Текст книги "На колесах"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Ты гордец, каких свет еще не видывал!

– Какая-нибудь награда мне обеспечена, – сказал Никифоров.

– Наказание – это тоже награда.

Так они переговаривались, развлекаясь в дороге, и спустя час въехали в Москву. Но Москва была только снаружи, а внутри машины по-прежнему оставалось ощущение дороги. Чем больше людей было на улицах, тем незаметнее они становились, и поэтому город был для Никифорова и Полетаевой как будто лесом.

Они обедали в маленьком арбатском кафе, она гадала на кофейной гуще и видела островерхие дома, мужчину я женщину, и птицу, похожую на облако. ("Надо же, на кофейной гуще! – усмехнулся он. – Это я не умею"). Потом она покупала в магазине зеленый ситец в горошек, он ждал ее. Потом поехали на выставку скульптуры древних ацтеков, смотрели на мрачные базальтовые фигуры, одна из которых называлась "Жизнь", – широкое плоское женское лицо с приоткрытым толстогубым ртом, на лбу и груди украшения из черепов.

– Наверное, они приносили человеческие жертвы. – Полетаева протянула руку к скульптуре и вдруг отдернула ее.

Они гуляли по Москве до вечера, рассказывали о себе и как будто вместе создавали новых Никифорова и Полетаеву. Когда они возвращались, Никифоров затормозил возле съезда на лесную дорогу. Полетаева засмеялась, обхватила его за шею и поцеловала быстрым крепким поцелуем.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Поехали! – И снова поцеловала.

VII

В четверг, около шести часов вечера, Никифорову стало известно, что в кассе пропала тысяча рублей дневной выручки, но он не поверил: не могло такого случиться, просто недоглядели, обсчитались... Побежал вниз, прыгая через две ступеньки.

На столе в кассе лежали холщовые мешки с деньгами, сейф был распахнут, ящики выдвинуты. Кассирша грузно сидела на стуле посреди комнаты.

– Я никуда не выходила, – сказала она. – Приготовила инкассатору... Можете меня обыскать.

Она взяла сумочку и вытряхнула себе на колени.

– Тысяча – это не иголка, – спокойно сказал Никифоров. – Давайте вспомним, что вы делали.

В двери заглядывали диспетчер, инженер по гарантии, женщины из бухгалтерии. Кто-то предложил позвонить в милицию. Никифоров велел закрыть дверь. Но дверь закрылась лишь на минуту, и появился инкассатор, настороженный человек в мешковатом темно-синем костюме, со свертком под мышкой. Никифоров глядел с любопытством, пытаясь угадать, где у него пистолет. Кассирша торопливо сложила в сумочку кошелек и ключи. Заискивающе улыбаясь, сдала инкассатору мешки и копии квитанций.

Она опустила руки и с покорностью и страхом смотрела ему вслед. У нее были две дочери, муж и старая мать. Что ее ждало? Позор? Или даже тюрьма? Ее спину перерезал след тугою лифчика. Эта полнеющая женщина еще в меру сил следила за собой, хотела быть моложе, стройнее. Все же он не думал, что она украла. Скорее бы он решил, что деньги похитила дьявольская сила, если бы можно было так решить.

– Надо звать милицию, – снова сказали в дверях.

– А ну дайте пройти! – послышался насмешливо-грубый голос Журкова. Говорят, у нас детективная история? – Он вошел и закрыл дверь.

– Ой, Вячеслав Петрович! – вздохнула кассирша. – Беда такая...

– Давайте по порядку: что вы делали? – сказал Никифоров.

– Не брала я их, честное слово!

– А никто этого не говорит, – сказал Журков. – Когда обнаружилось?

– Когда? – переспросила она и стала вспоминать: – Я разложила деньги в мешки. Написала квитанции. Опломбировала... Нет-нет, не так! Сперва вложила квитанции, а потом опломбировала. И все.

– Что "и все"? – сказал Журков.

– Больше ничего не делала. Искала деньги.

– Так они уже пропали?

– Уже.

– Да ты толком рассказывай! – прикрикнул Журков. – Ты-то будешь отвечать следователю.

– Ладно уж, отвечу, – зло вымолвила кассирша. – Звоните в милицию. Пусть ищут.

– Интересно! – заметил Журков. – Значит, когда ты вкладывала деньги в мешки, деньги были. А когда вложила – тысячи нет?

– Александр Константинович! – спросила кассирша у Никифорова. – Вы-то мне верите? Верите вы мне или нет?

– Верю, – ответил он. – И Журков верит. Ты, Вячеслав Петрович, не горячись...

Журков достал платок и вытер лоб. Брюки у него были обвисшие, как у инкассатора.

– Думаешь, она дважды положила в один мешок? – спросил он. – Чего же мы ждем? Надо ехать в банк!

– Позвони управляющему, – посоветовал Журков. – Может, застанешь.

Никифоров посмотрел на часы и кивнул. Вишневая "ноль-третья" уже выскочила на шоссе и помчалась к подъему, чтобы опередить минутную стрелку. Но Журков был прав: сперва следовало позвонить. И вишневые "Жигули" остались неподвижными у подъезда автоцентра.

Никифорову вспомнились седовато-золотистый ежик управляющего банком Татаринова и его зеленая "Волга" старой модели. "Вы довольны ремонтом машины?" – приготовил он начальную связь-вопрос. Однако Татаринов уже уехал из банка. К семи часам Никифоров был у него дома. Там ужинали. Он отказался присесть за стол и объяснил свою нужду. Татаринов налил ему пива, но Никифоров не прикоснулся к стакану. Татаринов укоризненно выпятил толстые губы и сказал:

– Напрасно вы нарушаете инструкцию: деньги должны укладывать два человека. Сегодня мы уже ничего не сможем сделать. Это исключено. Я утром сам вам звякну. Если обнаружим лишние, они не пропадут.

Никифоров выпил пива и попрощался. Уже стоя в дверях, вспомнил о ремонте госбанковской "Волги" и механически выложил свой запоздалый вопрос.

– Э, голубчик вы мой! – застенчиво ответил Татаринов. – Ободрали вы нас, как Сидорову козу. Без малого тысячу триста взяли. Дороговато ведь.

– Дороговато. Мы проверим.

Увидев его одного, кассирша вытянула шею и с надеждой смотрела на двери подъезда.

– Подождем до утра, – сказал Никифоров, садясь за руль. – Другого выхода нет.

– До утра? Как же я доживу до утра с такой ношей?

Никифоров промолчал. "Курица! – подумал он. – Что же ты одна укладывала деньги?" Он подвез ее, повторил, что не сомневается в ее честности, и с ощущением близкого покоя поехал к себе.

От пива захотелось есть. Он был уже почти дома, летел домой, как бы под горку, потому что дом сам влек его. В зеркальце показался желтый автомобиль с синей полосой на бортах. Никифоров на всякий случай притормозил, пропуская Кирьякова. Патрульный тоже замедлил ход и прижался к его машине, словно выталкивал на обочину. Никифоров повернулся и укоризненно глянул на инспектора.

Кирьяков с улыбкой смотрел вдаль, как будто не было никакого Никифорова. Блеснула никелированная ручка. Между машинами можно было просунуть ладонь. Никифоров съехал двумя колесами на обочину и дал газ, чтобы уйти. Стукнула по днищу щебенка. Желтая машина неотвязно держалась сбоку и все прижимала и прижимала. Никифоров остановился. Кирьяков с профессиональной ловкостью косо подал свою машину, перегородив ему дорогу.

– По двенадцать часов дежурю, – пожаловался Кирьяков. – Прямо сплю на ходу. Когда-нибудь врублюсь в столб, и больше меня не увидишь.

– Чего ты хочешь? – спросил Никифоров и оглянулся, надеясь, что в патрульной машине сидит и тот добродушный инспектор с татуировкой на среднем пальце, но там никого не было.

– Ну что ты злишься! – сказал Кирьяков. – Небось, тоже выматываешься? Ремнями напрасно не пристегиваешься. Сколько тебе говорить? Не дай бог, налетишь на препятствие, тебя размажет, как тесто. Каждый год гибнут тысячи водителей... Если ты не попадаешься в этом году, то в следующем твои шансы становятся меньше, потом еще меньше, и когда-нибудь тебе не повезет. Оштрафовать надо тебя.

– Штрафуй. Не тяни.

– Я с тобой по-дружески, а ты кричишь. Нехорошо, Саша. Что ремни? Сегодня не пристегнул, завтра пристегнул. Не буду штрафовать. Купи подарок любовнице. Только ты осторожнее, чтоб аморалку не пришили.

– Ха-ха! – нехотя засмеялся Никифоров. – Что ты мелешь?

– А ты вроде возбужден, – усмехнулся Кирьяков. – И покраснел подозрительно... Бахуса не употреблял? – Он шагнул к его машине и быстро вытащил ключ из замка зажигания. – Поехали, отвезу тебя на экспертизу.

– Отдай ключи! – сказал Никифоров. – Это тебе даром не пройдет.

– Выпил, чего уж там! – как будто шутя, вымолвил Кирьяков. – Ну, давай ко мне.

Приехали в больницу. Врачиха была не старой и не молодой, с розовыми подушечками щек. Она не смотрела ему в глаза, дала подуть в стеклянную трубочку, набитую ватой.

– Разве я похож на пьяного? – спросил Никифоров. – Это недоразумение. Ну вот, не позеленела ваша трубка!

– Вы плохо дули, – сказала врачиха. – Зажгите спичку и подуйте так, чтобы она погасла.

– Недоразумение, говорю я вам!

– Не волнуйтесь. Дуйте, дуйте...

– Мы же взрослые люди! – закричал он. – Не позеленела! Не позеленеет, хоть лопните.

– Проверим координацию движений, – проворчала врачиха. – Встаньте. И зажмурьтесь. Вытяните руку. Растопырьте пальцы... Так.

Она заставила его и шагать по одной половице, и приседать, и, закрыв глаза, находить подбородок и нос, словно ждала, что он запутается. Никифоров вытерпел. Ничего, сказал он себе, надо взять себя в руки. И больше не спорил, лишь поглядывал на часы и вымученно улыбался.

Во дворе уже сделалось темно, когда его оставили в пустой комнате и велели ждать. Он присел на жесткую кушетку, закрытую клеенкой. Однажды на пустынном шоссе он долго ждал помощи и с надеждой махал редким машинам, пролетавшим мимо него, и ощущал одиночество беды. Тогда он тоже говорил себе, что авария еще не беда, что надо набраться терпения и все кончится благополучно. Действительно, нашелся человек, который посмотрел на Никифорова не скользящим автомобильным взглядом, а осилил свою скорость, вытащил из-под сиденья запасной ремень вентилятора и подарил его. С тех пор Никифоров нигде не встречался с ним, но знал, что такой человек есть.

В медицинском заключении врачиха написала, что непосредственных признаков алкогольного опьянения не обнаружено. Стояла глухая полночь, когда он вышел на улицу. Заспанная сторожиха защелкнула дверную цепочку, и его обступили ночные тени. Мирно стрекотал сверчок. Скрипела высокая кривая береза. Возле крыльца шелестели темно-блестящие листья сирени. Под железным абажуром фонаря порхали мотыльки. Было холодно, и в ясной вышине сияла вечная дорога.

Приехав домой, Никифоров лег спать и не мог заснуть. Но, видимо, заснул, потому что приснилось: хватал ружье, приставлял к горлу Кирьякова, врачиха с розовой подушкой вместо лица дергала Никифорова за нос. Утром Мария Макаровна сказала, что пойдет искать на них, "проверяльщиков", управу, но Никифоров попросил ее не вмешиваться. Он повез Василия в детский сад, встретил старшего следователя прокуратуры Подмогильного и спросил у него, что делать.

– Мы должны быть чисты, – ответил следователь. – Самое большое богатство – честное имя. Я недавно допрашивал свидетельницу, а она вдруг раскрывает кофту и вытаскивает грудь, чтобы показать побои. Загляни кто-нибудь в кабинет, что бы он подумал? Потом доказывай, что она дура... Ты напиши жалобу. Только вряд ли. На бумаге две печати, а у тебя ничего нет. Даже не знаю, что посоветовать...

Никифоров поблагодарил, не зная за что, и поехал в банк. Он уже приготовился к тому, что тысяча исчезла. Вот когда перед ним оказалась непреодолимая стена, о которой загадала Полетаева! Что ему делать, если стена? Он вспомнил утренний поцелуй Лены, жены, ее улыбку и обещание, что все будет хорошо. Вокруг было пусто, он видел только одну эту улыбку...

Потерянная тысяча нашлась. Татаринов снова напомнил о завышенной цене ремонта старой "Волги". Никифоров затребовал у него копию счета и убедился, что сумма завышена в четыре раза. По его щекам как будто провели паяльной лампой. Татаринов виновато смотрел на него. Никифоров стал оправдываться: ремонт государственных машин в план автоцентру не входит, поэтому не было особого контроля... Но оправдываться в чужом жульничестве, словно в своем, было тошно.

– Виноватые дорого поплатятся, – пообещал он. – Сегодня сделаем вам перерасчет.

– Не переживайте, – утешил Татаринов. – Может, кто-то просто ошибся?

– Вряд ли ошибся. Рабочие получают четвертую часть от стоимости ремонта.

Из банка Никифоров помчался в центр.

– Разберись, – приказал он Журкову. – Не хватало дурной славы в городе. Ты посмотри, там только за сварку гнезд под домкрат взяли девяносто семь рублей, а красная цена – от силы двадцатка. Разберись!

Журков мучительно медленно сел, подпер голову тяжелыми руками и стал изучать счет.

– Ты ступай к себе да там разбирайся, – сказал Никифоров. – Если замешан этот сварной Слава, то учти – у одного заказчика стащили сирену, а он нашел и вернул!

– Что с тобой? – удивился Журков. – Не стоит так из-за госбанковской машины...

– Вчера Кирьяков отвез меня на экспертизу.

Журков выругался.

– Тебе звонила эта врачиха с санитарной станции. Вроде собирается к нам. Загонит нас за Можай...

– Ладно, ты разбирайся с госбанковской машиной...

Журков привел мастера Верещагина и бригадира Филимонова. Черные глаза Верещагина были мрачны. Этот Слава-сварной, симпатичный толстяк, которому Никифоров уже однажды простил прогул, приписал себе больше двухсот рублей.

– А куда смотрел мастер? – спросил Никифоров, выгораживая Славу.

– Я смотрю в будущее, – ответил Верещагин. – Вчера ваш друг отблагодарил его пятеркой... Никаких внеочередных машин не должно быть.

– Стоп! – прервал Никифоров. – Куда ты смотрел, когда выпускал госбанковскую "Волгу"?

– А! – махнул рукой Верещагин. – Да успеете вы стрелочника наказать...

– Всех вас надо лишить премии, – брезгливо сказал Журков. – А сварщика уволить. Помните, как было в Горьковском центре? И ОБХСС и меченые деньги, а прокурор отказал в возбуждении дела.

– Вы о чем? – спросил Верещагин.

– Там слесаря драли с заказчиков, их и поймали за руку, но прокурор заявляет: какая взятка? Их отблагодарили, они приняли. А взятки берут только должностные лица.

Позвали Славу. Он вошел, улыбаясь, и остановился у никифоровского стола. Сварщик был тучный, широкий, в распахнутой рубахе, стянутой на плечах лямками спецовочных брюк.

– Хочешь уйти с центра? – спросил Никифоров.

– Еще чего! – протянул Слава.

Услышав дурашливо-лукавое "еще чего", Никифоров ударил по столу ладонью:

– А мне кажется, ты хочешь перейти в гараж водоканала!

– В гараж? – пожал плечами парень. – Променять наши человеческие условия на ихние? У нас комфорт, а у них грязища. – Он усмехнулся, зная, что сказал приятное директору. "Я виноват, конечно, – говорила его усмешка, наказывайте меня, но помните, что у вас не хватает пятидесяти рабочих".

– Не блажи, Вячеслав! – сказал Филимонов. – Что ты говорил, когда сперли сирену у этого говоруна-дипломата? Ты сказал: "Напрасно наш Никифор боится гайку закрутить..."

– Давай-давай! – оборвал Слава.

– Он тебе не "давай-давай", – сказал Журков. – Филимонов – это и есть человеческие условия. Он тебе помочь хочет, а ты плюешь. Гнать тебя надо в три шеи!

– Как срочно крыло заменить, так Слава вам нужен, – с упреком произнес парень, глядя на Никифорова. – Ну, был грех. Все ясно. Вы же меня знаете: можно поверить...

– Я должен простить тебя? – спросил Никифоров. – Иди покури, а мы еще посоветуемся.

– Чего советоваться? Давайте напишу заявление по собственному. Только без даты. Если не оправдаю, тогда гоните.

Слава насупился и ждал ответа. Его глаза были серьезные.

– Покури! – велел Журков.

Снова затевался прежний разговор, как и о Губочеве.

– Не беда, что хитрят и ловчат, – сказал Филимонов. – Всегда были хитрецы и ловчилы. Но прежде они боялись. Положим, решило общество не рвать в общественном лесу ни орехов, ни ягод, пока не поспеют, так нарушителей сами же крестьяне ловили. А сейчас... Эх, да что там сейчас! Чужие Славке все эти машины и заказчики. Душа у него бесконтрольная.

– Ехала деревня мимо мужика! – усмехнулся Журков. – "Душа"! Уважай законы, как цивилизованный человек, и будет у тебя душа спокойна.

И снова Никифоров не знал, что делать. Он уже простил Губочева, а еще раньше – прогул сварщика. Они были как бы членами его семьи, и это мешало директору: совестливое родственное чувство плохо совмещалось с административным да и всяким другим правом и законом.

Директор Никифоров отпустил людей.

Потом к нему пришел Губочев. Вместо белой рубахи с залежалыми складками на нем была синяя шелковая тенниска, тесная ему в животе – видно, парад уже кончился. Он доложил, что на железнодорожную станцию прибыли грузы.

– Я чист перед вами, – сказал Губочев. – То стекло – случайность. Вытащил комок платка, вытер лицо и шею. – Что надумали со мной делать?

– Работай. Склад продолжаем пломбировать.

– Стыдно мне перед людьми: не доверяют Губочеву.

– Там должны карт прислать, – сказал Никифоров. – Прислали?

Крошечные гоночные автомобили поступили вместе с обычным грузом, три карта для взрослых и три для детей. Никифоров обрадовался, собрался ехать на станцию, захотел, чтобы и Полетаева обрадовалась. "Нина, слышишь? Я обзавелся детскими игрушками. Это креслице на раме с колесами и мотором. Я рад, что люди получат что-то такое, чего никогда не было в нашем городе. А наш городок – чудо из чудес. Например, известный тебе Журков твердит о законе и праве, как парламентарий, но выпорол слесаря, как феодал". Он усадил сына в низкое сиденье, чуть приподнятое над землей, застегнул ему каску, и Василий со страхом и восторгом рванулся навстречу своей первой дороге. И в такую минуту рядом с Никифоровым была Лена. Нет, все-таки жена, а не Полетаева.

Но уехать на станцию не удалось. Как же он забыл, что есть телеграмма от Маслюка? "Возьмите под личный контроль автомашину МКЭ 45-44 Иванова".

Однако не Иванова, а Ивановой. Опечатка. И симпатичная опечатка. Статная большегрудая женщина в голубом тюрбане-шапочке уже усаживалась перед Никифоровым. В ее походке угадывались сила и темперамент. Когда заговорила, приоткрылись тесно стоящие зубы, и выражение глаз было игриво-повелительным, словно Никифоров уже попался в ловушку.

– Все хотят побыстрее, – ответил он. – Вряд ли я вам помогу. У нас очередь. Почему бы вам не попробовать в другом автоцентре?

– Мне посоветовали ваш. Думаю, вы меня не разочаруете?

– Вам придется ждать месяц.

– То есть как месяц? Разве вы не получили телеграмму?

– Получил. Возьму вашу машину под личный контроль. Качество гарантируем.

Она с досадой поглядела на него, словно удивляясь, как ему удалось выскользнуть из ловушки, и быстро произнесла:

– Хорошо. Чего вы хотите? Чем я могу быть полезна?

– Ну что вы? – улыбнулся Никифоров. – У нас разные взгляды. Я хочу справедливости, а вы хотите мне помешать.

– А вы знаете, директор, что рискуете?

– Вы тоже рискуете. Если я перешлю эту телеграмму в ваш партком?

– Не будьте наивны!

– Справедливость всегда наивна. Вот если мы в срок не отремонтируем, тогда я рискую.

– Да, любопытный вы человек, – с еще большей досадой, похожей и на угрозу, сказала Иванова. – Ну что ж!

Она уходила, не прощаясь. Никифорову стало обидно.

VIII

Август уже перевалил за половину. Давным-давно отпели соловьи и умолкла, подавившись колосом, кукушка; зарябили в траве палые листья. Даже заяц больше не показывался.

Никифоров порой звонил Полетаевой, приглашал с проверкой или просто в гости. Однако у нее был свой план проверок. "Позвони мне! – слышал Никифоров ее голос. – Я давно жду". Было хорошо и правильно, что она звала его. Мир был населен голосами. Одни звучали громко и властно, другие тихо и печально. Первые голоса принадлежали людям, вторые – ветру, облакам и траве.

Он мог быть Никифоровым-на-колесах, Никифоровым-автоцентром, Никифоровым-семьянином... Все? Думал: "У каждого человека есть ангел. Бабушка стояла над кроваткой двухлетнего Саши и говорила его матери: "Когда ты, доченька, ложишь спать Сашурку, перекрести и скажи: "Ангел, спаси и помилуй моего сыночка от вечера до полуночи, от полуночи до рассвета" – и будет спать крепко, потому что его ангел охраняет".

– Вот скоро встретимся в горсовете, – ответила на последний его звонок Полетаева. – Я буду выступать на комиссии по здравоохранению. И похвалю вас, если не испортитесь к тому времени.

– Ты наш друг, – сказал Никифоров. – Мы на тебя надеемся.

– О, какие друзья у санврача! – засмеялась она. – Оштрафованные да обиженные. Вот найду у тебя кучу грехов, тогда увидим.

– Зато мы полугодовой план все-таки не дотягиваем, – пожаловался Никифоров почти теми же словами, какими вечером говорил Лене. И заметил это.

Утром он гнал на работу, не пристегиваясь ремнями. Он плевать хотел на ремень, сжимающий грудь и вроде бы спасающий при опрокидывании. Он не собирался опрокидываться. Утром всегда было хорошо, вольно, и какая бы забота ни ждала впереди, Никифоров весело мчался к ней.

Шедший впереди микроавтобус замигал левым указателем, Никифоров механически пристукнул по рычажку на рулевой колонке, включая правую мигалку и намереваясь пройти справа. Микроавтобус сдвигался к осевой, но вдруг снова стал возвращаться к обочине, тесня Никифорова к откосу. Никифоров засигналил, затормозил и понял, что не успевает остановиться. Страха не было. Не верилось, что так просто все случится. Он повернул руль вправо, дал газ и, используя единственный свой шанс, попытался проскочить по глинистой обочине по-над откосом. Тут он вспомнил, что не пристегнут ремнем. "Давай!" – сказал Никифоров машине, словно она должна была понять, что спасает его и себя.

Никифоров все еще ехал прямо и не переворачивался. Зеленоватый бок микроавтобуса остался позади. Он стал выруливать на дорогу. Он видел, что откос отдаляется, но думал, что сейчас опрокинется. Даже затормозив и остановившись, он продолжал так думать. Потом застучало сердце, он часто задышал, сделалось душно. Микроавтобус прошмыгнул рядом.

Никифоров подумал, что все они одиноки в кабинах "Жигулей", автобусов, грузовиков, отделены закаленным стеклом и мощным мотором, словно так и нужно.

Дорога была пуста. Кто бы помог Никифорову, если бы он сейчас стонал, придавленный к рулевому колесу? Он словно увидел Лену и Василия. Как бы они жили без него? Неужели он мог умереть? Ему сделалось стыдно от бессмыслицы, едва не задевшей его. Вышел, поглядел на следы шин, на узкую полоску земли толщиной в палец, отделившую это солнце, эту позднюю росу на подорожниках, этого мокрого кузнечика.

Он осторожно присел, но кузнечик отпрыгнул и затерялся в зелени откоса. "Нина, мне повезло, – сказал Никифоров. – Хочешь, я тебе позвоню?" "У вас снова сломались холодильники?" "Мне повезло. Вот только кузнечика не поймал". "Ты, наверное, ненормальный. Ну что ты меня тревожишь? Мы ведь уже все сказали друг другу. Разве ты что-то недоговорил?" "Помнишь, ты говорила: представь стену, тебе надо ее преодолеть?"

Из кабинета Никифоров позвонил ей.

– У нас барахлит система вентиляции. Надо бы замерить окись углерода. Так он говорил, и это означало: "Давай встретимся".

– Мне сейчас некогда. Но я выберу время, загляну к вам, – отвечала она, и в голосе ее слышалось: "Давай".

– Я пришлю машину, – спокойно говорил он, и это была мольба: "Когда встретимся?"

– Я сама вам позвоню, – уточняла она, предостерегая: "Я ведь несвободна". Ее голос был весел, в нем слышались та поляна, урок цветов, ее руки поддерживали его голову.

– Эх, – воскликнул Никифоров, положив трубку, оглядываясь вокруг. Ему улыбнулись с фотографии экипажи космических кораблей "Союза" и "Аполлона". "Ну как? – словно спросил их Никифоров. – А я вот тут! Я вас приветствую".

У Никифорова наступили светлые мучительные дни. Он ждал нового свидания, звонил, и они разговаривали о работе холодильников и вентиляторов. Как-то вечером он смотрел телевизор, вошла жена и села рядом. Прибежал Василий, кряхтя, влез между ними, повернулся, умостился, и Никифоров представил, что входит другая женщина, тоже садится, и обе молчат. И обе близки, а останется только одна. Теперь он был ласков и внимателен к жене, понимая, что не она виновата в том, что с ним происходит. Он был то счастлив, то несчастлив, когда вспоминал, что скоро увидится с Полетаевой. Он не мог молчать об этом, хотелось кому-то рассказать, отвести душу. Как будто в шутку Никифоров признался Журкову, что влюбился в замужнюю женщину и не знает, что делать. Но тот не поверил: ты, мол, не бабник и никакая замужняя на тебя не позарится.

Если бы можно было повернуть жизнь назад, найти ошибку и поправить! Но ошибки не было. Это лишь сейчас Никифорову казалось, что Лена полюбила его уже после свадьбы, что ее ровное чувство, охватывающее мужа, ребенка, семейный быт, было слишком простым и каким-то хозяйственным. Семья – это уже несвобода, открытие друг в друге недостатков, заботы, привыкание. А до семьи – разбег, полет, свободное счастье, но это стерлось в памяти, словно ничего и не было.

Полетаева все-таки приехала к нему. Он не ждал, покраснел. В кабинете был посторонний, работник московской дирекции. Она быстро шла к столу своей свободной походкой, чуть раскачиваясь. Каблуки белых босоножек постукивали.

– Здравствуй, товарищ Полетаева! – воскликнул Никифоров. Ее рука пожала его руку, а глаза спросили: "Рад?" – Я тебе дам зама главного инженера Иванченко, а через полчаса сам освобожусь.

– Хорошо, Александр Константинович. Как у вас? Все нормально? А то я буду проверять. – Она кивнула на большую сумку, в которой угадывалась коробка газоанализатора.

– Смело проверяй. – Никифоров вызвал Иванченко, и Полетаева ушла.

Спустя сорок минут, проводив московского представителя, директор направился в цех. Он шел мимо полуразобранных сиротливых машин. У каждой чего-то не хватало: то ли подвески, то ли мотора, то ли крыльев. Колко мерцал огонь сварки, скрипели подъемники. Иванченко и Полетаева шли ему навстречу. Заместитель главного старался забежать вперед, придержать ее.

Полетаева остановила малярный участок: содержание толуола в атмосфере в семь раз превышало норму.

– Да говорю вам: вентилятор ремонтируется! – сказал Иванченко. – После обеда все поправим.

– А здоровье людей? – спросила она. – Вот поправите – пускайте. Полетаева виновато взглянула на Никифорова. – А говорили: все в порядке!

В директорском кабинете она стала писать акт. Прядь черных волос спадала ей на висок, изгибалась, стекала к шее. Тонкая золотая цепочка покачивалась в такт движению руки. Венок из нивяников почудился Никифорову.

Он прочитал акт.

– Нина! – укоризненно сказал он.

– Что, Александр Константинович?

– Зачем так официально? Поверь, часа через полтора все наладим. Гарантирую. Зачем нам этот акт?

– Ну-ну, – кивнула поощрительно Полетаева. – Что акт? Бумажка... Но ведь если я промолчу? Ты понимаешь? Как ты будешь со мной разговаривать? "Не обижайся", – говорили ее глаза.

– А если я тебя попрошу? – настаивал Никифоров.

– Давай, Саша, договоримся: ты никогда не будешь меня ни о чем просить, мы уважаем друг друга. Договорились?

– Ладно, – буркнул он. – Но ты хоть подожди у нас часок, не уезжай. А то целый день пропадет... Об этом можно попросить? – "С мужиком было бы проще столковаться", – подумал он и сказал: – Мы открыли секцию картингистов. Машинка маленькая, низкая – ощущение скорости великолепное.

– Да, – откликнулась она. – Ты знаешь, чего хочешь.

– Ну, не обижайся, – сказал Никифоров. – Это я должен на тебя обижаться, а не ты. Загонишь нас за Можай.

– Я еще должна оштрафовать тебя на десять рублей.

– Да? – Никифоров засмеялся. – Штрафуй, я переживу.

И вдруг он вспомнил своего маленького брата Юру, наголо стриженного, щекастого, с глазами-щелками. "Саша, хочешь водички?" – Юрочка, братец-кролик, протянул старшему родственнику, своему пятилетнему сторожу, зеленую пластмассовую баночку с какой-то жидкостью... Вспомнив о глупом Юрочкином пойле, Никифоров захотел представить здоровенного парня, шоферюгу с северных зимников Юрия Константиновича Никифорова, отца двух щекастых мальчишек с глазами-щелочками, похожих на Василия, как две капли воды. Но брат не пришел на помощь. Наверное, по той причине, что в настоящее время он улетел из Сургута в Новосибирск, где защищал в техникуме диплом автомеханика (до этого он мучился в двух институтах), защищал геройски и, следовательно, был занят. "Ну, ни пуха, ни пера, Юрка! – пожелал младшему родственнику Никифоров. – Я тоже занят".

– Чудно, Нина, получилось, – сказал он. – Хочешь, съездим в Москву?

– Хочу, – улыбнулась она. – Но не как санитарный врач...

– Ну да. Пусть санитарный врач поскучает где-нибудь без нас.

Он собрался пошутить, но шутка выдала его раздражение.

Никифоров и Полетаева смотрели друг на друга с удивлением, словно не понимали, почему недавно они испытывали легкое опьянение, когда разговаривали друг с другом.

– Что у тебя нового? – спросила Полетаева.

– У меня хороший козырь. У нас выработка на одного рабочего самая высокая в зоне, сто двадцать процентов.

– А я купила определитель растений. Множество цветов... полистала и отложила. Вряд ли я смогу вырваться в Москву.

– Мы как поссорившиеся дети! – воскликнул Никифоров. – Так и будем киснуть, пока не наладят вентилятор?

Он поглядел на часы: всего одиннадцать минут прошло. В беге тонкой стрелочки, казалось, билась враждебность. Он огляделся: со стены улыбались космонавты, на столе возле нержавеющих медведей с Ярославского завода лежала сумка с газоанализатором и стоял графин с родниковой водой. Чистый родничок из вскрытого давнишней стройкой водоносного пласта бормочет в глинистой теклинке во дворе автоцентра. Что же мы молчим? Неужели из-за этого злосчастного газоанализатора? От кабинета до родничка – две минуты ходьбы.

– Нина, я тоже принципиальный мужик, – сказал Никифоров. – В другом разе я бы не стал тебя уговаривать, но сейчас ты уступи. Ради человеческих отношений... "Ради нас", – хотел добавить он и удержался от крайней чувствительности. Полетаева улыбнулась, со вздохом ответила:

– Все-таки ты меня уговариваешь. – В ее голосе прозвучала нота сожаления и нарождающейся покорности.

– Нина, мы же люди, у нас есть не только закон, но и душа, – утешил он ее.

– Почему-то мне всегда говорят про душу, когда я применяю санкции, вымолвила Полетаева задумчиво. – Совесть, душа... Какая может быть у меня душа, если я сейчас инструмент закона? Тебе не жалко меня? Ты ведь мужчина.

– А ты женщина. Женщина должна уступить.

– Потом мы пожалеем об этом, – усмехнулась она и медленно разорвала акт. – Пусть будет по-твоему. Ты доволен?

– Спасибо, – поблагодарил Никифоров и снова взглянул на часы. Малярка простояла всего двадцать одну минуту. Он связался с диспетчером и распорядился о запуске. – Спасибо, Нина! – повторил Никифоров веселым деловым тоном.

Но он не видел ее: перед ним открылась панорама действующего автоцентра, всех цехов и участков, от мойки до малярки. Тонкая стрелочка толчками гнала вперед секунды его жизни. Ее упорство было непобедимо... Добившись своего, Никифоров почувствовал странное беспокойство. Ему чудилось, что оно исходит от полуулыбки этой решительной, независимой женщины, оказавшейся не такой решительной и независимой, какой она прежде виделась ему. Продолжая благодарить, шутить и рассказывать о напористой заказчице Ивановой, о Кипоренко, картинге, он довез ее до санэпидемстанции, однако все эти минуты будто жил по долгу службы. Полетаева помахала рукой и стала подниматься по ступенькам. Пониже локтя на правой руке у нее темнело масляное пятнышко: где-то испачкала.