Текст книги "Семиозис"
Автор книги: Сью Бёрк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Бамбук
Ростовые клетки делятся и расходятся, заполняются соком и созревают – и еще один лист раскрывается. Их сегодня сотни, молодых листьев, нежных под солнцем. С жаром света приходит глюкоза для создания крахмала, клетчатки, липидов, белков – всего, что я захочу. В любом нужном мне количестве. Радуясь, я выращиваю самые разные листья, ветки, стебли, ростки и корни.
Вода бежит по отремонтированным трубам пришельцев, словно по жилкам листьев, делая меня свободным от дождей и времен года, так что я могу развиваться, как пожелаю. Вода питает прикорневые грибки, которые вырабатывают азот для аминокислот. Вода обеспечивает повышенную транспирацию листьев и, следовательно, лучший фотосинтез: рост приращивается к росту и приносит удовлетворение.
Благодаря чужим животным я больше, чем вчера, – обширнее, разумнее, сильнее. Такой же сильный, каким был когда-то. В городе я царю. За его границами рощи и стражи защищают и питают меня. Я превращаю свет в вещество. Я повсюду контролирую солнечный свет.
Разум излишен для животных и их ограниченной однообразной жизни. Они взрослеют, размножаются и умирают быстрее, чем сосны, – и каждое животное эквивалентно своему предшественнику: они не умнее, не отличны, всегда повторяют предков, не уникальны. Однако при большей разумности – меньше контроля. Безмозглый корневой грибок никогда не дает осечки, а вот мотыльки-посланники появляются и исчезают с временами года, более крупные животные вырабатывают иммунитет к зависимости, а первые чужаки, построившие город, оставили его и меня без объяснений и причин как раз тогда, когда мы начали устанавливать коммуникацию. Они сбежали, выяснив мою природу, или они исходно были предателями?
Их разум меня поразил – он намного превосходил других животных и растений. Мне не удалось бы стать тем, что я есть, без их ирригации, защиты, испражнений и компоста. Я страдал, когда они оставили меня почти два века назад в тот период, который должен был бы стать моим расцветом, и мне пришлось отказаться от многих функций, чтобы сохранить свои корни, ибо без памяти я не более чем простая трава. Но что я собой представляю без пыльцы для коммуникации, без нектара, чтобы обмениваться с мотыльками собранными с меня кусочками, без семян и спор для распространения идей, без корней, обеспечивающих связь от рощи к роще, без линз для обзора, без кристаллов для улавливания электрических волн?
Почти ослепший и онемевший, мучимый жаждой, искалеченный, пожухший от недокорма, застывший в старых воспоминаниях, которые слишком дорого поддерживать, но которые слишком дороги, чтобы дать им умереть, исчерпавший корневые хранилища, я едва заметил этих новых чужаков. Дни мерцали, пока я надеялся, что они смогут меня спасти. А когда они появились, я чуть было не опоздал с тем, чтобы адаптировать свои плоды так, чтобы их приветствовать и соблазнять. Незнакомые телесные процессы, но поддающиеся расшифровке. Мотыльки приносили мне кусочки плоти – и я учился.
И вот теперь я даю плоды, которые дарят чужакам довольство и здоровье, сложное равновесие удовольствия и полезности. Они дают мне воду и питательные вещества: снежные лианы обучили их, как фиппокотов, но они – нечто гораздо большее, чем фиппокоты, потому что они, как и первые чужаки, превращают растения и животных в своих слуг. Действительно: тюльпаны стремятся к приручению, их крошечные разумы нацелены на служение, и я настроил их и другие растения служить чужакам, и оберегал посадки от растений-конкурентов.
Я бы умер без этих чужаков – я умру без них, но я видел, что разум делает животных нестабильными.
Мне необходимо с ними общаться – и наконец-то у меня появились на это силы. Я отращиваю корень для хранения того, что узнаю, но пока там почти одна мякоть. Я еще не прослушивал их разум и использовал его как фосфаты.
Солнце встает. Имея глаза на многих узлах, я вижу, как они просыпаются, быстрые и деловитые. Многие идут к воротам у реки, отправляясь на поля. Я наблюдаю цвета на их одеждах. Они видят цвета. Они увидят мои цвета, великолепные и неотразимые, и поймут, что я – не снежная лиана, что я могу установить с ними значимую и неотвратимую коммуникацию.
Животные не умнеют, а я умнею. Наши отношения будут полезными.
Пыльца на ветру – та скудная пыльца, что есть, – сообщает о тени листоедов у дальнего поселения папоротников в долине. Одна из моих рощ докладывает, что от нее увели стаю фиппольвов, в чем я и не сомневался, ибо когти фиппольвов – это инструмент моих новых чужаков, хорошо управляемый, хотя мне легко было бы научить львов избегать определенных корней и стеблей, которые стали бы горькими ради того, чтобы преподать урок. Я слышу электрический треск молнии. Я жду вкуса пыльцы или семенного послания или крохи от мотылька, но сейчас зима и многое застыло. Разум побеждает времена года, но в мире мало разума.
Хиггинс
Даже летучие мыши удивленно свистели. Наш охранник, проводивший рутинный обход города перед восходом Света, увидел сюрприз и побежал сказать Сильвии, а та разбудила ботаника, Раджу. В ночных рубашках и в сопровождении детишек Раджи они ринулись к речным воротам. Четырехлетняя дочка Раджи, Мюриэль, как только это увидела, побежала будить меня.
– Дядя Хигг, бамбук сделал кое-что красивое! Быстрее!
Так что я одним из первых увидел и услышал рассказ. Раджа уже назвала это «шоу», хотя пока оно освещалось только факелами и выглядело не так потрясающе, как будет при солнечном свете. Свет факелов не доходил до верхних листьев бамбука, но все равно челюсть отвисала.
Вдоль дороги, ведущей к речным воротам, листья и стволы толстых и высоких побегов бамбука изменили цвет: по одному стволу на цвет с каждой стороны. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Бамбук воссоздал радугу по обеим сторонам дороги. Я стоял, завернувшись в одеяло, и держал Мюриэль за руку.
Я встал на колени, чтобы с ней говорить, потому что дети предпочитают говорить глаза в глаза.
– Это прекрасно, лапочка. Спасибо, что меня разбудила.
От нашего дыхания образовывался пар. Я обхватил ее пальчики рукой, чтобы они не замерзли.
Сильвия и Раджа осматривали бамбук, а Мюриэль гордо называла мне все цвета. Подошли еще люди с заспанными лицами. Прибежали несколько фиппокотов, топая и облизывая цветные стволы, подпрыгивая, чтобы ухватить лист зубами, и радостно путаясь у всех под ногами. Волосы Раджи трюфельного цвета были распущены и спутаны после ночи. Она встала на колени, чтобы посмотреть на корни. Один из котов вместе с ней стал скрести почву.
У нас над головами летучие мыши пикировали и свистели, пофыркивали, щебетали и свистели.
– Опасность?
– Нет. Здесь миряне.
– Что?
– Сюда!
– Жуки?
– Нет.
– Что?
– Здесь.
– Что?
– Здесь!
– Почему? – спросила Мюриэль.
Она часто задает этот вопрос – обычно для того, чтобы дать собственное объяснение.
– Ну… чтобы мы обратили внимание, наверное.
– Красиво. Мы бамбуку очень нравимся. Вот почему.
– Думаю, да.
На самом деле я подумал, что это означает нечто более тонкое. А может, это вообще не нам адресовано.
– Надо ему сказать, что он тоже нам нравится.
– Да, надо. Но как? Спеть ему песню? Сделать ему игрушку?
Мюриэль захихикала.
К восходу все уже встали, а кое-кто даже умылся и оделся. Сильвия отправила меня осмотреть бамбук за стенами. Я доложился на официальном совещании в Доме Собраний. Почти весь Мир пришел, скамейки были полностью заняты. Николетта вела записи.
– Я искал все необычное, а не только смотрел бамбук, – сказал я. – На тот случай, если мы тут ни при чем.
– Разумно, – отозвалась Сильвия.
– Но ничего нет.
– У нас тоже ничего, – сказала Раджа. Она с командой осматривала город. – Но это место важно и для города, и для нас. Мы должны были заметить.
– Кто-то хочет что-то отметить?
Встал один из парней.
– Радужный бамбук – то есть радужный бамбук – радуга: на нем нет плодов.
Сильвия явно удивилась и задумалась – похоже, она сама этого не заметила.
– Это может означать нечто важное. Какие еще есть идеи?
– Мы ему нравимся, – сказала Мюриэль. – Вот что значат эти цвета. И нам надо сказать, что он тоже нам нравится.
– Я именно так и думаю, – отозвалась Сильвия. – Нам следует ответить. Но вот как?
Мы все несколько минут бормотали нечто невразумительное. Нам было известно, что бамбук сообразителен, но насколько именно он сообразителен? Что именно надо заметить? Как ответить? А это вообще хорошо?
Сильвия, которая никогда не пыталась ускорить ход обсуждений, негромко разговаривала с Раджей, пока мы не прекратили гомонить, а потом встала и призвала всех к вниманию.
– Мы все знаем, что после нашего переезда сюда бамбук стал гораздо здоровее. Мы давали ему воду и удобрения, а он давал нам плоды – и улучшал их. Теперь, похоже, бамбуку нужно наше внимание. Я предлагаю поручить Хиггинсу общаться с бамбуком от нашего имени.
Я растерялся: она действительно назвала мое имя?
– Он может командовать львами, он может направлять котов, он понимает летучих мышей. И лепечущих малышей. – Все засмеялись. – Если кто-то и способен общаться с растением, то это именно Хиггинс. Если ты согласишься, Хигг, конечно, – и если такова будет воля Мира.
Она действительно назвала мое имя! Если я соглашусь… Я помнил Правила Октаво: растения способны видеть, и думать, и все такое, но растения мыслят не как фиппы и уж тем более не как люди… наверное. Я понятия не имел. И я могу ляпнуть какую-нибудь глупость и оскорбить его. Я так и не придумал, как коснуться мускусной мыши и не провонять, а что способно сделать оскорбившееся растение? Правила Октаво оптимизма не внушали. Ну почему, почему именно я?
– Раджа будет помогать тебе в плане науки, – добавила Сильвия. – А ты привнесешь в это дело интуицию.
Я никогда не мог отказать Сильвии, даже если интуиция вовсе не была моей специальностью. А время у меня есть? Я запустил процесс пережигания угля, но тлеть дерево будет еще пять дней, и только потом потребуется мое вмешательство. А еще надо было дубить птичьи кожи, и собирать буковые галлы ради танина, и обработать вайду, чтобы получить краситель, и собрать воск с сосен в первые теплые дни, но я смогу добавить еще несколько дел… Сильвия бросила на меня нетерпеливый взгляд.
– Конечно, я за это возьмусь. Я… я просто задумался. Похоже, ему потребовалось сказать нам о многом.
Все проголосовали за и постепенно разошлись, продолжая гомонить. Я остался, чтобы обсудить детали с Сильвией и Раджей, надеясь, что ко мне придет молния озарения.
– А что говорят летучие мыши? – спросила Раджа.
– Да ничего особенного. Летите сюда, убирайтесь, жуки, секс и все такое.
И, назвав секс, я вдруг понял, что никогда не спал с Раджей, а ее груди хорошо лягут мне в ладони.
– Ты обучил фиппов, – отметила Сильвия.
Наверное, она хотела меня ободрить, но мне пришлось быть честным.
– Нет. Это сделал кто-то другой. Может, снежные лианы.
Сильвия нахмурилась. Она твердит, что ее не трогают упоминания об исходном поселке, но на самом деле ее это беспокоит, а я об этом забыл.
– Тут ничего такого нет, – поспешно добавил я, лишь бы что-то сказать. – Я просто за ними наблюдаю и соображаю, что к чему. Твой отец оставил много записей об одомашнивании и поведении фиппов.
Похвала поможет сгладить неловкость.
Не похоже было, что сгладила, – но она сделала вид, что все нормально.
– А почему ты решил, что растению надо сказать о многом?
– По-моему, это похоже на крик.
– Интуиция.
– Наверное. Это слишком масштабно. Размер меня тревожит.
– Это не как у цветков, – сказала Раджа с улыбкой, которая была слаще нектара. – Наверное, краски были составлены за счет вывода хлорофилла и открытия тех цветов, которые изначально присутствовали, хоть мы никогда раньше такого не видели.
– Нечто похожее один раз было, – призналась Сильвия. – Когда я в первый раз пришла в город. Но тогда это была просто маленькая ветка с цветными листьями.
Интуиция заставила меня спросить:
– В шоу тот же бамбук, как и в остальном городе, так?
Неудачный ход. Похоже, Раджу мое невежество раздосадовало.
– Весь бамбук – это одно растение. Он весь соединен корнями.
– Правила Октаво говорят, что растениям всегда нужно что-то от животных, – сказал я и сумел еще раз задеть Сильвию, потому что она всегда была высокого мнения о бамбуке. – Я это в хорошем смысле. Когда я зову котов, я предлагаю им поиграть – то есть выполнить какую-то работу, или даю знать, что принес пищу. Возможно, он хочет что-то нам дать. – Кажется, ее это умиротворило. – Возможно, это новый этап сотрудничества. То есть плоды ведь постепенно становятся все более полезными для нас. – Это ее просто очаровало. – Взгляну-ка еще раз и все обдумаю за утро.
Я еще раз взглянул, но ни единой мысли мне в голову не пришло. Что ему нужно? Если растение за нами наблюдало и нас раскусило, то, возможно, хочет что-то получить. И почему настолько масштабно? Если ему хотелось нас впечатлить, то оно этого добилось.
Орсон попросил меня вывести нескольких котов на прополку хлопкового поля, так что я этим и занялся. Я отправился к выводкам котов, сыграл мотивчик на свирели из радужного бамбука – полезная штука этот бамбук! – пока штук двадцать не решили обратить на меня внимание. Я повел их мимо шоу (где нам пришлось остановиться и в изумлении задрать головы), и мы вышли из города, пританцовывая, раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре и скользим! Я был настороже. Прошлой осенью в минуту вдохновенной командной работы они столкнули меня с нового моста – отличного широкого и крепкого бревенчатого моста, гордости строителей города. Однако до постройки моста перемещение фиппов было проблемой. Мне приходилось переправлять их на лодке, а они слишком быстро сообразили, как заставить лодку перевернуться.
На хлопковом поле пошел в рост лопух. Коты готовы грызть нежные побеги лопуха и не особо пакостить, если им весело, а веселье для них – это напрыгивание друг на друга, напрыгивание на меня, догонялки, погоня за мной, погоня за ящерицами, прятки и даже чехарда. Чехарде их научил я. Я даже обучил котов работе слухачами с Онорой, она у нас глухая. Их ограничивает их собственное отношение. Жизнь должна быть веселой.
Я думал про это, пока бегал с ними, перепрыгивая через еще не проснувшиеся стволы хлопка, напевая и танцуя. Солнце нагрело воздух, росистые кораллы пахли сладко (ну, на самом деле, пахли голодно, но это уже их проблема). Только что вылупившиеся гусеницы расползались, поедая почву и избегая кораллов. Я высматривал гигантских ястребиных летучих мышей, которые едят котов. Легкий ветер потрескивал в веревочных пальмах, окружавших поле. Стая оленьих крабов кралась за ними, избегая нас.
Группа радужных бамбуков стояла на краю поля в окружении чертополоховых кустов, которых он использует как охранников. За нами наблюдали глазки на стволах бамбука, крошечные, как пылинки. Он создал шоу, создал краски, так что должен видеть (еще одно Правило Октаво). За нами наблюдают. Нас обучают. Вознаграждают. Оценивают. Коты выше всего ставят веселье. А чего хотят миряне? Чего хочу я? Женщин, трюфель, музыку, детей, еду, надежную крышу над головой…
Какой-то кот подпрыгнул, вцепился в бахрому на моем воротнике и раскачался. Не успел я его поймать, как еще трое решили повторить этот трюк, а потом – все остальные, а я сдался и рухнул на землю, весь в фиппокотах. Я хохотал так, что встать не мог.
Да уж, у меня талант к межвидовой коммуникации. Чувство юмора у меня фиппокотовое.
Когда сорняковый пир закончился, мы протанцевали обратно в город, и кот по кличке Горох возглавил процессию, прыгая задом наперед, что никто из нас не особо хорошо умел – в чем и заключалось все веселье, – и я случайно ни на кого не наступил, так что мы благополучно добрались до дома.
Если бы я захотел обучать животное с нуля, то с чего бы я начал? Нет, вопрос неправильный. Если бы я был животным, готовым обучаться, что бы я сделал? Прежде всего я захотел бы реагировать быстро, чтобы обучающий понимал: я не безнадежен, даже если не ловлю все на лету. Это значит, что мне надо ответить бамбуку в этот же день… как-то. Даже если это не к добру, игнорировать это нельзя.
Я еще немного поизучал шоу, не усваивая урок, но, может, это и не страшно. А потом я разыскал Раджу в оранжерее: она делала отводки листьев тюльпанов для весенней посадки. Грязь и сок на ее руках делали их еще более привлекательными, но, будучи джентльменом, я рук не распускал.
– А корни бамбука могут ощущать свое окружение?
– Конечно. – Ну, хотя бы мой вопрос не вызвал у нее раздражения. – Они никогда не пробивают тротуар или фундамент, не перекрывают водопроводные трубы. Бамбук знает, где он находится и что у него вокруг корней.
– А если посадить у шоу чертополохи? Он заметит?
Ее губы медленно раздвинулись в улыбке. Я попал в интуитивную точку.
– Он знает чертополохи, – проговорила она. – Ему нравятся чертополохи.
Мы разыскали чертополохи в лесу, надели перчатки и пересадили их, по одному у каждого цветного ствола. Случайно или намеренно наши пальцы несколько раз соприкоснулись – приятное ощущение даже через перчатки. Романтика вырастает из мелочей, как когда летучие мыши чирикают «Здесь». Вот только я ее не интересовал. Муж у нее был фертильный, и она вроде была с ним счастлива.
– Растения действуют медленно, – сказала она. – Ответ мы можем получить через несколько дней или даже недель.
– Я умею ждать, – бросил я.
Может, она еще передумает.
Вечером я поставил у чертополохов надежные загородки и устроил игры для самых младших ребятишек. «Все бегут к оранжевому! Сьерра, найди фиолетовый! Какого цвета небо? Где этот цвет?» Я надеялся, что бамбук за этим наблюдает.
Когда дети отправились спать, я собрал ветки каждого цвета в пышный букет (надо надеяться, бамбук не обидится) и принес его Индире. Она тихо меня поблагодарила. Волосы ей надо было бы расчесать. В доме у них было как всегда чисто, но это, наверное, постарались друзья и соседи, заходившие помочь. Бек сидел рядом с ней, вырезая ложку. Он еще раньше пригласил меня заходить и веселиться – и по его приглашению я все понял, еще не войдя к ним.
– Как сегодня Снежка? – спросил я с улыбкой.
– Нормально. Наверное. Трудно сказать. Она не такая, как другие малыши.
– Все малыши разные, вот чем они мне нравятся. Как ты?
– Хорошо. Немного устала.
Ей было нехорошо, это было видно с первого взгляда.
– Бамбук видела?
Не видела, конечно. Бек сказал мне, что она отказалась выходить из дома, даже на ужин, так что я с охотой его описал, сообщив о своем новом задании и о детях и чертополохах. Мы с Беком шутили и каламбурили (ей каламбуры всегда нравились, и чем глупее, тем лучше). Она улыбнулась, но смеха мы от нее так и не добились. Снежка заплакала.
– Она голодная, – сказал я. – Принести ее?
– Голодная? Ты уверен?
– Я специалист по коммуникации.
Когда я взял Снежку на руки, она извивалась: краснощекая, нетерпеливая, не боящаяся прогибать мир под себя. Я вручил ее матери. Снежка сосала громко, сосредоточившись на сложном процессе питания. Как это прекрасно: младенцы и матери, все еще связанные. Жизнь творит жизнь, один человек становится двумя… Этот процесс почти заканчивается при рождении, но для подлинной независимости нужны еще многие годы.
Малышка была в полном порядке. У матери – послеродовая депрессия. Роды – это тяжело, и они не заканчиваются с перерезанием пуповины, ни для младенца, ни для матери. Я поцеловал Индиру в щеку, а Бек проводил меня до двери и поблагодарил за то, что я пришел. Я вынырнул на улицу, где ночной воздух был холодно-чистым, и глубоко задышал. Его ребенок, его жена? Только по большей части. Моя работа далеко не закончена.
Бамбук
Частицы пыльцы, крошечные и маслянисто-спешащие, опускаются на нектарные пестики. Пыльца несет сообщения. Зерна наполняются водой и сахаром, и я их поглощаю и читаю. Внешняя стена демонстрирует скульптуры, идентифицирующие отправителя: это бамбук, выросший из семян, распространенных много лет назад для создания часовых. Он с трудом выживает на юго-западных горах, отвратительно искореженный ветрами и холодом, изголодавшийся почти до отупения, маленький и одинокий. Он бесконечно болтлив, несмотря на нищету, которая должна была бы ограничивать его способность создавать сообщения.
Для отправки сообщение было разбито на девять частей, скопировано и выпущено в виде облаков пыльцы. Расстояние большое, а ветры капризны. Внутренние стенки первых восьми зерен дали изображение земляного орла. Внутренняя часть клеток сказала, что с гор вышла стая. Прождав несколько часов, я поймал последнее зерно. Оно говорит, что в стае как минимум сорок орлов. Сорок!
Я видел, как орлы барабанят своими воздушными мешками перед атакой. Их кривые клювы разрывают животных с такой же легкостью, с какой фиппольвы ломают деревья. Клубнелуковица предка говорит, что орлы посещают горы в конце зимы, доставая запасы пищи, оставленные летом, и охотясь на животных, залегших в спячку в пещерах. Однако обычно стаи меньше. Сорок могут полностью истощить гору.
Я пробовал орлов. Первые чужаки закапывали их тела: их мясо богато железом. Я знаю орлов.
Я пробовал и первых чужаков. Когда они только появились, я неправильно их оценил. Они строили укрытия, словно простые птицы, жили колониями, как простые фиппокоты, пользовались огнем, как простые орлы. Однако они управляли огнем и делали его сильным и преобразующим. Их первая печь сияла, словно Солнце, и из этой печи вышло стекло, поразительный искусственный камень, и чужаки окружили меня моими собственными красками, и поливали меня, и кормили. Я давал им плоды.
Мы общались с помощью электрических волн, которые они называли радио. Мы поделились простыми идеями о математике и метеорологии, и это стало началом. Я объяснял животных и растений. Они рассказали мне, что я живу на шаре из почвы и камня, шаре невообразимого размера, который вращается и обращается вокруг Солнца и накреняется, что объясняет не только день, но и разную длину дня при смене времен года. Когда-то они жили под иным Солнцем.
Эти вторые чужаки отреагировали на мой показ сразу же: простое сообщение в ответ на простое сообщение, и у меня появилась надежда, как у прорастающего зерна. Я хочу продолжать, но будет ли у нас время? Опознают ли они запах орлов, если я его воспроизведу?
Орлы разрушают. Чужаки создают. Так мало кто создает, и столь многие разрушают.
