Текст книги "Дверь с той стороны (Сборник фантастических рассказов)"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Сергей Снегов,Ольга Ларионова,Александр Шалимов,Виктор Жилин,Леонид Смирнов,Игорь Смирнов,Андрей Измайлов,Артем Гай,Марк Гордеев,Леонид Агеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Во время ужина ребята настаивали, чтобы последнюю ночь Овечкин провел в «гостинице у Альбино», но он категорически отказался, как и от предложения Сани заночевать в амбулатории с револьвером мсье Альбино – все же два «ствола»… Однако все это наводило на мысли о паническом страхе, который Овечкин, особенно перед иностранцем, допустить не мог, даже если бы существовала несомненная угроза. А тут где она? Ну, пытался какой-то трусливый бандит из-за угла, из темноты подстрелить его. И сразу сбежал. И неизвестно, в него ли он хотел стрелять… Теперь было ясно, что ситуация совсем иная, но Овечкин решил ничего не менять. Да и изменить ничего было невозможно. Если «корреспондент» не врал, присутствие Овечкина в «гостинице у Альбино» только увеличивало опасность для ребят, и все.

С не оставлявшим его никогда оптимизмом и надеждой на лучшее Овечкин привычно помок немного под душем в простыне и отправился спать. Но заснуть не мог. И когда раздался в доме злой лай Шьена, Овечкин подумал вполне обыденно: «Ну вот, все же не обошлось…»

В дверь внизу стучали тихо, определенно в надежде на реакцию пса.

Оноре и Овечкин появились в гостиной одновременно. В открытом баре горела маленькая лампочка, скудно освещая комнату. Расходясь вечером, они не закрыли бар, вроде бы случайно.

Оноре снял пистолет с предохранителя и вышел на лестницу.

– Кто там?

– Это я, мсье Жиро. Пришел за ответом.

– Пошел вон, сукин сын!

– Поосторожней, дядя. Оба дома окружены. У нас базуки. Один залп – и дверей нет. Но я пришел не стрелять, а тихо договориться. Видите, как я царапаюсь, чтобы не разбудить соседей. Вы правильно делаете, Оноре, что не зажигаете света.

Овечкин стоял за спиной француза и слышал, как тот тяжело дышит. Шьен непрерывно угрожающе рычал, словно внутри у него работал моторчик.

– Ну, так что, Жиро?

– С вами я не хочу разговаривать, как вас там. Пусть придет кто-нибудь другой с бумагой. Черт с вами, подпишу.

– Ничем не могу вам помочь, Оноре. Я здесь один. Как вы понимаете, отряд из местных. Придется иметь дело только со мной. Соберитесь, дружище. Это ведь недолго.

И опять тишина, только рычание Шьена и тяжелое дыхание двоих на темной лестнице.

– Решайтесь. У меня есть инструкция, по которой я жду только пять минут.

Оноре выругался сквозь зубы и сказал решительно:

– Хорошо. Вы входите один. Сейчас я освещаю сверху крыльцо, вы отходите от двери, мсье Жан открывает ее, вы входите и поднимаетесь наверх. Учтите, я вооружен и стреляю хорошо. Все ясно?

– Конечно, мсье Жиро. Не бойтесь.

Оноре снова зло выругался и быстро зашептал в ухо Овечкину:

– Как только впустите его, сразу же запрете дверь. Оставайтесь на лестнице, пока я вас не позову. Поняли? Оставайтесь!..

– Да, понял… Оноре…

Тот решительно махнул рукой с пистолетом, зажег свет на лестнице и ушел в гостиную, оставив дверь широко открытой. Через несколько секунд негромко крикнул:

– Открывайте, Жан… Входите, как вас там… «Корреспондент» проскользнул в дверь, щурясь.

– О, да у вас тут иллюминация… – Оскалился. На поясе поверх шорт болталась на животе расстегнутая кобура.

Овечкин молча захлопнул дверь и задвинул щеколду. «Корреспондент» легко поднимался по освещенной лестнице к темному прямоугольнику двери. Когда он встал в нем, подряд грохнуло три выстрела, оглушающе забилось в бетонном колодце. Овечкин очумело смотрел, как «корреспондент» медленно сгибался, словно делал глубокий поклон в замедленной съемке. В гостиной вспыхнул свет. Овечкин, спотыкаясь, отталкиваясь руками от несшихся на него ступенек, побежал наверх. «Корреспондент» лежал на боку, и его белая рубаха и шорты быстро становились красными. Неподвижный браслет тускло поблескивал.

– Что вы наделали, Оноре?.. Это ведь ничего не изменило…

– Очень даже многое изменило. Он был здесь один. Эти, – Оноре кивнул на окно, – наемники. Я их хорошо знаю, Жан… У нас появилось время на то, чтобы уйти. Помогите мне.

Он подхватил труп под руки и поволок к окну.

– Выключите свет… Так… Помогите-ка… Ну-у… Вот, я же обещал выпроводить тебя через окно…

Тело гулко шлепнулось в темноте о землю. Стояла удивительная тишина. Даже звери в джунглях, казалось, молчали. Сухой отдаленный стук дизеля подчеркивал ее неестественность.

– Теперь включите свет.

Желтые квадраты электричества словно вспугнули мир. За окном зашуршало, задвигалось, завозилось, потом захрустело, удаляясь, и наконец панически затрещало у реки ломаемыми стеблями слоновой травы. В наступившую затем душную тишину ночи просочились и стали нарастать, крепнуть, будто оживая, звуки джунглей. Африканская ночь привычно тявкала, вопила, визжала, верещала и ухала.

– Надо трогаться, – устало сказал Оноре, подходя к окну. – Так, они утащили его. Молодцы. Значит, обученные…

– Ваня! Ва-ня… – негромко звали из темноты.

Овечкин бросился к окну.

– Саня, ты?

– Я, Ванечка, я. Откройте мне, – просил Саня с револьвером мсье Альбино в руках.

– Ну, вот, – говорил сухо Оноре. – У нас есть, может быть, даже сутки. Собирайтесь, ребята. Чем скорее мы тронемся в путь, тем он будет безопаснее.

Саня ориентировался быстро, несмотря на свою кажущуюся медлительность.

– Ваш «лендровер» в порядке?

– Да.

– Тогда на «пикапе» и «лендровере»?.. – Саня быстро ушел. Шьен внимательно и брезгливо обнюхивал темные влажные пятна на полу. Время от времени поднимал голову к хозяину и одобрительно качал хвостом. Овечкин, потрясенный, все стоял столбом. Этот первый в его жизни труп, тяжесть которого он еще ощущал своими мышцами, был в самом-то деле или нет?..

– Ну, вот, – снова заговорил Оноре. – Едем все же вместе. Дорогами Африки мы с вами пройдем вместе до конца, Жан. – Рыжая шевелюра потными лохмами закрывала его лицо, свисала над глазами, но он не убирал волос.

– И куда вы?.. – судорожно сглотнул Овечкин.

Оноре усмехнулся, по-своему криво и грустно. Ах, как бы хотел Овечкин забрать его с собой! Его и его собаку, эти два одиноких несчастных существа, к которым вдруг испытал жгучую жалость.

На вселенских ветрах

Вашингтон. Вечер

– То есть как исчез?!

– Русский в своем посольстве, агента убили, а француз исчез.

– Та-ак… Думаю, ваша карьера, Мак, завершена.

– Он никуда не денется от нас, Гарри. Мы плотно обложили его.

– Ту женщину вы нашли хотя бы?

– Она, оказывается, покончила с собой. Давно. Ему никуда не деться, Гарри. Мы перекрыли ему все выходы!

– Да, Мак, и себе тоже. – Гарри усмехнулся. – Боюсь, как бы и мне не оказаться в одной компании с вами и вашими всемирными скорпионами.

Москва. 10 утра

– Кто такой Овечкин? Проверили? Это не африканская жара на него действует?

– Нет, товарищ генерал. Высококвалифицированный инженер…

– Вы что, в строительное ведомство его рекомендуете?

– Никак нет. Овечкин спокойный, уравновешенный, разумный человек, вполне достойный доверия.

– А сама вакцина – реальность?

– Мнения экспертов разошлись.

– Понятно. – Генерал побарабанил пальцами по столу. – Но покушения, трупы – это хотя бы реальность?

– Да, товарищ генерал. Это несомненно.

– Срочно займитесь этим Овечкиным. Его, наверное, нужно вывозить оттуда. Здесь и поговорим.

Париж. Вечер

– Вы читали, комиссар? Оказывается, убили еще одного приятеля мадам Мирей. Кажется, мсье Луи. И все из-за какого-то лекарства от радиации! Или это выдумки журналистов, как вы думаете?.. Мир сошел с ума! Вакцина – путь к господству! Опять… Да это же просто наследники бандита Гитлера! Еще кофе?

– С удовольствием.

– Ну, подумать только, комиссар: что такое эта вакцина? Что такое даже выжившие люди на мертвой нашей планете! Без коровушек, без пшенички, деревьев и цветов… Они просто сумасшедшие, эти политики и военные!

– Успокойтесь, мадам, прошу вас. Вот я, знаете, не читаю газет. От этого чтения начинаешь чувствовать себя совершенным болваном.

– У вас интересная работа, господин комиссар, а тут – одиночество, скучная вещь. Да и как подумаешь, куда мы катимся…

– Э-э, мадам, мир всегда куда-нибудь катится, на то он и круглый. А вот одиночество – бич нашего времени. И чем суматошнее, быстрее оно будет, тем сильнее станет одиночество людей. Надо бы притормозить… Знаете, мне не так одиноко только у вас, мадам. – Он накрыл своей ладонью ее руку на столе. – Простите…

– Ну что вы, мсье! Я так рада, когда вы приходите…

Африка. Обеденный перерыв

– Вкусные лепешки, да?

– Все вкусно, Гран Ма, но не хватает мне голенастенького шефа Овэ, смеется Пти Ма.

– Гм… – добродушно гыкает Гран Ма, уплетая лепешки из маниоки.

– Он очень был хороший, – неожиданно грустно, совсем на нее не похоже, говорит Пти Ма.

– Эй, маленькая! Я уже почти набрал денег на жену.

– О, ты опять здесь? Меня надо покупать с этой большой машиной, ты учел ее?..

СССР. Ленинград. Клинский пер. 13, Ивану Овечкину

Милый мой Жан!

Так уж получилось в моей несуразной жизни, что, кроме тебя, некому высказать необходимые мне слова. Даже Шьена отравили. Не подумай, что я раскис. Напротив – принял самое важное в своей жизни решение. Не хочу каяться, сожалеть. Подвожу итоги. Я понял: нельзя усложнять этот мир, в котором маньяки способны на все, а нормальные люди не властны над ними. Я решил уйти вместе со своим изобретением, со своей вакциной. Могут сказать, что это варварство – унести в могилу секрет лекарства, столь важного в атомный век. Но ты не должен так сказать, Жан. Прикинь, к чему приводили паллиативные методы лечения человеческих болезней, суть которых – насилие? Никаких паллиативов! Эти болезни нужно лечить только радикально! Лучше пусть их боятся. Разумный страх всегда был для людей наилучшим стимулом.

Ты прав. Жан: мы только люди, и от того, какие мы сами, зависит наш мир. Ни изобретения, ни технический прогресс не сделают его лучше. Только мы сами! Я прожил довольно долгую и бесполезную жизнь, но теперь ничего уже нельзя изменить. Бизнесмены войны не оставят меня в покое. У меня нет выхода. Но все же я оказался сообразительным: да, каков человек, таков и мир, в котором он живет. И неважно, что это микромир даже в масштабах Земли. Ведь нет и Вселенной без микромиров! Не так ли, милый мой де Бреби?..

Я уверен, что ты понял меня и одобрил. С этой верой мне легче. Все, что случилось с нами в африканской глуши, возможно, на роковой черте человечества, убедило меня, что в какой-то момент, под воздействием каких-то причин любой микромир может расшириться неожиданно по всем космическим законам. И нам, людям, неведомо, чей это будет мир.

Я хочу, чтобы ты знал, друг: немолодой француз, яростный индивидуалист, мечтавший о личной свободе и силе, в последний час думал только об истинно Великом. Он хотел быть достойным наших Великих Революций и того просветленного Человека, о котором ты так много и хорошо пел и о котором каждый из нас мечтает.

Прощай. Пусть твои дети будут такими же, как ты. Твой Оноре-Максимилиан Жиро, ле Гран Эритье без своего мира, без детей, без возможностей и сил.

Татьяна Орловская
Ниша забытой жизни

Никто не заходит так далеко,

как тот, кто не знает, куда он идет.

Африканская поговорка

Последний свидетель

– Ну, вот и ручей, – выдохнул Франсуа и сбросил рюкзак и баулы.

Пит не мог его слышать. Он застрял где-то в двухстах ярдах позади, и кричать было бесполезно. Притащится сам – куда денется!

Франсуа чертыхнулся. Он так и не привык есть в одиночестве. Зато научился разговаривать вслух сам с собой.

Девятый день бродят они по Капским предгорьям, из них треть Франсуа просидел вот так – один, рядом с банками консервов. А главное, в полном безделии. Да и чем заняться моряку в диком горном лесу? Сюда даже аборигены не заходят. Когда в последнем зулусском краале пытались найти проводника, ни один охотник не соглашался идти, куда просил Пит.

Аборигены боялись каких-то духов предков, понять было трудно. На английском и африкаанс зулусы говорили так же плохо, как Франсуа и Питер на их нгуни.

Нет, подумать только! Сколько раз, болтаясь по палубе во время штиля, он проклинал унылое однообразие океана, тишину пустого, ничем не прикрытого неба и эти отвратительные корабельные рожи – мечтал о зеленой земле… И вот он сидит на ней, предвкушая единственно возможное удовольствие – ветчину с галетами. А его спутник тем временем, забыв и о ветчине, кофе, и о нем, Франсуа, изучает эту зеленую твердь миллиметр за миллиметром. И зачем? Чтобы доказать, будто когда-то не было Индийского океана! Франсуа вдруг стало смешно.

Что-то шарахнулось в кустах невдалеке. Будто от брошенного камня. Питер? Нет, тот остался в другой стороне. Павианы… Ну, конечно. Аго… агогве так называют обезьян аборигены. И Франсуа опять усмехнулся, вспомнив старого зулуса, от которого услышали они слово «агогве».

Это было все там же, в последнем краале, где искали проводника. Нгосо старик, высохший, как водоросль на песчаном пляже, – упирался и бормотал про какое-то табу. Но он был любопытен, этот старик, и потом все время кружил вокруг их костра. И вот однажды, когда Питер опять погрузился в единственную книгу, которая была с ним в пути, за его плечом из темноты вдруг вынырнула физиономия Нгосо. В мигающем свете костра его лицо казалось гипсовой маской, изборожденной морщинами. В глазах застыл ужас. Он не отрываясь смотрел в книгу. Это был справочник ботаников. Сплошная латынь! Нгосо медленно раскрыл рот и завыл. Вой был странным, с захлебыванием. Казалось, старик давился каким-то словом. Дергался, будто любопытство и страх поочередно толкали его то в грудь, то в спину.

Франсуа и Питер тоже уставились в книгу. То, что они увидели, развеселило обоих. Оказывается, Нгосо смотрел на яркую закладку с рекламой Стрекфонтейна – нашумевшего заповедника окаменелостей древнейшего предка человека, пресловутого «недостающего звена». На картинке был изображен обезьяночеловек, черепа и кости которого привлекали в Стрекфонтейн толпы ученых и туристов.

«Аг… гог… Аго… гве! Аго… о!..» – вскрикнул Нгосо и исчез так же внезапно, как и появился.

«Агогве?» – переспросил тогда Франсуа у Пита. «Да. По– моему, это одно из местных названий обезьян. Но только какое-то особое, уважительное, что ли. Ведь они считают обезьян своими предками. Кстати, эта картинка как нельзя лучше это подтверждает. Учти, что Нгосо не видел обезьяны крупнее павиана. А тут не просто обезьяна, а австралопитек…» – «Самый случай побеседовать с этим старцем о теории Дарвина, – съязвил тогда Франсуа. – Давай станем миссионерами».

Ему нравилось подкалывать Питера – умного зануду, с которым он когда-то учился в школе. Если быть честным, в детстве он тихо ненавидел Питера Йоргенса за усидчивость, сосредоточенность и аккуратность. В глазах сверстников все это значило не что иное, как смерть при жизни. И на ребячьем рынке Питеру быстренько приклеили ярлычок: Пит Промокашка.

Скажи кто-нибудь в школе, что придет время и Пит будет сидеть с ним за одной стойкой в баре, Франсуа принял бы это за идиотскую шутку.

Но так случилось одиннадцать лет спустя в университетском квартале Иоганнесбурга. И что говорить, Франсуа боялся даже подумать, что было бы с ним, не случись этой невероятной встречи.

Это был фарт – супервезение. Да, эта встреча за стойкой спасла его, что ни говори…

– Фран-суа?!

Он вздрогнул. Ну, конечно, Питер кричал совсем с другой стороны, вовсе не оттуда, где шмыгали эти любопытные павианы. Проголодался-таки Промока… Э, нет! Сейчас уже никто не посмел бы назвать Пита Промокашкой.

Месяц назад впервые услышал он вот это. «Фран-суа?!» Удивленное и окликающее одновременно. А когда обернулся, рядом за стойкой увидел смуглого мужчину своих лет в широкой кожаной куртке и шляпе, какие носят южноамериканские индейцы. «Иностранец», – подумал тогда Франсуа. Но что-то отдаленно знакомое почудилось в улыбке незнакомца. Он и не думал рыться в памяти: впервой ли бывалому моряку такие встречи! Сколько раз в портовых кабачках присоседивались словоохотливые скитальцы. Прилипчивые бичи – моряки без корабля. Были среди них и французы, и турки, и янки… Расставались друзьями – с тем, чтобы никогда больше не увидеться.

Но этот не был похож… А что, если «иностранец» – посланник судьбы? Что, если он поможет с рекомендациями на судно? Ведь на этот раз бичем был сам Франсуа!

Да, он был моряком без корабля. После ссоры со старшим механиком его оставили в Токио без бумаг, которые давали возможность устроиться на другое судно. Полгода он добирался до Дурбана. Грузил в портах, мыл посуду в ресторанах, был рассыльным, даже позировал художнику в Александрии. А когда переступил наконец порог дома, отец не стал слушать объяснений. Старый Лебер не терпел неудачников. Даже случайную неудачу он считал результатом трусости. Трусости, и только. Вспомнив это, Франсуа нагло взглянул на «иностранца».

И вдруг тот смутился. Широкая улыбка застенчиво сузилась, рука медленно соскользнула с плеча Франсуа.

«Узнал? Не рад? – Он говорил на чистом африкаанс, языке детства. – Да. Пит Промокашка…»

«Надо быть дьяволом, чтобы узнать его», – думал Франсуа, как тогда, в кабаке за стойкой, глядя сейчас на высоченную фигуру, путающуюся в зарослях акаций. Кто мог подумать, что худосочный усидчивый Йоргенс станет путешественником! Что отчаянный Лебер-младший, который придумал себе кличку Дрейк в честь знаменитого пирата, согласится тащить за Промокашкой огромные баулы с дурацкими стекляшками. По непроходимым зарослям, да еще вверх, к черту на рога!

Но так случилось. И Франсуа пошел с Питом, не спрашивая, что они будут искать в Капских горах. Сколько тот заплатит – вот что спросил Франсуа…

Питер шел, подняв руку. В кулаке он сжимал прозрачный пакет для образцов растений.

– Sapienti sat![Sapienti sat (лат) – для понимающего достаточно] – И плюхнулся рядом.

Франсуа давно смирился с его странной манерой выражать чувства по-латыни, но на этот раз язык римлян показался родным, как отцовский храп. Неужели конец их мотаниям! Знал бы этот Пит Одержимый – так мысленно переименовал его теперь Франсуа, – как мечтает он о шуме улиц, бешеном ритме танца в дурбанском дансинге, о реве толпы на скачках и еще… Нет! Хватит припортовых забав! Отец прав, нужно решаться на смелую авантюру, которая даст деньги. Много денег. Питер заплатит ему… Кое-что Франсуа уже замыслил.

– Ты нашел то, за чем мы сюда тащились? – Он с надеждой всматривался в мутную пленку пакета.

– Умному достаточно! – повторил Пит, и Франсуа понял не больше, чем по-латыни. – Это меня обнадеживает. Мы на верном пути… Франсуа выругался.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что до сих пор мы шли сами не зная куда, а теперь ты нашел указатель? – Он ткнул пальцем в пакет. – И далеко ли, сэр, он указывает?

– Во-первых, это не он, а она, – спокойно ответил Пит. – А во-вторых, прости, старина, ты опять из-за меня не обедал.

– Да, я зол! Но не от голода! – Он кричал, сам пугаясь своего голоса. Так кричат в кубриках, глотками доказывая свое превосходство. А чего хотел доказать он? – Ты смотришь на меня как на рабочую скотину! Думаешь, Франсуа туп, ему не понять твоих ученых целей? А я вот что скажу: бред все это! Только идиот возьмется искать растения, которые докажут, что когда-то не было Индийского океана! Может, ты надеешься, что я сойду за свидетеля, когда ты подкинешь в прессу свою сумасшедшую сенсацию? Думаешь, я не знаю, чего стоят все ваши научные открытия и теории, которые сводят с ума и без того сумасшедший мир? Нет, Промокашка, я таскаю твое барахло, чтобы заработать деньги на стоящее дело. И заметь, я честно зарабатываю их!..

– Ты решил бросить меня? – Смуглое лицо Пита стало серым. – Хорошо, я удвою сумму, на которую мы сговорились.

– О-ля-ля! Неплохо же ты рассчитываешь поживиться на этой авантюре, если готов отвалить мне столько…

– Дурак! Я не получу за это ни цента. Тебе плачу из того, что у меня есть. И поверь, когда мы вернемся и рассчитаемся, я стану беднее, чем ты. Так что можешь считать меня идиотом!

– Святая Мария! Ведь ты ищешь вчерашний день! Даже я знаю, что за миллионы лет растительность Земли несколько раз менялась. Камни и те рассыпались, а вода стала лесом!

Два чувства смешались в душе Франсуа – сладость удачи от обещанной прибавки и горечь греха от признания Питера. Одно слово – и он станет грабителем сумасшедшего! Ну и шуточку сыграл с ним Йоргенс!

А если все-таки оставить его? Взять расписку на прежнюю сумму и получить причитаемое у жены Питера? Тогда он сможет… Проклятое воображение не хотело шагнуть за это «тогда». Оно раздвоилось, и в каждой из его половинок осталось по человеку. В одной он, Франсуа, по прозвищу Дрейк, спешил налегке из леса, унося с собой часть продуктов, чтобы скорее добраться до пачки денег. В другой – Пит Одержимый медленно пробирался в горы, к своей мечте, таща за собой баулы. Они были одинаково одиноки, эти двое. И неизвестно, кто из них был счастливее и чей путь – вернее…

– Решай сам, – прервал его мысли Питер. – Да, я могу ошибаться, потому что моя гипотеза – это только моя гипотеза. Я верю, что Азия и Африка имели общее прошлое. Иначе как понять, что аборигены нашего, африканского юга принадлежат монголоидной расе? Вот что поможет узнать истину!

Питер опять держал в руках тот прозрачный пакет, с которым пришел полчаса назад.

– Эта малышка уже жила на Земле в палеозойскую эру. И если я не ошибаюсь, ее ближайшие родственники сохранились только на Гималаях. Если я не ошибаюсь… Но для этого мне надо найти популяцию – колонию, если говорить понятно для тебя. Собрать образцы, убедиться, что это именно та разновидность. А если окажется, что я прав, то – бьюсь об заклад! – семена не могли перенести путешествие через океан…

На чуть дрожащей ладони Питера Франсуа увидел маленькую мшинку. Серо-бурую, схожую с комочком земли. Он боялся сказать слово, чтобы не сдунуть живую древность. Как это Йоргенс сумел рассмотреть ее на буйно заросшей земле? Да, на такое способен только одержимый. Если это не мистификация, остается предположить, что Питер провидец? Или просто великий ученый. Но тогда почему в их ученом мире не нашлось никого, кто бы пошел с ним, кто оплатил бы эту экспедицию или хотя бы носильщиков?

– Ты прав, покров планеты менялся. – Питер опять впал в обычное для него отрешенно-сосредоточенное состояние и говорил, казалось, сам с собой. – Но мхи находили для себя жизненную нишу всегда. Они пережили великую сушь и великие болота. И даже когда земля вздыбливалась и трещала, образуя горы и новые континенты, они послушно разламывались вместе с нею, потому что были ее частью, ее живой пленкой.

– Но тогда и предки бушменов – наши африканские монголоиды – должны быть подобны мхам! Как иначе ты докажешь, что и они из Азии?

Вот она, ошибка Питера! Все-таки Франсуа что-то да понимает! У него есть что возразить и ученому. В перепалке он всегда был ловок. Франсуа почувствовал азарт.

Питер молчал. Он подтащил к себе один из баулов и стал рыться в нем.

Нет-нет, Франсуа нужен ответ, а не смятение Пита. Пусть ответит хоть что-нибудь, тогда они смогут идти вверх вместе, и не потому, что Франсуа поверит Одержимому. Нет, сейчас он готов прикинуться, что верит. А доверяет он все же только себе. Зато по возвращении он получит большие деньги. Он стоит их, черт возьми, хотя бы потому, что кое-что понимает!

– Я думаю, они были такими… – Пит протянул ему закладку с изображением австралопитека. – И не смотри на меня так. Они уже могли существовать в те времена и пускаться в дальние миграции в поисках пастбищ. Может, это были еще более древние представители будущего рода человеческого… Но как и эта малютка, они были частью земли. Разум еще не стоял между ними и природой… Совершенны, как мох…

– Примитивны, как мох, – перебил его Франсуа. Пит будто не слышал его:

… – Они не искали превосходства ни друг перед другом, ни перед природой. И природа всегда оставляла для них жизненную нишу. Он вдруг совсем по-мальчишески улыбнулся.

– Впрочем, – Пит галантно склонил голову, – если сэр согласится отобедать со мной, я готов признать все вышеизложенное бредом.

Что-то сместилось в душе Франсуа. Это от слов… От неожиданных слов Питера. Никогда Франсуа не думал так, как говорил Промокашка… Была ли у Франсуа жизненная ниша? Хоть уголок, хоть щелочка? Он привык воспринимать жизнь как повсеместную бойню, от которой невозможно укрыться, потому что сама природа стала ее жертвой. Он привык к тому, что надо, напрягая ум, ловчить, охотиться на себе подобных, чтобы никто не перехитрил и не заглотнул тебя самого.

Когда-то Франсуа искал утешения в океане. Но нашел там только изнурительную работу и тупое подчинение чужой воле. Берег? Заморские порты? Он оставлял там деньги, которые платили за пытку океаном. А что получал? Припортовую свободу, такую же изнурительную, как труд, – под чужую музыку, чужой хохот, чужой шаблон. Отец презирал его за то, что он, потомок бельгийских колонизаторов, стал морским рабом. «Я выпью с тобой лишь тогда, когда ты дорастешь хотя бы до контрабанды!» – вопил старый Лебер. И гнал сына в океан на охоту…

Теперь, после слов Йоргенса, Франсуа впервые подумал, что его одиночество рассеивается, что рядом с ним не работодатель, а человек, готовый поделиться своей жизненной нишей. Ну, конечно! Идея Питера, которую он доверил сейчас товарищу по детству, и есть священная ниша его жизни. Вот почему он вкладывает в эту идею все, что у него есть. Безотчетно.

– Ты убедил меня, Пит! Пойду с тобой.

Франсуа не лгал.