Текст книги "Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL."
Автор книги: Сюэцинь Цао
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Глава двенадцатая
Жестокая Ван Сифэн устраивает ловушку влюбленному в нее Цзя Жую;
несчастный Цзя Жуй смотрится в лицевую сторону «Драгоценного зеркала любви»
Фэнцзе как раз разговаривала с Пинъэр, когда вошла служанка и доложила:
– Пожаловал господин Цзя Жуй.
– Проси, – приказала Фэнцзе.
Услышав, что его приглашают, обрадованный Цзя Жуй вошел и, сияя улыбкой, справился о здоровье Фэнцзе. Фэнцзе была само внимание, предложила Цзя Жую сесть, угостила чаем, и Цзя Жуй, тая от блаженства, сощурил один глаз и спросил:
– Что это второго старшего брата до сих пор дома нет?
– Не знаю, – ответила Фэнцзе.
– Не иначе как задержал его кто-то по дороге и он никак не может расстаться, – ухмыляясь, промолвил Цзя Жуй.
– Вполне возможно, – согласилась Фэнцзе, – бывают же мужчины, которые с одного взгляда влюбляются в первую встречную женщину.
– Я не такой, – смеясь, возразил Цзя Жуй.
– Но таких, как вы, – мало, – проговорила Фэнцзе. – Едва ли в целом мире наберется десяток!
Не помня себя от радости, Цзя Жуй произнес:
– Вам, наверное, постоянно приходится скучать?
– Вы правы, – подтвердила Фэнцзе, – одна надежда, что кто-нибудь придет со мной поговорить, рассеять скуку.
– Если вы не против, могу каждый день развлекать вас, – любезно предложил Цзя Жуй. – Дел у меня нет никаких!
– Не верю! Неужели вы готовы каждый день сюда приходить?
– Разрази меня гром, если я лгу! – горячо заверил Цзя Жуй. – Я давно навестил бы вас, но боялся: говорят, вы опасная женщина и с вами надо быть начеку. Но оказалось, вы добры и отзывчивы, и я непременно буду вас навещать, пусть даже за это мне грозит смерть!
– До чего же вы умны! – с притворным восхищением воскликнула Фэнцзе. – Куда Цзя Жуну и его брату до вас! Да они просто бесчувственные глупцы! Манеры изящные, а душа грубая!
Слова Фэнцзе глубоко запали в сердце Цзя Жуя. Не в силах совладать с собой, он стал к ней приближаться, маслеными глазками уставился на ее вышитую сумочку и совсем некстати спросил:
– Какие кольца вы носите?
– Будьте осторожны! – тихонько предупредила Фэнцзе. – Как бы служанки чего-нибудь не заподозрили.
Сочтя эти слова «высочайшим повелением и святейшим поучением», Цзя Жуй тотчас отпрянул.
– Вам пора уходить, – проговорила Фэнцзе.
– До чего же вы жестоки, сестрица! Разрешите мне еще хоть немного побыть! – взмолился Цзя Жуй.
– Днем здесь постоянно люди, – с опаской продолжала Фэнцзе, – и вас могут заметить. Ждите лучше меня вечером в западном проходном зале.
– Только не обманите! – торопливо произнес Цзя Жуй – ему казалось, что драгоценная жемчужина уже у него в руках. – Ведь там тоже полно народу.
– Не беспокойтесь, – поспешила заверить Фэнцзе. – Ночных слуг я отпущу, двери мы запрем, и никто не сможет войти.
Ошалев от восторга, Цзя Жуй попрощался с Фэнцзе и ушел с видом победителя. Насилу дождавшись вечера, он украдкой проскользнул во дворец Жунго, двери еще не запирали, и он беспрепятственно проник в проходной зал. Там стояла кромешная тьма и в самом деле не было ни души. Дверь, ведущая из зала в покои матушки Цзя, давно была заперта, открытой оставалась лишь дверь с восточной стороны. Цзя Жуй прислушался – ни звука. Затем что-то щелкнуло – это заперли восточную дверь.
Цзя Жуй неслышно вышел из своего укрытия и толкнул дверь – она была на замке. Он в ловушке, с севера и с юга – глухие стены, не перелезешь, не за что ухватиться.
По залу разгуливал ветер, он пронизывал до костей. В двенадцатом месяце ночи самые длинные, и к утру Цзя Жуй совершенно закоченел.
На рассвете появилась старуха служанка и открыла восточную дверь. Как только она повернулась спиной и пошла отпирать западную, Цзя Жуй, съежившись, выскочил наружу. К счастью, в такую пору все еще спят, и он, беспрепятственно миновав задние ворота, со всех ног помчался домой.
Надо вам сказать, что Цзя Жуй рано осиротел и воспитывал его дед – Цзя Дайжу. Дед следил за каждым шагом внука, боялся, как бы тот не забросил ученье, не стал пить и играть в азартные игры. А тут вдруг внук исчез на всю ночь! Наверняка пьянствует где-нибудь. Ему и в голову не могло прийти, что на самом деле случилось.
Всю ночь Цзя Дайжу в гневе метался, не находя себе места. Видя, в каком состоянии дед, Цзя Жуй, еще не успевший отереть пот со лба, не моргнув глазом, соврал:
– Я вчера был у дядюшки, а когда собрался уходить – уже стемнело, и он оставил меня ночевать.
– Сколько раз я тебе говорил, чтобы не смел уходить, у меня не спросившись! – загремел Цзя Дайжу. – За одно это бить тебя надо, а ты еще врешь!
Он сгреб внука в охапку, хорошенько отколотил палкой, не дал ему даже поесть, поставил посреди двора на колени и велел стоять до тех пор, пока не вызубрит уроки на десять дней вперед.
Бедный Цзя Жуй! Как он страдал! Всю ночь дрожал от холода, затем получил трепку и вдобавок ко всему должен был голодный стоять на коленях, прямо во дворе, и читать вслух!
Однако это не охладило пыла юноши. Он и подумать не мог, что Фэнцзе над ним издевается, и через два дня, улучив момент, как ни в чем не бывало вновь отправился к ней. Она притворилась рассерженной. Как же! Он нарушил данное обещание! Цзя Жуй клялся, оправдывался. Видя, что он сам лезет в расставленные сети, Фэнцзе придумала другой план, чтобы его образумить.
– Сегодня вечером, – сказала она, – ждите меня в домике у дорожки за моим домом. Только смотрите, не обманывайте больше!
– А сами вы не обманете? – недоверчиво спросил Цзя Жуй.
– Можете не приходить, если сомневаетесь!
– Обязательно приду, непременно! – поспешил заверить Цзя Жуй. – Приду, если даже мне будет грозить смерть!
– А сейчас уходите, – приказала Фэнцзе.
Цзя Жуй ушел, уверенный, что на этот раз все будет в порядке. А Фэнцзе, как говорится, «отобрала войска, назначила полководцев» и устроила новую ловушку.
Цзя Жуй с трудом дождался вечера. Но, как назло, пришли родственники и засиделись до самого ужина. Лишь когда настало время зажигать лампы и дед лег спать, юноша пробрался во дворец Жунго, а затем проник в домик возле дорожки. Он метался от нетерпения, как муравей на горячей сковороде. Было тихо, ни звука, ни шороха. Цзя Жуй в тревоге строил догадки: «Наверняка не придет. Неужели решила проморозить меня еще одну ночь?»
Тут юноша заметил в дверях чью-то фигуру и, как только она приблизилась, уверенный, что это Фэнцзе, бросился на нее, как тигр на добычу, как кошка на мышь.
– Дорогая сестрица! – восклицал он. – Я заждался тебя!
Целуя «любимую» и лихорадочно шепча «милая», Цзя Жуй повалил ее на кан, сдернул с нее штаны и, охваченный вожделением, не помня себя, стал торопливо раздеваться. Вдруг в дверях мелькнул свет – на пороге появился Цзя Цян со свечой в руке.
– Эй, кто здесь?
С кана послышался смех:
– Это дядюшка Цзя Жуй меня домогается!
Цзя Жуй готов был провалиться сквозь землю. Как вы думаете, кто лежал перед ним?.. Цзя Жун!
Цзя Жуй хотел бежать, но Цзя Цян загородил ему дорогу.
– Стой! Вторая госпожа нынче рассказывала старой госпоже, что ты с ней заигрываешь, и заманила тебя сюда. Старая госпожа разгневалась и послала меня за тобой. Пошли!
При упоминании о «старой госпоже» у Цзя Жуя душа ушла в пятки, и он смог лишь вымолвить:
– Дорогой племянник, скажи, что ты меня здесь не нашел! А я тебя щедро за это вознагражу!
– Отпустить тебя мне не трудно, но какова будет награда? К тому же на слово я не верю! Пиши расписку!
– А что писать?
– Очень просто, – ответил Цзя Цян. – Пиши, что проигрался и занял столько-то лянов серебра для покрытия долга.
– Я готов, – согласился Цзя Жуй.
Цзя Цян вышел и через минуту появился с бумагой и кистью. Поторговавшись, они сошлись на пятидесяти лянах, Цзя Жуй написал расписку, поставил свою подпись и отдал Цзя Цяну. Цзя Цян между тем стал подтрунивать над Цзя Жуном. Тот вышел из себя и, скрежеща зубами от злости, твердил:
– Завтра же всем расскажу, пусть судят как хотят!
Напуганный Цзя Жуй стал кланяться ему до земли. Цзя Цян выступил в роли миротворца и уговорил Цзя Жуя написать еще одну расписку, на имя Цзя Жуна, на ту же сумму.
– Если узнают, что я тебя отпустил, – сказал Цзя Цян Цзя Жую, – мне не избежать наказания. Ворота, ведущие к покоям старой госпожи, давно заперты, в гостиной старый господин рассматривает недавно привезенные из Нанкина вещи, так что и той дорогой нельзя пройти. Остается задняя калитка, но и там сейчас ты можешь кого-нибудь встретить. Придется немного подождать, я сбегаю посмотрю, а потом приду за тобой. Здесь оставаться нельзя, могут заметить. А, знаю, куда тебя спрятать!
Он погасил свечу и, увлекая за собой Цзя Жуя, вышел во двор. Ощупью они добрались до крыльца, и Цзя Цян сказал:
– Залезай под крыльцо и жди меня. Только сиди тихо!
Цзя Цян и Цзя Жун ушли. Цзя Жуй совсем пал духом. Он забрался под крыльцо и предался своим невеселым мыслям. Вдруг наверху послышался шум, и кто-то выплеснул ведро нечистот, прямо на Цзя Жуя. Тот невольно охнул, но тут же зажал рот рукой. Облитый с головы до ног вонючей жижей, Цзя Жуй дрожал от холода. Наконец прибежал Цзя Цян:
– Пошли быстрее!
Цзя Жуй кое-как выбрался из-под крыльца и опрометью бросился домой. Уже наступила третья стража, и ему пришлось крикнуть, чтобы отперли дверь.
– Что случилось? – спрашивали люди, глядя на Цзя Жуя.
– Я оступился в темноте и упал в отхожее место, – солгал он.
Очутившись наконец у себя в комнате, Цзя Жуй умылся и переоделся. Лишь теперь он понял, что Фэнцзе просто поиздевалась над ним, и пришел в ярость. В то же время он досадовал, что так и не удалось овладеть ею, и всю ночь не сомкнул глаз, вспоминая ее красоту. С той поры Цзя Жуй не осмеливался больше появляться во дворце Жунго.
Цзя Жун и Цзя Цян между тем чуть не каждый день приходили требовать деньги, и Цзя Жуй боялся, как бы дед не узнал о его похождениях. Он и так весь извелся от страсти к Фэнцзе, а тут еще долги. Вдобавок ко всему целыми днями приходилось зубрить уроки.
В свои двадцать лет Цзя Жуй еще не был женат, и неутоленная страсть к Фэнцзе довела его, как говорится, до «ломоты в пальцах». Не прошло бесследно и то, что дважды ему пришлось дрожать на холоде. В конце концов он заболел. Внутри жгло как огнем, аппетит пропал, ноги сделались будто ватные, в глазах рябило, ночью начинался жар, днем одолевала слабость. Появилось недержание мочи, кровохарканье… Не прошло и месяца, как он слег и не вставал с постели. Закроет глаза – мысли путаются, мучают кошмары, начинается бред. Каких только лекарств не прописывали ему врачи! Цинамон, аконит, вытяжку из черепашьего щита, корень майдуна и купены – Цзя Жуй принял их несколько десятков цзиней, – ничего не помогало.
К весне болезнь обострилась. Цзя Дайжу сбился с ног, приглашал то одного врача, то другого – все напрасно. Оставалось лишь одно средство – настой женьшеня. Но откуда мог взять Дайжу столько денег? Пришлось отправиться на поклон во дворец Жунго. Госпожа Ван приказала Фэнцзе отвесить для старика два ляна женьшеня.
– Мы недавно готовили лекарство для старой госпожи, – ответила Фэнцзе, – после этого оставался еще целый корень женьшеня. Только вчера я велела его отнести жене военного губернатора Яна.
– Спроси тогда у свекрови, – приказала госпожа Ван. – И у Цзя Чжэня, может быть, есть. Собери хоть немного и дай. Спасешь человеку жизнь, тебе зачтется!
Фэнцзе пообещала, а сама ничего не стала делать – собрала какие-то крохи – несколько цяней, велела отнести Цзя Дайжу и передать, будто это прислала госпожа, и больше, мол, нет.
Затем Фэнцзе отправилась к госпоже Ван и сказала:
– Мне удалось собрать больше двух лянов женьшеня, которые я тотчас же отослала.
Цзя Жуй между тем впал в отчаянье, он перепробовал все средства, на них ушла уйма денег, а облегчение не наступило.
Но вот однажды к воротам подошел за подаянием хромой даос и заявил, что лечит болезни, ниспосланные свыше как возмездие за грехи.
– Скорее зовите этого святого, – крикнул Цзя Жуй слугам, – быть может, он спасет мне жизнь!
Цзя Жуй рывком сел на постели и стал класть поклоны, колотясь лбом о подушку. Слугам ничего не оставалось, как привести даоса.
– Милосердный бодхисаттва, спаси меня! – умолял Цзя Жуй, вцепившись в рукав монаха.
– Ни одно лекарство не излечит твою болезнь! – со вздохом произнес даос. – Только сокровище, которое я тебе дам! Смотрись в него каждый день и останешься жив.
С этими словами монах вытащил из сумы небольшое зеркальце с нацарапанной на оборотной стороне надписью «Драгоценное зеркало любви» и, протянув его Цзя Жую, пояснил:
– Это зеркальце из храма Кунлин, что в области Небесных грез, его сделала бессмертная фея Цзинхуань. Оно излечивает от хвори, вызванной грешными помыслами и безумными поступками, наставляет на путь истины, сохраняет жизнь. В этот мир я принес его для тех, кто знатен, умен и талантлив. Но помни: никогда не смотрись в лицевую сторону зеркальца – только в оборотную. Это – самое главное! Это – самое главное! Когда через три дня я приду за зеркальцем, ты будешь здоров!
С этими словами монах удалился, как ни умолял его Цзя Жуй остаться.
А Цзя Жуй взял зеркальце в руки, подумал:
«Странный какой-то даос! Впрочем, почему бы не поглядеться?»
Погляделся в оборотную сторону и увидел скелет. Быстро опустил зеркальце, обругал монаха:
– Негодяй! Вздумал меня пугать! Ну, а если в лицевую сторону поглядеться?
Погляделся. И увидел Фэнцзе. Она манила его рукой. Безумная радость охватила Цзя Жуя. Ему вдруг почудилось, будто он сам входит в зеркальце, соединяется с Фэнцзе, а затем Фэнцзе выводит его из зеркальца. Но едва он добрался до постели, как зеркальце перевернулось и перед ним вновь предстал скелет. Цзя Жуя прошиб холодный пот. Он опять повернул зеркальце лицевой стороной и снова увидел Фэнцзе, которая манила его к себе. Так повторялось три или четыре раза. Когда же в последний раз он захотел выйти из зеркала, перед ним появились двое, надели на него железные цепи и куда-то поволокли.
– Постойте, я возьму зеркальце! – истошным голосом завопил Цзя Жуй и больше не мог произнести ни слова.
Те, что за ним ухаживали, видели, как он упал навзничь, не сводя широко раскрытых глаз с руки, из которой выпало зеркальце.
Цзя Жуй лежал в холодной клейкой луже и уже не дышал. Его быстро одели, положили на кровать.
Цзя Дайжу и его жена плакали навзрыд, понося и проклиная монаха:
– Никакой он не даос, он – злой волшебник!
Цзя Дайжу приказал развести огонь и бросить в него зеркальце. Но тут раздался голос:
– Остановитесь! Не надо было смотреться в лицевую сторону зеркальца и принимать ложное за действительное!
Тут зеркальце взлетело в воздух. А Цзя Дайжу, выйдя за ворота, увидел босого даосского монаха, который кричал:
– Верните мне мое сокровище!
В этот миг зеркальце вылетело из дома, монах подобрал его и исчез.
Цзя Дайжу занялся устройством похорон внука и разослал извещения родственникам. На третий день началось чтение молитв, на седьмой день состоялось погребение. Гроб с телом поставили позади кумирни Железного порога. Все члены семьи Цзя приходили выразить соболезнование.
По двадцать лянов серебра пожертвовали на похороны Цзя Шэ и Цзя Чжэн из дворца Жунго, как и Цзя Чжэнь из дворца Нинго. Остальные родственники, в зависимости от достатка, кто один-два ляна, кто три-четыре. Соученики Цзя Жуя тоже внесли свою лепту, которая в целом составила лянов двадцать – тридцать. Так Цзя Дайжу, несмотря на скромные доходы, сумел устроить вполне приличные похороны.
В конце года пришло письмо от Линь Жухая. Он тяжело заболел и просил Линь Дайюй приехать.
Матушка Цзя опечалилась. Но ничего не поделаешь, пришлось собирать Дайюй в дорогу.
Баоюй тоже огорчился, но сделать ничего не мог. Дайюй должна была выполнить свой дочерний долг.
Матушка Цзя решила вместе с Дайюй отправить Цзя Ляня, ему же надлежало сопровождать Дайюй и на обратном пути.
Все расходы на дорогу и на подарки матушка Цзя взяла на себя. Был выбран счастливый день для отъезда, Цзя Лянь и Дайюй попрощались со всеми, сели в лодку и в сопровождении слуг отплыли в Янчжоу.
Если хотите узнать, чем кончилось их путешествие, прочтите следующую главу.
Глава тринадцатая
Цзя Жун покупает сыну должность офицера императорской гвардии;
Ван Сифэн берет на себя управление дворцом Нинго
После отъезда Цзя Ляня и Дайюй Фэнцзе утратила интерес ко всему и по вечерам, поболтав немного с Пинъэр, сразу ложилась спать.
Однажды, погревшись у жаровни, она велела Пинъэр лечь в постель и согреть атласное одеяло, потом забралась под него сама и стала на пальцах считать, сколько прошло дней с тех пор, как уехал Цзя Лянь, чтобы определить, где он сейчас находится. В это время пробили третью стражу, и Пинъэр вскоре крепко уснула. Фэнцзе тоже смежила веки, и вдруг ей почудилось, будто вошла Цинь Кэцин.
– Спокойной ночи, тетушка! – произнесла она, едва заметно улыбаясь. – Я ухожу навсегда, а ты даже не хочешь меня проводить! Ведь мы всегда были дружны, и я не могу не попрощаться с тобой. К тому же есть у меня одна просьба, с ней я могу обратиться только к тебе.
– Просьба? Какая? – быстро спросила Фэнцзе. – Говори, я все исполню.
– Ты – женщина умная, незаурядная, – продолжала госпожа Цинь, – даже мужчинам, которые носят чиновничий пояс и шапку, и тем с тобой не сравниться. А вот простых пословиц не понимаешь: «Луна из полной становится ущербной», «Из переполненного сосуда вытекает вода», «Выше поднимешься – больнее падать». Почти сто лет наша семья знатна и могущественна, но может настать день, когда «великая радость сменится великим горем». Говорят: «Когда дерево падает, обезьяны разбегаются», не относится ли эта пословица и к старинным родовитым семьям?
Выслушав Кэцин, Фэнцзе разволновалась, но виду не подала и очень спокойно заметила:
– Ты совершенно права. Но я не знаю, как сохранить благосостояние нашей семьи навечно.
– Ну и глупа же ты, тетушка! – холодно усмехнулась госпожа Цинь. – Горе и радость, позор и слава издревле следуют друг за другом. Так неужели в силах человека вечно хранить свое счастье? Но сейчас, в пору процветания, еще можно найти способ уберечь себя от нищеты, когда придет время упадка. Надо уладить всего два дела, остальные в порядке, и тогда ты избегнешь несчастий.
– Два дела? – удивилась Фэнцзе. – Какие же именно?
Госпожа Цинь ответила:
– Четыре раза в году вы совершаете жертвоприношения на могилах предков, содержите домашнюю школу, но сумма расходов на эти нужды у вас точно не установлена, каждый дает сколько может. В период расцвета хватает средств и на жертвоприношения, и на школу, но откуда вы их возьмете в период упадка? Чем будете пополнять? Вот я и подумала, что самое лучшее – это употребить все богатство на имения и усадьбы вблизи могил предков, чем больше, тем лучше, развести побольше огородов, тогда будут средства и на жертвоприношения, и на содержание школы. В строго установленном порядке, каждый год сменяя друг друга, старшие и младшие члены рода должны ведать всеми этими делами, чтобы прекратились всякие споры и не приходилось отдавать имущество в заклад. В случае, если кто-нибудь проштрафится на службе, конфискуют только его личное имущество, что никак не повлияет на жертвоприношение предкам, потому что общее имущество останется неприкосновенным – власти не вправе его конфисковать. Даже при полном крахе благосостояния семьи дети и внуки не пропадут – они смогут уехать в деревню учиться и заниматься хозяйством, таким образом, жертвоприношения предкам никогда не прекратятся. Уповать на то, что слава и процветание вечны, и не заботиться о будущем могут только люди недальновидные. Тебя ждет в скором времени радостное событие, но отмечать его с чрезмерной пышностью – все равно что подливать масла в огонь или украшать цветами пеструю узорчатую ткань. Помни, радость эта будет кратковременной, пословица гласит: «Даже самый роскошный пир не может длиться вечно»! Не позаботишься о будущем – раскаешься, но поздно будет!
– Что за радостное событие ты имеешь в виду? – поспешно спросила Фэнцзе.
– Это – небесная тайна, – ответила Цинь Кэцин. – Но мы были с тобой дружны, и на прощанье я, так и быть, открою ее тебе. Запомни хорошенько, что я скажу!
Когда минуют три весны[136]136
Когда минуют три весны… – Речь идет об увядании весенних цветов после третьего месяца (или – «третьей весны»). В этой фразе скрыто предсказание: когда Юаньчунь, Инчунь и Таньчунь распрощаются с домом, всех сестер сада Роскошных зрелищ постигнет та же участь.
[Закрыть],
Исчезнет аромат густой,
И каждый сам к своим дверям
Проложит путь – и только свой!
Фэнцзе хотела еще о чем-то спросить, но в этот момент у вторых ворот четырежды ударили в «облачную доску»[137]137
«Облачная доска» – длинная металлическая доска, служившая для подачи сигналов; четыре удара в доску означали несчастье.
[Закрыть]. От этих скорбных звуков Фэнцзе пробудилась.
– В восточном дворце Нинго скончалась супруга господина Цзя Жуна, – доложили служанки.
Фэнцзе от страха покрылась холодным потом. Но раздумывать было некогда, она быстро оделась и поспешила к госпоже Ван. Вскоре печальная весть стала известна всей семье, всех охватило чувство грусти и какой-то смутной тревоги. Старшие вспоминали почтительность и смирение госпожи Цинь, ровесники – ее сердечность и отзывчивость, младшие – доброту и ласку. Слуги толковали о том, как жалела госпожа Цинь бедных и обездоленных, как уважала стариков и любила детей! В общем, все до единого в доме оплакивали покойную.
Но пока мы их оставим и вернемся к Баоюю. После отъезда Дайюй он забросил все забавы и развлечения и с наступлением вечера сразу ложился спать.
Ночью, услыхав сквозь сон, что умерла госпожа Цинь, Баоюй хотел было подняться, но вдруг почувствовал, будто в сердце ему вонзили нож. Он вскрикнул и выплюнул сгусток крови, переполошив всех служанок. Они бросились его поднимать, стали расспрашивать, что с ним, хотели идти к матушке Цзя, бежать за врачом.
– Успокойтесь, – сказал Баоюй. – Это у меня от волнения огонь проник в сердце и кровь перестала поступать в жилы.
Он встал, потребовал одежду и заявил, что сам отправится к матушке Цзя просить разрешения взглянуть на покойницу. Сижэнь хотелось удержать юношу, но она не осмелилась. А матушка Цзя, узнав, что Баоюй собирается во дворец Нинго, принялась его отговаривать:
– Там еще не успели убрать, бедняжка только что умерла. Да и ветер поднялся. Утром пойдешь.
Но Баоюй настоял на своем, и матушка Цзя распорядилась заложить коляску и велела слугам его сопровождать.
Во дворце Нинго по обе стороны настежь распахнутых ворот ярко горели фонари и было светло как днем. Взад и вперед сновали люди, из дома доносились стенания, способные, казалось, потрясти горы.
Баоюй вышел из коляски и бросился в зал, где лежала покойница. Поплакав, он отправился повидаться с госпожой Ю, но она лежала в постели – неожиданно начался приступ застарелой болезни. Затем Баоюй отправился разыскивать Цзя Чжэня.
Вскоре собрались все родственники. Цзя Чжэнь, рыдая, как настоящий плакальщик, говорил сквозь слезы:
– Все в нашем роду, старые и малые, близкие и дальние родственники и друзья, знают, что наша невестка была в десять раз лучше моего сына! И сейчас, когда ее не стало, дом совсем опустел!
Он еще горше заплакал. Его принялись утешать:
– Когда человек ушел из жизни, плакать бесполезно. Надо подумать, как распорядиться насчет похорон.
– Как распорядиться! – всплеснул руками Цзя Чжэнь. – Да я готов отдать все, что у меня есть!
Тут в зал вошли Цинь Банъе, Цинь Чжун и несколько родственников и сестер госпожи Ю. Цзя Чжэнь приказал Цзя Цюну, Цзя Чэню, Цзя Линю и Цзя Цяну заняться гостями, а сам велел пригласить придворного астролога и гадателя, чтобы избрать день, благоприятный для похорон.
Решено было следующее: покойница будет лежать сорок девять дней [138]138
…лежать сорок девять дней. – По старинному китайскому поверью, у человека было две души: первая умирала вместе с человеком, вторая – через сорок девять дней.
[Закрыть]. Через три дня разослать извещения о смерти госпожи Цинь и начать траур. На все это время пригласить сто восемь буддийских монахов читать молитвы по усопшей, дабы спасти ее от наказания за совершенные грехи. В башне Небесных благоуханий воздвигнуть алтарь, чтобы на нем девяносто девять даосских монахов девятнадцать дней приносили жертвы и молили о прощении за несправедливо нанесенные покойной обиды. Гроб с телом установить в саду Слияния ароматов, чтобы перед ним, на помостах, расположенных один против другого, пятьдесят высокоправедных буддийских монахов и пятьдесят высокоправедных даосских монахов отпевали покойницу и поочередно, через каждые семь дней, раздавали нищим, что останется от жертвоприношений.
Узнав о смерти жены старшего внука, Цзя Цзин подумал о том, что рано или поздно сам вознесется на небо. Дабы не осквернить себя земной суетой, он не захотел возвращаться к семье. Поэтому и не стал вмешиваться ни в какие дела, всецело положившись на Цзя Чжэня.
Цзя Чжэнь этим воспользовался и решил, сколько бы это ни стоило, устроить пышные похороны. Кедровые доски для гроба ему не понравились. А тут как раз подвернулся Сюэ Пань и сказал:
– У меня на складе есть подходящее дерево. Его, говорят, когда-то вывезли с гор Теваншань; это дерево мне досталось еще от покойного отца – он собирался его продать одному из родственников императорской фамилии – Преданному и Справедливому вану, но тот разорился и не смог его купить. Вот дерево и осталось на складе. Пока не нашлось никого, кто в состоянии заплатить нужную цену. Если угодно, я велю доставить его вам.
Цзя Чжэнь охотно согласился. Дерево оказалось толщиной в семь цуней, с виду похоже было на орех, а запахом напоминало сандал. Стоило щелкнуть по дереву пальцем, и оно звенело, как яшма, что вызвало дружное восхищение.
– Сколько стоит? – поинтересовался Цзя Чжэнь.
– Такого дерева, пожалуй, и за тысячу лянов серебра не найдете, – с улыбкой отвечал Сюэ Пань, – что же говорить о цене! Заплатите несколько лянов серебра мастеровым за работу, и все.
Цзя Чжэнь рассыпался в благодарностях, а затем распорядился распилить дерево и сделать гроб.
– Для нас это чересчур дорого, – пытался отговорить его Цзя Чжэн, – достаточно было бы хороших кедровых досок.
Но Цзя Чжэнь и слушать ничего не стал.
Тут неожиданно сообщили, что Жуйчжу, служанка госпожи Цинь, после смерти хозяйки покончила с собой, ударившись головой о колонну. Такое не часто случается, и все члены рода преисполнились благоговением к преданной девушке. Цзя Чжэнь велел обрядить ее как если бы она была его внучкой, положить в гроб со всеми полагающимися церемониями, а гроб поставить в башне Восхождения к бессмертию, в саду Слияния ароматов.
Поскольку детей у госпожи Цинь не было, другая ее служанка, Баочжу, пожелала стать ее приемной дочерью, попросила разрешения разбить таз и идти перед гробом[139]139
…разбить таз и идти перед гробом. – В старом Китае существовал обычай, согласно которому почтительный сын или дочь после смерти родителей должны были разбить таз у ворот дома и идти перед гробом.
[Закрыть]. Цзя Чжэнь, очень довольный, распорядился, чтобы отныне Баочжу звали «барышней». Баочжу, как и полагается незамужней женщине, громко рыдала перед гробом своей госпожи.
Все члены рода тщательно выполняли свои обязанности, согласно обычаю, и очень боялись сплоховать.
Одна мысль не давала Цзя Чжэню покоя:
«Цзя Жун пока еще учится, поэтому на траурном флаге нет титулов, да и регалий на похоронах будет немного[140]140
«…регалий на похоронах будет немного…» – По старым китайским обычаям, чиновники и члены их семей во время похорон должны были нести перед гробом покойного все регалии, а также траурные флаги с написанными на них титулами, пожалованными семье умершего.
[Закрыть]. Как-то неловко».
На четвертый день первой недели евнух Дай Цюань из дворца Великой светлости прислал все необходимое для жертвоприношений, а вскоре прибыл и сам в большом паланкине, под удары гонгов.
Цзя Чжэнь незамедлительно принял его, усадил на Террасе пчел и стал угощать чаем. Наконец-то ему представился случай завести разговор о покупке должности для Цзя Жуна.
– Хотите придать больше блеска похоронной церемонии? – поинтересовался Дай Цюань.
– Вы угадали, – ответил Цзя Чжэнь.
– Весьма кстати, – заявил Дай Цюань, – есть хорошая вакансия. В императорскую гвардию требуются два офицера. Вчера с такой же просьбой ко мне обратился третий брат Сянъянского хоу[141]141
Хоу, бо – в феодальном Китае титулы знатности второй и третьей степени.
[Закрыть] и вручил полторы тысячи лянов серебра. Вы же знаете, мы с ним старые друзья, к тому же дед его занимает высокое положение, я подумал и согласился. Вторую должность захотел купить правитель области Юнсин для своего сына. Это явилось для меня такой неожиданностью, что я даже не успел ему ответить. Так что пишите скорее родословную своего сына.
Цзя Чжэнь велел подать лист красной бумаги и написал:
«Студент Цзя Жун, двадцати лет от роду, уроженец уезда Цзяннин области Интяньфу в Цзяннани. Прадед – Цзя Дайхуа, полководец Божественного могущества и столичный генерал-губернатор с наследственным титулом первого класса. Дед – Цзя Цзин – получил степень цзиньши на экзаменах в таком-то году. Отец – Доблестный и Могущественный полководец Цзя Чжэнь с наследственным титулом третьего класса».
Дай Цюань прочитал бумагу и сказал своему слуге, стоявшему рядом:
– Когда вернемся, передашь эту бумагу начальнику ведомства финансов и скажешь, что я прошу его составить свидетельство офицера императорской дворцовой охраны и выписать соответствующую бумагу с занесением в нее этой родословной. Деньги пришлю завтра.
Слуга слушал и почтительно кивал головой.
Как Цзя Чжэнь ни удерживал гостя, тот стал прощаться, и пришлось проводить его до дворцовых ворот.
Уже когда Дай Цюань садился в паланкин, Цзя Чжэнь его спросил:
– Мне самому сходить в казначейство передать серебро или прислать его вам домой?
– В казначействе больше хлопот, – ответил Дай Цюань, – лучше пришлите домой ровно тысячу лянов.
Цзя Чжэнь поблагодарил и сказал:
– Как только окончится срок траура, мы с сыном придем к вам выразить признательность лично.
Тут послышались крики и шум – это пожаловала жена Преданного и Почтительного хоу Ши Дина с племянницей Ши Сянъюнь. Не успели госпожа Син, госпожа Ван и Фэнцзе проводить их в дом, как прибыли люди из семей Цзиньсянского хоу, Чуаньнинского хоу и Шоушаньского бо совершить жертвоприношения перед гробом покойницы. У паланкинов их встретил Цзя Чжэнь и отвел в зал.
Все сорок девять дней у дворца Нинго царило оживление. Непрерывной чередой шли родные и друзья, толпами валили чиновники, сновали какие-то люди.
В положенный срок Цзя Чжэнь велел Цзя Жуну обрядиться в праздничную одежду и поехать за свидетельством. Госпожу Цинь хоронили как положено хоронить жену чиновника пятого класса, о чем свидетельствовали все атрибуты у гроба и совершаемые церемонии. На табличке у гроба значилось: «Местопребывание госпожи Цинь из семьи Цзя, супруги чиновника пятого класса».
Ворота из сада Слияния ароматов, ведущие на улицу, были распахнуты настежь, по обе стороны от них сооружены помосты для музыкантов и выставлены топоры, секиры и мечи. На воротах – большая красная доска с золотыми иероглифами:
«Офицер императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущий службу при особе государя».
На алтарях для буддийских и даосских монахов – надпись крупными иероглифами: «На похоронах супруги чиновника пятого класса урожденной Цинь, жены старшего внука потомственного Нинго-гуна из рода Цзя, офицера императорской гвардии по охране дворцов Запретного города, несущего службу при особе государя, в месте наивысшей справедливости четырех материков, в государстве великого спокойствия, созданного навечно велением Неба, праведный буддийский монах, смиренный служитель Пустоты и Спокойствия Вань и проповедник единственно истинной веры даос Е, благоговейно соблюдая пост, с почтением обращаются к Небу и взывают к Будде».
