Текст книги "Разлука [=Зеркало для героя]"

Автор книги: Святослав Рыбас

Соавторы: Надежда Кожушаная,Надежда Кожушаная
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Фантастическая притча по мотивам одноимённой повести Святослава Рыбаса.

Надежда Кожушаная

Отцы и дети

Новые песни

Сосед

Кино

Шпионы

Пленные

Проволока

Ничего себе!

Мама

Это еще ничего!

Утро

Отец

Велосипед

Федя

Вот мы и дома

Нечаянная радость

Работа

Стойка

Очищение и сон

Старые новости

Роза

Гость

Подарок

Ожидание

Крик

Тюкин, Тюкин…

Сюрприз первый

Сюрприз второй

Сюрприз № 3, или «Накрылась бабочка»

Бумажки важные и вредные

Проверка

Беглецы

Хроника 49-го

Прямая речь

Знакомые слова

Я здесь!

Какие же они люди?

Это игра

Жизнь

Второй звонок

Корреспондент

Песня

Удар

Гуд бай, Америка!

Арест

Андрей

Родители

Новый день

Праздник

Надежда Кожушаная

Разлука (Зеркало для героя)

Отцы и дети

Сергей. Отец (в старости).

Они только что встретились: стояли, обнявшись. Недолго.

– На воздухе бываешь? – Сергей быстро и внимательно оглядел отца, поседевшего, постаревшего.

– В гастроном хожу, – ответил отец, глядя на сына покрасневшими от радостных быстрых старческих слез глазами. – Не умирать же с голоду.

Сергей качнул головой: отец не изменился.

– Работу твою получил, спасибо, что держишь в курсе. – Отец сидел за письменным столом, собранный, деловой, немножко хитрый: он приготовил сюрприз, сейчас делал вступление. – Прочитал. Перечитал. Пере-пере-перечитал. Я не психолог, не лингвист. Я шахтер, но если тебя интересует мое мнение, скажу.

– Конечно. – Сергей улыбался. Разглядывал знакомые стены, фотографию отца и матери в рамочке сердечком. Все было как всегда.

– При всем моем уважении к тебе вынужден сделать вывод, что твоя диссертация никого, кроме специалистов, заинтересовать не сможет.

– Ну почему! – улыбнулся Сергей, лениво прочел нараспев: – «Особенности пространственной организации биоэлектрической активности мозга во время речевых актов!» Стихи! – Сергей прошелся по комнате, прикрыл на ходу дверь кладовки. Не получилось: дверь опять открылась.

– Я обдумывал, почему это произошло: ты не смог нащупать болевой точки современности. В порядке помощи собрал для тебя материал о наиболее серьезной проблеме…

– …И, чтобы тебе не было скучно копаться в цифрах и статьях, изложил его в виде повести.

Сергей оторопел.

– Выслушать прошу внимательно, – отец начинал заметно волноваться, трогал четыре тетрадки, исписанные мелким, едва разборчивым почерком, на обложке каждой была наклеена картинка с пейзажем, – не перебивай. Написано это для тебя, впоследствии прошу не торопиться выбрасывать и перечесть несколько раз, чтобы понять идею полностью. – Замолчал, приготовившись. Спросил: – Ты не голоден?

– Нет. – Сергей стал серьезным, ждал.

Отец помедлил еще и начал:

– Название условное. «Закрытие Рыбинской ГЭС». Впоследствии можно будет подумать о более удачном… Пролог. «В турбинном зале Рыбинской ГЭС наступила наконец так долгожданная тишина, показавшаяся неожиданной для всех. Алексей Николаевич Кондратьев вытер пот со лба и прошел, гулко ступая, по молчащему залу, обойдя понуро стоящего бывшего директора ГЭС Лычкина. Он подошел к окну и увидел, как медленно, словно нехотя, вода начинает отступать. Уже никогда больше ее безжалостный напор не будет вращать гигантские машины, загубившие сотни и сотни русских деревень и городов», – подумал про себя Алексей Николаевич. Ему представилось, как обнажаются из отступающей воды остовы затопленных домов и церквей. «Скоро все это заживет полноценной жизнью, туда вернутся люди, чтобы возродить русскую землю. Мысли его сами собой унеслись на пять лет назад, когда борьба только начиналась…» Конец пролога.

…Сергей стоит на крыльце дачного домика, рассчитываясь с хозяином, словоохотливым старичком в замызганном ватнике.

– И недорого, – старичок пересчитывает деньги, сует в карман: – Москва рядом, машина своя. Раз – и там, раз – и здесь. Скульптора здесь жили. Такие люди здесь бывали, не нам с тобой чета.

На этом фоне возникает заглавие, идут титры. Из «Жигулей» выбралась женщина лет тридцати, хотела что-то сказать, но передумала, закурила.

– Да я не себе, – говорит Сергей. – Отца привезти хочу. Он у нас противник цивилизации. А здесь ему в самый раз.

– Это меня не касается. Кто хотите, те и живите. Дом-то братнин. При жизни мы совсем чужие были. А перед смертью вспомнил, дом отписал. Знаменитый был при жизни скульптор. Умер вовремя, похоронили с почестями. А я кто? Ни то ни се, а живу…

Во дворе и саду стоят и валяются неоконченные, заброшенные, наполовину вросшие в землю скульптуры: женщины в трусах и майках с отломанными носами, «спортсмены» с луками без стрел, у забора торчит из земли часть огромной мраморной головы, у которой резвится Даша, шестилетняя дочь Сергея.

– Единственная просьба, – просит старичок, – ничего во дворе не трогать. Здесь из Москвы люди приезжают посмотреть. Вроде как реликвенное место. А если понравится, я и на годик сдать могу.

– Разберемся. – Сергей протягивает руку. – Значит, денька через три.

– Три так три. – Старичок уважительно пожимает руку, спрашивает: – А супруга ваша что не посмотрела? Такую даль ехать и не посмотреть.

Сергей оглядывается на жену…

…которая раздраженно курила, прислонившись к машине.

– Болеет она. Голова.

– Ай-яй-яй. – Старичок, сочувственно покачав головой, идет к дому. Сергей берет за руку дочь, ведет к машине.

– Лучше бы такими деньгами коридор обклеил, хоть видно было бы, – жена давит окурок сапогом, – раньше хоть бесплатно блажил.

Дочь и жена усаживаются на заднее сиденье. Сергей отходит от машины и замирает в положении «смирно!». Отдает скульптурам честь и четким шагом подходит к передней дверце. Садится.

Даша смеется с удовольствием, жена отворачивается в сторону.

Машина, пробуксовав, срывается с места.

Они едут по ухабам, машину потряхивает. Даша улеглась на заднем сиденье. Жена равнодушно, бессмысленно смотрит в окно, потом говорит в воздух:

– Второго родить, что ли?..

Сергей не отвечает.

«Суд над преступниками закончился, – читал Кирилл Иванович, – публика поднялась на ноги и аплодировала стоя. Алексей Николаевич с трудом сдерживал слезы, вспомнив эту сцену. Сознание его вернулось к действительности. Он оглядел друзей, стоявших рядом с ним. „Можно приступать к демонтажу!“ – сказал Ефим Иванович Пьянков.

Так была остановлена и демонтирована Рыбинская ГЭС».

Сергей, а прошло уже больше трех часов, как отец начал читать, облегченно вздохнул.

Но отец перевернул страницу и прочел:

– «Эпилог. Прошел год. Друзья ввосьмером стояли перед спасенной землей и окидывали ее взглядами. Благодатная нива расстилалась перед ними. Видны были пионеры, пришедшие на уборку урожая. Девочки сплели венки и надели их на головы…»

Сергей прикрыл лицо ладонью и помассировал виски.

– «…Мальчики пели пионерскую песню. „Трудно представить себе, – сказала Николаю Ильичу Лидия Ивановна, – что, если бы не Георгий и не Игнат Васильевич, наша земля была бы уничтожена“. Николай Ильич благодарно улыбнулся.

Георгий и Вера стояли поодаль, держась за руки. Вера была в белоснежном платье, похожая на невесту. Георгий повернулся к Вере и спросил Веру…» Два раза «Вера». – Автор взял ручку и вычеркнул слово. – «Георгий повернулся к Вере и спросил: „Вера, на какой прекрасной земле мы живем!“ Девушка покраснела и посмотрела на Георгия…

…Глаза ее говорили больше. Он понял и приблизился к ней: „Вера, я люблю тебя и прошу тебя стать моей женой“».

Сергей слушал из последних сил.

– «Они стояли рядом, молодые и одухотворенные». – Автор покраснел, но дочитывал. – «Девушка повернула к нему свое лицо, он наклонился и поцеловал ее в губы». – Кирилл Иванович снял очки, закрыл тетрадь, сказал: – Писав эту повесть, я пережил все те чувства, о которых здесь говорится: любовь, страх, ненависть. Болела голова. Не мог спать несколько ночей. Я человек обычный, и если переживаю такое, значит, тысячи и тысячи людей поймут и проживут то же, что и я.

– Все? – спросил Сергей. Встал.

– И последнее, – сказал отец. – Понимаю, что подобный финал может вызвать нарекания, но, по моему убеждению, цель искусства – предложить выход из тупика, уверить читателя в том, что справедливость торжествует всегда, в любом случае. Если человеку однажды доказать, что у его идеи никогда не будет будущего, человек умрет. А положительный финал убедит читателя в том, что борьба его во имя родины осмысленна и верна. Все.

– Давай пять. – Сергей пожал отцу руку. – Молодец. Приедем, я глазами посмотрю. – Раздернул шторы, впустив в комнату поток солнечного света. – В общем, так. Билеты я заказал, дачу снял. От Москвы сорок минут на электричке. На сборы три дня. Навещать поначалу будем не часто: Дашка пошла в музыкалку, но выходные все твои.

Кирилл Иванович пожал плечами. Выдохнул что-то вроде «да!».

– Батя, кончай, – сморщился Сергей, – я обещаю: приедем, прочтем. Ты как будто бы писатель, я как будто бы читатель.

– Переезда не будет, – сказал отец, сжав кулаки. Сидел прямо.

– Почему? Потому что Сереже не понравился папин роман? Сколько ты читал? Больше трех часов. Сережа сидел и слушал. Тебе же не понравилась моя диссертация.

– Повесть здесь ни при чем. Я читал, нимало не заблуждаясь на твой счет. Ты и твои друзья – люди конченые, это вне обсуждения. Это – для молодых, для тех, кому необходим идеал в будущей жизни. Вера – вот кардинальный вопрос каждого поколения. Идеал надо предложить молодым, иначе вы оставите их с одним «ура!».

– С каким «ура!»?

– С таким. Раньше в России как пели? «Так за царя, за Родину, за веру мы грянем дружное „ура!“». Царя, слава богу, скинули. Веру отменили. Мы как жили? За что умирали? «За Родину, за Сталина!» Перед смертью кричали. И победили с этим. Теперь Сталина убрали. Что осталось? За Родину, ура!.. А Родина для вас что? Звук. Родина в опасности, но вы глухи.

– Ах, в опасности, тогда сдаюсь! – засмеялся Сергей.

– Вы разучились страдать и любить. Вы объединяетесь не для того, чтобы созидать, а для того, чтобы смеяться над бедами и ошибками Родины. Ваше единство в критике того, что сделано и делается. В насмешках. В анекдотах. Следовательно, в разрушении.

…А сейчас, в настоящий ответственнейший момент, каждый гражданин обязан определить свое место в борьбе, а не в отношении к ней.

– Бать, прости, я забыл, что ответственнейший момент! – вставил Сергей.

– Вам дали возможность знать все точки зрения на тот или иной предмет, и вы потеряли стержень. Вы сошли с дороги, вы забыли о цели, вы не знаете, что такое цель! Ты сам на глазах превращаешься в шута! – Отец встал.

– «Да, я шут, я циркач, так что же!» – спел Сергей. Картинно прошелся по комнате.

– «Пятьсот тысяч гектаров плодородных земель, – зачитал отец, нервничая, волнуясь, – потеряно из-за постройки одного только Рыбинского водохранилища!.. Сто девяносто городов, более пяти тысяч деревень и сел: Малово, Плес, Кинешма, Юрьевец, Корчево на Волге погибли безвозвратно и вместе с ними русская культура, создававшаяся веками!»

Я не писатель и не стремлюсь, но смысл и боль ты должен был понять! Ты мертвый человек!

– Ме-о-о-ортвый! – проорал Сергей.

– Ничтожество, нищий и убогий человек!

– Батя, а ты кто такой, прости, пожалуйста?! – Сергей вдруг разозлился по-настоящему. – Эти твои гидростанции, это кто строил? Я? Это я «ура» кричал, когда топили твои города и села? Извини, пожалуйста, меня тогда не было. Это вы все в энтузиазме портачили, теперь самим страшно. Ты, Кирилл Иванович, как наша киска: нагадит и нападает, чтоб не наказали! Я «мертвый» человек! Ты сыну можешь такое сказать, умница какая! Тарас Бульба! Я тридцать восемь лет выдавливаю из себя это твое «ура», потому что стыдно, батя, неумно сначала всерьез строить, а потом всерьез писать лабуду про спасенную Россию!

– Счастливая мать! – Отец плакал. – Она не увидела, какого подонка…

– Я не мог быть на похоронах! – заорал Сергей. – Я физически не мог прилететь, повторяю по слогам! Нашел подонка! Я приехал за тобой, потому что отец, потому что страшно: сегодня здоров, завтра неизвестно!

– Всю свою жизнь, – плакал отец, не сдерживаясь, – я отдал труду! И люди, жившие со мной, не заслужили ни одного худого слова! Мы умирали за вас, мы строили для вас новую жизнь!

– «Нам нет преград!» – проорал Сергей. – А нам их и не надо!

– Ты враг, – сказал отец, – ты настоящий страшный враг. Я прошу тебя уйти.

– Не волнуйся. Уйду и уеду. Я враг, я шут, я мертвый человек. Будь здоров, Кирилл Иваныч. – Поклонился в пояс. – Многие лета! Спасителям отечества!.. Что ж ты из меня говно делаешь?! – Ушел, треснув дверью.

Кирилл Иванович не обернулся. Включил лампу, надел очки, убрал с лица слезы. Собрал в стопку тетрадки с рукописью, сложил в конверт. Надписал: «Москва. Союз писателей СССР».

Новые песни

В зале ДК «Шахтер» было шумно и очень тесно. Со сцены молодежь говорила в полный голос, а вернее, пела через динамики, от мощи которых закладывало уши, как в самолете. На авансцене висел прозрачный куб с эмблемой «Рок-лаборатория», «Р-Клуб», что означало, видимо, «Рок-клуб».

Сергей стоял у стены и через головы впереди стоящих молодых людей, которые раскачивались и размахивали руками, пытался разглядеть происходящее на сцене. Зал свистел, улюлюкал, казалось, что концерт будет остановлен и зрителей выведут вон. Но ничего подобного не происходило. Молодой милиционер у входа улыбался и тоже аплодировал.

– Группа «Наутилус-помпилиус»! – объявил ведущий, и зал, притихший на секунду, опять взорвался восторженным одобрением.

– А что такое «Наутилус-помпилиус»? – крикнул Сергею сосед, высокий худой мужчина с коротко стриженными волосами, с живым, но как будто рано состарившимся лицом.

– Моллюск такой!.. Размножается, отделяя от себя щупальца.

– А… – протянул сосед и, видимо, не поняв, ухмыльнулся. Свет в зале погас, и зазвучал голос, один голос без сопровождения:

Разлука ты, разлука,

Чужая сторона.

Никто нас не разлучит,

Лишь мать сыра земля… – пел голос. Песня была старая и наивная, щемящая, казалось бы, никакого отношения к рок-фестивалю не имеющая но слушали ее в полной тишине, сначала удивленно, потом искренне, потом начали подтягивать без слов.

Сосед Сергея слушал внимательно, не следил за своим лицом, и лицо стало жалостным.

Зачем нам разлучаться,

Зачем в разлуке быть…

– Ништяк моллюски, – сказал сосед и указал на одного из музыкантов. Сергей не расслышал.

– В нашем доме живет, – перекрывая шум зала, сосед орал Сергею прямо в ухо. – Я его гонял: карбиду наберет и в сток. Вот так вернешься и руками разведешь.

– Откуда вернулся? – крикнул Сергей, чтобы не быть невежливым.

– А угадай, – просто сказал сосед. – Два года. Сегодня вернулся и сразу на бал.

Песня кончилась, зажегся свет на сцене.

Зал оживился в восторженном ожидании чего-то долгожданного.

Сергей услышал песню «Гуд-бай, Америка!» Эта песня была и про него тоже, и про его джинсовую молодость.

Когда умолкнут все песни,

Которых я не знаю,

В терпком воздухе крикнет

Последний мой бумажный пароход.

Гуд бай, Америка, о!..

Где я не был никогда.

Прощай навсегда.

Возьми банджо; сыграй мне на прощанье.

Мне стали слишком малы

Твои тертые джинсы,

Нас так долго учили

Любить твои запретные плоды…

Сергей увидел… что зал на ногах и поет вместе с музыкантами и хором на сцене, поет едино и слаженно.

Пел и молодой милиционер у входа, явно знавший песню до фестиваля. Зал пел и не отпускал исполнителей, повторяя единодушно: «Гуд-бай, Америка!» с твоей красивой жизнью, с твоими соблазнительными проблемами. У нас есть свой дом, свои проблемы, которые решать нам. Прощай, мир иллюзий!..

Сергей запел с такими не понятными за стенами этого дома и мальчиками и девочками и такими едиными и близкими здесь.

Сосед его подпевал тоже, с удовольствием отдаваясь всеобщему единению.

Сосед

Сергей и его сосед выбирались из публики, облепившей ДК, где проходил фестиваль. Они шли по аллее крепких одинаковых, еще голых по-весеннему деревьев. Аллея была почему-то пуста. Впереди на пустыре возле шахты толпился народ. Кто-то покрикивал в мегафон.

Сосед посвистел, Сергей подхватил «Окурочек»:

– «Баб не видел я года четыре…» – спел Сергей. – А за что сидел?

– За аварию. Шахта обвалилась, двоих покалечило. А я инженер, ответственный за безопасность. – Сосед шел и шел рядом, наверное потому, что ему было все равно, куда идти. Поговорить хотелось, о чем – не знал.

– Сейчас надо обратно на шахту возвращаться, а мне не хочется.

– А ты напиши роман, – предложил Сергей, – сразу полегчает.

Мимо них по аллее промчался невесть откуда взявшийся всадник в старой милицейской форме.

Сосед Сергея лихо свистнул ему вслед. Посмеялись.

– А ты кто по специальности? – спросил сосед.

– Психолог. Лингвистический.

– Интересно?

– Мне – да.

Кино

Чьи-то руки поджигают дымовую шашку.

– Долго мы дым ждать будем? – раздраженно спросили в мегафон. – Ну, слава богу.

Человек с дымовой шашкой побежал по съемочной площадке, располагавшейся на территории старой заброшенной шахты, мимо современного автобуса, рядом с которым стояла крытая полуторка. Сидевший на подножке актер в поношенной гимнастерке щелкнул газовой зажигалкой, закурил самокрутку: лицо знакомое, только фамилии не вспомнить. В кабину влез мужчина с кавалерийским карабином.

– Хватит, Сережа, хватит, Корюков, из кадра, – прохрипел мегафон, и человек с дымовой шашкой побежал вдоль веревочного ограждения, за которым толпились зрители.

Сергей и его спутник пробирались через толпу, которую сдерживали два молодых усатых милиционера.

Сергей и его новый знакомый пытались разглядеть через головы происходящее на площадке.

– Кино, что ли? – Сосед вытянул шею. – Полная программа! Там то, там се!..

Сергей стоял за ним, рассказывал ему в спину:

– На какой шахте работал? У меня батя тоже шахтер, кстати…

– Внимание! Мотор… Начали!

Щелкнула хлопушка, и полуторка, бликуя ветровым стеклом, подпрыгивая, покачиваясь на колдобинах, промчалась в меру своих сил метров двести пятьдесят и затормозила. Шофер и охранник с карабином вышли.

– Хорош! – крикнул оператор.

– Может, еще разок? – спросил рослый мужчина в кожаном пиджаке.

– Хорош!

– Пошли, – позвал Сергея сосед, – со двора лучше видно! В сорок девятом ограбили машину с зарплатой, точно на этом месте.

Они обошли разрушенное здание бывшего шахтоуправления рылись за ветхим полуразвалившимся забором. Пшеничный споткнулся о кусок проволоки, торчащей из земли, упал, упершись руками в землю. Встал, отряхнулся, посмеялся над собой.

Вдоль забора росли дикая полынь, конопля. В воздухе летала угольная пыль. За забором слышалось пыхтение какого-то мотора.

– Ух ты! – Сосед заглянул за забор. – Откопали!

Допотопный паровозик держал за собой несколько груженых вагонов и попыхивал. Рельсы под ним не были покрыты ржавчиной, а сияли гладким стальным блеском. Сергей смотрел…

…на целое, как будто только что отремонтированное, здание шахтоуправления, где висел свежий огромный портрет генералиссимуса. Мимо проехал милиционер в старой форме с красными погонами.

– Командир, ты не заблудился? – спросил сосед.

– Кто будете? – Милиционер остановил коня. – Артисты?

– Ага, из Голливуда, – сказал сосед. – Приехали к тебе за опытом.

– Откуда? – Милиционер дернул повод, повернул на них коня. – Документики есть?

– Я тебя сейчас выдерну и набью… одно место, – сказал сосед, – ковбой сопливый.

– Ты меня? – крикнул милиционер. Они отвернулись, пошли прочь.

– Ни с места! – крикнул милиционер. – Стрелять буду!

– А в следующий раз, – Пшеничный не выдержал, обернулся, – попрошу вести себя как представитель власти, а не как… – И не договорил, прыгнул в сторону, потому что…

…милиционер вытащил пистолет, и спустя мгновение трахнуло два выстрела.

На земле пропахало две борозды, раскидав мелкий щебень. Патроны были не холостые.

– Вернуться на шахту! – скомандовал милиционер. – Вперед! – И поехал за ними, напряженный.

Шпионы

Возле деревянной коновязи, пока милиционер заматывал повод, подождали, потом вошли в здание.

В большом помещении первого этажа было пусто и гулко. Женщина богатырского роста в шахтерской робе подпирала стену у окошка с надписью «Касса». Увидев милиционера, оживилась:

– Деньги привезли!

– Ты почему не на собрании, теть Дусь?

Милиционер ввел задержанных в пустую комнату. Женщина что-то прокричала им в спину про детей, непутевого мужа и окаянную жизнь.

– Документы. Вытряхнуть все из карманов. – Снял фуражку, кинул ее на стол. Затылок и виски щетинились. – Считаю вас подозрительными личностями, а если будете сопротивляться, продырявлю вам башки. Если вы простые люди, вас отпустят. Если американские шпионы, вам крупно повезло: я в разведроте служил, на первом Белорусском.

– Шизоид, – сказал сосед. – Ты хоть не хватайся за свою ДУРУ, там же боевые патроны.

Они выложили на застеленную газетой столешницу рядом с черным телефоном деньги, ключи, сигареты. На газете была проставлена дата: 8 мая 1949 года. Газета была свеженькая, новенькая. Милиционер ухватился за деньги, повернул бумажку к свету, настороженно скользнул взглядом по задержанным, оценивая их движения, весело прищурился…

– Денежки-то не наши. И курево заграничное. За дураков нас считали, не могли замаскироваться получше? К стене! Руки за голову! – Снял трубку телефона. – Рябенко. Два двенадцать. Жду.

– Ну все, поигрались? – Сосед устал держать руки над головой.

– Стоять! – крикнул милиционер.

За дверью зашумели. Послышался подъезжающий грузовик. Милиционер подошел к окну:

– Деньги привезли… – Раздались два выстрела, потом еще три.

– О, вот и бандиты! – обрадовался сосед. – Все-таки кино. Милиционер растерянно поглядел на них, кинулся вон из комнаты.

На улице стали стрелять. Сергей шмыгнул к полуотворенной двери. Никакой киногруппы во дворе не было. Толпа окружала что-то лежащее на земле. Сквозь брань и проклятия доносилось: «Шофера! И охранника! Скоты! Скоты…» и «Рябенко!»

Мимо Пшеничного пронесли убитых: охранника, шофера и милиционера, который задержал их.

Пленные

Они прошли-пробежали мимо пенистого потока шахтных вод и вышли к трамвайной линии. И не узнали город.

Поля, огороды, какие-то хуторки. По откосу террикона ползет вверх вагонетка, груженная углем. Вертится колесо на главном подъеме.

Из проулка выехали грузовики с людьми в серо-зеленых мундирах. Возле кабины за дощатой перегородкой стояли автоматчики: везли пленных немцев. Немцы были веселы, переговаривались. Один из них запел, не сдержавшись, оборвал. Засмеялся…

– Гитлер капут!..

Слепой с баяном, шедший по тротуару, дернулся на звук немецкой речи, остановился, резко развернувшись вслед грузовикам.

– Идем! – толкнула его в спину шедшая с ним девушка. – Иди!

Вместо многоэтажек и планетария тянулись поля с кукурузой.

– Ну? – спросил Пшеничный.

– Гну, – сказал сосед.

Проволока

Они стояли у проволоки, о которую споткнулся Сергей, и пытались «вернуться обратно». Было уже темно, тихо.

– Я шел слева, и ты споткнулся! И упал! И он подъехал!

– Он раньше! – кричал Пшеничный.

– Не ори! – Сосед обернулся, не видит ли их кто. – Пошли. Они повторили свой проход мимо проволоки, Сергей «споткнулся», попытался упасть, упал. Оглянулись на город – ничего не менялось.

– Может, надо повторить в другой раз, но в такое же время? – подумал Сергей вслух.

– Сейчас, – сосед тоже думал напряженно, – задом пошли. Как в обратной съемке, как в кино. Ляг сначала, как будто упал!..

Сергей лег, поднялся, пошел задом, переступил проволоку – ничего не изменилось…

Ничего себе!

Они устроились в сарае на окраине поселка.

Сергей стоял возле пролома и смотрел на горящие внизу огни.

– На газете был сорок девятый год. Бред. – Пожал плечами. – Что у нас было в сорок девятом? Атомную бомбу изобрели. Наши. А когда? До или после мая? Ладно, бомба есть. Донбасс – когда начали восстанавливать?

– В сорок третьем. Отец рассказывал: они с матерью изоляторы в развалинах собирали.

– Значит, Донбасс у нас на ходу. Образование ГДР, по-моему… И я родился! Я же в сорок девятом и родился!

Помолчали.

Сергей всмотрелся в родной неузнаваемый город и опять раздраженно пожал плечами:

– Но это же быть такого не может!

– Может! – неожиданно решил сосед. – Мне, когда срок дали, тоже не верилось. Оказалось, действительно. Очень похожее ощущение. – Подал руку. – Немчинов. Андрей Иванович.

– Давид Тухманов, – сказал Сергей, усмехнулся. – Пшеничный. Сергей.

Пожали руки друг другу.

– Тебя искать не будут? – спросил Пшеничный.

– Нет.

– А мне жена должна звонить.

Мама

Сергей подошел к дому, где несколько часов назад слушал роман, написанный отцом. Окна горели, слышались звуки радио. Он открыл калитку, вытащил ключи, и во дворе неожиданно залаяла собака, он вздрогнул от неожиданности.

– Кирилл? – На пороге дома появилась женщина.

– Нет. Здравствуйте.

– Идите. – Женщина придержала собаку, ждала Сергей подошел ближе. Это была его мать, совсем молоденькая, беременная, с доверчивым открытым лицом. Смотрела счастливо. Сергей спрятал ключи в карман, собака неожиданно завизжала на его движение, поджала хвост, легла.

– Она стреляная, – объяснила женщина, – фашисты уезжали, стреляли. Теперь руку в карман засунешь, боится, думает, за оружием. А вы кто? У вас такое лицо знакомое. И голос. Вы на испытательной станции в Сталинске-Кузнецком не работали?

– Нет, – выдавил Сергей, – я из Москвы.

– А Кирилл уехал в райцентр кадров просить. Стране нужен уголь, а людей нет. У нас даже многие женщины работают, даже замужние. На работу ходят, а дети зачуханные! – Посмеялась. – А вы не инженер?.. Жалко. Инженеры у нас на особом счету. У них и общежитие отдельное… А Кирилл обязательно приедет. Услышит, что кассу ограбили, забоится за нас. – Мельком глянула на свой живот, застеснялась. – Страшно, конечно, троих убили… Вы, наверно, с Юго-Западного знакомы?

Сергею вдруг стало дурно оттого, что все происходящее было реальностью. Он пошел к калитке.

– Пора. Пойду. Простите…

– Только не уезжайте! – спохватилась мать. – А то Кирилл ругаться будет, что я не сагитировала… А общежитие около кладбища, по улице налево… – Пошла в дом, обернулась еще раз, сморщив лоб: гость так не сказал, кто он, откуда.

Это еще ничего!

– Бога душу, что ж это… – Сергей остановился у стены дома напротив, чтобы справиться с дурнотой. Смотрел, как мать ушла в дом, ходила по комнате. Успокаивался, потому что отсюда окошко с матерью можно было не воспринимать как настоящее. Можно было думать, что это кино. Картинка, телевизор. Посыпался дождик.

Мимо вдруг пробежал кто-то, вслед ему неслись крики, угрозы. Бежавший развернулся на полном ходу, подскочил к Сергею: это был Немчинов. Узнал:

– Cepeгa?! Беги! – И побежал дальше. Пшеничный постоял секунду и рванулся за ним.

Они завернули за угол, Немчинов остановился, выглянул:

– Все, оторвались! – Отдышался, объяснил: – Я к своим пошел, идиот! – Засмеялся счастливо. – Здрасьте, говорю, как дела? А пахан: «Кто такой?! Документы!» А я забыл: кассу-то ограбили, они сегодня все бандитов боятся. Я говорю: «Ты чего, мужик, может, я корреспондент». А он за топор – и за мной! Оба живы – и пахан, и мама. И я, маленький, бегаю… – Опять посмеялся счастливо. – А ты у своих был? Тоже грушовский? Надо же! Ну, думай, что делать. Надо устраиваться, а то родной отец в ментовку сдаст…

Они пошли вперед по улицам. Немчинов говорил на ходу:

– А представляешь, в войну бы попали? Поживем, да? Познаем прошлое родной страны. А психологи в сорок девятом были? Можно пожениться на ком-нибудь…

Утро

Сергей сидел в комнате, где спали под солдатскими одеялами на кроватях пять человек. Оглядывал спящих. Встал, опорожнил полную банку окурков, открыл окно. За рекой поднимались по отлогому берегу одноэтажные домишки, слышалось пение петуха. На востоке светлело. По дороге бежал кто-то: это был отец Сергея, молодой, встревоженный, с громоздким свертком в руках. В Грушовке кто-то кричал долго, истошно.

Отец

Отец Сергея, еще не отдышавшись от беготни и страха за жену, выговаривал ей, как ребенку, пытаясь запугать по-настоящему:

– Убьют, да!.. Застрелят, зарежут и концов не найдут! Чтобы каждого шороха боялась!.. Еще раз калитка будет открыта, я в дом не войду! Будешь жить одна и растить одна. Совсем меня не любишь. Не ждешь! Не думаешь!

«Не ждешь» проняло. Мать опустила вниз уголки рта, и лицо, только что бывшее хитрым от счастья, что муж здесь, как она и ждала, стало унылым и донельзя обиженным.

Он обнял, прижал к себе. Молчал, гладил ее по волосам, гладил живот.

– Глупая у нас мамка.

Мать притихла от ласки, и отец доиграл, чтобы примириться совсем:

– Как слышим? – Приложил ухо к животу. – Прием!

Взошло солнце.

Велосипед

Сергей спал.

Жилистый парень в голубой майке колдовал над его босыми ногами, осторожно пристраивая между пальцев слежавшуюся вату из матраса.

Никто в комнате не обращал на него внимания. Укладывали чемоданы, вещмешки. Щуплый паренек лет семнадцати лежал на кровати, натянув одеяло до носа и, казалось, один не одобрял происходящего.

«Рукодельник» отошел на шаг, оценил работу. Теперь все отвлеклись от дел, смотрели, что будет дальше…

– Пошел! – приказал лысый незаметный мужик, его послушались, ушли. Парень запалил фитильки. Сергей вскинулся и в ужасе засучил ногами, пытаясь избавиться от боли. Побежали-побежали, парень сторонне наблюдал за тем, как Сергей попробовал руками вытащить вату, ожегся, плеснул на ноги воду из чайника. И зашелся от боли: в чайнике был кипяток. Процедил сквозь зубы: – Кто это сделал?

Парень вышел, треснув дверью.

Сергей стоял посреди комнаты в луже воды, жалкий, беспомощный.

– Фашисты они! – вдруг разъярился паренек, соскочил с кровати. – И рвачи к тому же! Двенадцать тысяч заломили за восстановление площадки и орут: «Обещал – плати! Пашу как негра!» А сами при немцах работали! И над человеком издеваются! Больно?

– Больно, – огрызнулся Сергей.

– Ничего, – сказал паренек, – меньше народу, больше кислороду. Федя, – подал руку. – Будем вдвоем держаться. На шахте-то не были еще?

Федя

Сергей с Федей шли к шахте. Сергей прихрамывал. Навстречу вышла группа шахтеров с черными лицами.

– К нам надолго? – спросил Федя.

– Посмотрю.

– Вы на них не обращайте. Из-за таких никому доверия нет. Людей на шахте не хватает, а им недоплатили! Как будто другие ослы за зарплату работать! Уголь стране нужен позарез. Я тут полтора года, полторы тысячи на книжке. Мать у меня в деревне бедствует с невесткой. Братан на войне погиб, двое малых осталось. А я решил: грошей накоплю и женюсь на невестке.

– А день какой сегодня?

– Воскресенье. Сергей остановился:

– А куда же мы идем?

– В шахту, – Федя удивился, – «День повышенной добычи».

Вот мы и дома