Текст книги "S.W.A.L.K.E.R. Конец света отменяется! (сборник)"

Автор книги: Святослав Логинов

Николай Караев
Поэма светильника

1

 
Где под Городом Усопших дремлют атомные тени
в гулких мрачных колыбелях, в лабиринтах подземелий,
где вповалку на ступенях жертвы прошлых преступлений
спят под саваном из пепла, устилающим тоннели,
 
 
где в любое время суток оглашают небо воем
стаи злобных кабыздохов, кровожадных пустобрехов,
где гнездо неспешно строит многоногий инсектоид
из обломков и останков человеческой эпохи,
 
 
где проводят ритуалы самоучки-некроманты,
оживляя в подземельях новых чудищ Франкенштейна,
где безликие мутанты промышляют контрабандой,
развлекаясь на привалах рваной книгою трофейной,
 
 
где безумными ночами просыпается сирена,
блеет тише раз от раза и вращает мертвым глазом,
где из ядерного тлена, из предательского плена
выползает протоплазма, обретая странный разум,
 
 
где всегда, без вариантов, пожирает слабых сильный,
где у серых мертвоглотов есть всего одна забота, —
там сквозь сумрак замогильный светит раз в году Светильник,
обещая тем, кто верит, в новый мир открыть ворота.
 

2

 
Из Осковии далекой через Росскую пустыню,
через Вольгу, что покрыта коркой снежно-ядовитой,
шла походкою богини с охряным тавром рабыни,
молчалива и опасна, дева по прозванью Вита.
 
 
Черный плащ поверх кольчуги, шлем из прочной север-стали
с арабескою резною, меч преострый за спиною,
два кастета из дюрали, что немало досаждали
черепам врагов свирепых под кровавою луною, —
 
 
Вита в грозном облаченье по пустыне бледной Росской,
по седым камням ступала, как пред ханом танцевала,
перед хамом, недоноском, подчинившим грубых осков,
превратившим их в холопов Ослепительной Валгаллы.
 
 
Возлежала с ханом Вита темной ночью после пира,
в кульминации сближенья рассекла одним движеньем
горло толстого вампира, злых насильников кумира,
и лишила хана жизни в миг слепого наслажденья.
 
 
Тот же час восстали оски, что готовы были к бою,
чтоб под знаменем стратига сбросить вражеское иго.
Дева в ночь, хранима тьмою, ускользнула, взяв с собою
из ларца с печатью ханской там хранившуюся книгу.
 

3

 
Родом из Последней Тулы, ученица дровосека,
ни в одном глухом вертепе не закованная в цепи,
дщерь постъядерного века, все надежды человека
обратившего навеки в безразличный серый пепел,
не умеющая плакать, улыбаться и молиться,
Вита шла безмолвной тенью по безвременному тленью.
Нелюдимая волчица, черновласая убийца
с детства грезила ночами о последнем избавленье.
 
 
Говорили, на востоке, где великий лес издревле
яд-ракетами распорот, есть забытый всеми город,
рядом – проклятые земли, где немое Нечто дремлет,
на существ с горячей кровью насылая вечный холод.
 
 
В этом Городе Усопших в злую ночь Круговорота
под луною краснощекой, из земли сосущей соки,
загорается Светильник, открываются ворота,
а за ними проступает мир прекрасный и далекий,
 
 
мир веселый и счастливый, в междузвездном запределье
навсегда приют дающий тем, кто внутрь ворот допущен.
Из осковских подземелий к колдовской, блазнящей цели
Вита храбро устремилась под навесом туч гнетущих.
 

4

 
Из ларца добыта книга; в книге тараканской вязью
излагается преданье о волшебном чудо-зданье,
и в запутанном рассказе Вита различает связи
с той легендой, что питает заповедные мечтанья.
 
 
Тут же – карта: земли осков, Вольга, Росская пустыня,
та, что кажется бескрайней, а за нею – город тайный,
неприступная твердыня, в ней – забытая святыня,
что в кромешной тьме сияет раз в году необычайно:
«То портал в иные земли, где никто не знает горя;
то порог страны рассветной без отравы яд-ракетной;
мир без смерти и без хвори; ни по суше, ни по морю
из юдоли нашей скорби не попасть в тот край заветный;
 
 
есть единственное средство; внемли, чуткий мой читатель:
дверь откроет лишь беззлобный, кто душой похож на овна;
как сказал о том Создатель: в рай не попадет предатель;
рай воспримет только чистых, тех, чья мысль стреле подобна…»
 
 
Знаки сочтены, и Вита слышит зов сердцебиенья.
Скоро ночь Круговращенья. Прочь, слепое маловерье!
«В путь, быстрей, без промедленья, не теряя ни мгновенья…
Я чиста иль нет – не знаю, но открою эту дверь я!»
 

5

 
Через Росскую пустыню переход был адски долог:
отбиваясь от десантов стай прожорливых мутантов,
змей летучих, гнид бесполых, амазонок-богомолов,
чьи фасетчатые очи – словно россыпи брильянтов,
 
 
меч в чужой крови купая, Вита шла тропой безумной.
О вратах мечтая града, через Вольгу, реку яда,
что ползла в ночи безлунной аскаридою бесшумной,
переправилась умело, одолела все преграды
 
 
и, оставив плот на суше, углубилась в степь, где вечно
теплой плоти человечьей жаждет дремлющее Нечто.
В небе путь глумился Млечный: жизнь земная скоротечна,
попрощайся с нею, путник, – мгла и стужа бессердечны!
По глухой степи привольно ледяной гуляет ветер,
холодит худую спину, стонет выпью, пахнет псиной,
убеждает: поиск тщетен. Вита в тусклом звездном свете
видит: скорчившись, как мертвый, на земле лежит мужчина.
 
 
Вита к стылому запястью прикоснулась ошалело,
ощутила пульс безвольный, рядом прилегла покорно
и скитальца обогрела молодым горячим телом.
Так они лежали долго под недобрым небом черным.
 

6

 
Ким пришел из гор Раальских, из селенья китаимов,
чтоб пройти чудным порталом в мир без слез и каннибалов,
без мутантов, нефелимов и садистов-властелинов,
отворить врата в иное в свете Лампы небывалом.
 
 
Грея спутника дыханьем, по степи шагают двое,
Ким и Вита, две надежды, две души, застывших между
неприкаянным покоем обездоленных изгоев
и отчаяньем героев. Развеваются одежды,
 
 
кровь уже не стынет в жилах, ветер словно бы стихает.
За холмами виден город, иглами антенн исколот.
Чей-то окрик в дрожь бросает и немедля эхом тает.
«Вон, гляди, старик на башне!» Голос старца – словно молот:
 
 
«Прочь, безумцы! Воротитесь! Вам не место в этом аде!..
Вас сожрет урод подземный, порождение Геенны!
Чистых сердцем он привадит, поджидая их в засаде,
чтобы выпить залпом душу, не подверженную тлену!»
Вита с Кимом как не слышат. Тщетно старец возвещает:
«Горе вам, о человеки!..» Он охрип. Закрылись веки.
Соблазнившись близким раем, все погибель выбирают.
Если б кто-то мог слезами цепь смертей прервать навеки…
 

7

 
Так и было: в час полночный вдруг Светильник загорелся,
он возник из ниоткуда, без смолы и без сосуда:
в пустоте огонь зарделся, словно по эфирным рельсам
прикатило с небосвода огнедышащее чудо.
 
 
В тот же миг портал открылся и пролил на Виту с Кимом
ярких радуг перекрестье, ширь блажного поднебесья.
Вот и все. Спасенье зримо. Дар несчастным и гонимым,
свет дошел по назначенью, и не след стоять на месте.
 
 
Виту оттолкнув поспешно, Ким рванул наудалую
во врата, предав забвенью тени смутного сомненья.
Ким смеется, Ким ликует, Ким завел уж песнь лихую…
и исчез в разверстой пасти, превратившись в угощенье,
 
 
и захлопнулась ловушка. Гипнотическое счастье
оставляет эту душу. Гаснет свет, и мир разрушен.
Черный полог взор твой застит, мгла рассудок рвет на части,
дикий крик пронзает сердце, но не вырвется наружу…
 
 
Мир сгорел до основанья, нам оставив пепел судеб.
Время кончилось, родная, я поведал все, что знаю.
Если мы уже не люди – значит, мы еда на блюде,
вместо безнадежной точки нам не светит запятая.
 

8

 
Открываются глаза,
по щеке течет слеза.
 

НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! А ВДРУГ ПОЛУЧИТСЯ!

Торт «Апокалиптический роман»

Испечь основу из перемолотого в муку личного опыта с добавлением экзотических специй – корицы странствий и гвоздики авантюр. Отделить желток любви от белка одиночества, добавить слащавости, но так, чтобы не было приторно, залить молоком из молочных рек с привкусом кисельных берегов, взбивать сначала до посинения, а потом до просветления. При желании использовать ванильные страсти и карамельные мордасти.

Поместить крем в форму экшна, воткнуть в него двух героев: деву с пулеметом и мачо с вертолетом. С одного бока подпалить, с другого заморозить, чтоб на вкус торт медом не казался. Усыпать обломками, закапать слезами, выложить узор из лапок мутантов. Обильно пропитать радиоактивностью. Сервировать внезапно, чтобы никто не успел очухаться.

Приятного аппетита!

НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! А ВДРУГ ПОЛУЧИТСЯ!

Алан Кубатиев
Тризна

…Что блаженны руки, затворяющие окно,

Что уйти без муки даже Господу не дано…

Так не плачь же, а смейся, в сияющий мир иной

Уносясь по рельсам в коробочке расписной.

Мария Галина

От окна к окну мягко плыл весенний лес.

Говорят, прекрасная терапия. Несколько часов буду приспосабливаться к возросшему тяготению, и это даже хорошо: в тренажерке такого не добьешься. Но пока на плечах у меня словно пересохший кокос, и он трещал при каждом движении. Тошнило.

В Поясе Радуг мне казалось, что это будет интересная перемена мест. Оказалось, что это интересный кошмар. Отвык, совершенно отвык.

Правда, мой скинмон был за меня спокоен: в слоте экзоскелета запястье светилось обычными бледно-голубыми тату, и ни одной красной метки. Посвистывание сервомышц привлекло внимание только одного пассажира – рыжеволосой девочки, тайком изучавшей мое лицо в своем телефоне. Она повернулась, и наши взгляды встретились. Смущенная, она заговорила:

– Э-эээ, Родон Александрович, как вам нынешняя Земля?

– Родион, Екатерина Булатовна. Это ваша мама никак не может запомнить – уже лет сорок. Ладно, не переживайте… Странно, да. Не уверен, что все это мне нравится.

Машинально собравшись обвести рукой местную вселенную, я вдруг ощутил сопротивление. Проклятый «Каркасс-ОН» усердно настраивался на отсутствующий у меня биод и потому тормозил. Я договорил, а он семь секунд спустя величаво повел моей кистью и назидательно выставил палец. Рабовладельцы тоже порой оказывались в странных отношениях с рабами. Лакеи, придайте мне позу раздумья о судьбах государства! Жара и нелепая попытка меня едва не доконали. Гравитация и возраст дружно кинулись в атаку; я сморщился – больше от раздражения, чем от боли.

– Вам должно быть очень трудно, – огорченно сказала она.

Рыжие волнистые пряди, тонкий нос, большие серо-зеленые глаза и чуть веснушчатые щеки. Откинувшись назад, на пеструю обивку дивана, она изучала потолок и без нужды оправляла футболку. Под ее пальцами на футболке возникали и пропадали надписи, которых я не понимал. Впрочем, и рисунков тоже. Чудесное лицо, совершенно прерафаэлитское. Никакого сходства с Булатом. Я кивнул, и проклятый воротник проклятого «Каркасса» чуть не спустил мне шкуру с затылка.

– Откуда вы добирались? – Не о погоде же спрашивать…

Екатерина взглянула на меня. Похоже, решила, что я ее дразню.

– Тут в общем близко. Ма попросила встретить вас до стопа. Но по полной. Без симсима. – Опять жаргон. Или не жаргон? Непонятно в любом случае. Ах да – они сейчас так называют ПИКи. Параинтеллектуальные концентраты.

– У меня была филдо, – добавила она. – Адеква, я не знаю, чего они меня метнули. Симсим свел бы не хуже.

– Ты уверена? Они же примитивные.

Девочка отмахнулась:

– Адеква. Цельно. Многие не сканят вообще.

Я заинтересовался. Почти тридцать лет назад, в середине двадцатых годов, ПИКи выглядели наподобие любительских аниме и казались безобидными игрушками, способными создать вокруг несложную игровую площадку. Но в Поясе Радуги я – и не я один – первым делом отказался именно от них.

– И тактильно, и одорологически? – спросил я, за что мгновенно был удостоен взгляда хулигана, повстречавшего столетнего дауна.

– А, конечно, – поспешно кивнула она. – У вас же симсимы под запретом?

– У нас они просто никому не нужны. Мы заняты реальными вещами.

– Строите новые звездники? Видела в тру. Это… «Королев», «Браун» и этот, ну, к Барнарду… Такие здоровенные надраенные груши. Не лепит, совсем. Я родилась через одиннадцать лет.

То есть, ей двадцать два. Диэйджеры у них неплохие. Пробник Барнарда вернется через семьдесят лет. Она будет стоять в таком же «Каркасс-ОНе» для пенсионеров и миопатов – или получше, ведь прогресс не стоит на месте.

– Ничего, если я спрошу, сколько вам? Вы прямо как эти звездники, такой же блестящий и мощный… – Она засмеялась.

– Это экзоскелет блестящий. И мощный. Я-то провел полжизни в невесомости и на тренажерах. Мне девяносто семь. Исполнившихся.

– Но вы совсем не тянете на столько!.. – Девочка и в самом деле была удивлена.

– Благодарю, дитя. Побочный эффект невесомости, да и врачи у нас отличные. Геноинструментарий шестого поколения. В наших перелетах без этого никак.

Она почему-то погрустнела и снова уставилась в окно. Тему следовало сменить.

– Раньше зимой тут бывало холодно – нашелся я. – Помню даже снег.

Не удержавшись, девочка фыркнула.

– Фейк, – сказала она. – Здесь-то?

– Здесь. Европе удалось сохранить кое-какую чистоту, но успеть за переменой климата уже не получилось.

– Я жила в таком симсиме, – ответила она. – Папа хотел. Но я выключилась, потому что никакой адеквы. Снег на всем – понец, прямо понец…

Мне удалось не сказать, что разницу можно было бы понять, если бы пожить там, где это взаправду. Может, теперь они у них действительно сверхточные.

Мы сидели и разговаривали всю дорогу до вокзала, как могут лишь попутчики. Собственно, так оно и было. Послезавтра меня здесь не будет, и я сюда никогда больше не вернусь, разве что в маленьком герметическом сосуде. «Зовите меня Катя», – сказала она. «Зови меня дядя Родион», – ответил я. На остановке Ярлык с оранжевой транспортной биотату на скуле считал наши кожные индексы для подтверждения класса проезда. Можно было бы погордиться своим участием в его создании, но с годами получалось все хуже. Почти не получалось.

* * *

Замок в незапамятные времена был построен путешественником, вернувшимся живым из Северной Африки. Огромная каменная груда, расползшаяся на бессмысленно огромную площадь. Содержал он его без Ярлыков. Кто-то из его потомков, не то замаливая грехи, не то в филантропических целях пристроил для бездомных большой корпус, такой же уродливый, но с хорошими кондиционерами и фильтрами, отличными ионообменниками для воды и, что в моем случае более важно, с кучей удобств для инвалидов. Интересно, за сколько они вернули бы мне земную форму? Наверное, быстро и, возможно, даже бесплатно – в зачет былых заслуг.

Технически «Каркасс-ОН» способен взять любую лестницу, но мало кто рискнул бы, да еще при неполной настройке. Нет, лифты и пандусы надежнее.

Номер был стандартным. Правда, одеяло положили с компенсатором, ведь мне и натуральное пуховое было сейчас тяжело, и постель тоже с поддувом, а так – любой отель в любом месте от Томска до Танганьики.

Брату – вернее, в его дом, – я звонить не стал. Им известно, что я приземлился, «Каркасс-ОН» передает им мою телеметрию, так как юридически они несут за меня всю ответственность. Но вот доктору Кнафель я позвонил. «Каркасс-ОН» шлет данные и на спутник, а уж оттуда его считывает комп Натальи и предупреждает об отклонениях. Верю, что она их уже насчитала три месячных нормы и едва удерживается, чтоб не вломить мне по полной.

Наталья появляется – «Каркасс» развернул оптогазовый экран.

– Ну как там подготовка к харакири? – язвительно спрашивает она.

Разговор будет с трехсекундным опозданием: до «Радуги» неблизко даже световому пучку.

– Натико, не ускоряйся. Булат – последний из моей семьи. Похороны матери и сестры я пропустил, и уж его я провожу любой ценой. Даже если тут же отправлюсь вдогонку.

– Ты свой скимон видишь? Мы можем не успеть забрать тебя в случае чего. Да у вас к тому же черт знает что творится! Будто специально тебя дожидались. Северная Африка солдатней просто кишит, Египет, Турция, эта, как ее, бывшая Грузия, да и весь их Кавказ…

– Наташа, Наташа!.. А где психологическая поддержка пациента?

Три секунды тянулись целый час. В горле пересохло. Я попытался напиться, но очень удачно раздавил стакан с водой пальцами «Каркасса». Пришлось глотнуть из его системы. Тьфу.

– Мы перехватываем кодопередачи из Каира, Тегерана, Эр-Рияда, и во всех одно и то же. Войска уже на границах Эфиопии и Пакистана. Похоже, что Единый Халифат наконец разобрался, чего он хочет…

Вспомнился тру-транс, который в полусознании смотрел у зоны паспортного контроля Хитроу, спутниковое пропагандистское шоу прямо из тру-центра ЕХ. Томный араб с изысканной полоской усов мурлыкал на оксфордском английском, почему пришлось прекратить биологические исследования в Федеральный Европе, крутили самые неприятные и вдобавок хорошо обработанные съемки самых неудачных экземпляров и умело снятые кадры Ярлыков с самых невыгодных ракурсов. А потом этот красавец заявил, что создание нейроприсадок, забывающих Аллаха, было работой дьявола, два канадских туриста хихикали, а аэропортовский Ярлык остановил пылесос и широко улыбался, радуясь вместе с ними…

Я пожал плечами:

– Сомневаюсь, что все так уж плохо. Там же вечно какая-то суета…

– На сей раз хуже некуда. Делегация Халифата только что вернулась в Тегеран из Гааги. Европарламент при всем том количестве сторонников ЕХ отказался подписать Договор о гуманизации научных исследований.

– Неудивительно. Девять десятых европейской, и никто не знает, сколько мировой экономики базируется на Ярлыках и других формах кондиционированного труда. Так просто они не сдадутся.

– Разумеется. Но, по нашим данным, несколько часов назад триста смертников проникли на территорию Кельнского адаптоцентра и подорвали себя в помещениях охраны и в палатах со свежеадаптированными Ярлыками. Восемь сотен трупов. Одновременно вторая группа демонтировала и вывезла все оборудование.

– Зачем? – спрашиваю я. – Для ритуального уничтожения?

– Возможно, – сухо отвечает Наталья. – А возможно, для личного употребления. Несколько часов назад Совет Безопасности выпустил меморандум. Любой поясник, не вернувшийся в течение недели, скорее всего, останется на Земле на неопределенно долгий срок. Ни шаттлы, ни катера через активизированные сети ПВО не пробьются: с одной стороны будут перехватчики, а с другой – боевые спутники. А для тебя это особенная проблема.

– То есть? – Я уже просчитал, но вежливость требует признать заботу.

– Ты же один из создателей системы адаптационных подсадок. Знаешь их милый обычай публично забивать врагов веры камнями? Сейчас они официально ограничили вес камней, чтоб процедура случайно не кончилась слишком рано…

– Сомневаюсь, что до этого дойдет. Наташенька, спасибо, что позвонила. Буду держать связь.

– Будь осторожнее, турист. И выбирайся побыстрее.

Наталья отключилась, и «Каркасс-ОН» свернул экран.

Теперь надо было выбраться из скелета в постель. Жалко, что никто из коллег, ностальгирующих по Земле, не видел этой самоубийственной схватки со штанами, рубашкой и не вовремя сбившейся простыней. Нажать кнопки одежных замков и то оказалось целым состязанием по специальной программе. Тоска по парению и легкости Пояса Радуги была острее мук притяжения. Продышавшись, я отринул эту бесполезную ностальгию, зато включил стимулятор аспирации и наклеил пластырь с мелатонином. Задремывая, я чувствовал, что легкие у меня не больше, чем у лабораторной мыши.

* * *

Утром по стеклу мягко постукивал дождь. Теплая и неожиданно удобная постель помогала слегка наслаждаться всеми болями и даже потертостями – крепления «Каркасс-ОНа» намяли мне кожу и мышцы. Однако хватило сил поднять флакон и обработать самое неприятное, и от этого тоже стало чуть веселее. После недолгого скандала с Моим Худшим Я, Мой Лучший Я набрал по памяти короткий номер, вспоминая, как дребезжит старый-престарый телефон, который теперь, наверное, достанется ликующему антиквару. Попал я, разумеется, на Фаину. Она сухо ответила, что похороны в час дня, и тут же отключилась.

Завтракать пришлось в «Каркассе» и через его подсистемы. Настоящего завтрака мой желудок не выдержал бы, но пара капсул с лиофилизированной едой, уютно разрастающейся в желудке, и пара инъекций взбодрили меня настолько, что я решил пройтись вдоль пляжа. Надежда увидеть вживую те места, где я был счастлив, примиряла даже с «Каркассом» и тем, что настройка еще не закончилась.

Все это было зря. Старой пристани для яхт не осталось (часть была под водой, часть обрушилась), пляж был застроен почти целиком и по краям изгажен какой-то пузырчатой дрянью – брать пробу не хотелось. Город тонул в мутном тумане. Гавань из понтонов натянули между уцелевшими пирсами, а сами понтоны были из омерзительного желтого люминесцентного нанопластика. Липкий дождь полз по лицу и оболочке «Каркасса». Добро пожаловать на родину! Какого черта я сюда потащился… Дождь тоже кончился как-то сразу, словно закрутили кран. Понятно, климатизаторы еще работают.

Новая гавань полностью отменяла воспоминания о старой. Вместо пестрых рыбачьих шхун и катеров стоял всего один, но огромный туристский паром-дископлан. Такого же мерзкого желтого цвета, и почему-то с огромными жеманными губами, нарисованными по сторонам от форштевня. Интересно, что у него на ахтерштевне? Пассажиры высадились, готовые развлекаться, а Ярлыки из портовой прислуги несли за ними багаж.

Я ковылял по новому причалу, стараясь не обращать внимания на осыпающиеся дома и вонь из их подвалов и подъездов. Дети, азартно вопившие на незнакомых языках, скакали на игрушечных динозаврах и носорогах по выкрошившейся мостовой, где когда-то летели яркие сверкающие машины.

Ничего не осталось, кроме самой земли и моря, но земля была цвета старого пепла, а море – застоявшегося бульона.

На сосновых холмах не было сосен – на ветру мотались пальмы. Кажется, тоже адапты или просто пластиковые. Мощные красные и бронзовые стволы, выдерживавшие все шторма, умерли под кислотными дождями, и теперь горизонт перекрывало гигантское здание из лиловых зеркал, тянувшееся во все стороны сразу, подключенное к сети, позволявшей жителям этих квартир конструировать себе любую жизнь. Любую. И прежде всего чужую. Своя им опротивела еще до рождения.

Голодные века пожрали нас. И извергли. И вновь пожрали. Похоже, что извергнут снова. Что же мы тогда такое?

– Родон! Дядя Родион!..

Голос был Катин.

– В стопе сказали, что вы пошли этой дорогой…

У нее был велосипед, выращенный из пурпурной игуаны. Странно было думать, что и здесь крутились мои разработки, – боже, ведь это был мой докторский проект по энергообмену квазибелковых моделей третьего уровня…

– Мне хотелось бы с вами кое о чем поговорить.

Я кивнул.

– Я никогда не встречала человека, который действительно был в космосе, – сказала она. – И могу никогда не увидеть, если в новостях – правда.

– Война?

– Может быть. Пограничный инцидент, роботы линии защиты открыли огонь по боевой машине ЕХ. Оказалось, им по пятнадцать – шестнадцать лет, личного оружия не было, машина была учебная. Тру просто показала слайды.

Она, кажется, потрясена и напугана.

– Катюша, роботы есть роботы – у них в программе открывать огонь по тому, что пересечет границу. Это везде так…

– Тру говорит, вероятно, это дети-солдаты гвардии Правоверных. Их послали, чтобы спровоцировать инцидент и чтобы у нас осуждали правительство…

– Вероятно. Это в лучших традициях Халифата. Европейское население на треть, если не больше, сочувствует их политике и любуется ими. По крайней мере, так я слышал в Поясе из земных новостей.

– И еще. В первом выпуске сказали, что у них были подсадки нового типа. Во втором этой информации не было.

Меня затошнило – сильнее, чем после посадки. «Каркасс» задергался, но ничего не последовало, потом высунулся шланг от контейнера с соком, и паховое сиденье, жужжа, пододвинуло меня к нему. Но я отвернулся, хотя наконечник шланга усердно тыкался мне в губы. Экзоскелет срабатывает так, когда телеметрия говорит, что седок без сознания.

– Этого не может быть, – помолчав, сухо ответил я. – Подсадка не трансформируется. Она была сконструирована, чтоб действовать в позитивных паттернах трудового и социального поведения или не действовать вообще. Утка. Выдумка. Ложь!..

Вдруг она потрясенно указала на море. Я быстро повернулся, почти едва не опрокинув «Каркасс-ОН» – откуда и силы. Мышцы взвыли, в глазах побелело. Что она там увидела? Боевые дископланы ЕХ?

Но это было совсем другое.

Издалека они казались дельфинами; так же взлетали над волнами, затейливо переворачивались, по-дельфиньи вонзались в воду, снова взлетали и что-то перебрасывали друг другу. Мы наблюдали за ними в тишине, пока, один за другим, они не ушли из крутой дуги вниз и больше уже не вернулись.

– Ихтики, – тихо проговорила Катя. – Когда я была маленькой, мы верили, что если увидишь хоть одного, это к большой-большой удаче. Но мне ни разу не случалось…

– Когда я был маленьким, ихтики были совсем другие.

Я посмотрел на ее велогуану. Эффективное решение стольких проблем сразу. Личный транспорт на прессованных пальмовых листьях. Отходов практически нет, а что есть, идет в рецикл. Домашний любимец, устойчивый эмоциональный контакт, может выполнять до двадцати видов работ. Ихти – такие же продукты. Генная инженерия, биоразвертка – царица наук. Три четверти моей жизни.

– Ихти выстроили купольный город у того берега озера, в устье реки. Красиво, но вблизи ихти больше похожи на тюленей. Кажется, они уже не разговаривают. Но в сущности, они те же Ярлыки…

Мир стал совсем чужим. Польза была только одна – чувствовать, насколько прежним остался ты. Когда-то это были боевые пловцы, специально выведенные для подводного контроля границ. Я знал людей, которые работали над этим. Возможно, они и сейчас сохраняют эту функцию и кодом запуска могут быть, скажем, сто литров модифицированного феромона, после которого они дружно похватают свое подводное оружие и кинутся на литоральные и абиссальные посты…

Сейчас они мирно выгребают и сортируют водоросли, обслуживают фильтры, собирающие сине-зеленых агл, в Тихом океане добывают акантастеров – многие астеросапонины так и не удалось синтезировать, и что-то еще, для регенераторов тканей. Ловят морские мины, которых осталось немало. Зарабатывают очень приличные деньги, куда больше, чем то пособие, которое им платит сейчас министерство обороны… Наверное, делали их на прототипах моей схемы для Ярлыков.

– Мое любимое кафе теперь под водой, – сказал я. – Возраст – это музей невидимых экспонатов.

– У меня были жабры, но не очень долго. Мы там чудили. Интересно, потом надоело.

Катя пила что-то странное, менявшее цвет в чашке, – спрашивать я не стал. Посетители, в основном молодежь, были странно тихими и подавленными. Микрофоны «Каркасса» ловили только отдельные слова, но настраиваться я не стал. «ЕХи… пальба… да они просто пошлют своих психов с ножами… у них теперь все инженеры… Марк не вернулся… Лора тоже… сегодня живой концерт в «Китайском летчике»… сегодня живой, а завтра мертвый…»

Мирно улыбающиеся Ярлыки готовили, разносили, убирали.

– Сейчас уже почти не затапливают, – сказала Катя. – Чаще пускают мельницу, ну, рециклируют. Она размалывает все в такой порошок, разделяет камень, пластик и металл, а из них уже делают блоки и покрытия. Очень быстро. Сто мельниц утилизовали Дортмунд за неделю. Теперь его строят заново.

– Да, – сказал я. – Впечатляет. Может, это и к лучшему. «Я узнал, что старая могила – для постройки лучшая земля…»

– Что? – спросила Катя, приподняв золотистые брови.

– Неважно, – ответил я.

– А как там, в Поясах? – То ли она решила сменить тему, то ли взаправду интересовалась.

– По-разному. Люди – другие. Целенаправленнее, энергичнее. Другое пространство – чуть ошибись, и ты погиб. Или погибли из-за тебя. Очень воспитывает.

– Мама говорит, что там собрались эти, мечтатели.

– Наоборот, – усмехнулся я. – Ты позволишь? – Палец сумел показать на чашку. Она удивленно кивнула. Рука также сумела не раздавить посудинку, да и керамика была своя, неуничтожимая. На вкус было еще непонятнее, чем на вид. – Мечтатели остались на Земле. Грезящие, я бы даже сказал. Похоже, больше никто ничем не занимается. Люди отдали всю работу инструментум вокалис, говорящим орудиям, а сами ушли в симсимы. Боюсь, уже навсегда.

– Что тут плохого? Какая разница, как чувствовать, что живешь, – напрямую или стукаясь обо все?

– Плохого? Ничего. Хорошего тоже. Просто ни-че-го. Теперь даже открытия не делаются людьми.

– Ну и что? Мы сделали машины, делающие для нас открытия. Ведь все шло к этому, правда? Вы же сами работали над этим! – она кивнула на Ярлыка. – Хотя он-то сделан именно затем, чтобы ничего не открыть…

Девочка была неглупа, но это стоило отдельного спора и другой жизни – на словах такого не объяснить.

– Отлично. Ваши машины – просто вторые родители.

– Мы их сделали. Они заботятся о нас. Жить хорошо. Нужд нет.

Тут возразить было нечего. Нищими сейчас были только те, кто умел быть нищими. Попасть в эту касту было непросто.

– Они отдают нам то, что находят, а мы это применяем. А иногда они управляются сами. Симсим дает нам все, что можно испытать. От зондов тонны скучных фотографий и анализов – хуже Луны. Вулканы какие-то вонючие. Симсим такие вещи выдает!.. – Она прикрыла глаза и помотала головой. Потом хихикнула. – Настоящие инопланетяне глупее и противнее, чем те, которые у нас в конструктах…

– Да, это проблема. Только они-то ненастоящие. Как вы можете знать правду о них? Разве это не жутко, что ваши люди стали в конечном итоге машиннозависимыми? Что эволюция человека, возможно, зашла в тупик? Человечество нуждается в трудностях, чтобы расти. Вот почему мы не разрешаем там, наверху, симсимы или супермощные ИскИны.

– Прогресс не остановился и здесь. Мы просто выбрали другой путь. А ты говоришь, как фундаменталисты, – «ваши люди»…

Катя попросила счет. Ярлык-официант протянул ладонь, чтоб она скачала его. Ему было радостно, что с ним говорят.

* * *

Кладбище оказалось настоящим – каменно-глиняный холм, от подножия и до срезанной вершины уставленный склепами и надгробьями. А вот церковь была симовая, но очень приличной работы.

Людей было мало, и все – не моложе шестидесяти. Остальные были Ярлыки с лопатами, кирками и веревками – Ильза не пожалела денег на настоящий обряд, хотя деструктуризация обошлась бы ей раз в пять дешевле. «Бах! – и настоящий прах», пелось в одной из вещей «Birth Control».

Священником была женщина. Омолаживателями она явно не пользовалась и смотрелась на все свои семьдесят лет, но службу у могилы провела бодро. Она распевала все положенные тексты, а я старался думать о Булате.

Он совсем не изменился. Пожелтел, похудел, но был мало похож на больного. Смерть собралась в глазах и вокруг рта. Мы перезванивались достаточно часто, почти всегда звонил я, и счета были дикие, несмотря на льготные тарифы для тех, кто живет на Поясе дольше пяти лет. Оживился он в последний год лишь однажды – я обмолвился, что с удовольствием взялся бы за садоводство. Тогда Булат принялся рассказывать, как он ездил в наш старый дом и как там все цвело. Но я-то видел записи со спутника. Дом сожгли дикие гасты – еще до того, как их стали впускать лишь после нейроподсадки. Сад задушила модифицированная повилика.