Текст книги "Разлука [=Зеркало для героя]"

Автор книги: Святослав Рыбас

Соавторы: Надежда Кожушаная,Надежда Кожушаная
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Спускались в клети, лязгающей металлом.

– Сначала тоже шахты боялся, – посмеялся Федя. Помолчали.

– Посвящается в шахтеры! – Федя поднял над головой Сергея лампу, подержал. – Аминь!

Помолчали еще.

– Как думаешь, война с Америкой будет? – спросил Федя. Сергей не понял сразу, потом ответил:

– А… Нет.

Федя удовлетворился ответом.

Едва успели выйти, откатчицы ловким броском подали в клеть вагонетку с углем.

Сергей рассматривал без энтузиазма сырое пространство квершлага – горизонтального тоннеля, ведущего от рудничного двора к пласту.

– Зачерпнул? – засмеялся Федя. – Снимай. Сергей разулся, вылил воду.

– Высохнет, а дальше к забою теплее. А спиртного шахта не любит, за двадцать метров разносит запах по выработке. Никогда не пей перед спуском.

Они снова тронулись. Федя вращал лампой, ее лучом, будто рукой, ощупывая стены. Скрылись в темноте. Из темноты доносится голос Феди:

– Шахта-то дореволюционная еще.

Федин фонарь высвечивает Сергея. Тот поежился. Штрек был намного уже квершлага, при неровном свете ламп деревянные крепления походили на ребра окаменевшего чудовища, порода – высохшие бока. Казалось, что бока, ссыхаясь, жмут на ребра, и те под давлением ломаются, как спички, затрудняя проход людям. Сергей направил свет под ноги, боясь споткнуться об осыпавшуюся породу.

Что-то липкое и мягкое шлепнулось по его лицу. Он вскрикнул, отпрянул назад, чуть не сшиб с ног Федю. Под верхним бревном крепления свисала, качаясь, мохнатая седая груша величиной с голову. Федя сорвал ее и смял в руках.

– Шахтная плесень. Если в мире ничего не лишнее, то и ее когда-нибудь используют. Про пенициллин слыхал?

– Читал.

– Чудеса, говорят, делает. Чуешь, сухо стало? А тишина, а воздух? Так и хочется вздремнуть трошки.

– Лава близко? – Сергею стал поднадоедать Федин энтузиазм.

– Та под нами, вот и лаз, – Федя ткнул пальцем в небольшое темное пятно в правой стороне штрека и приник к отверстию, – угольком отдает. Сидай, передохнем перед спуском.

Сели.

– Не страшно? – спросил Федя. Сергей пожал плечами.

– В лаве хуже, клетки семьдесят на семьдесят сантиметров. Узко, – высморкался, – зато дороги из лавы широкие. Потому что в забое человек поставлен лицом к природе, легче проявить себя. С виду неказистый перед громадиной, а обязательно выходит победителем. – Расправил худые плечики. – А наколенники я тебе из автомобильной резины сделаю.

– Зачем? – удивился Сергей.

– Так колени до костей сотрешь, – теперь удивился Федя наивности товарища.

Шум падающего угля приближался, сливался с приглушенными ударами молотка. Федя одним рывком поднялся на два крепления, вдоль шланга со сжатым воздухом. Сергей – за ним.

Видна была только часть забоя. Можно было разглядеть в темноте спину человека. Пыхтя и нажимая всей грудью на рукоятку молотка, забойщик вгонял зубок в толщу пласта. На корточках, на стойке, он был похож на большую черную птицу, примостившуюся на обглоданном суке. По мере продвижения зубка приподнимался и точно расправлял крылья, готовясь взлететь.

– В добрый час уголек добывать! – Федя приподнял лампу. Мастер не обернулся. Федя смущенно перебирал руками по стойке:

– Бухарев. Лучший забойщик. Зубки личным способом закаливает.

От груды отделился и осыпался вниз порядочный кусок. Потом последовал второй, выработка на глазах ширилась.

В новом уступе света не было. Федя осветил лампой рабочее место:

– Вот мы и дома! – И на черном от угольной пыли лице появилась ослепительная улыбка.

Нечаянная радость

– Инженер?! Горняк?! – кричал Тюкин, большой тучный мужчина с длинными залысинами на голове. – К нам?!

Немчинов стоял перед ним, растерянный от такой буйной детской радости за себя.

– Валя! – Тюкин подбежал к двери, крикнул: – Кофе! – Вернулся к Немчинову, протянул ему руку. – Прости, руки отмороженные и пожать толком не могу. Сядь.

Сели.

– Инженер, значит. Дело, голуба. Я здесь второй месяц, трудно, браток. Восстановительных работ под землей много, производительность не дотянем еще до довоенной. Растеряли горных мастеров. – Махнул рукой, подвинул стул ближе. – Андрей Иванович?

Андрей кивнул.

– Ты начальник без участка, у меня участок без начальника. Сторгуемся? Клянусь честью шахтера, процентов на двадцать можно повысить общую добычу. А двадцать и шестьдесят – это уже восемьдесят процентов довоенной добычи. А жизнь-то, она больше всего тепло любит.

Секретарша внесла бутерброды, кофе. Оглядела Немчинова.

– Сегодня День повышенной добычи, – сказал Тюкин, – пойдешь на «Молодежную», осмотришь заброшенные шурфы… А сейчас откуда?

– А из Москвы. – Андрей осмелел, закинул ногу за ногу, приготовившись разговаривать о делах и новостях.

Секретарша остановилась, задержалась: хотелось послушать.

Работа

Штрек был освещен вбитыми в крепи шахтерскими лампами. Бригада сидела, разложив на распилах незамысловатый харч: пирожки, сало, вареные яйца. Спрыгнул сверху и Бухарев.

– Новенький? – Покосился на Сергея. – А ты, Федор, опять без харчей. Кулак… нате, – протянул Феде и Сергею по пирожку. – Шахтер?

– Нет, – ответил Сергей.

– Научим. Родители есть? Жинка, детки?

– Далеко.

– Плохо. – Старый навалоотбойщик смотрел строго, учил: – Сколько война, в гробину ее мать, съела, а ты родными бросаешься. И не кивай, слушай пожилых. А если жена без тебя гулять пойдет? Нельзя.

Помолчали. Жевали.

– Эй, Антрацит! – крикнул вдруг Люткин куда-то в темноту. – Ходи сюда!

Сергей обернулся и обомлел от удивления…

…к Люткину бежала огромная серая крыса. Остановилась недалеко, ждала.

Люткин кинул ей шматок хлеба с салом. Крыса схватила подачку и исчезла в темноте.

– Давай, – проводили ее шахтеры, – корми семью. Фрау-то разродилась вчера.

– Уже?

– Да. У Федькиной выработки. Четыре рта.

– Ну, Антрацит! Настоящий мужик. Опять помолчали, жевали. Люткин повернулся к Феде:

– Мать-то пишет, Федор?

– Сад они вырубили, – рассказал Федя, – из-за налогов. Одни пеньки торчат. А яблоки у нас были, во! – Показал, какие были яблоки, загрустил.

– Что ж они у тебя, диверсанты? – встрял Бухарев, ровно перемалывая зубами сало. – Всей стране тяжело, а они от налогов в кусты? Куда Советская власть смотрит?

– А не все такие придурки, как ты, – буркнул Федя. Бухарев сгреб его за ворот робы и почти оторвал от земли:

– Ты, сопляк, прикуси язык! – И для убедительности тряхнул пару раз. – Там, – показал наверх, – лучше нашего знают, кому чего полагается. Захочется мне яблочек, я на рынок, а там фиг? – повернулся…

…к Пшеничному, сказал ему:

– Угроблю когда-нибудь этого шибздика. Мы на передовой трудового фронта горбатимся, а они?

– Скажи ему! – крикнул Федя Пшеничному.

– Я не в курсе, – промямлил тот.

Федя не выдержал, заплакал, полез в лаву.

– И плакать нечего, правильно Бухарев говорит, – сказал кто-то.

– Пора. – Старый навалоотбойщик встал, повернулся к Сергею. – Рядом поработаем. Посмотрю, какой из тебя шахтер получится.

Полуголый, потный, чумазый, глотающий пыль, которая склеивает легкие, сидел Сергей в щели, именуемой лавой. Ерзал, ходил на коленях, лежал на боку, ибо только так можно было грузить лопатой на конвейер и при этом не биться головой о кровлю.

– На рейде морском… – пел старый навалоотбойщик в такт своим движениям, ставшим привычными и нетрудными. – На рейде морском… На рейде морском…

В лаве появилась девушка-газомерщица, укутанная под каской голубым платком. Та самая, что шла вчера со слепым. Люткин обнял ее и прижал к себе:

– Ой, Роза пришла!

Девушка размахнулась бензиновой лампой и стукнула его по каске.

– Взорвешь! – крикнул старый навалоотбойщик.

Роза, будто не слыша, прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.

– Опасно? – с надеждой спросил Сергей, стараясь оттянуть паузу в работе. – Не взорвемся?

Роза оглянулась, рассмотрела его, удивилась:

– Крысы здесь, значит, не взорветесь, – и ушла, лениво покачивая лампой.

– Не отставать! – крикнул старый навалоотбойщик, и Сергей, с ненавистью оглянувшись на него, продолжил работу.

Стойка

Люткин вбил новую крепь, вылез. Шахтеры принялись вытаскивать стойки. На четвереньках, быстро. Сергей без сил стоял, прислонившись к стене, уже совсем плохо соображая, что происходит.

Шахтеры встали, слушали. В кровле зашуршало, отвалился камень.

– А можно было еще парочку вытащить, – с сожалением произнес старый навалоотбойщик.

За крепью трещало, ворочалось, содрогалось что-то огромное, равнодушное к людям. Федя напружинился и двинулся к стойкам, нырнул под старую кровлю – и в ту же секунду дохнуло изо всех окон землей.

– Куда?! – ахнул Люткин. – Сопляк!.. В гробину мать…

Сергей не отрываясь смотрел на землю, осевшую сверху и покрывшую собой плотно и навсегда деревянные подпорки, на копошившихся возле шахтеров, потом…

…на Федю, которого буквально вырвали из-под осевшей породы. Он стонал. Изо рта хлынула кровь, его понесли…

Сергея передернуло, он вытер лицо грязной рукой и опять передернулся от отвращения прикосновения руки.

Очищение и сон

А потом был душ – очищение. Грязь стекала с лица и тела, и не верилось, что когда-нибудь еще тело опять покроется грязью и угольной пылью.

А потом Сергей спал в красном уголке на собрании, и ему снились звуки, какие ребенок извлекает одним пальцем из пианино. Беспомощные и не укладывающиеся в мелодию звуки. Его разбудили аплодисменты. Он проснулся.

…И увидел вокруг себя незнакомые, объединенные общим одухотворенным выражением лица.

– Со Сталиным мы побеждали, побеждаем и будем побеждать, – сказал с трибуны Бухарев, и зал поднялся на ноги и аплодировал громче, и Сергею пришлось встать и тоже хлопать в такт со всеми.

Старые новости

Немчинов в новом костюме, дорогой шляпе шел к сараю.

– Сергей!..

Дверь сарая открылась, оттуда, не вставая с пола, выглянул мученный Пшеничный. От усталости и раздражения он не мог уже ни ходить, ни разваривать. Курил, трясущимися руками придерживая сигарету.

– У тебя видок! – засмеялся Немчинов, сел рядом. – А я – порядок! Лично с начальником шахты знаком. Одели по разнарядке. Денег даже дал на всякий случай, – вытащил из кармана и показал свернутую в пять раз сторублевку, – про Китай очень волнуется: «Не заманят ли империалисты в западню нашего Мао?» Я тебе газет натискал, чтоб в курсе. – Достал газеты. – В Москве строится станция метро «Смоленская». Создан атлантический союз НАТО. Во: Поддубный умер. Представляешь? Я в него в детстве играл, а он, оказывается, еще жил.

Сергей не слушал, посмотрел на часы:

– Пошли, – встал.

– Куда?.. А, да…

Они опять покрутились возле проволоки. Сергей падал с размаху, ожесточенно. Андрей вел себя аккуратнее: не хотелось пачкать костюм. Ничего не менялось.

– У Брэдбери, – сказал Сергей, – есть рассказ. Тоже двое попали в другое время. Когда шли, раздавили бабочку. А когда вернулись, все изменилось. Нарушилась причинно-следственная связь. Вернемся, а там болота, как батя обещал. Или просто… помойка.

– Какие тебе Брэдбери, – сказал Немчинов. – Тут родина. – Посмотрел еще, пожалел. – А ты на какой шахте?

Сергей помолчал, вспомнил:

– На «Пьяной». Там сегодня пацана раздавило. Идиоты: дерево у них на шахте дефицит.

Андрей свистнул.

– Что?

– Я же за нее и сидел! Восстанавливали наспех и вырабатывали, пока не рухнула. А мне же и срок. А я две докладные подавал. А я ее закрою завтра к чертовой матери! А тебя – на «Молодежную», хочешь? Заработать можно, и пресса вся там. Куда ты? Пошли погуляем? Воскресник посмотрим…

– В гробу! – крикнул Пшеничный, обернувшись, и побежал, чтобы не трогали, чтоб отвязались.

– Ладно, иди пока, поной. – Немчинов пошел вниз, туда, где сходился народ на воскресник…

…где стояли столы с расставленной едой, вокруг которых хлопотали девушки и старухи. Рассмотрел девушек, столы. Взял кусочек хлеба с салом, спросил у девушки, стоящей рядом, – это оказалась секретарша Тюкина:

– Такой красивый стол, а горчичку не принесли.

– А дома есть, – улыбнулась та.

Немчинов хотел было ответить, продолжить, «развить идею», но постеснялся. Качнул головой, положил хлеб обратно, пошел дальше, оглянувшись па секретаршу, которая смотрела и смотрела ему вслед.

– А, хрен с тобой, спорнем. – Бухарев выплюнул окурок. Треснул Люткина по ладони, пошел к своей новой «Победе», сел. – До того куста!..

Машина взревела и поехала. Разогналась по дороге…

…и на полном ходу въехала на крутой откос террикона, как раз до нужного куста, и, кувырнувшись, слетела обратно с грохотом и скрежетом.

Бухарева вытащили из машины, он крикнул довольный:

– Гони бутылку!

– Пошли!

Люткин сплюнул разочарованно, пошел с Бухаревым, не оглядываясь на «Победу», возле которой суетились, пытаясь поставить ее на колеса, болельщики.

Немчинов подумал немножко и пошел помогать. «Победу» перевернули, поставили.

Роза

Сергей шел мимо желтой горы песчаника.

За кустами вдруг быстро, стараясь остаться незамеченным, но с шумом, как лось сквозь чащу, прошел кто-то. Сергей оглянулся – кусты не шевелились. Он подумал и пошел туда. Роза, а это была она, рванулась вперед, но запуталась в ветках деревянной стойки, которую тащила на себе. Сергей подошел ближе, раздвинул кусты:

– А вот и Роза. Здравствуй, Роза.

Она молчала, настороженно и испуганно глядя на него. Он увидел стойку, сказал:

– Ай-яй-яй! Дерево на шахте дефицит, а Роза целую стойку домой тащит. А Федю сегодня за такую стойку раздавило. Дай, – взялся за стойку, вытащил ее, потом Розу. Она смотрела настороженно, ждала худшего. Он усмехнулся: – Где живешь-то?

«Там» – показала Роза головой вперед. Он пошел, оскользнулся, поехал боком по глине, прижимая к себе бревно. Роза прыснула.

– Ничего, – Сергей упрямо тащил стойку за собой, – чем хуже, тем лучше, есть такой кайф… Допрем.

Она пошла за ним, до конца еще не веря, что он – свой.

Гость

Они вошли во двор ее дома, где стоял слепой.

– Муж? – спросил Сергей, кивнув на слепого.

– Брат, – ответила Роза.

– Кто это? – Слепой повернул голову на звук голоса Пшеничного.

– Новенький, – ответила Роза, подошла к брату, тихо шепнула ему что-то про Пшеничного. Тот вытянул шею, сказал:

– А что та стойка… то ж на растопку, – улыбнулся, – не журись, казак. Сядем, выпьем горилки… Не журись!

Роза зажгла керосиновую лампу. Сергей и слепой сидели за столом у окна напротив друг друга.

– Ты издалека пришел? Дай руку. – Слепой ощупывал руку Сергея. – Так я и думал: ты не шахтер.

Роза поставила лампу на стол.

– Чего ты пристал к человеку? – вступилась Роза. – Давай мыться. – Сунула ему в руки кусок хозяйственного мыла. Мыло скользнуло…

…упало на глиняный пол, где лежал веник из чабреца. Роза вздохнула:

– Заснул? – И, подняв мыло, подвела брата к корыту. Он скинул брезентовую куртку, рубаху, наклонился, сложив кисти ковшиком. Роза полила ему.

– Войну не забыл? – спросил слепой.

– Нет.

– Ну и зря. – Слепой явно юродствовал, кривлялся, стараясь не говорить о главном и больном, что мучило его сейчас.

– Что в ней, в войне? Одно страдание…

– Сегодня немцев пленных в Германию обратно отправляли, так он на весь воскресник кричал, – сказала Роза.

Сергей понимающе кивнул.

– Дай мне песню, – сказал слепой, – чтобы я пел ее людям. Есть такая песня, чтоб не про войну?

И Сергей запел, заорал во всю глотку так…..что Роза вздрогнула.

Девушки пригожие тихой песней встретили…

И в забой отправился парень молодой…

Окошко в доме Розы погасло.

Мимо по улице пробежал кто-то, это был отец Сергея, встревоженный, задыхающийся от бега, поправляя расползающийся сверток.

Подарок

Сергей лежал на полу, на тряпье, постеленном ему, хмельной, закрыв глаза. В ушах у него опять зазвучали звуки пианино. Слышать их было невыносимо. Он открыл глаза.

Увидел Розу, которая сняла платье и осталась в одной рубашке.

– Роза! – позвал он шепотом.

Она вздрогнула, села на кровати, прикрывшись рубашкой.

– Посиди со мной, – попросил Сергей.

Она послушала, как ворочается в постели ее брат. Подошла к Сергею, присела неловко рядом. Он взял ее руку. Она сказала:

– Я никогда не крала… А что ж они ее кинули? Кассу сегодня ограбили, теперь когда деньги привезут?! А в прошлом месяце всю зарплату на займы забрали…

Сергей поцеловал ее руку, нежно, сладко, с едва сдерживаемым желанием обнять. Поцеловал еще, тронул грудь. Она дернулась, он отпустил, задержав руку в руке.

– Не буду, прости… Я устал… Я не буду! Посиди. Ты очень нежная.

Роза не ушла. Посидела: сидеть было неловко, но и ласка его была так неожиданна, что уходить тоже не хотелось.

– А правда Федьку жалко? – нашлась она. – А может, отходили?.. Навряд ли, конечно… А Тюкин вчера Сашу в трамвае поймал, сказал: «Категорически запрещаю петь! Военный человек, а поешь…» А Саша специально хочет, чтоб войну помнили.

Сергей приподнялся, накрыл ей ноги одеялом, чтоб не мерзла.

– Живем как мураши, – вдруг засмеялась Роза. – Присыплет, выберемся, опять копаемся… Как мураши!

Сергей подхватил смешок, обнял, отстранился сам, прежде чем она успела захотеть отстраниться.

Она опять помолчала, не зная, как быть, выскочила из-под одеяла, вернулась с трубкой, кисетом, показала.

На кисете бисером было вышито «70 лет».

– Трубку Саша сделал, а это – я. Из плюша.

Сергей взял трубку, кисет:

– Кому?

Роза стала серьезной, смотрела строго. Сергей сунул трубку в рот, хотел «схохмить», не схохмил, отдал обратно:

– Очень красиво.

Она отнесла подарки обратно, вернулась к нему и сама залезла под одеяло, села. Закрыла глаза, зашептала что-то про себя.

– Ты что, молишься? – спросил Сергей.

– Мама учила: если день был хороший, благодари… – И опять зашептала.

– Ты очень сексуальная, – сказал Сергей.

– Какая?

– Хорошая, значит, – опять коснулся груди. Она опять отпрянула, он сказал: – Не буду. Не уходи, не буду, правда, все.

– А ты спи, – сказала она, – тогда не уйду… – И сидела, удивлялась невиданной ласке, неслыханной покорности…

Ожидание

Отец Сергея, еще не отдышавшись от беготни, выговаривал жене, как ребенку:

– Совсем меня не любишь, совсем! Не ждешь, не думаешь! Она опять опустила уголки рта, лицо стало унылым и обиженным.

Он обнял, прижал к себе.

Из-за кустов напротив дома на них смотрел человек: это был Тюкин, начальник шахты. Что-то беспокоило его, он чего-то ждал.

Сзади подошла к нему и неожиданно фыркнула в ухо лошадь. Он вздрогнул – стало видно, как он напряжен, – обернулся, разглядел и узнал лошадь, рассвирепел, хлестнул ее по морде. Она шарахнулась в сторону, унеслась.

По улице к дому Пшеничного ехала «эмка». Приостановилась. Из нее вышел человек, рассмотрел номер дома, сел обратно, приказал:

– Дальше. – И машина поехала дальше.

Крик

Слепой закричал ночью страшно, дико, как кричат во сне. Одним бесконечным криком-воем.

Сергей проснулся, рывком сел на кровати, увидел плачущую Розу.

– Не могу, не могу, не могу, – говорила Роза, – не хочу, – затыкала уши пальцами, плакала.

Сергей обнял ее, она вцепилась в него, обняла крепко. Он положил ее рядом, она плакала:

– Четыре года кричит, войну видит, не могу. – Крепко прижала Сергея к себе. – Не уезжай, Сережа, родной, милый, ласковый, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя! – И лезла с поцелуями, совсем не умея целоваться.

Тюкин, Тюкин…

Мать тупо стояла во дворе, не плакала, слушала Тюкина, который говорил тихо и быстро:

– Зная Кирилла Ивановича, я предупреждал его придерживать язык…

…Партия не заслужила, чтобы даже такой уважаемый человек, как твой муж, позволял себе оскорблять и меня, и руководство.

– Справедливость восторжествует! – сказала вдруг мать, прямо глядя перед собой, черная от пережитого волнения, тупо. – Найдутся люди, которые поймут и поверят. Преступники будут наказаны.

И опять взошло солнце.

Сюрприз первый

– Ай! – Сергей услышал сквозь сон вскрик Розы. Не проснулся. Прошло секунды две… на его лицо легла рука слепого, шарила по его глазам, по рту… Сергей открыл глаза и отдернулся.

Слепой стоял возле него, в одной руке топор, другая протянута к его лицу.

– Ты что?! – спросил Сергей.

– А ну встань! – приказал слепой. – Кто такой?

Сергей сел на кровати, увидел Розу, которая быстро-быстро одевалась, потом выскочила из дома, оглянувшись на него враждебно.

– А… – Сергею показалось, что он понял: Розе надо было оправдаться перед братом за грех, совершенный сегодня ночью. – Ты не думай, мы ничего такого!.. Сейчас я уйду, – надел брюки.

– Что ж вы, забулдыги, девку пугаете! – с болью сказал слепой. – Она и так вся облапанная! Мало баб ходит, мокнет… Я на войне за вас глаза потерял!

Сергей молча оделся…

…выскочил во двор. Роза, враждебная, напуганная, увидев его, закричала через забор кому-то:

– Дядя Петя! Тетя Галя! – В руках у нее было полено. – Что надо?

– Шоколада! Разбудила бы раньше, я бы сам ушел.

– Сейчас дядя Петя тебе даст шоколада!

– Передо мной-то не надо особенно стараться. – Сергей разозлился. – Я не полоумный. Помню кое-что. И «родного и любимого», и тебе, по-моему, рот пиджаком никто не заматывал.

Роза выслушала, ахнула от гнева и ударила его поленом по голове так, что он едва успел прикрыться локтем:

– Дядя Петя! Тетя Галя! Саша! Дядя Петя! – орала Роза.

– Ах ты, сучка! – Сергей разозлился по-настоящему, бросился на Розу, влепил ей пощечину. – Гадина, животное! Бога она благодарит! – Влепил еще. – Поленом! Мураши!

Из дома выскочил Саша с топором, пошел в их сторону. Роза плакала, кричала дядю Петю. Сергей подхватил с земли пиджак, пошел, крича им:

– Она вчера стойку украла! Я сам видел! В сарае стойка! Ату! Побежал, потому что откуда ни возьмись появился дядя Петя.

Сюрприз второй

Немчинов вошел в кабинет начальника шахты собранным, решительным:

– Товарищ Тюкин, здрассте!

– Ко мне? – обернулся Тюкин.

– Да. И сразу с предложением. – Андрей выложил на стол исписанные листы. – На «Молодежной» был, заброшенные шурфы осмотрел. Идея, может быть, не ах, но как раз по ситуации.

Тюкин взял докладную, отложил, поинтересовался:

– А вы кто, простите, будете?

– Немчинов. – Андрей растерялся. – Андрей Иванович. Бывший заместитель начальника участка, инженер. Я вчера был. Решили приступать.

– Инженер?! Горняк?! К нам?! – Тюкин расплылся детской беспомощной улыбкой, он крикнул в дверь: – Валя! Кофе! – Вернулся к Андрею, протянул руки. – Прости, руки отморожены, и пожать толком не могу. Сядь.

Сели. Немчинов улыбался, лицо его застывало, но только к концу разговора он начал что-то понимать. Тюкин не узнал его. Почему?

– Инженер, значит. Дело, голуба. Я второй месяц здесь, трудно, браток. Восстановительных работ под землей много, производительность не дотянем до довоенной.

– Растеряли горных мастеров, – махнул рукой, подвинул стул ближе, – Андрей Иванович?

Андрей кивнул.

– Ты начальник без участка, у меня участок без начальника. Сторгуемся. Клянусь честью шахтера, процентов на двадцать можно повысить общую добычу. А двадцать и шестьдесят – это уже восемьдесят процентов довоенной добычи. А жизнь-то больше всего тепло любит.

Секретарша принесла кофе, бутерброды с икрой, оглядела Немчинова. Он же быстро и внимательно оглядел и посчитал, что стояло на подносе.

– Сегодня День повышенной добычи, – сказал Тюкин, – а сейчас откуда?

– А из Москвы.

Секретарша задержалась: ей тоже хотелось послушать.

– Тогда имею тайный умысел. – Тюкин поднял палец. – Как там, нет ли чего нового про братский Китай? Я чего опасаюсь, как бы реакционеры не заманили в западню нашего Мао. У них, у империалистов, золота много, промышленность развита, то-се…

– Одно могу сказать, товарищ Тюкин, твердо: китайский народ победит и будет строить светлое будущее.

Тюкин понимающе кивнул, встал, заходил по кабинету.

– Ничего, товарищ Немчинов. Заживем лучше и поможем братьям нашим. Восстановим промышленность, сымем парочку добрых урожаев – и опять в богатстве. Уголька бы только дать… – Пошел к столу, к докладной Андрея. – Значит, сразу с предложением? Прочту. С деньгами, кстати, помощь не требуется?

Секретарша вышла и закрыла за собой дверь.

Сюрприз № 3, или «Накрылась бабочка»

Сергей Пшеничный стоял за забором шахтоуправления и не отрываясь смотрел во двор, не веря своим глазам.

В шахтном дворе, на лошади, сидел тот самый милиционер, который вчера поймал их с Немчиновым и которого вчера на их глазах убили бандиты. Живой и веселый. Дежурил, видимо, на своем участке.

– Твоего мерина, Рябенко, опять вчера застукали, – смеялся какой-то шахтер, – Федорову бабку напугал до полусмерти!

Рябенко обиделся, не ответил, отвернулся и поехал по двору. Сергей спрятался за столб забора, не понимая. Андрей Немчинов неподвижно стоял у двери шахтоуправления.

– Андрей! – Пшеничный подошел к нему, оглядываясь по сторонам.

Тот обернулся, спросил:

– Ты в шахте был?

Сергей развернул его и показал Рябенко.

– Узнаешь?

Рябенко скрылся за воротами шахтоуправления.

– Знаешь что, – Андрей нервничал тоже, – Тюкин меня не узнал, понял? Кофе напоил, четыре бутерброда. А потом денег дал. – Он вытащил из кармана и показал свернутую в пять раз сторублевку. Потом вытащил вторую, вчерашнюю. Теперь у него было две одинаковых сторублевки. – Заело время, понял? Меню в столовой вчерашнее, после работы – воскресник, неделя сада. Все по новой пошло! В два часа телеграмму из министерства принесут, а потом ограбление… не веришь?

На часах было два.

Из управления выскочила секретарша, крикнула через двор:

– Дмитрий Егорыч, к Тюкину срочно! Телеграмма!

Во дворе произошла суета, беготня, Немчинов обернулся к Сергею:

– Накрылась бабочка? – Вытащил деньги. – По пиву?

– Андрей Иванович Немчинов! – опять выскочила и неожиданно позвала секретарша.

Немчинов удивленно обернулся на нее.

– Вас просит зайти Алексей Николаевич Тюкин. Пожалуйста.

Бумажки важные и вредные

Тюкин ходил по кабинету. Лицо его потеряло детскость, которой светилось при первом приходе Немчинова.

– У меня на столе, – начал он, – два документа. Первый. – Взял в руки телеграмму, прочел: – «Начальнику комбината Пшеничному. Связи резким понижением добычи по комбинату С-уголь принять меры к безусловному выполнению плана добычи и поставки коксующегося угля. Заместитель председателя Совета Министров». – Аккуратно отложил телеграмму, взялся за докладную. – Документ второй. «Учитывая бесперспективность шахты „Пьяная“, предлагаю остановить работы на ней и все имеющиеся в наличии силы бросить на восстановление затопленных лав». Могу задать вопрос?

– Пожалуйста.

– Двадцать дней, пока ты будешь осваивать шурфы, «Пьяная» будет стоять?

– Стоять.

– Сколько в сутки дает «Пьяная»?

– Двадцать тонн.

– Двадцать помножить на двадцать?

– Четыреста.

– Значит, согласно второму документу, четыреста тонн угля я умыкаю у государства?

– Каждая лава перекроет в несколько раз, – заговорил Немчинов, – и через двадцать дней…

– Через двадцать дней, – перебил Тюкин, – от твоей головы останется воспоминание! Стране нужен уголь, вот так! Вот, – потряс телеграммой, – реальное задание нашей партии, вот наш ответ!

– Через тридцать лет она обвалится, а я сяду! – крикнул Немчинов. – И мне моя жена кукукнет, как заключенному!

– Через тридцать лет другие коммунисты будут отвечать перед партией! – побагровел Тюкин. – А наша задача: выстоять в наше конкретное время! И с этой точки только диверсант и провокатор может по-твоему ответить на требование министерства!

– Ты мне своей бумажкой не тычь! – Немчинов выхватил телеграмму, смял и бросил в Тюкина. – Я твоей бумажке место знаю!

Тюкин замер на мгновение, схватил трубку телефона, сказал:

– Тюкин. Два двенадцать. Жду.

– Звони! Фискаль!.. – Андрей замолчал вдруг, так изменилось лицо у Тюкина. Оборвал крик, выскочил из комнаты…

…быстро пошел по коридору, потом побежал, потому что Тюкин выскочил за ним, крикнул вслед:

– Вернуть!

Андрей побежал мимо непонимающих людей к выходу. Пшеничный видел…

…как он выскочил из шахтоуправления, за ним Тюкин. Тюкин крикнул:

– Рябенко! Быстрей!

Немчинов пробежал мимо Сергея. Рябенко не успел отъехать далеко, его закричали. Он обернулся, поскакал к шахтоуправлению.

Проверка

Лаяла собака, исходясь в лае. Сергей открыл калитку, сунул руку в карман, и собака завизжала, легла. Из дома выскочила мать.

– Кирилл?

Сергей молчал, он хотел убедиться в том, что его не помнят.

– А вы кто? – удивилась мать, – У вас такое лицо знакомое. – Вгляделась напряженно. – Вы на испытательной станции в Сталинске-Кузнецком не работали?

– Нет. – Сергей отвернулся и пошел на выход.

– А Кирилл уехал в райцентр, кадров просить, – говорила ему вслед мать. – А вы кто?

Беглецы

Немчинов стоял у проволоки. Тянул ее, тащил, ободрал руки об нее. Она продиралась из земли нескончаемо, долго, а шум погони приближался…

Сергей на ходу вскочил в поезд, в тамбур. Проводница кричала на него, выговаривала. Он не слушал.

Пыхнуло протуберанцем и взошло солнце.

Хроника 49-го

Сергей Пшеничный в прямом смысле слова бежал от прошлого. Постоянно переезжая с места на место, он уже не замечал цикличности, однообразия дня. Растворился в разноликости мест и трудовой энергии жизни. Течение времени он подменил переменой пространства и, не задерживаясь нигде больше чем на один день, все ехал и ехал на восток. Туда, где начинается день. Тихий океан остановил его. Из-за кромки его бесконечного далека взошло солнце. Как и что он пережил в пути, мы не узнаем. Мы увидим то, что мог видеть и он: жизнь огромной страны с хроникой того времени, конца сороковых. Хроника жизни и труда, которая закончится началом нового дня.

Прямая речь

Видит эту хронику и Андрей Немчинов, сидя в темном зале красного уголка шахтоуправления.

Хроника кончилась, зажегся свет. Зал оказался битком набитым шахтерами, пришедшими сюда после работы, как в тот раз, когда Сергей Пшеничный проспал и хронику, и собрание.

Немчинов, не оглядываясь на президиум, продирался к выходу сквозь тесно стоящих людей, аплодировавших…

…Тюкину, взобравшемуся на трибуну.

– Шахтеры, друзья! – начал Тюкин. – Все вы уже ознакомились с телеграммой из министерства, которую мы получили сегодня. Партия поставила перед нами конкретную задачу: принять меры к безусловному выполнению майского плана добычи и поставки коксующегося угля. Мы знаем, как заботится партия и правительство об улучшении жизни советского народа. Первого марта было произведено очередное понижение цен более чем на тридцать наименований. Теперь нам угольком это подкрепить надо, чтобы еще больше росла мощь советского государства. На повестке дня предложение нового инженера товарища Немчинова о шахте «Пьяная». Слово предоставляется лучшему забойщику шахты товарищу Бухареву.

Шахтеры зааплодировали. Бухарев вышел на трибуну.