Текст книги "Семиозис"
Автор книги: Сью Бёрк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Хиггинс
Бамбук на чертополохи ответил бутонами, причем стебли с бутонами контрастировали с цветом остальной ветки: оранжевые бутоны на синей ветке, желтые на фиолетовой – так, чтобы мы не смогли этого не заметить. Мы с Раджей долго рассматривали бутоны, не потому что там было на что посмотреть (хотя, конечно, компания мне нравилась!), а давая растению знать, что мы заметили. Язык цветов! Ну надо же!
Мы очень старались. Мы предполагали свои запахи для каждого цвета или соединения, от которых ты не просто почувствуешь подъем, как от обычных цветов бамбука, а станешь умнее. Растения общаются с помощью самых разных соединений (так Раджа сказала), так что бамбук может попробовать это с нами или будет использовать различную окраску или метки, чтобы создать словарь, – или разные формы, а не обычную трубочку, заканчивающуюся венчиком из длинных лепестков.
На следующее утро бутоны раскрылись. Я увидел цветы издали, яркие на солнце и размером крупнее моей кисти с растопыренными пальцами, но когда подошел ближе, то разочаровался: цвет был однородный и форма довольно обычная. Может, в них есть какой-то другой сюрприз? Я понюхал цветок. Он вонял – они все воняли. Рядом что-то вынюхивала пара котов, так что я поднял одного понюхать цветок: это обычно им нравится. Однако один вдох – и он принялся лягаться и царапаться, и чуть было не укусил меня, спеша вырваться.
Раджа перешла на бег, увидев, что цветы распустились, – и ее милый носик сморщился, как только она их унюхала. Она не опознала этот запах, но напомнила мне, что некоторые цветы пахнут еще хуже – и обычно с какой-то целью. Трупные цветы пахнут как разлагающееся мясо, чтобы привлечь ящериц-падальщиков.
– И эуфорбия фекалис.
– Что?
– Растение-кака.
– О!
Я чуть покраснел. (Кака давала возможность похулиганить. Растение выглядит как кучка сочных коричневых стеблей.)
Вот только цветки бамбука, скорее всего, должны были сказать мирянам нечто более сложное, чем «пища», хотя бы потому, что бамбуку известно, чего мы есть не станем. Мы попросили о помощи, и многие пришли понюхать.
Сильвия моментально опознала этот запах. Орлы.
Я орлов никогда не видел, а она видела. Кое-кто из охотников тоже с ними встречался, и они подтвердили этот запах. Она организовала собрание, чтобы передать мне все, что кому-то точно известно об орлах – в отличие от выдумок, которыми обмениваются от нечего делать. Нашлись рисунки толстоногих птиц чуть крупнее человека с шипастыми перьями, окраской имитирующих кору, громадными загнутыми клювами, длинными гибкими шеями и когтистыми руками на коротких передних конечностях. Они могли быстро бегать и высоко прыгать, запросто перемахнуть через городскую стену, после чего устроить всевозможные пакости, оказавшись внутри. Хорошо хоть, что на Мире птицы не летают, как земные. Наверное, Земля была местом опасным.
Иван и Том, охотники-разведчики, рассказали, что орлы иногда играют со своей добычей перед тем, как ее убить. Иван придвинулся ближе, чтобы прямо на мне продемонстрировать перекушенные подколенные сухожилия, выковырнутые глазные яблоки, погрызенные мягкие и нежные участки. Моя стыдливость его насмешила. Я – парень, который развлекает женщин, детей и фиппов. Мне невыносим безжалостный мир настоящего мужчины.
– Как орлы общаются? – спросил я, готовясь не показать потрясения, если он скажет, что они пишут слова потрохами, вырванными из живых младенцев мирян.
– Я не пытаюсь общаться с орлами. Я пытаюсь их убить.
Он ухмыльнулся нарочито презрительно, почти щекоча меня своей идеально подстриженной бородкой.
– Я видела, как они барабанят своими воздушными мешками и танцуют, – заявила Сильвия громко, чтобы его заткнуть, и рассказала свою историю про то, как они терпеть не могут воду и понимают огонь. Тут Иван ее прервал:
– Они жгут костры и жарят еду.
Она рассказала, как стая убила ее отца и пустила по рукам шипастое перо.
Интуиция подсказала мне нечто пугающее.
– Ты видел радужный бамбук везде, так? – спросил я у Ивана.
– Везде, – подтвердил он гордо, чтобы я понял: он действительно побывал везде.
– Растения общаются, – сказал я, надеясь, что мои слова о цветах звучат мужественно. – Они могут выпускать в воздух соединения и мало ли что еще, чтобы делиться информацией. По-моему, наш друг хочет, чтобы мы знали: орлы направляются к нам.
Мне казалось, что это – отчаянно нужная информация.
– А может, это он пытается привлечь орлов, – сказал еще один охотник.
– Тогда запах будет и вне города, – отозвался Том. – Это можно проверить.
– А может, он просто решил, что нам этот запах понравится, – предположил кто-то еще.
– Тогда это не слишком умное растение, – ухмыльнулся Иван.
Я сказал:
– По-моему, он говорит об опасности.
Иван со мной не согласился.
– Стаи маленькие. Три, ну, может, пять особей. Они хитрые и ловкие, но не захотят нападать на такую крупную добычу, как мы. Однако если это предупреждение, то оно пришлось очень кстати. Молодец, Хигг. Теперь дело за нами.
Молодец, а теперь иди играть с детьми и говорить с цветами. За дело возьмутся настоящие мужчины.
Но за целый день разведчики ничего не нашли: ни орлов, ни цветов с запахом орлов.
Я вечер провел за игрой с бутылкой трюфеля и на ее половине вдруг понял, что это шоу – шестнадцать полноразмерных растений, все вместе больше Дома Собраний – слишком велико для нескольких орлов. Бамбук предупреждает нас об огромном количестве орлов. Я поспешил, чтобы сказать об этом Ивану, и нашел его с Беком, Томом, Алешей и еще несколькими мужчинами в саду, готовом к вспашке. Они играли в ножички при свете фонаря.
– Ничего страшного, – сказал Том, покровительственно обнимая меня за плечи. – Мы намного умнее орлов. Даже если их будет, ну… десять… мы с ними справимся.
Иван захохотал:
– С тобой говорит трюфель, а не бамбук. А трюфелем надо бы поделиться. Принеси-ка его для всех.
Я принес, а они разрешили мне наблюдать за игрой. Смысл заключался в том, чтобы бросать нож особыми способами так, чтобы он втыкался в мишень на земле. Мне это быстро наскучило, и я ушел.
Утром без трюфеля в животе я посмотрел на бамбук – и все равно услышал, что он орет про орлов. Иван с Томом весь день высматривали орлов или цветы в лесу и в полях, но ничего не нашли.
– Найти в большом лесу несколько орлов – это не просто, – сказал Иван. – Хигг, направь своих львов свалить побольше деревьев.
Они вышли из города следующим утром и вернулись на обед, не увидев вообще ничего, даже следов. Стали говорить о ложной тревоге и смотреть на меня покровительственно… Я решил пропустить обед и побыть со своими львами, но прислушался к бамбуку и перед уходом закрепил на ремне нож и повесил на плечо лук и полный колчан стрел.
Сразу за стенами я обратил внимание на то, что полдень какой-то необычно тихий. В кустах не гавкнула ни одна птица. Я прошел по мосту, прислушиваясь к топоту своих ботинок, и зашагал вдоль берега.
Летучие мыши выпевали:
– Опасность?
– Опасность!
– Летишь?
– Лечу.
И еще одна незнакомая нота. Может, «орлы». Или, может, «ядовитые вши». Может, это и была ложная тревога, но я вдруг вспомнил, что лучник я отвратительный.
Львы расхаживали по берегу и ворчали. Увидев меня, Копальщик встал и провыл приветствие вожаку стаи, состоящее из трех нот. Молодые самцы встали на задние лапы, демонстрируя мне, что они тоже очень свирепые, а вот самки недовольно забормотали. Я завыл в ответ и вскинул руки с ножом и луком, самый свирепый… если они так считают.
И если они считают, что есть проблема, то и я так считаю, и наплевать, что могут подумать Иван и другие мужчины. Львы – животные одомашненные, не такие свирепые, какими их создала природа, и, может, им не по зубам орлы – или что там их беспокоит, – но как вожак я обязан им помочь. Мне нельзя провести их прямо в город, но можно расположить ближе к нам – по крайней мере, на том берегу реки.
– Копальщик! Сюда, Копальщик! Глина! Коготь! Все сюда! Портер! Фидо! Сюда!
Копальщик посмотрел на меня, потом – на их поляну у реки, разрытую и раскисшую, словно она была стратегически выгодной. Я подошел погладить их по головам и почесать им гребни, а в ответ меня обнюхали и полизали.
– Добряк, Ягодка, сюда!
Я толкал их в плечи. Младшие самки сделали несколько шагов, и молодые самцы поспешили их обогнать, а вот взрослые самки медлили, а ведь в итоге именно они управляли стаей.
– Глина, лапочка, как ты? И как твой малыш?
Он уставился на меня большими испуганными глазами, цепляясь за меховые плечи матери.
– Ты же знаешь, как я тебя ценю! – проворковал я и обхватил ее за пояс, чтобы направить вперед. Она сделала шаг. – Правильно, мы пойдем в более безопасное место, – проворковал я снова.
Шаг за шагом стая пришла в движение, и я поспешил вперед, чтобы указывать дорогу.
Копальщик принюхался и зарычал. Я принюхался и, может, что-то заметил, но я уже столько нюхал цветы бамбука, что очень легко представлял себе орлов. Он передвигался на четырех лапах, осматриваясь. Если ему вздумается встать на задние лапы и поскакать, мне за ним не угнаться. У меня за спиной стая ворчала и рычала. Летучие мыши на деревьях комментировали: «Львы, здесь! Львы!» Восемнадцать львов разного возраста, шагающие вдоль реки, привлекали внимание.
Но еще летучие мыши сказали: «Опасность! – и вряд ли они имели в виду нас. – Опасность! Здесь!»
Где?
У моста я пропустил стаю впереди себя. Я охранял их тыл вместе с Копальщиком и двумя молодыми самцами, Фидо и Когтем. Я наложил стрелу на тетиву. Копальщик взревел, подняв когти и глядя на дорогу между полей. Молодые самцы встали и завыли. Остальная стая пошла через мост. Я не видел на дороге ничего – только кусты и камни, куча старых листьев, бревно… оно дернулось. Это глаза? Это камень или клюв? А вон там – это пень? Когда я уходил из города, пня там не было!
– Орлы! – проорал я во всю глотку в сторону города. – Орлы у моста! Орлы!
Львы взревели – старые и молодые, самки и самцы. От их скачков мост завибрировал. Дробный стук раздался в живой изгороди за полем, а потом – из куста… совсем рядом.
– Копальщик, Коготь, Фидо! Идем! – Я потянул Копальщика за шкуру, направляя на мост, но он высвободился.
Фидо поскакал к кусту. Из-за него вышел орел с красивыми перьями и таким клювом, что мог бы отхватить льву лапу. Красноватый мешок у него на шее раздувался и опадал, издавая дробь. Его лапы напряглись для рывка. Я выпустил стрелу, надеясь, что она попадет, куда надо.
– Идите! Быстро! Копальщик! – И втолкнул его и Когтя на мост. – Фидо!
Появилось пять орлов, а потом еще… еще очень много. Фидо сделал длинный скачок, ударяя когтями орла. Перья, кровь и шерсть полетели во все стороны. Через поля к мосту кинулись орлы – столько, что сразу и не сосчитать.
«Они не выносят воду».
– Копальщик!
Я с силой лягнул перила моста и взвыл. Я надеялся, что его крошечный мозг увидит и поймет: разрушить мост. Я ударил ногой еще раз. Деревянные перила треснули, в реку полетела одна доска.
– Копальщик! Коготь!
Я наклонился, ухватился за брус настила и попытался приподнять, показывая им, чего хочу. Копальщик уставился на меня – в его глазах горела ярость. Я завыл. Пальцами задней лапы он ухватил конец бруса и с рыком поднял. Дерево затрещало. Он сбросил его в реку.
– Молодец, Копальщик! Молодец! Молодец, Коготь!
Коготь одним ударом лапы снес перила. Копальщик сорвал еще один брус. Я повернулся к орлам – они были уже близко, так близко… так близко, что не промахнешься… и стал выпускать стрелы как можно чаще. Орлы замедлились. Мост содрогнулся – опасно, чудесно. Дерево трещало и ломалось. От города донеслись крики. Я выстрелил снова. И снова. Орлы тараторили что-то и уворачивались от стрел.
Мост затрясся, накренился и ушел у меня из-под ног. Я полетел в реку, ударяясь руками и ногами о бревна и доски. Мельком я увидел, что Копальщик и Коготь падают в воду. Я отплыл подальше от бревен, поднял голову, чтобы отдышаться, и посмотрел на городскую сторону реки. Там львицы доламывали мост. Стая повернула обратно, чтобы его разрушить.
На берегу кричали люди. Я набрал полную грудь воздуха и ликующе взревел своей стае. Они ответили.
Я сбросил куртку и поплыл к городскому берегу реки, уворачиваясь от бревен, глядя на напряженных людей, стоящих у края воды. Зои с луком и стрелами за спиной протянула мне руку с лодочного причала. Я полез вверх, поскальзываясь, стараясь не утащить ее в воду, – и, наконец твердо встав на ноги, смог осмотреться. Моста больше не было. Копальщик вылезал на берег. А вот Коготь стоял на другом берегу на задних лапах, бросая орлам вызов. Они стояли в отдалении, перестукиваясь друг с другом, а потом пятеро возмутительно четким строем бросились и завалили его: по одному на каждую лапу и один на шею. Лев коротко вскрикнул.
Люди все еще бежали из города по склону, на ходу накладывая стрелы, но на нашем берегу уже встал строй мужчин с женщин с единой целью.
Стрелы летели, быстрые и точные. Орлы пытались уворачиваться или застыть и слиться с местностью, но фермерам был здесь знаком каждый куст – и они слаженно работали, уничтожая фальшивки. Восьми выстрелов по одной мишени хватало, чтобы ее завалить, даже если кто-то промахивался – куст верещал и подпрыгивал, утыканный стрелами, пробегал несколько шагов, пытаясь их вырвать… и падал.
Стрелы не переставали лететь, пока все орлы на берегу не легли мертвыми или не сбежали, а потом лучники на лодках стали рыскать вверх и вниз по течению. Иван с Томом приостановились, чтобы поприветствовать меня без единого намека на улыбку – только с мужской уважительностью.
Я собрал стаю. Многие вымокли, как я, а день был по-зимнему прохладным. Палома принесла мне сухую одежду и хотела увести домой, но я отказался: у вожака стаи свои обязанности – так что вместо этого мы разожгли небольшой, но жаркий костер. Поначалу львы опасались огня, но под моим руководством подошли ближе, притянутые теплом, особенно вымокшие, и мы беспокойно бормотали и постанывали. Я протянул руки к огню, чтобы их согреть, – и Копальщик, устроившийся рядом, скопировал мое движение, осторожно придерживая когти так, чтобы его режущий край никому не угрожал.
Городская стража тоже разожгла костер. Портер, намокший молодой самец, отважился перейти туда. Ему предстояло вскоре покинуть стаю, и он захотел проверить свою независимость, прогнав стражников небрежным рыком и удобно устроившись. Мне не удалось уговорить его уйти, но я сумел убедить стражников, что он никому не угрожает.
Сильвия подошла меня поблагодарить: «смелые и разумные действия», – не приближаясь к львам.
– Извини за мост, – сказал я.
– Надо было делать его не таким прочным. – Она поправила ремешок колчана. – Знаю, как трудно верить во что-то, когда больше никто не верит. Я… мы тебе за это благодарны.
Чуть позже мне принесли сэндвич и благодарности, а стае – хлеб и картошку. Я остался со львами на ночь и уснул, прижавшись к теплому пушистому боку, а проснулся незадолго до рассвета, внезапно решив, что услышал подкрадывающегося орла. На самом деле это, наверное, ящерицы на том берегу подъедали трупы. Завтрак и новые похвалы прибыли сразу после восхода.
Я перевел стаю на пустое поле из-под ямса рядом с боковым входом в город: для них там будет хорошая еда, а для нас – пост отважной стражи. Никто с моим решением не спорил. Мы начали закапывать дохлых орлов, и по моему приказу (теперь я мог отдавать приказы!) мы первым делом закопали немалое их число вдоль бамбукового шоу у речных ворот: нам было что сказать, и это скажет именно то, что нужно. Мы с Раджей выкопали две большие ямы на человеческом кладбище – нам помогали фиппокоты – и похоронили останки Фидо и Когтя рядом со стекловарами и мирянами, проведя небольшую церемонию.
Куда бы я ни шел и что бы я ни делал, меня ждали приветствия, благодарности, объятия, невинные поцелуи, жаркие поцелуи, похлопывание по плечам и хвалы моей мудрости, стойкости и героизму. Не говоря уже об извинениях от тех, кто во мне сомневался.
После ужина я распевал песни с детьми, сходил к кошачьим хаткам повалять дурака, а потом – к львам поворковать.
Люди стали обращаться ко мне по-другому, но я не стал другим.
Бамбук
Я чувствую железо. Оно обильно течет от моих корней к кончикам листьев, чтобы образовывать хлорофилл и переносить электрические заряды для дыхания и фотосинтеза. Железо – это рост. Железо из плоти множества животных, зарытых, чтобы меня питать.
Первые чужие сказали мне, что у моего шара мало железа в почве. Они говорили, что бесконечно разнообразные шары и солнца кружатся и вращаются в небе. На их шаре железа было с избытком – и здесь тоже есть безграничное железо, но в ядре этого шара, гораздо глубже, чем может пройти самый глубокий корень, так что оно бесполезно.
Многие животные нуждаются в железе, как и мы, растения, и богатые железом животные питательны. История гласит, что поначалу мы убивали этих животных ядом, но, становясь разумнее, мы приучили их жить и умирать у наших корней как наших служебных животных – постоянный, хоть и медленный приток железа. И наконец, мы организовали наших служебных животных охотиться для нас и пользовались кратким изобилием, пока наши животные не стали слишком разрушительными. Мы научили их бороться с нашими конкурентами с помощью лесных пожаров – и в итоге остался только я один.
Сегодня я чувствую искушение. Я могу стать настолько большим и разумным, насколько позволит окружающая среда, – и смогу менять окружающую среду. Я могу приманивать больше животных, чтобы чужаки их убивали – или были ими убиты, но, когда все животные будут выбиты, включая чужаков, я снова буду голодать. Животные и тупые растения повторяют прошлое. Они не меняются и не растут. Я – буду.
Орлов закопали у моего шоу. Чужаки поняли мое предостережение и вознаградили меня. Я насчитал двадцать шесть мертвых орлов, а мертвых чужаков не было, и я доволен – но и встревожен, потому что они оказались хитроумными бойцами. Я насчитал двух мертвых фиппольвов – и, как это ни странно, их похоронили на участке, который чужаки отвели себе подобным.
Мне надо снова общаться. В основе реальности лежит дуализм. Даже примитивные растения понимают: свет и темнота, сухость и влага, верх и низ, плюс и минус. А есть еще сложные понятия, такие как добро и зло, бытие и небытие, жизнь и смерть. Я представлю их чужакам.
Обучать разумных существ трудно, потому что разум дает им непредсказуемо широкий диапазон реакций на один и тот же стимул, но их явно когда-то уже обучали. Мне хотелось бы узнать, как чужаки мыслят, какое растение на каком шаре их обучало. Было бы проще общаться с этими растениями напрямую, корень к корню, семя к семени, пыльца к пыльце. Почему пыльца не перелетает от шара к шару? Мотыльки могут преодолеть ветер. Чужаки преодолели небо. В небе солнце светит всегда, а железо имеется в таком же изобилии, как и кальций.
Меня радует, что никто из моих животных не погиб в том бою. Они еще будут мне очень полезны.
Хиггинс
Мы собрались ночью в дальней северо-западной части города, рядом с общей прачечной, в доме, который еще требовал ремонта. Крыша одного из эркеров давно провалилась, создав некое подобие очага, на котором мы жарили орлиное мясо, чтобы отпраздновать вчерашнюю победу. Пригласили всех, кто убил орла. Я уже начал жалеть, что пришел.
Мы пили трюфель при свете углей, горящих под вертелом. На него нанизали куски мяса печеночного цвета. Время от времени вниз срывалась капля жира, и тогда огонь вспыхивал, словно светлячок. Я выбрал грубую и крепкую партию трюфеля, решив, что чем меньше мы будем замечать вкус этого мяса, тем лучше. Аромат (если его можно так назвать), шедший от очага, доказывал мою правоту.
Но я не потому жалел, что пришел. Одиннадцать лиц сияли красным от огня и наблюдали за мной, словно они – дети в классной комнате, а я – учитель. Вот только лица принадлежали не милым детишкам. Они все были убийцами, а я оказался альфа-убийцей.
– Сомневаюсь, что хоть одна моя стрела попала в цель, – сказал я, прекрасно зная, что меня не выгонят, даже если мне поверят – а они не поверят. – Я всегда отвратительно стрелял – а вчера я даже не целился.
Том засмеялся:
– Я видел, как один раз ты попал.
– И Фидо одного прикончил, так ведь? – подхватил Хакон. Ему было всего четырнадцать, и он мной восхищался (мне казалось, что он склонен задирать других ребят). – Твой лев – твое и убийство.
– Речь не об этом. – У Ивана уже язык заплетался. – Ты был великолепен. Зои тоже видела, верно? Орлы уже должны были на тебя налететь – а ты продолжал стрелять. Ты знал, что львы успеют вовремя разрушить мост.
– Я надеялся, что успеют. То есть – они не такие уж сообразительные.
– Ты не был уверен, что они это сделают?
– Ну…
– Орлы чуть тебя не убили! – Зои сказала это обвиняющим тоном.
Я пожал плечами, уставившись в свою чашку трюфеля. При свете очага он казался красновато-черным. Я особо не думал о той части боя, но, если вспомнить, перспектива погибнуть меня в тот момент не пугала.
– Ты всегда был такой, – заявил Алеша, муж Сильвии, оставшийся мальчишкой даже в старости. – Когда мы шли в город, то у нижнего водопада несли всех остальных детей, оберегая их от слизней, но ты не позволил никому себя нести. Ты схватил копье и сам о себе позаботился.
Он поджал губы, сощурился и поднял воображаемое копье в готовности пронзать все, что движется. Все засмеялись.
– Ты был крепкий, – сказал мой отец.
И это – от рыбака, который каждый день имеет дело с ядовитыми ракообразными и сохранил только восемь с половиной пальцев, потому что ошибок не избежать.
Бек рассказал историю обо мне примерно в десять лет: я организовал первую помощь Орсону, когда тот упал, сломал ногу и перепугался. Я это толком не помнил – только то, что мы ремонтировали городскую стену.
– Ты был молодцом при родах, – добавил он.
– И до этого, – сказала Зои.
– Мясо готово? – спросил я.
Что угодно, лишь бы они перестали говорить обо мне. Не стану спорить, быть героем здорово, но мне хотелось быть не героем… А вот кем мне хотелось быть? Если задуматься, то я и не знаю.
– Мясо готово?
Понять трудно – и у каждого тут свое мнение.
Но чуть позже мой отец спросил:
– Как ты думаешь, бамбуку еще есть что сказать?
Я над этим уже немало думал.
– Уверен, что это только начало. Может, когда-нибудь, он сможет рассказать нам про стекловаров.
– Непростая информация, чтобы ждать ее от растения.
– На это уйдет время – много времени. Надо найти язык, который мы оба знаем – или, скорее, мы его придумаем по ходу дела.
– Думаешь, бамбук настолько разумен?
Остальные прервали разговоры и прислушались, но тут я был не особо против, потому что речь шла не совсем обо мне.
– Не знаю. Но я не знаю и того, насколько разумны коты. Или львы. Они догадались, как сломать мост без всякого обучения, а это уже что-то. Бамбук выращивает новые бутоны, так что он явно намерен продолжать говорить.
– Надеюсь, это не значит, что опять идут орлы.
– Бутоны с виду другие. Разного цвета. И я не знаю, насколько орлы разумны, но у них должно хватить ума держаться теперь от нас подальше.
– Выпьем за это!
Бек поднял свою чашку. Мы поддержали его криками и выпили. Мы убийцы и гордимся этим.
– А что ты собираешься сказать бамбуку? – спросил Иван. – Спасибо за предостережение?
– Мы это уже сказали.
– А, точно. Ну, мы ему хотя бы нравимся. Нравимся же, да?
Я кивнул.
– Я тоже думал об орлах.
– Ни к чему о них говорить, – буркнула Зои.
– Если бы понять, что означает эта их дробь…
У Ивана загорелись глаза.
– Точно! Когда они заваливали Когтя, у них все было рассчитано.
Мы все принялись обсуждать то, что видели и слышали во время нападения орлов, пытаясь собрать воедино сведения о том, как они общаются, чтобы можно было подслушивать. Мы мало что поняли, но это определенно было лучше, чем сидеть и говорить обо мне.
Мясо орлов оказалось мускусным и вяжущим, и вдобавок жестким, но мы намазали его горчичным соусом и все-таки съели. Иван и Зои пошли домой со мной. Наверное, за меня думал трюфель, потому что я решил взять их обоих.
Я проснулся зажатый между ними, голый и разогревшийся, с сушняком и похмельем, слушая, как какой-то фиппокот возится в нашей одежде на полу, и пытаясь представить себе, каково быть Беком. Я бы просыпался каждое утро с одной и той же женщиной – женщиной, которая меня любит и которой я нужен, и я был бы рядом каждый день, потому что она тоже была бы мне нужна. Разные женщины – это весело, но я же не фиппокот и не хочу одного только веселья. На месте Бека я был бы центром жизни троих детей, а не находился на краю жизни массы ребятишек. Я нравлюсь детям – возможно, они даже любят меня, но, когда им сложно, им всегда нужны мама и папа. Будь я Беком, я был бы самым обыкновенным, просто одним из граждан Мира. Не великим коммуникатором, не альфой-орлоубийцей. Мне не нужно было бы никому ничего доказывать…
Но все сложилось не так. Жизнь несправедлива. Может, Беку хотелось бы быть мной. Вселенной наплевать, и для нее мое счастье не интересно. Но я бы мог вредить, а мог бы помогать и мог быть счастливым – пусть это и ни для кого и ни для чего не важно.
Зои с Иваном проснулись. Даже с избытком трюфеля в организме мы весело встретили рассвет. После завтрака я поздоровался с фиппокотами, поработал с новым пометом, чтобы они ко мне привыкли, и повел команду котов за северо-западную сторону города, где благодаря борьбе в грязи они выкопали яму, а я захоронил остатки вечернего орлиного банкета. Никому не захотелось забрать с собой оставшееся мясо.
Я навестил львов: они все еще беспокоились, но старое поле из-под ямса им понравилось. Его скоро вспашут и подготовят под посадки. И, что особо порадовало, они откопали довольно много корней трюфеля. Пока я их собирал, предвкушая будущее потребление, одна из самок подобралась ко мне, чтобы предложить себя. Я позвал Копальщика, но он уже к нам спешил. Он уже понял, насколько выгодно иметь альфа-самцом не льва.
Я пообедал с Индирой, Беком и их ребятишками. Нет худа без добра: благодаря нападению Индира вышла из депрессии. Она вернулась мыслями к своей работе строителя.
– Нам надо перенастроить подачу воды, – сказала она. – Мы брали воду из ключа на холмах, но с увеличением населения нам понадобится больше воды. И источник надо лучше защитить.
Снежка была в полном порядке. Она ничего не заметила – ни состояния матери, ни пугающих монстров у реки. А вот Луна и Ветер были выбиты из колеи и задавали массу вопросов.
– Они могли попасть в город?
– Они не хотят пересекать реку, – сказал я. – А мост львы обрушили.
– Мы не станем восстанавливать его в прежнем виде, – заявила Индира. – Будем пользоваться подвесным мостом, чтобы в случае необходимости его любой смог бы сломать.
(Орлы жили и на нашей стороне реки, в северных горах, но мы об этом упоминать не собирались.)
Бек проводил меня до двери.
– Она снова в полном порядке, правда?
Его улыбка и взгляды на Индиру во время обеда – на Индиру, Луну, Ветра и Снежку… я их видел и до боли хотел быть им, до боли во всем теле.
– Рад за вас, – сказал я.
Я ни о чем не задумывался, пока был на мосту и на меня надвигались орлы, но знал, что если они пройдут через мост, то на том берегу – все, что мне дорого. Я это знал, не задумываясь над этим. И все, что мне было дорого, уцелело.
На следующий день цветки бамбука раскрылись: меньшего размера и не такие эффектные, как предыдущие: половина были белые, а вторая половина – черные (чистый пигмент, а не фальшиво-черный из-за смешения красок и не фальшиво-белый за счет фоновой ткани или еще чего-то – Раджа это проверила).
Белые цветы смотрели вверх, черные – вниз. Чертополохи у стволов с черными цветами умерли, а с белыми – остались живыми. Только у черных цветов был запах, хотя он ничего особенного никому не сказал, в том числе котам и Копальщику. У нектара вкус был разный: один – кислый, второй – щелочной. Все обсуждали, что это значит и как реагировать. Ну, хотя бы обо мне не говорили.
Нам все равно было бы о чем поговорить. Часть детей и некоторые взрослые (особенно мы, убийцы) страдали кошмарами или бессонницей, так что было решено устроить ежегодный праздник равноденствия раньше обычного – завтра. Праздник проводится в честь переселения в город из старого поселка, так что мы ели обычную трапезу путников: трилобитов, дикий лук и сушеные плоды бамбука. Мы разгуливали на ходулях, притворяясь землянами.
Наконец в сумерках рядом со старой центральной башней мы сняли с себя всю одежду, несмотря на холод, потому что нагота показывала: мы готовы двигаться дальше. Мы разожгли костер, чтобы сжигать сделанные из соломы, дерева и бумаги изображения того, что мы хотим оставить позади. Внутрь фигур запихнули водородные семена, чтобы они взрывались шумно и ярко.
Мы с детьми целый день трудились, создавая большого орла из веток. Он стоял в центре кучи, и клюв у него был меньше, чем в природе, и не такой загнутый, что меня вполне устроило. Сильвия научила детей плести перья, которыми был обвешан орел, – ни одного одинакового, все разного размера, с разным уровнем умения, из разных трав и листьев, в результате пугало выглядело полуощипанным. Оно мало походило на прекрасных и опасных созданий, которые по-прежнему бегали в моих снах смертоносно-координированными стаями, но тем сильнее мне хотелось увидеть, как оно сгорит.
Мои родители, как и еще несколько мирян старшего поколения, сделали соломенные фигурки высоких и худых гуманоидов. Работа Сильвии всегда казалась пугающе живой: она ведь была мастером-плетельщиком. Я раньше донимал родителей вопросами о том, почему они сжигают землян, и наконец, когда я подрос, они рассказали мне все про уход из первоначального поселения; в то время я был слишком мал, чтобы все понять и запомнить. В тот год я понял, что праздник устраивается не для детей, хоть дети и веселились больше всех.
В этом году перед тем, как разжечь костер, Сильвия вручила мне орлиное перо как символ отваги, а потом дети для меня станцевали. Я не подозревал, что они собираются это сделать. В танце прыгающие и воющие львы гонялись за барабанящими орлами. Львы ловили орлов и превращали их в львов, так что под конец все дети уже выли и прыгали (а коты сновали между ними: они никогда не упускали шанса повеселиться). По ту сторону стены наша стая ответно провыла свой клич из трех нот, а потом, очень далеко, завыли дикие львы. На мгновение мы все затихли, прислушиваясь.
А потом мы зажгли костер, и все завывали и скакали, пока наши страхи сгорали и взрывались в ночи, и искры взлетали и гасли, как звезды.
