наступил праздник Середины осени[14]14
  Праздник Середины осени отмечается в пятнадцатый день восьмого месяца по лунному календарю.


[Закрыть]. После семейного праздничного обеда Чжэнь Шиинь распорядился приготовить угощение у себя в кабинете и вечером отправился в храм за Цзя Юйцунем.

Между тем в душе Цзя Юйцуня глубоко запечатлелся образ служанки, которую он увидел в доме Чжэнь Шииня в тот день. Он то и дело вспоминал о девушке, мысленно называя ее верной подругой жизни. И вот сейчас, в праздник Середины осени, обратив взор к луне, он прочитал стихотворение:

 
Не думал я и не гадал, что вдруг
Все то, о чем в Трех временах мечтали[15]15
  …все то, о чем в Трех временах мечтали… – Три времени («Сань ши») – буддийское понятие, трактующее три временных пути к нирване. В данном случае термин употреблен в ироническом смысле как противопоставление «вечности» ( т.е.«пути трехкратного перерождения от низшего существа к высшему») единому мигу озарения.


[Закрыть],
Отобразится наяву в одной
Минуте непредвиденной печали.
 
 
Случайно промелькнула предо мной…
Наморщив лоб и не сказав ни слова,
Задумчиво и робко уходя,
Оглядывалась – раз, и два, и снова…
 
 
Я ей вослед смотрел, и тень ее,
Казалось, в легком ветре колыхалась,
И я подумал: «Вот бы под луной
Она со мной сдружилась и осталась!»
 
 
Луна блеснула, словно поняла,
Что я вдали объят мечтою нежной,
И хочет, видно, убедить ее
Откликнуться на робкие надежды…
 

Читая стихи, Цзя Юйцунь вспомнил о прежней безбедной жизни, о возвышенных целях, к которым стремился, и, со вздохом обратив лицо к небу, громко прочел еще такое двустишие:

 
Ждет нефрит – пока еще в шкатулке, —
чтобы цену красную назвали;
А в ларце плененная заколка
ждет момента, чтобы взвиться ввысь![16]16
  …в ларце плененная заколка ждет момента, чтобы взвиться ввысь! – В данном случае и «нефрит» и «заколка» олицетворяют мечту Цзя Юйцуня о лучшей судьбе. Согласно древней легенде, яшмовая заколка, обратившись в ласточку, вспорхнула и улетела от небесной феи.


[Закрыть]
 

Как раз в этот момент к Цзя Юйцуню незаметно подошел Чжэнь Шиинь и, услышав стихи, с улыбкой произнес:

– А у вас и в самом деле возвышенные устремления, брат Юйцунь!

– Что вы! – поспешно возразил Цзя Юйцунь. – Ведь это стихи древних. За что же меня хвалить? – И, сказав так, спросил у Чжэнь Шииня: – Что привело вас сюда, почтенный друг?

– Сегодня ночью – праздник Середины осени, или, как говорят в народе, «праздник Круглой луны», – ответил Чжэнь Шиинь. – Вы тут в своей келье, наверное, скучаете, уважаемый брат, поэтому позвольте пригласить вас в мое убогое жилище на угощение. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Да разве посмею я отказаться от подобной чести?! – с улыбкой произнес Цзя Юйцунь.

В доме у Чжэнь Шииня они сначала выпили чаю, после чего подали вина и всевозможные яства. Нечего и говорить, что вина были отменные, а яства – самые изысканные.

Друзья не спеша пили, все чаще наполняя кубки и ведя оживленную беседу.

В соседних домах тоже веселились, отовсюду неслись звуки свирелей, флейт и дудок, в каждом дворе играли и пели.

На небосклон выплыла и застыла, окруженная сиянием, луна. При ее ярком свете беседа друзей потекла еще непринужденнее. Вскоре Цзя Юйцунь захмелел и, охваченный безудержным весельем, прочел, обращаясь к луне, такие стихи:

 
В пятнадцатую ночь по новолунье
опять луна – прекрасна и кругла[17]17
  …В пятнадцатую ночь по новолунье… – Строка заимствована из «Девятнадцати древних стихотворений», историко-литературного памятника Древнего Китая. В предпоследнем из этих стихотворении «полная луна» противопоставляется «ущербной». Полнолунье здесь – воспоминание о счастливом прошлом, вселяющее надежду на новую встречу с любимым человеком, который должен вернуться из далекого края.


[Закрыть] —
Перила словно яшмою покрыла,
когда, сияя в небесах, плыла.
 
 
Там, высоко, – всего одно светило,
всего один лишь искрометный диск, —
Но десять тысяч – все глядим мы в небо,
своих голов не опуская вниз!
 

– Великолепно! – вскричал Чжэнь Шиинь, выслушав друга. – Я всегда говорил, что вы, брат мой, не из тех, кому долго не удастся возвыситься. И эти стихи – добрый знак. Уверен, скоро вы вознесетесь в заоблачные выси. И заранее поздравляю!

Цзя Юйцунь осушил кубок, наполненный Чжэнь Шиинем, и со вздохом произнес:

– Не подумайте, что я болтаю спьяна! Но по своим знаниям я вполне достоин быть среди экзаменующихся в столице! Только перепиской бумаг не скопить денег на поездку и дорожные расходы.

– Почему, брат мой, вы раньше об этом не сказали? – перебил его Чжэнь Шиинь. – Я давно хочу вам помочь, но все не представлялось случая завести об этом речь. Талантами, признаться, я не обладаю, но мне известно, что такое справедливость и благодеяние. В будущем году в столице состоятся экзамены. Вам надо срочно туда отправиться и непременно добиться успеха, иначе все ваши труды пропадут даром. Дорожные расходы я беру на себя – может быть, хоть этим отблагодарю судьбу за дружбу с вами, которой недостоин.

Он тотчас же приказал мальчику-слуге упаковать две смены зимней одежды, приготовить пятьдесят лянов серебра и сказал:

– Девятнадцатого числа счастливый день, наймите лодку и отправляйтесь на запад. И если вы возвыситесь и будущей зимой мы встретимся, какой это будет для меня радостью!

Приняв подарки, Цзя Юйцунь очень сдержанно поблагодарил, а сам продолжал пить вино, беседовать и шутить. Друзья расстались лишь с наступлением третьей стражи[18]18
  Третья стража. – В старом Китае время с семи часов вечера до девяти утра делилось на пять двухчасовых страж. Третья стража приходится на отрезок времени с одиннадцати часов вечера до одного часа ночи.


[Закрыть].

Проводив Цзя Юйцуня, Чжэнь Шиинь сразу же лег спать и проснулся поздно, когда солнце уже было высоко.

Он решил тотчас же написать в столицу рекомендательное письмо знакомому чиновнику, чтобы Цзя Юйцунь мог у него остановиться. Однако посланный за Цзя Юйцунем слуга, вернувшись, доложил:

– Монах сказал, что господин Цзя Юйцунь на рассвете отбыл в столицу и велел вам передать: «Ученый человек не верит в счастливые или несчастливые дни. Для него главное – дело. Жаль, что не успел проститься с вами».

Пришлось Чжэнь Шииню удовольствоваться этим ответом. Незаметно наступил Праздник фонарей. Чжэнь Шиинь велел служанке Хоци повести малышку Инлянь на улицу полюбоваться новогодними фонариками. В полночь служанка отошла по нужде, оставив Инлянь возле какого-то дома, а когда вернулась, девочки не было. Хоци искала ее до утра, но так и не нашла. Возвращаться домой она побоялась и сбежала в деревню.

Между тем, видя, что служанка с дочерью долго не возвращается, Чжэнь Шиинь послал людей на поиски. Вскоре они пришли и сообщили, что тех и след простыл.

Легко понять горе родителей, у которых пропало единственное дитя! Дни и ночи они плакали, совсем себя извели. Через месяц заболел Чжэнь Шиинь. Недомогала и госпожа Чжэнь – не проходило дня, чтобы она не приглашала лекаря или же не занималась гаданием.

Случилось так, что в пятнадцатый день третьего месяца монах в храме Тыквы горлянки по неосторожности опрокинул во время жертвоприношения светильник, и тотчас же загорелась бумага в окне[19]19
  Бумага в окне. – В старом Китае в окна домов не вставляли стекол; они заклеивались плотной бумагой.


[Закрыть]. Может быть, так было угодно судьбе, но во всех соседних домах были деревянные стены и бамбуковые изгороди, поэтому пламя мгновенно охватило улицу. Пожар бушевал всю ночь, подоспевшие солдаты сделать ничего не могли, и погибло множество людей.

Дом Чжэнь Шииня рядом с храмом вмиг превратился в груду пепла и черепицы. К счастью, сам он и жена уцелели. Спотыкаясь, бродил Чжэнь Шиинь вокруг пожарища и горестно вздыхал.

Они посоветовались с женой и перебрались в деревню. Но, как назло, последние годы в тех краях были неурожайными, да еще появились разбойники, с которыми даже правительственные войска не могли справиться. Пришлось Чжэнь Шииню себе в убыток распродать имущество и вместе с женой и двумя служанками переехать в другую деревню, к тестю.

Тесть Чжэнь Шииня – Фэн Су был уроженцем округа Дажучжоу и, хотя занимался только земледелием, нажил немалое богатство. Он не очень обрадовался зятю, попавшему в затруднительное положение. Хорошо еще, что Чжэнь Шиинь выручил немного денег от продажи имущества. Деньги он отдал тестю и попросил купить для него дом и немного земли, чтобы как-то прожить. Однако Фэн Су обманул зятя – купил плохой участок земли и полуразвалившийся домишко, утаив часть денег.

Чжэнь Шиинь, человек образованный, не привыкший к хозяйству, через год-другой совсем обеднел. Фэн Су обходился с ним вежливо, но за глаза любил позлословить, что, мол, зять его ленив, не умеет жить, что ему только бы вкусно поесть да сладко попить.

Эти разговоры доходили до Чжэнь Шииня и очень его огорчали. В памяти еще были живы картины минувших лет. Судите сами, каково человеку в преклонном возрасте выдерживать один за другим удары судьбы?

И Чжэнь Шиинь теперь все чаще думал о смерти. Однажды, опираясь на костыль, он вышел на улицу немного рассеяться и вдруг увидел, что навстречу ему идет безумный даосский монах в лохмотьях и грубых матерчатых туфлях и что-то бормочет себе под нос:

 
Про монашью святость в мире этом
знаем толки все наперечет, —
Все равно к большим чинам и славе
грешного землянина влечет!
Но ведь их, вельмож и полководцев,
раньше было много, – а теперь?
Славные могилы одичали,
и в бурьяне захирел почет!
 
 
Про монашью святость в мире этом
знаем толки все наперечет, —
Все равно того, кто чтит богатство,
к золоту и серебру влечет,
Алчный человек весь век свой долгий
сетует, что мало накопил,
А потом его сомкнутся очи,
звон монет от смерти не спасет!
 
 
Про монашью святость в мире этом
знаем толки все наперечет, —
Все равно о женщине прекрасной
не забудешь, если к ней влечет.
А она, по целым дням воркуя
и благодаря за доброту,
Улизнет немедленно к другому,
если муж в недобрый час умрет…
 
 
Про монашью святость в мире этом
знаем толки все наперечет, —
Предков и родителей издревле
к детям, внукам, правнукам влечет,
И всегда их было очень много,
сердобольных дедов юных чад,
Но бывало ль, чтоб сыны и внуки
праведностью славили свой род?
 

Приблизившись к монаху, Чжэнь Шиинь спросил:

– Что это вы бормочете, я только и слышу «влечет» да «наперечет»?

– Этого вполне достаточно, значит, вы все поняли! – засмеялся даос. – Что значит «святость» – знают все «наперечет». Надеюсь, вам это известно. Но «влечет» к «святости» не всех «наперечет». Не каждый в состоянии ее постичь. Одних «влечет», других не «влечет». Потому я и назвал свою песенку «О том, что „влечет“, но не всех „наперечет“.

Чжэнь Шиинь был человек сообразительный и в ответ на слова монаха сказал с улыбкой:

– Дозвольте, я дам толкование вашей песенке!

– Что же, пожалуйста! – согласился монах. И Чжэнь Шиинь прочел следующие строки:

 
Сейчас – безлюдные покои,
в покоях пусто, дом заброшен,
А было время, – для табличек
оказывалось ложе тесным[20]20
  …А было время, – для табличек оказывалось ложе тесным. – То есть, когда-то семья объединяла многочисленных родственников. По преданию, при династии Тан у сановника Го Цзыи была такая большая семья, что. когда собирались все ее члены, чтобы поздравить главу с днем рождения, на ложе не хватало места для бамбуковых пластинок (или табличек) с обозначением знаков различия и степени родства.


[Закрыть].
 

 
Сейчас – безжизненные травы
и ветви тополей засохших,
А было время, – в этом месте
парили в танцах, пели песни…
 
 
Сейчас – под потолком, меж балок
паук плетет уныло нити,
Хоть и остался шелк зеленый
на окнах с давних пор доныне[21]21
  …Хоть и остался шелк зеленый на окнах с давних пор доныне… – Смысл фразы: умерших аристократов заменили новые, выходцы из низов, стремящиеся подражать обычаям предков.


[Закрыть], —
Увы, о пудре ароматной
напрасно и не говорите, —
Что делать, ежели покроет
виски холодный белый иней?
 
 
Что из того, что тлеют кости
в могиле желтой тех, кто отжил?
Сегодня снова красный полог
к возлюбленным падет на ложе!
 
 
Пусть золота
есть сундуки,
Пусть серебра
есть сундуки, —
«Не зазнавайся!
Будешь нищим!» —
Твердят худые языки…
 
 
Предвидит ли в час похоронный
тот, кто скорбит о краткой жизни,
Что жить и самому осталось
совсем немного после тризны?
 
 
…Что правила? Ведь исключений
подчас бывает больше их:
Случиться может – и бесправный,
как деспот, станет зол и лих.
 
 
Тот, кто изысканные яства
за трапезой вкушает всласть,
В зловонные притоны может
по воле случая попасть;
Кто свысока глядит на шляпы
не столь влиятельных людей,
В колодках может жизнь закончить,
как злой преступник-лиходей.
 
 
Иной исход: совсем недавно
не знал одежды без заплат,
А ныне говорит, что беден
вельможи важного халат!
О, суета сует!
Ты песню
Свою пропел – и пыл погас,
И выбрать на арене место
На этот раз
мой пробил час!
И родина, вчера чужая,
теперь моею назвалась!
…Сумбурный мир! Беспутный хаос!
Он весь пороками объят!
Не для себя, а для кого-то
мы свадебный кроим наряд![22]22
  …Не для себя, а для кого-то мы свадебный кроим наряд! – Иными словами, – все, чего мы достигаем в жизни, остается на радость потомкам. В стихотворении танского поэта Цинь Таоюя есть строки:
Копил я деньги год за годом, —А увенчалась чем забота?Лишь свадебную сшил одеждуНе для себя, а для кого-то!  (Стихи здесь и далее в примечаниях приводятся в переводах И. Голубева.)


[Закрыть]
 

Даос радостно захлопал в ладоши и воскликнул:– Все верно, все верно!

– Что ж, пошли! – произнес Чжэнь Шиинь.

Он взял у даоса суму, перекинул через плечо и, не заходя домой, последовал за ним. Едва они скрылись из виду, как на улице поднялся переполох, люди из уст в уста передавали о случившемся.

Госпожа Чжэнь, совершенно убитая вестью об исчезновении мужа, посоветовалась с отцом и отправила людей на поиски, только напрасно – посланные возвратились ни с чем. Делать нечего – пришлось госпоже Чжэнь жить за счет родителей.

К счастью, с ней были две преданные служанки. Они помогали хозяйке вышивать, та продавала вышивки, а вырученные деньги отдавала отцу, чтобы хоть частично возместить расходы на свое содержание. Фэн Су роптал, но выхода не было, и пришлось смириться. Однажды служанка госпожи Чжэнь покупала нитки у ворот дома, как вдруг услышала на улице крики:

– Дорогу! Дорогу!

– Едет новый начальник уезда! – говорили прохожие.

Девушка выглянула за ворота и увидела, как мимо быстро прошли солдаты и служители ямыня[23]23
  Ямынь – административный орган, чиновная управа в старом Китае.


[Закрыть], а за ними в большом паланкине пронесли чиновника в черной шапке и красном шелковом халате. У служанки ноги подкосились от страха, а в голове пронеслась мысль: «Где-то я видела этого чиновника! Уж очень у него знакомое лицо».

Девушка вернулась в дом и вскоре забыла о случившемся. А вечером, когда все уже собрались спать, в ворота громко постучали и тут же послышались голоса:

– Начальник уезда требует хозяина дома на допрос!

Фэн Су оцепенел от страха и лишь таращил глаза.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава вторая

Госпожа Цзя уходит из жизни в городе Янчжоу;

Лэн Цзысин ведет повествование о дворце Жунго

Услышав крики, Фэн Су выбежал за ворота и с подобострастной улыбкой спросил у стражников, в чем дело.

– Нам нужен господин Чжэнь! – закричали те.

– Моя фамилия Фэн, а не Чжэнь, – робко улыбаясь, произнес Фэн Су. – Был у меня, правда, зять по фамилии Чжэнь, но вот уже два года, как он куда-то исчез. Может быть, он вам и нужен?

– Ничего мы не знаем! – отвечали стражники. – Нам все равно – что «Чжэнь», что «Цзя»[24]24
  …что «Чжэнь», что «Цзя» – игра слов: чжэнь – истинный, цзя – ложный.


[Закрыть]. Нет зятя – тебя потащим к начальнику.

Они схватили Фэн Су и, подталкивая, увели.

В доме поднялся переполох, никто не знал, что случилось. Не успел Фэн Су вернуться, это было во время второй стражи, как домашние засыпали его вопросами.

– Оказывается, – принялся рассказывать Фэн Су, – начальник уезда Цзя Юйцунь – старый друг моего зятя. Он заметил у ворот нашу Цзяосин, когда она покупала нитки, решил, что и зять мой здесь живет, и прислал за ним. А как он огорчился, как тяжело вздыхал, когда я поведал ему о случившемся. Потом спросил о внучке. Я ответил: «Внучка пропала в Праздник фонарей». «Ничего, – стал утешать меня начальник, – наберитесь терпения, я велю отправить людей на поиски, и вашу внучку непременно найдут». На прощанье господин начальник подарил мне два ляна серебром.

После этого разговора госпожа Чжэнь провела ночь без сна.

На следующее утро пришли от Цзя Юйцуня люди и принесли госпоже Чжэнь два ляна серебра и четыре куска узорчатого атласа, а Фэн Су – письмо с просьбой уговорить госпожу Чжэнь отдать начальнику уезда в наложницы служанку Цзяосин.

Фэн Су расплылся в улыбке. Ему так хотелось угодить начальнику, что он на все лады принялся уговаривать дочь и в тот же вечер в небольшом паланкине отправил Цзяосин в ямынь. На радостях Цзя Юйцунь прислал в подарок Фэн Су еще сто лянов серебра и щедро одарил госпожу Чжэнь – пусть не знает нужды и ждет, когда отыщется ее дочь.

Еще давно, в саду Чжэнь Шииня, Цзяосин украдкой бросила взгляд на Цзя Юйцуня, и это принесло девушке счастье. Не прошло и года, как судьба послала Цзяосин сына, редкое стечение обстоятельств! А еще через полгода умерла жена Цзя Юйцуня, и Цзяосин стала полновластной хозяйкой в доме. Вот уж поистине: «Один случайный взгляд ее возвысил».

А теперь послушайте, как все было. На деньги, которые ему дал Чжэнь Шиинь, Цзя Юйцунь отправился в столицу; там он блестяще выдержал экзамены на ученую степень цзиньши[25]25
  Цзиньши – ученая степень в императорском Китае, дававшая право на занятие высоких должностей.


[Закрыть], попал в число кандидатов на вакантные должности за пределами столицы и был назначен начальником уезда, где жил Фэн Су.

Человек недюжинных способностей, он в то же время отличался корыстолюбием, завистью и жестокостью. Вел себя заносчиво, поэтому сослуживцы его недолюбливали. Прошло немногим больше года, и на высочайшее имя был подан доклад, в котором говорилось, что Цзя Юйцунь, хоть и «не лишен талантов, но коварен и хитер». Он якшался с деревенскими богачами, потакал взяточникам и казнокрадам. Кончилось тем, что императорским указом, к великой радости чиновников всего уезда, Цзя Юйцунь был отстранен от должности. Он испытывал стыд и горечь, но виду не подавал и как ни в чем не бывало шутил и смеялся.

Сдав все казенные бумаги, Цзя Юйцунь снабдил накопленными за год деньгами своих домочадцев и отослал их на родину, а сам, как говорится, оставшись с ветром в мешке да с луной в рукаве, отправился странствовать по достопримечательным местам Поднебесной.

Оказавшись как-то в Вэйяне, Цзя Юйцунь прослышал, что в нынешнем году там назначен сборщиком соляного налога некий Линь Жухай, уроженец города Гусу.

Линь Жухай значился третьим в списках победителей на предыдущих экзаменах и теперь получил звание великого мужа Орхидеевых террас[26]26
  Великий муж Орхидеевых террас – должность императорского цензора.


[Закрыть]. С указом императора о назначении его на должность сборщика соляного налога он прибыл недавно к месту службы.

Предок Линь Жухая в пятом колене носил титул лехоу[27]27
  Лехоу – в феодальном Китае княжеский титул второй степени.


[Закрыть] с правом наследования тремя поколениями. Однако нынешний император, отличавшийся добродетелями, милостиво пожаловал это право и четвертому поколению – то есть отцу Линь Жухая, а сам Линь Жухай и его потомки могли получить титул, лишь сдав государственные экзамены.

Линь Жухай был выходцем из образованной служилой семьи, обладавшей правом наследовать должности. Но, к несчастью, род Линь насчитывал всего несколько семей, приходившихся Линь Жухаю далекими родственниками, не имевшими с ним прямого кровного родства.

Линь Жухаю уже исполнилось пятьдесят. В прошлом году он потерял единственного сына – тот умер трех лет от роду. Была у Линь Жухая жена, были наложницы, но судьба не посылала ему сыновей. Жена, урожденная Цзя, родила ему дочь, ее назвали Дайюй и берегли как зеницу ока. Девочке едва минуло пять лет.

Она была умной, способной, и родители, не имея прямого наследника, воспитывали ее как мальчика, обучали грамоте, пытаясь хоть этим немного скрасить свое одиночество.

Цзя Юйцунь между тем, поселившись в гостинице, простудился и заболел. А когда немного оправился, решил куда-нибудь на время пристроиться, чтобы избавиться от лишних расходов. Ему посчастливилось встретить двух своих старых друзей. Те водили знакомство со сборщиком соляного налога, знали, что он ищет учителя для своей дочки, и, конечно же, порекомендовали Цзя Юйцуня.

Долго заниматься с девочкой не приходилось – она была еще слишком мала и слаба. Вместе с ней учились две девочки-служанки. В общем, Цзя Юйцуню это не стоило больших трудов, и вскоре он совсем поправился.

Так пролетел еще год. Но тут случилось несчастье – мать девочки, госпожа Цзя, заболела и умерла.

Заботы о матери во время ее болезни, траур, который Дайюй строго соблюдала, слезы и переживания подорвали и без того слабое здоровье девочки, и она никак не могла возобновить занятия.

Цзя Юйцунь скучал от безделья и в погожие солнечные дни после обеда прогуливался. Однажды, желая полюбоваться живописным деревенским пейзажем, он вышел за город и, бродя без цели, очутился в незнакомом месте. Вокруг высились крутые, покрытые лесом горы, в ущелье бурлила река, ее берега сплошь поросли бамбуком, а чуть поодаль, утопая в зелени, виднелся древний буддийский храм. Ворота покосились, со стен обвалилась штукатурка, и только надпись над входом сохранилась: «Кумирня постижения мудрости». По обе стороны ворот тоже были надписи, но полустертые:

 
Раз от благ земных и после смерти
отрешиться люди не хотят, —
То, когда пути глаза не видят,
взгляд разумно обратить назад.
 

Цзя Юйцунь прочел и подумал: «Такие простые слова, а такой глубокий смысл! Нигде не встречал я подобного изречения, ни на знаменитых горах, ни в монастырях, которые обошел. Видимо, здесь живет человек, постигший истину. Уж не зайти ли?»

В храме Цзя Юйцунь увидел монаха, тот варил рис. Не заметив, что монах совсем дряхлый, Цзя Юйцунь стал задавать ему вопрос за вопросом, но монах оказался глухим, беззубым, да к тому же и невежественным и в ответ бормотал что-то невразумительное.

Цзя Юйцунь потерял терпение, покинул храм и зашел в сельский трактир, чтобы взбодрить себя чаркой-другой вина, а затем полюбоваться здешним живописным пейзажем.

Едва Цзя Юйцунь переступил порог трактира, как из-за столика поднялся один из посетителей и с распростертыми объятиями, громко смеясь, бросился к нему:

– Вот так встреча! Глазам своим не верю!

Цзя Юйцунь пригляделся и узнал Лэн Цзысина, хозяина антикварной лавки, с которым знался когда-то в столице.

Цзя Юйцунь восхищался энергией и способностями Лэн Цзысина, а тот часто прибегал к услугам Цзя Юйцуня, так они и сдружились.

– Давно ли пожаловали сюда, почтенный брат? – заулыбавшись, спросил Цзя Юйцунь. – Такая приятная неожиданность! Сама судьба нас свела!

– В конце прошлого года я ездил домой, – отвечал Лэн Цзысин, – а сейчас, возвращаясь в столицу, решил завернуть по пути к старому другу, и он оставил меня погостить на два дня. Кстати, у меня нет неотложных дел, и я мог бы здесь задержаться до середины месяца. А сюда я забрел совершенно случайно, от нечего делать, мой друг чем-то занят сегодня. И вот встретил вас!

Он пригласил Цзя Юйцуня сесть рядом, заказал вина и закусок, и они принялись рассказывать друг другу о том, что пришлось пережить за время разлуки.

– Нет ли у вас каких-нибудь новостей из столицы? – спросил Цзя Юйцунь.

– Пожалуй, нет, – отвечал Лэн Цзысин, – если не считать весьма странный случай, который произошел в семье вашего уважаемого родственника.

– Моего родственника? – улыбнулся Цзя Юйцунь. – Но у меня в столице нет родственников.

– Зато есть однофамильцы. А однофамильцы все принадлежат к одному роду! Разве не так?

– Какой же род вы имеете в виду?

– Род Цзя из дворца Жунго, – ответил Лэн Цзысин. – Уж не считаете ли вы для себя зазорным иметь такую родню?

– Ах, вот вы о ком! – вскричал Цзя Юйцунь. – В таком случае род наш весьма многочислен. Отпрыски рода Цзя появились еще при Цзя Фу, во времена Восточной Хань[28]28
  Восточная Хань – династия, правившая Китаем с 25 по 220 г.


[Закрыть], и расселились по всем провинциям. Как же теперь установить, кто кому и каким родственником приходится? Ведь род Жунго и в самом деле принадлежит к той же ветви, что и наш. Но он так возвысился, что нам даже неудобно напоминать об этом родстве. Мы постоянно чувствуем отчуждение.

– Зря вы так говорите, почтенный учитель! – вздохнул Лэн Цзысин. – Род Жунго, как и род Нинго, постепенно оскудевает.

– Почему же оскудевают? – удивился Цзя Юйцунь. – Ведь еще недавно они были многочисленны и сильны!

– История эта, право же, длинная, – отвечал Лэн Цзысин.

– В прошлом году, – продолжал Цзя Юйцунь, – по пути к историческим памятникам эпохи Шести династий[29]29
  Шесть династий – период в истории Китая с III по IV в.


[Закрыть] я проезжал через Цзиньлин и побывал в Шитоучэне, где расположены эти дворцы. Они стоят рядом и занимают чуть ли не половину улицы: дворец Нинго – восточную сторону, дворец Жунго – западную. У главных ворот действительно было безлюдно. Но за каменной оградой по-прежнему высились парадные залы, роскошные гостиные, палаты и башни, а в саду все так же пышно зеленели деревья, громоздились искусственные горки. Ничто не напоминало о разорении и упадке.

– Удивляюсь, как это вы, опытный чиновник, ничего не заметили! – воскликнул с усмешкой Лэн Цзысин. – Еще древние говорили: «Сороконожка и мертвая стоит на ногах». Прежней роскоши в этих дворцах уже нет, но обитатели их живут не так, как простые чиновники. Людей у них прибавляется, дел невпроворот, господа и слуги по-прежнему в почете, а хозяйство в запустении, расточительство достигло предела, экономить никто не желает. Слава пока не померкла, но в кармане давно уже пусто. Но и это бы еще ладно! Гораздо страшнее, что потомки в этой семье от поколения к поколению становятся все хуже и хуже – вырождаются!

– Неужели в этих высокопоставленных семьях пренебрегают воспитанием детей? – усомнился Цзя Юйцунь. – Не знаю, как остальные ветви рода Цзя, но семьи Нинго и Жунго, казалось мне, в этом смысле всегда служили примером. Как же могло такое случиться?

– Но именно об этих двух семьях и идет речь, – вздохнул Лэн Цзысин. – Сейчас я вам все расскажу. Нинго-гун[30]30
  Гун – в феодальном Китае титул знатности первой степени.


[Закрыть] и Жунго-гун – единоутробные братья. Нинго-гун, старший, имел двух сыновей. После его смерти должность перешла по наследству к старшему – Цзя Дайхуа, а у того тоже было двое сыновей. Старший, Цзя Фу, умер не то восьми, не то десяти лет. Поэтому титул и должность отца унаследовал младший, Цзя Цзин. Так вот, этот Цзя Цзин стал почитателем даосов, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытается найти эликсир бессмертия, и ничто больше его не интересует в мире. Счастье еще, что в бытность его молодым у него родился сын – Цзя Чжэнь, и Цзя Цзин, которым владела единственная мечта – стать бессмертным, передал ему свою должность, а сам свел знакомство с даосами и все время проводит с ними за пределами города. У Цзя Чжэня тоже есть сын – Цзя Жун, в нынешнем году ему минуло шестнадцать лет. Цзя Цзин делами не интересуется, а Цзя Чжэню заниматься ими недосуг – на уме у него одни развлечения. Он перевернул вверх дном весь дворец Нинго, и никто не смеет его одернуть. А теперь послушайте о дворце Жунго: именно здесь и случилась странная история, о которой я только что упомянул. После смерти Жунго-гуна должность его по наследству перешла к старшему сыну Цзя Дайшаню, который в свое время женился на девушке из знатного цзиньлинского рода Шихоу. Она родила ему двух сыновей, старшего – Цзя Шэ и младшего – Цзя Чжэна. Цзя Дайшаня давно нет в живых, и жена его вдовствует. Должность унаследовал старший сын Цзя Шэ, человек весьма заурядный, к тому же равнодушный к хозяйственным делам. Лишь один из сыновей Цзя Дайшаня – Цзя Чжэн – с детства отличался честностью и прямотой, любил науки, и отец, не чаявший в нем души, мечтал, чтобы он сдал государственные экзамены и получил должность. Перед смертью Цзя Дайшань написал прошение императору, и государь, всегда милостиво относившийся к своему преданному слуге, повелел ему передать титул и должность старшему сыну, а младшего немедленно представить ему. Так Цзя Чжэн получил должность лана[31]31
  Лан – звание чиновников в высших государственных учреждениях феодального Китая.


[Закрыть]. Его жена – урожденная Ван – родила ему сына Цзя Чжу, который четырнадцати лет поступил в школу и вскоре женился. У него родился мальчик, а сам он заболел и умер, не дожив и до двадцати лет. Спустя некоторое время госпожа Ван родила дочь, – ребенок появился на свет в первый день Нового года, весьма примечательно. А еще лет через десять у нее родился сын. И представьте, появился на свет с яшмой во рту. Яшма эта излучала радужное сияние, а на поверхности виднелись следы иероглифов. Ну, скажите, разве это не удивительно?