Текст книги "На колесах"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Рыбас Святослав Юрьевич
На колесах

Святослав Юрьевич Рыбас

На колесах

В повести "На колесах" рассказывается об авторемонтниках, герой ее молодой директор автоцентра Никифоров, чей образ дал автору возможность показать современного руководителя

I

Утром в автоцентр приехала санитарный врач Полетаева и закрыла столовую. Главный инженер Журков, морщась от радикулитной боли, улыбался молодой женщине почти час, но не уговорив, пошел к Никифорову.

– Все-таки закрыла? – спросил Никифоров.

– Да ну ее! Терпеть не могу дамочек-чиновниц!

Журков подошел к окну, поглядел вниз. Подъезд к воротам автоцентра был забит разноцветными "Жигулями". Дальше, за асфальтовым аппендиксом подъезда, тянулось поле, перерезанное безымянной речушкой с низкими ветлами на берегу.

– Заяц! – воскликнул Журков. – Ух, как чешет...

– Где? – вскочил Никифоров. Путь к окну преграждал столик с селектором, надо было идти с другой стороны вокруг длинного стола для совещаний, и Никифоров побежал.

Серый толстый заяц скакал и летел по зеленому полю к темной стене перелеска. С высоты третьего этажа было видно, что он вырывается из тупика между московским шоссе и песчаным холмом. Никифоров провожал зайца взглядом, медленно двигался вдоль широкого окна, пока чудо не исчезло.

– С чего ты взял, что это заяц? – задумчиво спросил он.

Он как будто увидел пятилетнего мальчика Сашу Никифорова, сидевшего на корточках с пустой кружкой в руках перед маленьким лобастым Рексом. Рука с эмалированной кружкой поднялась и ударила щенка по голове. Рекс взвизгнул, отпрянул. "Я хотел тебя проверить, – сказал мальчик. – Ты должен меня любить. Ведь папа побил меня, когда я обидел бабушку, а я его все равно люблю". Эти рассуждения казались мальчику убедительными, но по прошествии стольких лет все же было стыдно, так стыдно, что тридцатитрехлетний директор автоцентра Александр Константинович Никифоров смутился.

– Я не видел никакого зайца, – продолжил он, внезапно озаряясь ироническим лукавством. – Ты меня разыграл, Вячеслав Петрович. Видно, врачиха заморочила тебе голову, эти брюнетки с серыми глазами способны гипнотизировать.

– Преспокойно закрыла столовую, а вы мучайтесь голодные, – недоуменно сказал Журков. – Тоска берет, как начинаешь с ними говорить! Разведенная бездетная баба с властью заранее готова угробить любого мужика.

– Напрасно ты так. Лучше бы ее до города подвез, что ей пешком топать?

– Пусть потопает, – непримиримо вымолвил Журков.

– Тогда я сам подвезу. А то что получается? Она права: холодильники ведь не работают, а на улице жара. Не хватает нам отравиться... Я бы на ее месте тоже закрыл.

Журков выпятил нижнюю резко очерченную губу. Его продолговатое лицо с высоким лбом стало хмурым. Это был его обычный образ, настораживающий людей при первой встрече, внушающий мысль о мрачной, упорной натуре. На внешности Журкова грубо отпечатались годы физического напряжения, отпечатались не меньше, чем на его руках – больших, промасленных даже сейчас руках бывшего слесаря автобусного парка, простудившего спину от частого лежания на снегу под ржавыми автобусными днищами (от налипшего мокрого снега обрывалась электропроводка), выдержавшего шесть лет заочной борьбы за высшее образование и пришедшего к Никифорову мастером участка техобслуживания. Тогда в центре "АвтоВАЗтехобслуживания" работало лишь два подъемника, но случайные клиенты, привыкшие к очереди у московских автостанций, смирившиеся с хамством приемщиков, согласные переплачивать трояки и пятерки за одно обещание слесаря посмотреть их четырехколесного друга, попадали прямо-таки в автосервисный рай, где были и дефицитные запчасти, всякие там крестовины, сальники, подфарники, лобовые стекла и где царила неестественная доброжелательность, почти сказочная любовь к свернувшим с шоссе "Жигулям". Здесь никому не приходило в голову украсть из машины зажигалку, чехол руля или аварийный фонарь, – люди были как люди. Никифоров помнил, как в моторном отсеке одной машины абсолютно все было перемечено аккуратными мазками зеленой краски, даже копеечная подкапотная лампочка, и как парнишка-слесарь оскорбился тем, что в нем предположили вора, отказался работать с теми "Жигулями", а Журков и растерявшийся владелец уговаривали его, да так и не уговорили, пока им не помог сам Никифоров. Потом размягченный клиент пришел на третий этаж, вытащил из плоского портфеля бутылку, сказал: "Давайте, товарищи, выпьем. Дай бог, чтобы когда вы по-настоящему освоитесь, у вас сохранилось такое же отношение к нам". С ним не стали пить. Он оставил бутылку, пришлось Никифорову спуститься вниз и кинуть ее на заднее сиденье машины.

А ведь заезжий частник оказался прав. Не тот теперь стал центр. И Никифоров теперь не доверял никому, кроме Журкова а если и доверял, то наполовину, на две трети, однако, так только говорится из дипломатии, на самом же деле либо веришь, либо нет.

Никифоров снял висевший на стуле серый пиджак, поправил узел голубого галстука и пошел искать врачиху Нину Полетаеву.

Конечно, проще простого было позвонить диспетчеру, чтобы та по громкоговорящей связи пригласила Полетаеву в директорский кабинет. Проще простого в техническом отношении и совсем безграмотно – в человеческом. Так можно вызвать подчиненного, и это ему не покажется обидным, а с посторонними надо учитывать то странное обстоятельство, что в наше время люди почему-то сделались обидчивыми, просто болезненно обидчивыми. Заказчики приезжают с наивными своими амбициями, готовые козырять профессиональными заслугами, и им бесполезно говорить, что здесь, как на столе хирурга, все равны. Они желают видеть директора, в нем скрыта для них какая-то магия. Проверяющие тоже хотят только Никифорова, но он слушает, улыбается: "А это не ко мне. Это к руководителю такой-то службы". И многие уходят от него, оскорбившись.

Сегодня Никифоров уже встречался с Полетаевой, посмотрел в ее неистовые, цвета грозы глаза, подарил витиеватые комплименты ее мальчишеской внешности и отправил врачиху к заведующей столовой. Ан нет, повторилась простая история: требовался директор или, на худой конец, главный инженер. "Будь с ней рядом хоть сам господь бог, она бы закрыла столовую", – думал Никифоров.

Он спустился в зал диспетчерской, где сквозь стеклянную стену открылось ему залитое солнцем ангарообразное пространство родного центра. Лучи падали из люков в крыше, текли сквозь длинные полосы окон, пересекались на стальных ребрах стропил и сияли на прошедших через мойку автомобилях; холодно мерцало на кузовном участке бледно-синее пламя электросварки; передвигались машины, визжали в тормозном режиме колеса, выли клаксоны. Никифоров опустил взгляд. Прямо под ним на огороженном щитами участке срочного ремонта Вася Поддубских, высокий парень в голубовато-сером фирменном халате, вставлял лобовое стекло на оливковом фургоне "ВАЗ-2102"; его лицо было влажным, ко лбу прилипла прядка волос. Неожиданно Вася повернулся и улыбнулся Никифорову.

– Жарко? – спросил директор, хотя нечего было надеяться, что мастер услышит.

Он повернулся к окошку диспетчерской, увидел листок с объявлением, что сегодня машины на техобслуживание уже не принимаются. Собрался было идти на улицу и искать там врачиху, как донесся едва сдерживаемый вопль:

– Почему нет? Мне надо! Поймите, надо!

Никифоров привык к тому, что здесь всем надо и всем некогда, но сразу раздумал уходить и зашагал к окошечку, руководствуясь простым хозяйским чувством. Перед диспетчерской, согнувшись и почти протолкнув голову в окошко, стоял толстый мужчина в синей с белыми полосами рубахе. Его лицо было неприятно из-за нижней челюсти, выдвинутой вперед и даже как бы готовой соединиться с вислым мясистым носом.

– Что у вас? – спросил Никифоров.

Тот не оглянулся, но на всякий случай оттопырил локти, словно боялся, что сейчас его начнут теснить.

– Я спрашиваю: что у вас? – повторил Никифоров громче, с дрожащей нотой в голосе.

– Александр Константинович, – сказала невидимая ему диспетчер Валя, на техобслуживание мы не можем принять ни одной машины. Этот гражданин...

– Но мне надо! – крикнул мужчина и только тут повернулся к Никифорову. – У меня помпа полетела.

И директор увидел униженность и затаенную ненависть в узких голубых глазах. Он ощутил, как ему передается враждебность, и заставил себя чуть-чуть улыбнуться, то есть не улыбнуться, а лишь приподнять углы рта.

– Мы не можем вас обслужить, – вымолвил Никифоров как можно приветливее. – Вы хотите, чтобы я не ремонтировал чью-то машину, а принял вашу, но так будет несправедливо. Приезжайте завтра к восьми, мы вас примем.

– Завтра? Нет! Мне надо сегодня.

– Ну как хотите... Сегодня мы принять не можем. – Никифоров пошел к выходу.

– Что вы за люди? – завопил толстый мужчина. – Вы не люди! Вы же глядите на людей, как на машины. А я с детьми еду! С двумя детьми. Эй, вы, жигулевский коновал, у меня маленькая девочка и мальчик! Номер 42-13, мы будем ночевать под вашими окнами.

"Почему они так смотрят? – думал Никифоров. – Неужели это никогда не кончится?" Он чувствовал, будто кто-то упорно подталкивает его к жесткому обращению с заказчиками, чтобы можно было сохранить свои нервы, сэкономить время и избавиться от ощущения вины перед каждым, кому он отказал. Отказывать могли бы другие, как это делалось во всех крупных автоцентрах. Но ведь так не получалось: местный центр, построенный на окраине маленького городка, и его директор Никифоров двигались по иному пути, определенному для них географической глушью, отсутствием нужных специалистов и провинциальным идеализмом. "С толстяком что-то не так, – решил Никифоров. – Это отчаяние, а не хамство. И к тому же дети... При чем дети?" Он вернулся, холодно спросил:

– Вы едете транзитом?

– Нет, – растерянно ответил мужчина. – То есть да. В отпуск! – Он стал суетливо разворачивать книжечку техпаспорта. – Город Кадников Вологодской области.

Никифоров сказал в окошко:

– Валя, он, оказывается, транзитный. Прими его на срочный. – И спросил вологжанина: – Чего же раньше не сказали, что едете транзитом? Транзит вне очереди, ясно?

– Спасибо, я не знал. Спасибо, честное слово, не знал, – стыдливо произнес тот. – Я и не хотел ехать на машине, но жена, знаете: в отпуск на машине... А я с ней не спорю, – мужчина улыбнулся, и его лицо немного скрасилось этой виноватой улыбкой.

Никифоров вышел на площадку перед центром, искал врачиху и думал, что слесари наверняка помытарят беднягу и что позднее надо будет зайти на срочный участок.

Цвета машин, стоявших в тени здания, напоминали июньский цветущий луг радуга синтетических эмалей "гранат", "коррида", "желто-песочная", "изумрудная", "ярко-синяя". На деревянной лавке, которую уже достало солнце, сидели заказчики, а рядом чернел обгорелый "жигуленок" с покосившимися передними стойками и глубоко продавленной крышей. Сколько уж перевидал Никифоров аварийных машин, как профессионал бестрепетно взирал на них, но внутри все-таки саднило, мерещилось, будто катастрофа была суждена ему, да на сей раз пронесло. И в самом деле, всякое с ним случалось на дороге, ведь дорога – это не просто асфальтовая полоса с откосами и кюветами по бокам, это всегда тайна.

Никифоров подошел к обгорелым "Жигулям". Среди стоявших перед машиной мужчин была молодая женщина в голубых джинсах, крепко стягивающих бедра, и в легкой трикотажной рубашке. Она была стандартно красива, как обыкновенная московская девушка-женщина из обеспеченной семьи, и не понравилась Никифорову. Наверное, она и была хозяйкой "Жигулей" (или наследницей?), во всяком случае, пригнала машину в автоцентр и теперь с улыбкой рассказывала любопытным мужчинам об аварии. Никифоров не стал слушать, с него хватало, что он понимал: там едва ли обошлось без жертв, а усмешечки рассказчицы были просто дешевкой, потому что она не испытывала и тени сострадания к тем, кто остался в горящей ловушке с заклиненными дверями.

Не найдя Полетаеву, Никифоров вернулся к открытым воротам и снова оглядел подъезд. Синий "фиат" с серыми от сухой грязи бортами резко подъехал к длинной очереди около мойки; на нем были краснодарские номера. Никифоров даже мысленно произносил слово "фиата на итальянский манер, с ударением на первом слоге. В Тольятти, где он начинал, так говорили все ветераны: "фиат". "Уехала, – подумал Никифоров. – Попросила кого-нибудь подвезти и уехала". Он посмотрел вдаль, на обесцвеченный расстоянием лесок, вспомнил зайца, снова удивился. Живая природа, окружавшая автоцентр, была скудной: серые воробьи, три дворняги и кошка из столовой жили рядом с автомобилями, а может быть, не только рядом, но и благодаря им.

Полетаеву он нашел неожиданно: она сидела в служебной, его собственной, машине, и не заметь он опущенного бокового стекла, ни за что бы не увидел ее. Он-то считал, что замки в дверях его вишневой "ноль третьей" закрыты, и, хотя видел внутри чей-то профиль, до него не доходило, что там кто-то сидит.

Он сел в машину, вставил ключ в замок зажигания и спросил:

– Хотели угнать? – Тронул машину назад, развернулся на пятачке перед воротами. – Недавно приезжал один летчик, у него "Волгу" на Кавказе угнали. Правда, заплатили пятнадцать тысяч.

– Угнали и заплатили?

– Зашел в ресторан, машина на улице. Вышел – машины нет, одни чемоданы стоят. Под чемоданами пятнадцать тысяч.

– Ну, у меня зарплата маленькая, могу только расписку оставить.

Никифоров засмеялся, повернулся к ней. Черная челка над серыми глазами, расстегнутый воротник, золотая цепочка на шее... Закрыла-таки столовую!.. Левая рука на спинке сиденья, ногти коротко острижены... Забралась в его "Жигули", наперед зная, что Никифоров ее повезет!

– Я в московскую дирекцию, – сказал он.

– В Москву-у? – разочарованно протянула она. Ей-то было в другую сторону, и он сразу пожалел, что соврал.

– Да, вызывают. – Он затормозил: возле мойки затевалось что-то странное. – Подождите меня. – И вышел, ничего не объяснив.

Никифоров чувствовал холод под ложечкой. Он всегда боялся, когда сталкивался с опасностью, потому что с детских лет был слабым, невысокого роста, многие хотели его подмять, и, сопротивляясь, Никифоров тратил больше сил, чем ему отвела природа на такое сопротивление. А сейчас на него глядела Полетаева, и он быстро шел к резвым парням-краснодарцам, затеявшим драку в очереди. Их машина косо стояла, подрезав путь оранжевой "Ладе" с московским номером. Коренастый кубанец, подняв большие кулаки, топтался перед рослым скуластым москвичом, который время от времени угрожающе замахивался. У обоих были разбиты губы. Трое других краснодарцев смотрели на них, не выходя из машины.

– Вы же нахал! – крикнул Никифоров крепышу. – Немедленно станьте в очередь.

Москвич двинулся в атаку, с глухим горловым хеканьем послал два прямых удара левой и правой. Кубанец отступил, но один из ударов достиг его носа, и нос мгновенно распух.

– Что вы делаете! – повернулся Никифоров к москвичу.

Звонко захлопали дверцы. Москвич оглянулся, крепыш сразу ударил его. И заодно ткнул под глаз Никифорова. Директор отшатнулся, очумело глядел, как четверо теснят москвича к придорожному полю.

Подбежала мойщица Антонова в клеенчатом забрызганном переднике, с большим гаечным ключом.

– Сейчас мы их, Александр Константинович!

– Звони в милицию.

– Сейчас! – Она быстро побежала назад, хлопая передником.

– Что у вас происходит? – спросила Полетаева.

– Ничего! Зачем вы вышли из машины?

Она молча пошла обратно. Прямая спина, свободная походка. Он догнал ее, сели в машину, успевшую нагреться на солнце, резко пахнущую кожзаменителем. Никифоров погнал, не тормозя перед рытвиной, которая осталась после ремонта подземного электрокабеля.

– А у вас будет синяк, – сказала Полетаева.

– Сам виноват.

– Повернитесь-ка! – Никифоров послушно повернулся. – Небольшая гематома, скоро пройдет.

Он посмотрел на дорогу, на низкие зелено-серебристые ветлы у реки, где сидел по пояс в прозрачной мелкой воде жилистый загорелый дядька, может быть, какой-то терпеливый заказчик.

– Не расстраивайтесь, почти незаметно, – вымолвила Полетаева. – А хотите тест?

– Тест?

Подъехали к московскому шоссе, Никифоров повернул налево, к городу, а Москва осталась за спиной.

– Спасибо, Александр Константинович.

– Довезу и без "спасибо". Все равно с синяком нечего соваться в дирекцию. – Никифоров наконец улыбнулся. – Тест-то научный?

– Не знаю... Представьте, вы идете по длинной пустынной дороге и находите кувшин. Что сделаете с ним?

– А что в кувшине?

– Нет-нет, без вопросов. Возьмете или не возьмете?

– Не возьму.

– Хорошо, – сказала Полетаева. – Теперь представьте огромную стену. Перелезть или обойти невозможно. Но пройти ее надо...

– Если надо, начну что-нибудь строить, в общем, искать возможности.

– Вы встречаете в лесу медведя – как поступите?

– Медведя я встречал только в зоопарке... А ружье допускается?

– Допускается.

– Тогда он пусть думает, как ему поступать.

"Все в дороге любят поболтать, – подумал Никифоров. – Но она же закрыла нашу харчевню и хоть бы смутилась для приличия".

– А как вы относитесь к лошадям и кошкам?

– Я люблю животных.

– А я кошек терпеть не могу, – призналась Полетаева. – И последний вопрос. Перед вами море. Теплое, чистое, голубое. Вы пришли на берег и что делаете?

Шоссе пошло в гору, замелькали белые столбики ограждения. В конце подъема три столбика лежали на обочине в кучах вздыбленной земли, – кажется, здесь кто-то сорвался.

– Ну что же вы молчите? – поторопила Полетаева. – Море!

– Ныряю.

– Кувшин – это счастье, – объяснила Полетаева. – Вы свое счастье не возьмете. Стена – смерть. Вы постараетесь ее одолеть, характер у вас деятельный. Медведь – неприятность, вы не испугаетесь. Лошади – это мужчины, а кошки, соответственно, женщины. Вы человек доброжелательный.

– Ага, – кивнул Никифоров. – А море?

– Море – это любовь.

Ему показалось, что она усмехнулась.

Впереди была колонна грузовиков, и Никифоров прикидывал, как ее обогнать до железнодорожного переезда.

– Значит, любовь, – механически повторил он. Взял рулем влево, выехал на середину шоссе. Встречная полоса была пуста до самой вершины холма, можно было рискнуть. А если навстречу выкатится железный молот, летящий в лоб со скоростью семьдесят километров в час? Справа – вереница медленных одров, слева – откос. Никифоров почуял, как на противоположной стороне подъема упрямо прет вверх тупорылый десятитонный дизель, и, уже поравнявшись с грузовиком, затормозил и пристроился в хвост колонны.

– Побоялись? – схватившись от толчка за панель, догадалась Полетаева.

– Похоже, впереди медведь, – ответил Никифоров.

– Медведь?

"А все же ей неловко, – подумал Никифоров. – Думала, что я буду упрекать..." Он сбавил скорость, оторвался от грузовика, чтобы увеличить для Полетаевой поле обзора. И тут на вершине выросла плоская голубая кабина с тремя желтыми огнями. Широкое лобовое стекло сверкнуло на солнце. Через секунду рефрижератор поравнялся с Никифоровым, и в одно мгновение, когда машины почти неподвижно находились рядом, оба водителя быстро поглядели друг на друга, словно бы говоря: "А я ведь знал, что ты здесь!" Полетаева оглянулась вслед могучему автомобилю, потом смерила взглядом глубину откоса. На спуске Никифоров без труда обогнал колонну и только после переезда заметил, что врачиха задумчиво молчит. Он включил приемник и попросил:

– Найдите какую-нибудь музыку.

Она покрутила ручку настройки, нашла радиостанцию "Маяк", передававшую сельскохозяйственный обзор. Под этот обзор они и въехали в городок.

На прощание Никифоров услышал:

– Когда отремонтируете холодильники, позвоните мне, я приеду.

– Я пришлю машину, – предложил он.

– Нет уж, не надо! И вообще извините, что навязалась. До свидания.

II

Никифоров сидел в машине и медлил, не уезжал. Мимо прошла полная женщина стремя бутылками пива в капроновой авоське, открыла соседний "жигуленок" и, став одним коленом на сиденье, выложила бутылки на полку перед задним стеклом. "Резко затормозишь и получишь бутылкой по шее", отметил Никифоров. Женщина посмотрела на него, что-то сказала сидевшему за рулем мужчине. Тот тоже посмотрел.

В нагретой машине становилось душно. Надо было ехать. Вправду, чего ждать? Разведенная баба с властью, как говорит Журков.

Никифоров закрыл машину и пошел к цистерне с квасом. Рядом в открытые ворота рынка были видны деревянные прилавки с горками редиса, зелени и огурцов. Цистерна притулилась к дощатому ларьку уцененных товаров, в очереди стояли две женщины и мужчина.

Напившись, Никифоров вытер платком мокрую руку и вернулся к машине. Там его ждал, опираясь на дверь, инспектор дорожного надзора Кирьяков. Рядом стоял патрульный автомобиль.

– Здоров, – негромко, с дружеской небрежностью сказал Никифоров.

Кирьяков не ответил, смотрел проницательным твердым взглядом, словно не узнавал однокашника. Белесые короткие его волосы топорщились из-под глубоко надетой фуражки. Он был в летней форменной рубашке с новеньким ярко-серебристым значком кандидата в мастера спорта.

– Как дела? – спросил Никифоров и вытянул ключ зажигания из кожаного чехольчика.

Кирьяков снова промолчал, не посторонился, чтобы дать открыть дверь. У него был такой вид, будто он собирался стоять здесь до вечера.

– Вот, санврача подвозил, – неожиданно заискивающе произнес Никифоров. – Закрыла у нас столовую.

Он всегда боялся Кирьякова, казалось, тот может просто раздавить, не пожалеет, даже мысли о жалости не шевельнется в нем. Пятнадцатилетними подростками они вместе учились в техникуме на автомеханическом факультете, и Кирьяков уже тогда знал, как добиваться своего. Он учился тяжело, но не из-за лени, лени-то у него не замечалось, а оттого, что его ум неохотно постигал книжные теории. Зато он раньше всех освоил вождение грузовика, даже особо не стараясь, просто сел и покатил по полигону. На экзаменах порол ахинею, однако на переэкзаменовках, когда оставался с преподавателем один на один, получал "четверки". Чем брал Кирьяков, никто не мог догадаться. От него исходило ощущение цепкости и какой-то нечистоты.

Однажды у него украли часы; украл сосед по комнате в общежитии, семнадцатилетний Алтухов, с которым Кирьяков не уживался. Те часы сам же Кирьяков при свидетелях нашел в чемодане Алтухова, открыто стоявшем под кроватью. Он закричал и стал бить Алтухова, а тот не защищался, хотя был на целых два года старше и, конечно, сильнее пятнадцатилетнего мальчишки.

Потом на комсомольском собрании должны были исключить Алтухова из комсомола. Никифоров помнил, что первым заговорил Кирьяков, затем те, кто находился в комнате, когда тот раскрывал чемодан. Алтухов сидел, не опуская головы, и глядел без отчаяния, без высокомерного презрения, а очень задумчиво. И после старательного возмущения Кирьякова и выступлений тех, кто видел, как он нашел часы с белым циферблатом в чужом чемодане, никто не захотел говорить. Не то чтобы жалели Алтухова, ко искали для себя возможность еще какого-то выбора решения, кроме исключения, хотя бы возможность, потому что не так-то легко согласиться даже с самым очевидным, если вам это навязывают. Тогда-то Кирьяков снова встал и объявил, что все трусы. А когда называют трусами, это не нравится, тут Кирьяков не ошибся. Ему захотелось указать на кого-то, вытащить из молчащей группы, и он остановился на Никифорове. "Никифоров, ты тоже трусишь? Он не у меня украл, он у нас всех украл". Так он вынудил Никифорова встать и объявить: "Алтухову не место среди нас!"

Парня исключили. Никифорову запомнилось, как тот просил: "Я не брал! Я уйду, только не исключайте из комсомола. Вы мне жизнь сломаете, никуда меня не возьмут..."

И вот этот Кирьяков, теперь инспектор дорнадзора, молча стоял, опершись спиной на никифоровские "Жигули", и Никифоров подумал, что он, видно, вообще не произнесет ни слова и не даст открыть дверцу. Попросил:

– Отойди, мне надо ехать.

Кирьяков покачал головой, его глаза были, как две голубых искры. Никифоров уперся ладонью в его предплечье, но инспектор не отошел.

– В чем дело? – рассердился Никифоров.

– Сам знаешь.

Никифоров огляделся, шагнул к ограждению стоянки, поднял камень и, зайдя с другой стороны машины, ударил по стеклу форточки. Просунул руку в стеклянную пробоину и открыл дверь. Кирьяков присвистнул, глядя, как Никифоров садится в автомобиль.

– Убегаешь?

– Вот пристал! – зло сказал Никифоров. – Нету у меня крыш!

– Есть, Саша. Я знаю. Не надо ссориться из-за какой-то крыши.

Включилось зажигание, сухо щелкнул трамблер, и в тот же миг схватился двигатель. Никифоров уехал, не обернувшись. В центре он оставил машину на участке срочного ремонта и сказал мастеру Поддубских, что с ней делать.

– Пытались угнать?

– Сам разбил, – сказал Никифоров. – Взял камень к разбил.

Мастер засмеялся, сморщил высокий лоб, к которому прилипла редкая прядь волос.

– У тебя должен быть транзитный заказчик с заменой помпы. – Никифоров вспомнил настырного вологжанина: тот был таким же взмыленным, как мастер.

– Этот? – Поддубских выпятил нижнюю челюсть.

– Не мучай ты его.

– Это они нас мучают. Даже во сне мне снятся.

– Жизнь есть сон, – сказал Никифоров. – Не мучай, ладно? – И пошел дальше по внутренней дороге, заставленной длинным двойным поездом синих, зеленых, красных "Жигулей". Слышался железный стук, тормозной визг, обрывистый клак, сонный лай, и вместе с тем Никифорову казалось, что было тихо. Он прошел мимо двух разговаривающих мужчин, потом мимо двух других, стоявших дальше, и еще мимо двух, тоже разговаривавших.

– Если на тебя пишут телегу, то так работать нельзя. Я вызываю его в кабинет и говорю: "Четыре пива", – вот что уловил Никифоров, хотя в действительности про "телегу" сказал один из первых мужчин, про кабинет кто-то из вторых, а про пиво – кто-то из третьих.

"Эта крыша мне дорого обойдется", – подумал Никифоров.

Дойдя до стенда диагностики, он приостановился, чтобы определить, куда же он идет. Слева, за небольшой площадкой с отремонтированными машинами, стоявшими, как стадо, размещался участок антикоррозийного покрытия, а справа – кузовной, где изуродованные железные тела машин навевали мысль о человеческом безумии. А в общем-то было все равно, откуда начинать, если он решил обойти весь автоцех.

– Александр Константинович! Подождите!

Заведующий складом Губочев рывками протискивался между рядами машин, поднимаясь на цыпочки и прижимая обеими руками толстый живот.

– Застрянешь, Иван Спиридонович, – сказал Никифоров.

– Да уж! Старость короткий путь любит. – Губочев боком двинулся назад, неотрывно глядя на директора из-под полуприкрытых век. Его крупное сырое лицо было бы простодушным, если бы не этот упорный взгляд.

Беря Губочева на работу, Никифоров почему-то думал, что брать не следовало бы, но все-таки взял: Губочева рекомендовал главный инженер. "Он всегда смотрит сычом, – сказал Журков. – Но мужик непьющий и не ворюга. С ним беды знать не будешь". Губочев действительно пришелся ко двору. Вместе с ним ставили на ноги автоцентр. Завскладом был молчуном, и то, что знали четверо – он, Никифоров, Журков и бухгалтер, – не узнавал больше никто. Чем можно заинтересовать строителей, энергетиков, теплотехников, чтобы те работали без промедления? Как быстрей получить оборудование? Простой путь был долог. Поэтому из небольшого фонда материального поощрения Никифоров выписывал деньги, и Губочев вез нужным людям подарки: коньяк "курвуазье", колбасу "салями", дефицитные запасные части. Конечно, при этом нельзя было проверить, действительно ли он все это вручал, однако дело делалось, и не было оснований подозревать. Последний значительный подарок – лобовое стекло – отвезли главному инженеру завода электрооборудования, и с той поры траты были невелики.

– Александр Константинович! У меня важный вопрос! – Губочев наконец выбрался из-за машины, и Никифоров ощутил едкий запах чужого пота. Кузовной направил мне требование на крышу. Будто вы распорядились. А я думаю, не могли же вы... – Губочев развел руками, стали видны темные полумесяцы подмышек.

– Напрасно думаете, – возразил Никифоров. – Отдайте ее на кузовной.

– Но у нас это последняя крыша! – напомнил Губочев. – Вы ее обещали этому... из ГАИ.

– Неужели обещал? Совсем из головы вылетело.

– В вашем-то возрасте, Александр Константинович? Это мне, старику, простительно забывать... На прошлой неделе во вторник вы еще из приемной с горэнерго бранились по телефону, и я сказал вам, что Кирьяков просит крышу для машины тестя, вы согласились. – Серые выцветшие глаза тускло глядели на Никифорова, в них не было ни смущения, ни азарта.

– Во вторник я весь день был в Москве.

– Правильно, во вторник вы уезжали... В среду я вам говорил. В среду!

– А в среду ты уезжал в Воскресенск за тормозными шлангами.

– Гм, я же говорю – старческий склероз. А в общем, какая разница, когда я говорил. Мне-то все равно, кому отдать крышу. Лично у меня нет к сотрудникам ГАИ никакого интереса. Просто мой опыт подсказывает, что вам, Александр Константинович, лучше бы с ними не ссориться.

– Никто с ними не ссорится, – сказал Никифоров. – Вот привезешь из Тольятти контейнер с запчастями, и дадим крышу.

– Тогда я чего-то не понимаю.

– Понимаешь, Иван Спиридонович. Лучше не хитри. Не все твои хитрости до меня доходят.

– Вы отлично знаете, почему я хлопочу! – угрюмо произнес Губочев. Он повернулся и пошел прочь, косолапо ступая стоптанными туфлями, над которыми гармошкой нависали обшлага брюк.

"И этот мне грозит, – подумал Никифоров. – Грозите, грозите!"

Он вспомнил безотказный прием, вычитанный из американского "Курса для высшего управленческого персонала" – отругав подчиненного, надо потом обязательно улыбнуться: "Ты, кажется, чуть не довел меня. Идем хлопнем по чашке кофе". По-русски это было бы просто не помнить зла, но разве он, Никифоров, мог не помнить, что настоящее зло, то, на которое нет ни курса, ни молитвы, еще не пришло, а только-только подползало?.. И не сегодня ощутил, что зло это готовится управлять автоцентром, клубится где-то рядом, но взмахни рукой – и нет ничего, не поймаешь.

Еще на балансовой комиссии в Тольятти Никифоров сорвался, и странно, что его пощадили. Он просил дать ему специалистов, и тут же услышал простой вопрос: "А как же вы без специалистов ремонтируете?" Ответил: "Мы продаем запчасти вместе со стоимостью ремонта". "Заказчик, выходит, платит за несделанный ремонт? – усмехнулся заместитель начальника управления Маслюк. Ты это хотел сказать?" Он как бы коснулся Никифорова чем-то острым, предупредил, чтобы тот придержал язык, поправился, пока не поздно, но Никифоров его не услышал. Несоответствие между бедой, которая гнула его, и холодной деловитостью комиссии, которая должна была определить, в силах ли он поднять то, в чем она была бессильна ему помочь, толкнуло Никифорова на безрассудство. Он вспомнил, что с самого начала, с выбора этого захолустья местом строительства центра, на тупиковой трассе, ведущей даже не к районному городку, а к поселку, выросшему вокруг бывшей прядильной фабрики купца Ранетова и по снисхождению названному городом, с самого этого выбора все пошло бестолково. Где искать крепкого подрядчика? Где брать рабочих-авторемонтников для европейской автомашины? Как привлечь заказчика? Никто не мог ответить Никифорову, зато снять с директорства вполне могли. "Именно так, Борис Васильевич, берем деньги за несделанный ремонт!" – горько признал Никифоров. И тут его едва не растерзали: "Как? Нет освоения? А вы жульничаете? Ловчите? Надо срочно посылать ревизию!"