Текст книги "Повести и рассказы"
Автор книги: Святослав Сахарнов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Я не дослушал. Меня позвал Жаботинский.
Надо было раздевать Телеева.
ЕЩЕ ГАЛОШИ
На остров вернулось солнце.
Дороги снова стали жёлтыми, а трава – зелёной.
Я вытащил из галош босоножки и положил их в чемодан. Ура! А галоши можно выбросить. Как они мне надоели! Даже походка из-за них стала у меня утиной.
Я хотел вышвырнуть их в окно, но побоялся. Мимо всё время кто-нибудь да шёл.
Я бросил галоши под кровать...
Вечером мы сидели около дома: я, старуха и старик.
За Амурский залив, за синие сопки опускалось коричневое солнце. Оно тускло светило сквозь дым из комбинатовской трубы.
– Мне скоро уезжать, – сказал я. – Почти два месяца у вас прожил. Хорошее место – остров.
– Чего хорошего, – сказал Иван Андреевич, – дождь да снег.
– Осень, говорят, тут очень славная.
– Тридцать лет здесь живём. До войны приехали, – сказала старуха. Привыкли. Все нас тут знают. Кем мы ни работали: и матросами и сторожами. Иван Андреевич складом даже заведовал.
– Интересно, вот летом – катер, а зимой как? – спросил я. – Как до города добираетесь?
– Зимой дорогу по льду накатывают. Машины, считай, каждый час ходят. Кроме нас, на острове и зверосовхоз и школа.
Я представил себе, как по весне ломается лёд и эту дорогу уносит в море. Там она и плавает по кусочкам: льдина за льдиной – на каждой отпечатки автомобильных шин. А к острову в это время ни подойти, ни подъехать.
– Вы молодцы, – сказал я. – Шутка сказать – тридцать лет на острове! Прямо герои.
– Привыкли мы к тебе, – сказала старуха. – Хорошо ты у нас пожил. А я всё собиралась пирог спечь. Может, успею?
– Горят они, пироги-то, у тебя, – сказал старик. – Как поставишь, так дым.
Старуха вздохнула:
– Памяти нет. И откуда ей быть теперь у меня – памяти?
ЛАМПЫ И УДОЧКИ
На остров снова приехали Букин и Лиза.
– Идём за кальмарами! – сказали они.
У Букина под мышкой был переносный аквариум.
Около причала стояли два странных судна. Между мачтами у каждого был натянут провод. На нём висели голубые прозрачные лампы. Лампы были большие, как кастрюли, на борта навешаны катушки с капроновыми лесками. Лески блестели на солнце.
Я подошёл к одному судну.
Поверх лесок лежали разноцветные подвески с крючками.
– Это что за катушки?
– Удочки. И видите лампы? Люстры.
– А-а... – Я ничего не понял. – Пойду с вами. Когда?
– Вечером. Идите на одном, мы – на втором.
НОЧНОЙ ЛОВ
В район лова мы пришли к полуночи.
Включили люстры.
Яркий голубой свет вспыхнул над судном. Он упал на воду и проник в её глубину.
Рыбаки выстроились у обоих бортов. Они стали у катушек-удочек и начали крутить ручки. Лески с разноцветными подвесками побежали с катушек в воду.
Подняли – опустили... Подняли – опустили... Острые крючки царапали спокойную воду.
Крючки выходили из воды пустыми. Кальмаров не было.
И вдруг на одной из лесок что-то затрещало, забилось. Облепив щупальцами подвеску, повиснув на крючках, в воздухе вертелся кальмар. Он бил хвостом, брызгался.
Его подтянули. Кальмар перевалился через катушку, сорвался с крючков и шлёпнулся в жестяной приёмный жёлоб. По жёлобу он скатился на палубу.
Я наклонился над ним.
– Осторожно!
Кальмар выпустил мне в лицо чёрную струю жидкости.
– Немедленно промойте глаза!
Глаза щипало и жгло. Я сбегал к умывальнику. Вернулся.
Слезящимися глазами я смотрел на то, что происходит на судне.
Из глубины всплывали на свет кальмары. Они прятались в тени под днищем судна, набрасывались на пёстрые подвески, попадались на крючки, вместе с движущимися лесками поднимались в роздух.
Слышался стук хвостов, шлёпанье, плеск.
Кальмары один за другим летели на палубу.
– Давай, давай!
Люди без отдыха крутили катушки. Если рыбак уставал, его сменял моторист или повар.
– А вы что стоите? – крикнул мне капитан. – Вон свободная!
Я стал у катушки. Первый кальмар шлёпнулся к моим ногам.
– Давай! Давай!
Ловила вся команда.
К утру кальмарьи стаи ушли.
Подвески поднимались пустые.
Скользкая, залитая водой и чернильной жидкостью палуба была завалена телами кальмаров.
Их стали укладывать рядами в ящики...
– Вот вам и ночной лов! – сказал капитан. – Когда ловит флотилия, всё море залито светом. Целый город качается на воде. Такая красота!
ПОСЛЕ ЛОВА
Судно, на котором пошли Букин и Лиза, задержалось. Я ждал их на причале целый час.
Наконец их сейнер вышел из-за мыса и начал подходить, увеличиваясь в размерах, описывая по бухте дугу. Между его мачтами устало покачивались голубые лампы.
Судно привалилось к причалу и замерло. Замолк дизель. Около мачты стояли Лиза и Букин. Оба в плащах с поднятыми воротниками. Я прыгнул к ним на судно.
– Ну как? – спросил Букин.
– Отлично!
На палубе, в низких открытых ящиках, лежали кальмары. Они лежали рядами, как бутылки. Каждый был похож на трубку, в которую залезло глазастое десятирукое существо. К концу трубки прикреплён треугольный плавник.
– Смотрите, что у нас! – сказала Лиза.
Около мачты стоял их аквариум. В нём копошились два живых кальмара.
Им было тесно, они то и дело упирались щупальцами в стекло и поднимали крышку.
– Кыш! – сказала кальмарам Лиза.
– Знаете, – сказал я, – ведь ночью-то я ничего зарисовать не успел. Сейчас нарисую!
И присел около кальмаров.
Букин стоял надо мной.
– Мне кажется, – печально сказал он, – я напрасно связался с трепангами. Ну что такое трепанги? Черви. Вот кальмары – это да. За ними будущее. Сейчас в океане истребили кашалотов – расплодились кальмары. Это очень интересная тема. Надо менять профиль работы.
Лиза мрачно посмотрела на мужа.
СТАРИК
Я зарисовал кальмаров, проводил Лизу с Букиным на катер.
Они ушли во Владивосток.
На причале я увидел Ивана Андреевича.
Домой мы шли вместе.
– Иван Андреевич, – спросил я, – зачем вы всё время ходите на причал?
Он не ответил, остановился, вытащил из грудного кармана записную книжечку. В книжечке лежала сложенная вчетверо вырезка из газеты.
ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Йошкар-Ола (ТАСС). В семью учителей Соколовых пришла
радость. Во время войны из Ленинграда был эвакуирован вместе с
детским садом и пропал без вести их четырёхлетний сын Гриша.
Отец и мать тоже были разлучены и встретились только после
войны в Йошкар-Оле. Здесь они остались работать. Сейчас оба
учителя на пенсии. Неделю назад стол розыска сообщил, что их
сын, Григорий Акимович Соколов, жив и работает в Кемерове.
Вчера на перроне городского вокзала произошла трогательная
встреча. Григорий Акимович вместе с женой и сыном приехал
навестить родителей.
– Приехал навестить, – сказал одними губами старик. – Вместе с женой и сыном. Их сын Григорий Акимович.
Видно, он знал заметку наизусть.
Я отдал ему аккуратно вырезанный клочок пожелтевшей бумаги. На сгибе бумага была подклеена.
Мы молча пошли к дому. Над дорогой в кустах, где строили новую школу, кто-то упорно бил молотком в рельс: день... день...
ГОЛУБОЙ ОСКОЛОК
Всё было сделано, всё зарисовано. Я прощался с островом.
Я бродил по берегу.
Среди белой и розовой, обкатанной морем гальки чернели пятна золы от костров. По воскресеньям в солнечные дни здесь гуляют семьями.
Подошвы вязли в пластах прелой зелени. Пузырчатые коричневые листья морской капусты щёлкали под каблуком.
Весь берег был усеян обломками раковин. Море выбрасывало их годами. Ломкие, побелевшие от солнца, они лежали грудами.
Один обломок раковины я поднял.
Он был не такой, как остальные. На вогнутой его поверхности сидела перламутровая шишечка.
Странное дело!
Бывает, что внутрь раковины попадает песчинка. У моллюска, живущего в известковом домике, нежное и мягкое тело. У него нет рук. Он не может избавиться от песчинки. Резкая боль заставляет его обволакивать песчинку корочкой перламутра. Один слой, второй. Получается блестящая молочная бусина – жемчуг.
Чтобы достать жемчуг, искусные пловцы ныряют на дно. Они отдирают от камней крупные иззубренные раковины, складывают их в мешочки у пояса.
Это очень тяжёлый труд.
А тут прямо под ногами, рядом с золою костров...
Я присмотрелся к осколку. Ещё недавно он был половинкой раковины, по краям – свежий излом, на выпуклой поверхности – мазутный след каблука. Кто-то наступил башмаком – крак! – и прошёл мимо.
Нарост в одном месте имел дырочку. Сквозь неё виднелось что-то тёмное и блестящее.
Что, если разбить? Может, из него выкатится тёмно-голубая жемчужина? А может, всего-навсего серый камешек?
Я сунул осколок в карман и пошёл дальше. Я знал, что никогда не разобью раковину. Она будет лежать у меня дома вместе со всякими редкостями. Будут приходить гости и, взяв в руки, рассматривать её и спорить.
А там внутри будет ТАЙНА.
ЮЛИ-ЮЛИ!
Я уезжал рано утром. Стараясь не шуметь и не будить стариков, я собрал чемодан, вышел из дома.
Около проходной меня догнал Иван Андреевич. В руках у него был свёрток, перевязанный шпагатом.
– Вот... – сказал старик, задыхаясь. – Вам... от нас...
– Зачем такое беспокойство, Иван Андреевич? – сказал я. – Большое спасибо за всё. Я не хотел вас будить. Тут, наверное, пирог?
– Пирог.
– Вот видите, сколько хлопот. Большой привет супруге. Не поминайте лихом!
Я положил свёрток в чемодан и пошёл к причалам.
ВСЕ-ТАКИ СПЕКЛА ПИРОГ!
Я зашёл на бот проститься с командой МБВ-10.
Мы пожали друг другу руки.
– Приезжай! – сказал мне Телеев.
– Осенью иду в школу! – сказал Шапулин.
– Книжку пришлите! – попросил Дед.
Катер почему-то в этот день не подошёл к причалу, а стал на рейде. Меня повёз к нему Жаботинский.
Он положил в лодку мой чемодан, взял одно весло, оттолкнулся от берега.
– А второе весло? – спросил я.
Веня не ответил. Он вставил весло в верёвочную петлю на корме, встал во весь рост и начал раскачивать весло из стороны в сторону. Он раскачивал его и крутил вокруг оси. Весло врезалось в воду, как винт.
Лодка дрожала и шла вперёд.
– Это называется юлить! – весело сказал Веня. – Юли-юли!
ТАК ВОТ КАК НАДО БЫЛО ПОДХОДИТЬ К ВОДОЛАЗУ!
– Я писать буду, Веня, – сказал я. – Остров Попова, до востребования, Жаботинскому?
– Зачем Жаботинскому? Моя фамилия Томский. Жаботинский – прозвище.
Я вспомнил, как Веня носит на бамбуковой трубке стокилограммовые бочки. Конечно, он – Жаботинский.
Лодка подошла к катеру. Веня протянул мне чемодан.
– До свидания! – сказал я.
Веня поднял руку.
Лодку относило течением. Веня встал на корме, завертел веслом, и нос лодки тотчас же повернул к берегу.
Сегодня вечером я улечу домой.
НА АЭРОДРОМЕ
На аэродроме во Владивостоке я целый час ждал самолёта.
Проголодался, открыл чемодан и вытащил свёрток.
Попробуем пирог.
Я положил свёрток на стол и развязал шпагат. Внутри была газета, в газете почему-то ДВА СВЁРТКА.
Я раскрыл первый. Пирог. Обещанный пирог!
Во втором свёртке лежали галоши. Мои галоши. Вымытые и блестящие.
ЗАЧЕМ ОНИ МНЕ ТЕПЕРЬ?
Я положил галоши рядом с пирогом и стал думать.
Выбросить? Невозможно. Теперь это не галоши, а знак доброго внимания и заботы.
Повезу-ка я их домой. Дома у меня на подоконнике много редких вещей. Там лежат черноморские раковины рапаны, засушенная рыба-игла, бронированный кузовок, который привёз мне из Индийского океана знакомый матрос.
Там я положу одну галошу. Она ведь тоже редкость. Она плавала со мной к островам Рейнике и Два Брата. Её месяц поливало морской водой, и липкая жёлтая глина пыталась сорвать её с босоножки.
Вторую я поставлю под диван.
Пускай стоят. Они ещё пригодятся. Ведь мои путешествия не кончились.
Я уселся поудобнее и стал жевать старухин пирог.
Он был вкусный и на этот раз непригорелый.
Радио объявило посадку.
В ЛЕНИНГРАДЕ
Когда я прилетел в Ленинград, дверь мне открыла сестра.
– Ты? – воскликнула она. – А мы думали, тебя уже нет в живых!
– Это ещё почему?
– Из-за твоих дурацких телеграмм.
В переднюю вышла мать и упала ко мне на грудь.
– Ну-ну, мама... – сказал я. – При чём здесь мои телеграммы?
Мать с сестрой положили их на стол:
ДОЛЕТЕЛ БЛАГОПОЛУЧНО САМОЛЕТЕ ЗАСТРЯЛА НОГА
КОЛЯ
ЗДОРОВЬЕ ХОРОШЕЕ УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ О СВАЮ
КОЛЯ
– И на этом телеграммы кончились. Что мы должны были думать? Признайся: ты сильно разбил голову?
– Да что ты? Пустяки, чуть-чуть стукнулся. Небольшая шишка.
– А нога в самолёте?
– Ещё легче. Совсем ерунда.
– Тогда зачем ты нам об этом писал?
– Ты сама просила писать подробно и писать всю правду.
Я достал папку с рисунками, и стал показывать их. Тут я сразу вспомнил рыбака и рыбку. Вот эти рисунки совсем другое дело!
Ну и что же, что у меня плохо получаются люди? Я буду рисовать морских животных, буду опускаться на дно, наблюдать, как прыгают плоские, как блюдечки, раковины-гребешки, следить за пучеглазыми бычками, красными глубоководными крабами с колючками. Буду ходить на ночной лов кальмаров и на сбор морской травы анфельции.
Я могу разглядеть спрятавшуюся в песок камбалу. Мне ничего не стоит нарисовать плывущего, как голубое облако, осьминога.
Пускай у меня не будет больших, написанных маслом картин. Пускай будут маленькие рисунки в книгах о водолазах. Я сделаю много книг о жизни рыб.
Хорошо, что я слетал на Дальний Восток.
– Что ты бормочешь себе под нос? – спросила сестра.
– Это я так, сам с собой. Вспоминаю отлёт.
РАДИО ОБЪЯВИЛО ПОСАДКУ. МЫ ВОШЛИ В САМОЛЕТ И ВЗЛЕТЕЛИ. КОГДА САМОЛЕТ ПОДНЯЛСЯ, Я УВИДЕЛ В МОРЕ ОСТРОВ. ЭТО БЫЛ ОСТРОВ ПОПОВА. САМОЛЕТ КАЧНУЛО, И ОСТРОВ НАКЛОНИЛСЯ: ОН ПРОЩАЛСЯ СО МНОЙ, ОСТРОВ, ОКОЛО КОТОРОГО ВОДЯТСЯ ОСЬМИНОГИ И ГДЕ ВОДОЛАЗЫ СОБИРАЮТ НА ДНЕ ТРЕПАНГОВ.
Д О М П О Д В О Д О Й
МЕНЯ ВЫЗЫВАЕТ МАРЛЕН
Звонок среди ночи. Я вскочил с кровати.
– Не туда! – закричала из соседней комнаты мать. – К телефону!
Я закрыл дверь, которую отворил было, и побежал к телефону.
– Завернись в одеяло, – крикнула сестра, – от окна дует!
– Да!.. Да!.. – кричал я в телефонную трубку. – Слушаю вас... Кто?.. Какой парлен?.. Ах, Марлен!.. Какая бухта?..
Я опустился на стул и начал соображать.
"Марлена я не видел два года... Наверно, зовёт меня опять на Чёрное море"...
– Скажи по буквам! – закричал я. – Тебя плохо слышно. Ты откуда? Из Севастополя... Так. Григорий... Ольга... Ласкирь... Улыбка... При чём тут улыбка? А-а, Голубая!
"Голубая бухта!"
Я вспомнил: тёплый воздух дрожит над вершинами гор... Прямо в воду опускается отвесная скала. Её поверхность вся изрыта круглыми, как оспины, отметками...
– Хорошо, я подумаю.
В трубке что-то щёлкнуло, и стало отлично слышно. Голос Марлена раздавался совсем рядом.
– Нечего думать! – сказал Марлен. – Мы начинаем работы в Голубой бухте. Очень интересно. Приедешь в Симферополь, там тебя встретят и на мотоцикле привезут к нам. Встречать будет человек в белом шлеме. Жду!
И он повесил трубку.
"Вот так раз!"
Я остался сидеть около телефона, завёрнутый в одеяло.
"Может, и верно поехать?"
Через три дня я уже слезал с поезда на перрон симферопольского вокзала.
Призывы Марлена всегда действовали на меня, как взгляд очковой змеи на мышь.
НЕУСТОЙЧИВЫЕ МОТОЦИКЛЫ
Я вышел на привокзальную площадь и первым делом стал высматривать человека в белом мотоциклетном шлеме.
Вся привокзальная площадь была полна людей в белых шлемах. Они бродили около своих мотоциклов, заводили их – трах-тах-тах! – и, размахивая руками, обсуждали какие-то свои мотоциклетные дела.
– Что тут происходит? – спросил я одного.
– Мотопробег Симферополь – Феодосия в честь праздника виноградаря! ответил мотоциклист.
В это время какой-то человек в кожаной куртке поднял флаг, другой выстрелил из пистолета, и все мотоциклы, стреляя и взрываясь, умчались.
Последними укатили на автомашине человек с флагом и человек с пистолетом.
Площадь опустела. Остался один мотоциклист. Он стоял посреди пустой площади и держал в руке белый шлем.
Я подошёл к нему.
– Здравствуйте! – сказал я. – Меня зовут Николай. Вы от Марлена?
– Привет! – сказал он. – От Марлена. Вы когда-нибудь на заднем сиденье ездили? Не упадёте?
– Не упаду, – ответил я.
Я никогда не ездил на заднем сиденье. И вообще никогда не ездил на мотоцикле.
ПО-МОЕМУ, ВСЕ ОНИ СЛИШКОМ НЕУСТОЙЧИВЫ.
120 КИЛОМЕТРОВ В ЧАС
Я нацепил на плечи рюкзак, поставил на сиденье ящик с красками, уселся и положил руки на плечи мотоциклисту.
– Меня зовут Лёсик, – сказал он. – В детстве меня так звала мама.
Он пнул ногой свой мотоцикл, и тот затрясся. Машина ревела и подпрыгивала, как ракета перед стартом. И ещё она напоминала необъезженную лошадь.
ОНА ХОЧЕТ СБРОСИТЬ НАС.
Не успел я так подумать – мотоцикл рывком выскочил из-под меня, я шлёпнулся в пыль.
Стреляя синим дымом, Лёсик сделал по площади круг.
– Что же вы не держались? – удивился он.
Я снова уселся и вцепился Лёсику в бока.
– Не щекотите! – закричал он. – Я боюсь щекотки. Сидите спокойно. Держитесь свободно и в то же время крепко. Понятно?
Понять этого я не мог.
Я нашёл около сиденья металлическое кольцо и впился в него пальцами. Мотоцикл опять затрясся, рванулся вперёд, и мы помчались по симферопольским улицам.
НЕ СЛИШКОМ ЛИ БЫСТРО?
Я заглянул Лёсику через плечо. Стрелка спидометра дрожала около надписи "60 километров в час".
Я крикнул Лёсику.
– Да? да? – не дослушав, закричал он. – Это пока. Потом газанём!
Нас вынесло на шоссе. Мимо мелькнули последние городские дома, мотор выл ликующе и беспощадно. Стрелка дрогнула и покатилась: 100 километров в час... 120...
Я припал лицом к Лёсиковой спине. Встречный воздух стал твёрдым и упругим. Он раздувал брючины и тащил ноги назад, хлестал по лицу и расстёгивал на груди рубашку.
Я так тянул вверх кольцо, что оно должно было вот-вот вырваться. Руки онемели. Из-под ногтей сейчас выступит кровь...
ЧТО ТАМ ПОСЛЕ 120?
ВНИЗУ – ГОРЫ
Мы мчались по крымской степи. Узкие и глубокие овраги пересекали степь.
Мотоцикл затрясся мелкой дрожью: мы съехали с асфальта и затрусили по неровной каменистой тропе. Тропа повернула к оврагу, сбежала на его дно и помчалась дальше.
Стало холодно. Мотоцикл завыл и пополз еле-еле. Я высунул нос из-за Лёсикиного плеча. Овраг превратился в самое настоящее ущелье. Вверху громоздились каменные глыбы, между ними вились узкие тропинки, лилась вниз зелень кустов. Оранжевые верхушки скал горели в лучах утреннего солнца.
Странный Крым! Там, наверху, ведь степь. Ровные, как стол, распаханные тракторами поля, жёлтая, пересохшая трава, сусличий пересвист.
А У НАС, ВНИЗУ, – ГОРЫ!
ПЕЩЕРЫ
Мы проехали час, и от нашего мотоцикла пошёл пар.
– Слезаем! – сказал Лёсик и повалил машину набок.
Я едва успел спрыгнуть.
Лёсик расстегнул шлем, положил его на землю и лёг.
Сколько я ни встречал мотоциклистов, они все или сидят на машинах или лежат на земле.
НАВЕРНОЕ, ОНИ РАЗУЧИЛИСЬ СТОЯТЬ.
Лёсик вставил в зубы травинку и начал её жевать.
Я поднял голову. Прямо передо мной возвышалась удивительная скала. Это была даже не скала, а останец – остаток очень древней горы. Ветры и время сгладили её вершину, и она стала плоской. Тропа, по которой мы приехали, раздваиваясь, обтекала гору.
Верхний край был изрыт пещерами. Они опоясывали гору кольцом и смотрели во все стороны, как пустые глазницы. Некоторые дыры были правильной четырёхугольной формы. Я потянул Лёсика за штанину.
– Что это? – спросил я. – Что за пещеры?
– А? – Лёсик даже не поднял головы. – Это Эски. Я посплю пятнадцать минут. Хорошо?
ЧТО ЗНАЧИТ ЭСКИ?
Я подошёл к подножию горы.
Серые, шершавые, источенные водой и ветром камни поднялись надо мной. Они тянулись вверх и заканчивались причудливой вязью ходов.
Скала возвышалась метров на сорок. Подняться на неё было невозможно. "Что значит Эски?"
Но он спал.
Ровно через пятнадцать минут он вскочил, поднял за рога машину, пнул её, мотор заработал – трах, тах! – я едва успел вскочить на сиденье, и мы уже мчались по тряской дороге.
Свернув шею на сторону, я смотрел, как удаляется источенная дырками, как сыр, каменная громада.
Мотоцикл дёрнул. Мы пронеслись мимо огромного валуна. Он, видно, скатился с вершины останца. В боку его было пробито отверстие, похожее на дверь.
И КАМЕНЬ СТРАННЫЙ...
– Держитесь! – крикнул мне через плечо Лёсик. – Сейчас я вас тряхану!
ОХ, УЖ ЭТА ДОРОГА!
МОРЕ
Мотор выл легко и радостно. Дорога пошла вниз, ветер свистел в ушах. Я уже приловчился сидеть и не так тянул на себя кольцо.
Мы объехали высокую зелёную гору, вылетели на асфальт, промчались по нему и, сделав поворот, очутились на краю обрыва.
Лёсик едва успел затормозить.
Под колесом мотоцикла ослепительно и спокойно голубело море. Ровный ветер гнал по его поверхности едва заметные чёрные морщинки. Зелёный и оранжевый берег петлял внизу.
– Голубая бухта! – сказал Лёсик.
Я узнал её. Вот те скалы, около которых "Тригла" стояла на якоре. Где-то там грот "Машина". Там мы подняли камень с отпечатками древних животных...
На берегу бухты зеленели палатки. Около них бродили белые и красные букашки – люди.
ПАВЛОВ И ДРУГИЕ
Когда мы подъехали к палаткам, навстречу нам вышли здоровенные парни – все в трусах.
– Это вы художник? – спросил самый громадный из парней. – Я Павлов. А вашего Марлена нет.
– Как нет?
– Уехал в Севастополь за аппаратурой. Магнитофоны для записи рыб.
– Чего?
– Голосов рыб.
– Что же делать? – растерянно спросил я.
– Присматривайтесь... Давайте познакомимся. Я начальник экспедиции. Это мои помощники.
Рядом с ним стояли три парня. Один в очках и с портфелем, второй с водолазной маской в руке. Третий стоял просто так. Стоял и жевал колосок.
– Мой заместитель – Джус.
Парень в очках вежливо наклонил голову.
– Инженеры-подводники Немцев и Игнатьев.
Эти тоже закивали.
– Устраивайтесь. Ваше место в шестой палатке, третья раскладушка с краю. Миска тоже третья, за вторым столом. За питание рубль в сутки.
Между палатками желтели длинные столы из неструганых досок.
Я достал из кармана три рубля.
– А вдруг Марлен не приедет? – сказал я.
Все захохотали.
– Приедет ваш Марлен. Давайте больше.
ЕГО ЗОВУТ "САДКО"
Я отнёс вещи в палатку и вернулся к Павлову. Я хотел понять, что тут происходит.
– Что мы собираемся делать? – переспросил Павлов. – Ставить "Садко".
– Как "Садко"?
– Подводный дом. У нас экспедиция. Ваш Марлен, например, будет изучать звуки, издаваемые морскими животными.
– Ага...
К нам подошёл Лёсик.
– Мне теперь в Севастополь?
– Да, к Марлену. Не забудь заодно узнать про матрасы.
– Сделаю.
Он завёл свой мотоцикл и пулей вылетел из лагеря.
Синий хвост дыма потянулся за ним на гору.
ВСЁ ПРАВИЛЬНО. САДКО БЫЛ ГОСТЕМ МОРСКОГО ЦАРЯ...
– Мы должны научиться жить под водой, – сказал Павлов.
БЕЗ НЕГО НЕ ОБОЙТИСЬ
Вечером мы сидели на берегу, швыряли в море камни и смотрели, как они прыгают по воде.
– Если бы я был художником, – сказал Павлов, – я бы писал жизнь на больших глубинах. Помню, как-то опускался на Шикотане – остров такой в Курильской гряде. Скала – обрыв метров сорок. Опустился – ничего не видно. Включил фонарь. Поверите, даже вздрогнул! Скала, а на ней крабы. Да не простые, лиловые, а глубоководные, колючие, красного цвета. Как цветы. Зелёная вода, чёрный камень и красные крабы... Такого нигде больше не увидишь.
Он вздохнул.
– Расскажите, зачем нужен дом, – попросил я.
– "Садко"?
Но вместо "Садко" он рассказал про то, как работал один английский водолаз.
...Дело было в Северном море. Во время войны там был торпедирован английский транспорт с грузом никеля. Судно затонуло на глубине сто восемьдесят метров.
После войны эти никелевые пакеты решили поднять.
Сперва нужно было обследовать судно. Опустили водолаза. Это был отличный водолаз, который полжизни провёл, опускаясь на самые большие глубины.
Однако сто восемьдесят метров и для него было пределом.
Опускали водолаза медленно, с выдержками, всё время спрашивая, как он себя чувствует.
Водолаз достиг дна и, волоча за собой шланги, обошёл корабль кругом.
Шланги были не очень длинные – баллоны со сжатой воздушной смесью были тоже опущены на дно. Но всё равно на такой глубине, под таким страшным давлением, человек двигался очень осторожно.
Водолаз увидел, что судно развалилось на части, и никелевые пакеты разбросаны по дну.
– Самое интересное началось потом, – сказал Павлов. – Знаете, сколько времени пробыл на дне водолаз? Пятнадцать минут. А поднимали его? Никогда не угадаете. Двенадцать часов! Нужно было медленно снизить давление в лёгких и крови до нормального. Иначе кессонная болезнь или смерть.
– Знаю, – сказал я. – Если водолаза резко поднять, кровь вскипает, как газированная вода в откупоренной бутылке.
– Вот-вот. Пятнадцать минут – и двенадцать часов. Это не работа! Нужны дома. Подводные дома, давление в которых равно забортному. Водолаз должен работать и отдыхать без смены давления. Вышел из дома, вернулся, снова вышел. Ходи сколько хочешь.
Я сказал: "А-а!" Я действительно понял, зачем нужен "Садко".
– Где сейчас дом?
– Скоро будет здесь. Его буксируют по морю.
В бухте кто-то вздохнул.
– Должно быть, дельфин! – сказал Павлов. – Их тут много.
Мы помолчали.
– Для нас самое главное этим летом – наблюдения над человеком. Сколько времени он может прожить в подводном доме? Как будут работать сердце, лёгкие?.. И дельфина вы скоро увидите, его вот-вот привезут. Будем обучать, себе в помощь.
ДЕЛЬФИНА?
Это мне понравилось.
ГОЛУБАЯ БУХТА
Я брёл к скалам. К тем самым, на которых вмятины от пушечных ядер и где шумит грот "Машина".
Мои кеды тонули в чёрной гальке. Я вспомнил, как нашёл на тихоокеанском берегу раковину с жемчужиной, нагнулся и стал смотреть под ноги.
Среди чёрных, обкатанных водой голышей лежали обломки маленьких розовых раковин. Мелкие, тонкие, которыми продавцы в Севастополе обклеивают рамочки для фотографий.
Не тот берег! И вода здесь не та. И животные. В Чёрном море нет осьминогов, морских звёзд. Тут никто не ловит трепангов и не собирает колючих длинноиглых ежей.
Очень благополучное море. Ласковое и тихое...
Скалы, к которым я шёл, подступали всё ближе и ближе. Пляж сузился и превратился в тонкую полоску.
Ещё десяток шагов – и галька исчезла. Высокая скала преградила путь.
Я разделся и, придерживаясь руками за выступы, вошёл в воду. Вдоль каменной стены добрёл до поворота. Здесь каменная тропинка оборвалась, и я погрузился по шею. Оттолкнувшись от скалы, поплыл. Стена повернула, открылся входной мыс – ровный, отполированный волнами и брызгами каменный обрыв. Где-то тут должна быть "Машина".
Я прислушался. Тяжёлых вздохов, которые издавал когда-то грот, не было слышно. Оспин в каменной стене я тоже не разглядел. Должно быть, море разрушило скалу.
Я задрал голову и стал высматривать наверху, среди оползневых жёлтых пятен, то место, где когда-то сорвались и обрушились в воду плиты с отпечатками древних животных.
Я не нашёл и его.
ЗДЕСЬ ВСЕ ТАК ИЗМЕНИЛОСЬ!
Я дёрнул по-лягушачьи ногами и поплыл назад, к тому месту, где светлой горкой лежала моя одежда.
"САДКО"
Не успел я надеть штаны и майку, как из-за скалы показался чёрный обрубленный нос буксирного парохода. Потом – решётчатая стрела и, наконец, кран. Плавучий кран на четырёхугольном, похожем на ящик, основании.
Затем показался ещё один буксир. Он тащил за собой что-то белое, полупогруженное в воду, похожее на цистерну. Буксир пошёл шибче. Перед цистерной запенился и зашумел бурун.
Сперва я не понял, что тащат, но потом меня осенило:
ВЕДЬ ЭТО ДОМ!
Прыгая на одной ноге, я вылил из кед воду и побежал в лагерь.
В бухте грохотали цепи. Это становились на якоря суда. Буксир... Второй буксир... Кран.
Только дом остался свободно качаться на воде.
НЕ ДО МЕНЯ
До прихода дома мной все интересовались. Павлов, тот заговаривал по нескольку раз в день.
Теперь всё изменилось. Мимо меня пробегали, не обращая внимания. Все были заняты делом. Дом! Пришёл дом!
Между буксирами и берегом сновали шлюпки. Около плавающего дома их всё время толпилось штук пять.
Готовилось что-то серьёзное.
Всем было не до меня.
КАК ЯКОРЬ?
Все повторяли слово "якорь".
– Как с якорем?
– Якорь обещали к обеду.
– Не видно якоря?
– Ещё нет.
– А блины для якоря?
КАКИЕ ЕЩЁ БЛИНЫ?
– Якорь... Якорь... Якорь...
Я не выдержал.
– Ну, как там с якорем? – небрежно спросил я одного водолаза; тот сидел на корточках и тряпкой с вазелином протирал пружинки от акваланга.
– А?
– Я говорю: как якорь, ничего?
– Не видел, – сказал аквалангист. – Его никто ещё не видел. Сегодня должны привезти.
В это время из-за скалы выполз ещё один буксирный катер. Он вёл за собой понтон. На понтоне один на другом лежали рыжие чугунные блины. Каждый толщиной в четверть метра. Целый столб.
Под их тяжестью понтон едва не тонул.
Катер подтащил понтон к крану...
И вдруг я увидел, что из-за палатки вышел Марлен. Он был с кудрявым человеком в шортах.
– Марлен! – закричал я и кинулся к ним. – Наконец-то!
Марлен остановился и задумчиво посмотрел на меня.
– А, это ты? – сказал он. – Как якорь?
Я разозлился. Мы не виделись два года. Нашёл о чём спрашивать!
– Утонул твой якорь.
Марлен посмотрел на бухту.
– Нет, вижу, он здесь... Знакомься, это дрессировщик дельфина. Будет готовить животное.
Человек в шортах протянул мне руку:
– Рощин-второй!
Я сунул ему в ладонь два пальца.
РОЩИН-ВТОРОЙ... А ГДЕ ЖЕ ПЕРВЫЙ?
ЯКОРЬ ГОТОВ
Буксиры сгрудились в центре бухты.
Кран опустил крюк и подцепил им чугунные блины.
– Придумали же якорь! – сказал Марлен. – Тонн двадцать в нём.
Он принёс бинокль.
Кран начал медленно опускать якорь в воду.
Марлен передал бинокль мне.
Якорь был в воде уже до половины. Вот он скрылся...
С понтона поползла в воду цепь. Она ползла медленно, как змея, поблёскивая и извиваясь.
Шевельнулся дом. Он качнулся, отошёл от буксира и, вращаясь, поплыл к тому месту, где утонул якорь. Там он покружил, выпрямился и стал.
Теперь он стоял, как скрытая до половины в воде сторожевая башня. Круговой поручень опоясывал её верхушку. Над башней развевался красный флажок.
– Дом стоит. Магнитофоны для записи рыб прибыли, – сказал вечером Павлов. – Всё есть, нет только дельфина.
ДЕЛЬФИН САША
На следующий день появился и дельфин.
Его тоже доставил буксирный катер. Теперь вся Голубая бухта была забита судами.
Дельфина привезли в клетке. Вернее, притащили. Клетка плавала, привязанная к четырём резиновым, надутым до блеска баллонам. Дно её было под водой, крыша чуть поднималась и была в воздухе.
Когда катер подошёл к берегу, Марлен сразу же начал шуметь.
– Эй, на катере! – крикнул он старшине. – Как привязали клетку? Вы что, не понимаете? Зверя утопите. Ему дышать надо.
ДЕЛЬФИН – ЭТО МАЛЕНЬКИЙ КИТ. ЕМУ НУЖЕН ВОЗДУХ.
– Где сопровождающее лицо?
– Лицо укачалось. Спит, – мрачно ответил старшина. – Разбудить?
– Будите!
На палубу вышел, покачиваясь, жёлто-зелёный человек в дамской кофте.
– Вы из дельфинария? – спросил Марлен. – Сопровождающий?
Человек кивнул.
– Вы знаете, что ваш дельфин чуть не утонул?
Человек заморгал глазами и положил руку на живот. Видно, его здорово укачало.
– Н-нет.
Марлен посмотрел на него свирепым взглядом.
