Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
"Садко" тонул.
Наконец исчезли выпуклая верхушка дома, площадка...
Когда "Садко" скрылся, на поверхность выскочило много пузырей. Вода закипела. Белое пенное пятно постояло несколько минут и растаяло.
Лебёдка застучала быстрее.
Канат, который выходил из воды и полз к лебёдке, нёс по воздуху красный лоскут. Это была метка. Когда она подойдёт к лебёдке, будет "Стоп!". Глубина, которой достигнет дом, будет ровно десять метров.
– Стоп!
Красный лоскут остановился.
– Готово! – сказал Павлов.
С одного из буксиров спустили шлюпку. Она подошла к месту, где погрузился дом, повертелась и направилась к берегу. В шлюпке сидел Игнатьев.
– Пузырей нет! – сказал он. – Всё в порядке.
АКВАНАВТЫ
Мы провожали в дом первых акванавтов – Джуса и Марлена.
Я очень удивился, когда Марлен стал готовить акваланг.
– Ты чего? – спросил я.
– В дом.
– Жить?
– Жить.
Я обиделся:
– Почему ты мне раньше не сказал?
– Ты ведь читал план испытаний.
– Нет.
Как-то Марлен дал мне тоненькую книжечку в розовом картонном переплёте. Она так и называлась: "Эксперимент "Садко". Но я, вместо того чтобы прочесть, сунул её под подушку.
Мы уходили тогда на Эски Кермен.
– Между прочим, – сказал Марлен, проверяя замок у своего акваланга, там есть и твоя фамилия. Вернее, ты без фамилии. Там сказано – деятели искусств.
Я сунул руку под подушку и достал книжечку.
И верно: "Первый этап. Глубина 10 метров. Экипаж – Марлен, Джус... Последний этап – всплытие. Посещение дома корреспондентами и деятелями искусств".
– М-да! Только после всплытия.
В плане было много интересного, даже монтаж на дне буровой вышки.
– Это ещё зачем? – спросил я Марлена. – Тут же нефти нет?
– Нет. Просто опыт – заработает или нет. А искать нефть будут потом на Каспии. Сперва научиться надо, доказать всем...
Я стал смотреть, что написано про моего Киношника. Вот звёздочка и примечание: "Съёмки кино на всех этапах эксперимента, по плану студии".
Мы вышли с Марленом на берег. Там уже стояли Павлов и около него Джус с портфелем.
НЕУЖЕЛИ ОН ВОЗЬМЕТ ЕГО С СОБОЙ?
Вещи акванавтов положили в контейнер. Сверху впихнули портфель.
ВСЁ-ТАКИ ВЗЯЛ!
Подошла шлюпка, контейнер отнесли в неё. Туда же сели Павлов, Марлен, Джус.
На том месте, где недавно стоял дом, качался буёк с флажком. Шлюпка ушла к нему.
МНЕ ВЕЗЕТ
Вечером я вышел посмотреть на этот флажок.
ГДЕ-ТО В ГЛУБИНЕ ПОД НИМ – ЖИВУТ ЛЮДИ.
Я стоял, скрестив на груди руки.
– Не рисуете? – раздался позади меня голос Павлова. Он незаметно подошёл и стал рядом. – Я думал, художники – чуть свободная минута рисуют. Вон корреспонденты так и строчат. И то им объясни, и это. Еле сбежал.
Я понял, что не оправдываю его надежд.
– Понимаете, – сказал я, – мы, художники, такой народ... Как бы сказать проще... Мы смотрим, смотрим, а что получится, сами не знаем. Хотите, я нарисую ваш портрет?
Теперь покраснел он.
– Бросьте валять дурака, – сказал он. – Я ведь так. Конечно, смотрите. Между прочим, у меня дома есть несколько книг с вашими рисунками. Морских животных вы рисовали?
Я очень обрадовался:
– Я. Конечно, я! Это где осьминог, трепанги, кальмары?
– Ага. Очень хорошо нарисованы. Как живые. Вы в доме хотите пожить?
Я задохнулся от неожиданности. ВОТ ТАК РАЗ!
– Хотелось бы.
– Проверитесь у врача. Будете жить со вторым экипажем.
– Я проверялся.
– Ещё раз. Беда – корреспонденты просятся! Вы, я знаю, водолаз, а они-то нет!
БУДУ ЖИТЬ В ДОМЕ!
КОМАНДНЫЙ ПОСТ
В первой палатке, где расположился командный пост, было много проводов, много приборов, стояли телевизор и телефон. Правда, телевизор так и не сумели наладить. Когда его включали, мелькали одни полосы.
– В доме не хватает света. И ещё – много помех, – объяснили телевизионщики. – А так у нас всё в порядке.
Я пришёл на командный пункт – дежурил Игнатьев – и попросил, чтобы мне дали поговорить с Марленом.
Мне казалось, что получится очень интересный разговор: человек первый раз в подводном доме.
– Минутку, – сказал Игнатьев. – Запишу показания приборов и соединю.
Он раскрыл толстую тетрадь и начал писать: температура воздуха в доме... давление... влажность...
– А знаете, – сказал я, – может быть, мне скоро доведётся там жить. Павлов обещал.
Игнатьев кивнул.
– Как у вас уши?
Я вспомнил погружение на Дальнем Востоке:
– Так себе.
– Продувать надо.
Он придвинул телефон.
– Марлена вызывает берег.
РАЗГОВОР
– Привет, Марлен, это я – Николай. Ну как там у тебя?
В трубке шумело. Так шумит воздух в морских раковинах.
– Ничего, – сказал Марлен.
И замолчал. Я тоже ничего не придумал. О чём говорить? На этом наш разговор и кончился.
РАЗРЕШИТЕ, Я ВАМ ПОМОГУ
Всё-таки Павлов разрешил корреспондентам побывать в доме.
Мы сели на буксир.
– Не больше десяти минут, – сказал Павлов. – Если пробудете в доме дольше, придётся потом сидеть в декомпрессорной камере.
– Сидеть? Сколько времени? – поинтересовался корреспондент с лысиной.
Павлов посмотрел в книжечку.
– Два часа... Значит, так, – он сурово посмотрел на нас, – опускаться будут только мужчины. По очереди. С каждым идут трое обеспечивающих. Двое держат за руки, третий – сзади...
Я вспомнил, как страховал когда-то Марлена, когда тот опускался на сорок метров.
– Внутри дома, повторяю, находиться десять минут. Ответственный за все погружения Немцев.
На лысого нацепили акваланг. Он посопел и сказал, что готов.
– Тогда пошли.
Немцев первый прыгнул в воду. Потом свалился корреспондент.
Прыгая, он не придержал рукой маску. Её сбило, он захлебнулся. Немцев подхватил его под мышки.
Корреспондент долго плевался и икал.
– Может, не надо? – спросил, перегнувшись через борт, Павлов. – Ну что там интересного?
Корреспондент замотал головой. Он снова вставил себе в рот загубник и показал рукой вниз.
Они нырнули. Четыре пузырчатые дорожки свились в клубок. Вода зарябила. Потом пузыри исчезли.
– Вошли в дом! – сказал Павлов. – Я думал, не войдут.
Через десять минут вода забурлила и показались четыре головы. Пловцы работали ластами и отдувались.
Их втащили на буксир. Корреспондент стянул со лба маску. Тусклое солнце вспыхнуло на его лысине.
– Ух как интересно! – сказал он. – Вот это дом!
Опустили второго. Этот плавал, как морж, вода вокруг него кипела и расходилась кругами. Он никак не мог погрузиться.
– Навесьте на него грузы! – сказал Павлов.
Толстяку повесили на пояс несколько свинцовых плиток.
Когда, побывав в доме, пловцы вынырнули, толстяк, перевернулся на спину и захохотал.
– Что с ним? – встревожился я. – Может, нервное потрясение? Говорят, есть опьянение глубиной.
– Ему просто весело, – сказал Павлов.
Толстяк влез по трапу на буксир.
– Шикарный дом, – сказал он. – Только я в нём чуть не остался. Туда влез легко – был мокрый и скользкий. А там высох и застрял в люке.
Он снова захохотал.
Тогда вперёд выступила женщина.
– Мне этот надеть? – спросила она и тронула рукой акваланг.
– Пойдут только мужчины, – неуверенно сказал Павлов. Он сказал это, не глядя на неё.
Женщина подняла баллоны.
– Разрешите, я вам помогу, – сказал Немцев.
Павлов отвернулся.
Немцев почесал в затылке, продул загубник и в третий раз пошёл к трапу.
– Туфли снимите, – сказал Павлов женщине.
– Ах да...
– Шут его знает! У неё есть все бумажки, – сказал наш начальник, когда женщина и Немцев скрылись под водой. – Все разрешения. Прошли курсы лёгких водолазов.
Эта пара возвратилась ровно через десять минут. Я помог женщине взобраться на буксир. Она сняла плавательную шапочку и отжала волосы. Светлые струйки побежали по немолодому лицу. Она даже не запыхалась.
– Дом как дом, – сказала она.
Корреспонденты попросили шлюпку и ушли на берег передавать по телефону свои сообщения в редакции.
Немцев сказал:
– А что? Ничего ребята. Первый и второй немного дрыгались, а эта совсем спокойно. Всё-таки десять метров. Не в ванне!
Я спросил Павлова:
– А я?
Он пожал плечами.
– Стоит ли? Заселим дом вторым экипажем – и пойдёте. Не стоит портить впечатление. Насмотритесь.
Последним опускался в дом сам Павлов. Я сидел на корме и смотрел, как он плывёт, поблёскивая ластами. Когда он приблизился к дому, навстречу ему выплыла ещё одна человеческая фигура. Их было еле видно. Они были как два пятна – дрожащие и неверные.
Мне показалось, что они пожали друг другу руки.
Я посмотрел на берег. Из палатки, где стоял у дежурного телефон, вышел маленький корреспондент. Он, как видно, передал своё сообщение, прикрыл голову газетой и побрёл к себе в палатку отдыхать.
ЭТИ ТРОЕ-ТО МОЛОДЦЫ!
НЕ ПОВРЕДИТ
Когда мы вернулись на берег, я встретил Игнатьева. Он поманил меня.
– Соберите себе пакет, – сказал он. – Книжки, бумагу для писем. А то после дома вам ещё сидеть в камере – вот где будет скучища.
Я так и сделал. Завернул в газету карандаши, бумагу. Положил книжку.
Я Долго думал, что лучше всего читать от скуки? И решил – про шпионов.
Конечно, шпионские книжки – это не литература, но ничего.
ОДНА ШПИОНСКАЯ КНИЖКА НА ТРОИХ НЕ ПОВРЕДИТ.
ПРОБКА
Марлен и Джус прожили в доме три дня. Затем их сменили Игнатьев и Немцев.
– Пусть и эти поживут два денька, – сказал Павлов, – а уж потом мы вас...
Когда два дня прошли, я напомнил ему.
– Да, да!
Он стоял передо мной и смотрел на меня сверху вниз.
БЫВАЮТ ЖЕ ТАКИЕ ГРОМАДНЫЕ ЛЮДИ!
– Зубную щётку возьмите, – сказал он, – бельё, мыло.
Я уложил всё, и Павлов повёл меня к врачу.
– Нуте-с, – сказал врач.
Он послушал моё сердце, измерил давление крови, а потом вложил в рот мундштук. На столе стоял прибор для измерения объёма лёгких.
– Дуйте!
Я напыжился и дунул изо всех сил. Прибор забулькал. Его крышка медленно поползла вверх. Она доползла до числа 1500 и остановилась.
– Ого! – сказал Павлов.
Он сидел тут же рядом и смотрел, как я тужусь.
– Н-да! – удивился врач.
Я почувствовал что-то неладное.
– Что такое? – спросил я. – Плохо дул?
– Дули хорошо, – сказал врач. – Но такой объём лёгких бывает только у детей. Полторы тысячи кубиков – это ребёнок лет десяти.
– Как же я вас пущу под воду? – сказал Павлов. – У водолаза лёгкие должны быть за четыре тысячи.
– Я знал одного водолаза, – сказал врач, – у того в лёгких помещалось семь литров воздуха!
– Вот как надо! – сказал Павлов и взял у меня из рук мундштук. Он пополоскал его в баночке с розовой водой и, набрав полную грудь воздуха, стал дуть.
Крышка поднялась чуть повыше моей отметки.
– Две тысячи! – удивился врач.
– Ага! – сказал я. – Две тысячи – это ребёнок лет двенадцати.
Врач задумался. Потом он вытащил резиновую пробку – ею был заткнут прибор, чтобы не выходил воздух, – повертел её в руках, поднёс к глазам и сказал:
– Всё ясно! Пробка подсохла.
Он достал откуда-то новую пробку.
Павлов насупился, сделал несколько вдохов и дунул изо всех сил. Крышка чуть не подскочила до потолка.
– Шесть пятьсот! – весело сказал врач. – Не лёгкие, а кузнечные мехи. Теперь, пожалуйста, вы.
Я выдул ровно четыре тысячи кубиков.
– Вот это другое дело! – сказал Павлов. – Как, доктор, противопоказаний нет?
– Нет.
И он написал в моей водолазной карточке: "РАЗРЕШАЮ".
Когда я вернулся в палатку, Марлен сказал, что, кроме меня, в доме будет жить немцевский кот.
Это тоже будет эксперимент.
– Ты знаешь, – сказал я, – что-то ноги болят. Уже несколько дней. Я врачу, конечно, не жаловался.
– И правильно сделал. Это после Эски. В подводном доме отдохнёшь!
ЕЩЕ О ДЫХАНИИ
Когда Павлов выдувал свои шесть тысяч, я вспомнил, как мы с ним сидели однажды на буксире.
От дома к судну плыли два водолаза. Людей не было видно; две дорожки пузырей тянулись от "Садко" к нам.
– Справа Игнатьев плывёт, – сказал Павлов. – А слева... Не знаю, может быть, Джус.
– Как это? – удивился я. – Человека не видно. Как же вы можете знать?
– По пузырям. Какой у человека характер, такие и пузыри. Игнатьев скала. Его расшевелить – надо гору взорвать. Он и дышит соответственно. Выдох от выдоха через минуту. А Джус у нас быстрый, всё торопится. Раз-раз! – сообразил и сделал. Пожалуй, это он дышит!
Аквалангисты доплыли до борта и, шлёпая ластами по стальной лесенке, стали выходить.
Они сняли маски, первым шёл Игнатьев. Вторым – Джус.
Помню, я тогда сказал:
– О-о-о-о!
В "САДКО"
Провожать меня пошли на шлюпке Павлов и Марлен.
Мы выгребли на середину бухты, привязали шлюпку к буйку и стали надевать акваланги.
– Всё взяли? – спросил Павлов. – А щётку?
– Взял.
– Послушай... – сказал Марлен. – Я Немцеву говорил уже: будете плавать, присмотрите хорошее дно для акустического полигона. Чтобы чистое было, много рыб и укрытия – камни, что ли.
– Угу!
Я бросил в воду полиэтиленовый мешок, слез сам, нырнул. Под водой мешок надулся и, как маленький аэростат, потащил меня вверх. Я ухватился за него. Мешок вырвался и ракетой взвился к шлюпке.
Я всплыл, поднял маску на лоб и пожаловался:
– Не хочет тонуть!
– И не захочет, – сказал Павлов.
Он достал из-под скамейки сумочку с грузиками, положил внутрь моего мешка грузик и бросил в воду.
Мешок плавно пошёл на глубину. Я еле успел схватить его. Рядом прошумело – это прыгнули из шлюпки Павлов и Марлен.
Подо мной колыхалось огромное белое пятно. Оно покачивалось и двоилось. Это был "Садко".
В стороне смутно виднелся вольер.
Я опустился на верхнюю площадку дома, цепляясь за выпуклую стену, подобрался к иллюминатору.
Прямо на меня через толстое стекло смотрел Немцев. Он смотрел на меня изнутри очень серьёзно и беззвучно шевелил губами. Должно быть, разговаривал с Игнатьевым.
Сзади кто-то проплыл. Я обернулся. Павлов делал знаки: "Пошли!"
Мы нырнули под дом. Вот и вход.
Павлов подтолкнул меня, и я очутился внутри широкой стальной трубы тамбура.
В глаза ударил электрический свет, по стеклу маски покатились струйки воды.
Кто-то подхватил меня под руки.
Ноги нащупали ступеньку.
Стоя в воде по пояс – голова и грудь в воздухе, – я снял маску, увидел Игнатьева и сказал:
– Привет!
Голос у меня оказался глухой, ватный.
Снизу меня толкали.
Я вылез из воды и, сев на лавочку, стал стаскивать с себя снаряжение. Мешок положил на пол. Через белую плёнку огоньком светилась зубная щётка.
ВОТ Я И В ПОДВОДНОМ ДОМЕ!
У ног колыхалась жидкая прозрачная дверь. Никакой двери в тамбуре не было. Была вода. Сжатый внутри дома воздух не давал ей подняться и залить дом.
Водяное зеркало раскололось. Показалась голова Павлова. Он спросил:
– Всё в порядке? Располагайтесь!
И скрылся.
ДОМ
Первым делом Немцев показал мне помещения.
– Осторожно, – говорил он, – тут можно удариться коленом, тут головой.
Мы карабкались по железным лесенкам, как белки. В доме было три комнаты – три отсека. Нижний, через который я вошёл, жилой и лаборатория.
В нижнем стояла скамеечка, висели на крючках гидрокостюмы и акваланги.
Ещё тут было много кранов.
– Ох, сколько их! – сказал я. – И каждый небось нужен.
– Конечно, воздух, вода.
– А если не тот повернёшь?
Немцев даже удивился. Он потрогал свои – щёточкой – усы и сказал:
– Скорее всего, утонете. Или взорвётесь... Не шутите. Идёмте в жилой отсек.
В жилом отсеке было всё: и столовая, и спальня, и кают-компания. Стояли в два яруса койки, обеденный стол, висело радио.
Через люк мы поднялись в лабораторию. В ней было много приборов, и она походила на кабину космического корабля.
Я облазил весь дом и почувствовал, что в нём чего-то не хватает.
Чего? И вдруг понял: кухни!
– Где же вы готовите пищу? – спросил я.
– Как, разве вы не видели? У нас есть шикарная плита с необыкновенной вентиляцией.
Меня повели снова в лабораторию. У стены стоял никелированный, с пластмассовыми ручками, кучей циферблатов прибор.
ВОТ ТАК ПЛИТА!
– Электрическая! – с гордостью сказал Немцев. – Сюда ставите сковородку. Здесь устанавливаете температуру, здесь – время. Закрываете дверцу. И через несколько минут – гудок! Пожалуйте, обед готов... Вы сколько дней пробудете с нами?
– Десять.
Он показал мне мою койку.
– Между прочим, – сказал Немцев, – деликатный вопрос. Вы не храпите?
– А что?
– Должен предупредить. Здесь и без того повышенная нагрузка на нервы. Говорят, у американских гидронавтов был случай: один водолаз храпел, так другой чуть не выбросил его из дома.
– Что вы, я сплю, как ангел!
Мы оба засмеялись.
Смех в доме звучал странно, тоже глухо и как-то не весело.
Вдруг неподалёку от койки я заметил портфель Джуса.
НЕУЖЕЛИ ЗАБЫЛ?
– Не поместился в контейнер, – объяснил Немцев. – Бумажки Джус взял, а портфель оставил. Сказал – потом.
КАК ЖЕ ТЕПЕРЬ ДЖУС БЕЗ ПОРТФЕЛЯ?
ВОЛЬЕР
С берега позвонили: в вольер будут сажать рыб.
– Надо проверить сеть, – сказал Немцев. – Пойдёте со мной?
Мы вышли из дома.
Вольер висел неподалёку от "Садко". Он парил, как воздушный шар, невесомый, раздутый. Снизу его держали якоря, вверх тянули поплавки. Их было много – целая гирлянда поплавков.
Мы подплыли к вольеру, нашли дверь. Отведя засов, проплыли внутрь.
Никаких повреждений сети не было.
Только мы вышли из вольера, как над нами появились два тёмных пятна. Это опускались люди и тянули на верёвочках за собой мешки. В них за прозрачной плёнкой беспокойно метались рыбы.
Водолазы подплыли ближе. Немцев открыл дверь вольера. Мешки затолкали внутрь и открыли. Пёстрая стайка заклубилась внутри вольера: вилохвостые ласточки-монашки, серебристые лобаны, зеленоватые, с чёрными копеечками на хвостах ласкири...
Дверь закрыли, и один из водолазов похлопал меня по плечу. Через овальное стекло маски на меня смотрели внимательные глаза Марлена.
Я показал ему большой палец.
ВСЁ В ПОРЯДКЕ!
Мы с Немцевым вернулись в дом.
Там опять звонил телефон.
– Волнуются наверху, – мрачно сказал Игнатьев, – как вы переносите пребывание на глубине. Приказали надеть на вас комплект датчиков. Никогда не летали на космическом корабле? Сейчас получите представление.
ДА-А... ТУТ Я, КАЖЕТСЯ, ОТДОХНУ!
ВИТОК ВОКРУГ ЗЕМЛИ
Меня усадили посреди лаборатории и стали обвешивать датчиками.
Они все были со шнурами и присосками. Очень смешно: электрический шнур, на конце присоска, внутри присоски пластинка. Одну присоску мне прилепили напротив сердца, вторую – у самого горла, две или три на спину, ещё одну – к рёбрам.
Я вспомнил Лёсика и нервно засмеялся.
– Боюсь щекотки... – сказал я. – У вас холодные руки.
– Всё, можете ходить, – сказал Немцев.
Я встал и сделал несколько шагов. Шнуры, извиваясь, как змеи, потянулись за мной.
– Это космические датчики. Такие надевают космонавтам, – объяснил Немцев. – Сейчас можно позвонить на берег и узнать, какая у вас температура. – Он снял трубку. – Сообщите показания... Тепература тридцать шесть и девять. Пульс семьдесят четыре... Дыхание нормальное... Всё в порядке... А знаете, бывают датчики, которые прикрепляют к голове. Для этого надо обрить макушку.
– Нет уж, увольте, – сказал я. – С меня довольно температуры. Тридцать шесть и девять? Обычно у меня тридцать шесть и шесть. И пульс шестьдесят.
– Это от высокого давления. Ничего, привыкнете.
Я хотел подойти к столу, запутался в шнурах и остановился.
– Ходите только взад и вперёд, по радиусам, – сказал Игнатьев. – Не вальсируйте. И не прыгайте.
Я обиделся, сел на стул и просидел на нём неподвижно целый час.
– С берега передают – можно снять, – сказал наконец Игнатьев. – Они говорят, вы идеальный пациент. Ни одной помехи за счёт движений. Немцев тот оборвал два шнура.
Я отлепил от груди датчик. На том месте, где только что была присоска, розовело маленькое круглое пятнышко.
ПЕРВАЯ ПОДВОДНАЯ НОЧЬ
Вечером после чая я залез на свою койку, лёг на знаменитый бело-голубой матрас и попытался уснуть.
С непривычки и от давления отчаянно колотилось сердце. Шумело в голове. Простыня сразу сделалась мокрой. Приборчики не помогали.
Над койкой к стене была приделана маленькая лампочка-ночник. Она была очень слабая, и волосок в ней горел не белым, а красным.
Я попробовал смотреть не мигая на лампочку и считать. Говорят, это лучший способ уснуть.
– Вам неудобно лежать наверху? – спросил Немцев. – Поменяемся?
– Нет, почему...
Я вертелся до полуночи. Внизу на столике стоял будильник. Когда я засыпал, на нём было десять минут первого.
Мне приснилось, что какие-то люди в чёрных водолазных костюмах тащат под водой металлическую клетку. Они хотят поймать меня. Я плыву, судорожно перебирая ногами, но люди не отстают. Вот они подняли клетку, опустили. Удушливая темнота окружила меня. В чёрной воде белыми полосами светились прутья. Я дёргаю загубник, и в рот мне льётся вязкая, как смола, вода...
Я вздрогнул и проснулся. Тускло горел ночник. Внизу на столе мерно тикали часы.
Ночь... Первая подводная ночь. Она тянулась бесконечно долго. Медленно, как стальной трос, который устало тащит из воды лебёдка.
КОРАБЛЬ
– Так что, поищем Марлену полигон? – спросил Немцев. – Поплывём, а?
– Поплывём! – обрадовался я.
Когда мы уже собрались выходить, Игнатьев сказал:
– Возьмите эту маску.
Он достал из ящичка стола и протянул мне маску с резиновым мешочком у носа – для пальцев, чтобы зажимать нос и продувать уши.
КАК ОН ЗАПОМНИЛ, ЧТО ОНИ У МЕНЯ СЛАБЫЕ? И МАСКУ ПРИБЕРЕГ...
Скоро мы с Немцевым уже удалялись от дома. На руке у каждого компас.
Мы плыли на юго-восток.
Дно было хорошее, ровное, но без укрытий. Белое, покрытое галькой дно.
Среди мелких камней торчали редкие рыжие водоросли. Лобастые барабульки, щупая дно усами, бродили от куста к кусту.
НЕТ, ЭТО ДНО МАРЛЕНУ НЕ ПОДОЙДЕТ!
Зелёная, как бутылочное стекло, вода стеной стояла перед нами.
Мы плыли вперёд, и стена отдалялась.
Впереди показалось смутное пятно.
Мы подплыли ближе. Пятно уплотнилось, изменило цвет и превратилось в груду железного лома. Бурые с красными и чёрными потёками листы.
Тлен, запустение...
Стаи мелких рыб бродили около железной горы; рыбы скрывались в проломах и появлялись вновь.
КОРАБЛЬ! ДА ВЕДЬ ЭТО ЗАТОНУВШИЙ ПАРОХОД!
Мы висели бок о бок и разглядывали остатки корабля.
Тихий зелёный свет лился на наши лица.
Наконец Немцев тронул меня и поплыл вперёд. В борту зияла пробоина. Он остановился, заглянул в пролом, сделал лёгкое движение ластами и скрылся внутри корабля.
Я заглянул в пролом.
Далеко впереди в темноте светилась похожая на звезду точка. У неё был спокойный зеленоватый цвет.
Осторожно, чтобы не задеть баллонами за железо, я пробрался внутрь. Я влез туда, помогая себе руками, то и дело цепляясь ластами за острые рваные края.
И вот я внутри.
Неподвижная тёплая вода. Темнота.
КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!
Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.
Меня тянули к зелёной точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!
Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.
Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели солдатские койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней...
Лёгкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднёс к нему руку и выставил её наружу. Вилохвостые ласточки-монашки весёлым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твёрдыми губами в пальцы.
Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдёрнул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.
Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.
В освещённом пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.
Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток лёгкого света подхватил нас.
Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.
МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.
Когда мы вернулись в дом и рассказали Игнатьеву о находке, тот сказал:
– А что? Спросите Марлена. Чем ему не полигон? Такое укрытие!
Мы с Немцевым тотчас кинулись звонить.
– Посмотрю сам, – ответил мой друг.
Особой радости он не проявил.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ПЛИТА
Я решил приготовить обед.
– А вы умеете? – удивился Немцев. – А то смотрите, обычно готовлю я. Ну, если вам так хочется...
Он пожал плечами.
Я принялся за дело.
Легче всего было приготовить суп. В термосе хранился кипяток. Я налил его в три чашки, бросил туда бульонные кубики.
Салат – тоже не проблема. Я открыл банку горошка.
Котлеты! Оставалось поджарить котлеты. Они лежали в холодильнике. Рубленые и обсыпанные сухариками.
– Жарьте пятнадцать минут! – сказал Немцев и ушёл.
Я положил котлеты на сковородку, бросил туда кусок масла, закрыл крышкой и поставил в духовку.
ГДЕ ТУТ ТЕМПЕРАТУРА? ГДЕ ВРЕМЯ?..
Как только я включил плиту, она загудела, как самолёт. Все плиты, с которыми я имел дело раньше, спокойно стояли на месте. А эта гудела и подрагивала, как "ТУ-104" перед разбегом. Мне сразу это не понравилось.
Пока котлеты жарились, я ходил вокруг плиты и принюхивался. Чтобы котлеты хорошо прожарились, они должны чуть-чуть подгореть. Это не страшно: подгорает сухарная крошка, зато само мясо делается вкусным. Но запаха гари все не было. Я повернул ручку температуры раз, потом ещё раз... Через пятнадцать минут запищал гудочек: туу-у-у!
Я выключил плиту, достал из духовки сковородку и осторожно снял крышку. Клуб чёрного дыма вырвался из-под неё.
На дне лежали три уголька.
Обжигая пальцы, я завернул угольки в бумажку и выбросил в ведро. Потом начал скрести сковороду. Не успел я вычистить и повесить её на место, как в отсек спустился Немцев.
– Ну как? – спросил он, потирая руки и принюхиваясь. – Что на обед?
– Бульон, – ответил я, – и горошек.
– Лёгкий обед! – удивился он. – Разгрузочный день?
– Горошек улучшает зрение, – ответил я уклончиво.
После обеда я стал мыть посуду, а Немцев сказал:
– Знаете, ничего! Чувствуешь себя лёгким-лёгким. С вами не потолстеешь. А разве не морковь улучшает зрение?
– Морковь, – согласился я. – А котлеты у меня сгорели...
И вдруг я сообразил. Я сообразил, почему не было запаха гари. Дыма не было потому, что работала НЕОБЫКНОВЕННАЯ вентиляция.
Нет, всё-таки простые плиты лучше!
ВТОРАЯ ПОДВОДНАЯ НОЧЬ
Вторую ночь я спал тоже не очень спокойно. Мне несколько раз снился большой ржавый корабль. Он лежал на дне, и вокруг него хороводили рыбы.
Потом корабль исчез. Вместо него на дне стояла электрическая плита. Из неё шёл дым. Дым был такой сильный, что у меня засвербило в носу. Я чихнул и проснулся. Часы показывали пять утра.
ГОЛОСА РЫБ
– Сегодня будем записывать рыб, – сказал Игнатьев. – Придёт Марлен.
Тот появился сразу после завтрака. Не успели с берега позвонить, чтобы мы встречали, как около входного тамбура послышалось царапанье, вода забурлила и показался человек.
Серебряные пузыри, как тарелочки, всплывали вместе с ним.
Человек пробил головой плёнку воды и сбил маску на лоб.
– Привет! – сказал Марлен отдуваясь. – Ну, как дела?
– Живём.
Он выбрался из воды и пошёл вместе с Игнатьевым готовить аппаратуру.
Ничего особенного в этой аппаратуре не было: обыкновенные магнитофоны. Только у некоторых приставки – запись звука пером на бумажную ленту.
Когда они всё приготовили, Марлен сказал:
– Сделаем так. Идите в вольер. Повесьте гидрофоны и ждите. По команде будете кормить рыб. Несколько раз придётся рыб испугать. Запишем испуг. Ясно?
– Ясно.
Мы с Немцевым отправились в вольер. Плыли, тащили два гидрофона и тянули за собой шнуры.
Вот и вольер – весь будто сотканный из паутины. Невесомый, прозрачный...
Мы заплыли в него, повесили гидрофоны. Немцев стал ждать команд.
Вот он снял с пояса мешочек с кормом. Вывернул. Коричневое облачко повисло в воде, весёлая рыбья карусель закружилась вокруг него.
Немцев не двигался.
Но вот он бросился вперёд, рыбы, как одна, порскнули в стороны.
ЗНАЧИТ, БЫЛА КОМАНДА ПУГАТЬ!
И так несколько раз.
Плывя вдоль проводов, мы вернулись в дом.
В тамбуре я столкнулся с Марленом. Он что-то промычал в маску, похлопал меня по ноге и, оставляя за собой тучу пузырей, нырнул.
– Всё нормально, – сказал Игнатьев.
Он показал записи.
На бумажных лентах дрожали извилистые коричневые линии – запись звуков, которые издавали рыбы во время еды.
В нескольких местах линии становились размашистыми и тревожными.
– А это вы пугали рыб?
Игнатьев включил магнитофон.
В лаборатории зашумело, забулькало. Послышалось чавканье и скрежет.
– Ничего себе уплетают! За обе щеки! – сказал Немцев. – А где же испуг?
Сколько мы ни прислушивались, криков испуга услыхать не смогли.
– Видно, у нас с вами не рыбий слух, – сказал я. – Недаром говорят: тихо, как под водой. Оказывается, есть и неслышный шум!
КЕССОН
На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.
– Что в контейнере?
– Увидите.
Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.
Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из воды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.
Немцев открыл крышку.
"Мяу!"
На дне контейнера сидел котёнок.
Водолазы засмеялись:
– Всё в порядке, жив! – И они погрузились.
– Смотри-ка, и пакет с песком положили!
Котёнок тряс головой и тёр лапами уши.
– Что, давит? – спросил Немцев и потащил котёнка наверх, в жилой отсек.
– Я знаю, как его назвать, – сказал он Игнатьеву. – Нашёл водолазное имя. Кессон. Хорошо?
– Сойдёт.
УТРО, ДЕНЬ И ВЕЧЕР
Теперь каждый день мы записывали рыб.
Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.
Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху утро, день или вечер.
Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей – рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережёвывали еду.
Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.
К вечеру всё повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия – колючей.
Рыбий день шёл к концу.
Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шёл по столу, мягко переступая через провода, мимо белых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.
Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.
АКУЛА
– Акула, глядите, акула!
Мы с Игнатьевым бросились к иллюминаторам. Немцев возбуждённо тыкал пальцем в стекло. Там, у вольера, стояла остроносая полутораметровая рыба. Я сразу узнал её: маленькая акула-катран.
За прозрачной сетью беспокойно метались рыбы-ласточки.
– Могли бы и не бояться, – сказал Немцев. – Катран предпочитает крабов.
– Это уж позволь ему лучше знать...
