Текст книги "Спящие драконы Са-Хюинь"

Эпилог

Если вы думаете, что по приезду домой наши приключения закончились,

то вы глубоко ошибаетесь.

Первой новостью было – Савинский оставляет проект, и его берѐтся

продюсировать другой человек. Олег Дмитриевич не пояснил нам причин

своего ухода, однако перед тем, как распрощаться, пожал обоим руки (да, и мне

тоже, несмотря на мой пол), и сказал, что сейчас вынужден уехать. Но

обязательно вернѐтся. Тот, на чьи плечи ляжет ответственность за «Мир за

гранью», надѐжный и добропорядочный человек. С ним будет приятно

работать. Возражать не имело смысла, однако мы очень жалели о том, что

Савинский нас покидает таким образом.

– Говорила мне мама, – ворчал Бахамутов, положив руки в карманы и

шагая по холлу аэропорта. – не лезь ты, куда не надо. Не жди от судьбы того,

чего не бывает. Всѐ равно будет так, как задумано.

– Кем задумано? – рассеяно уточнила я, понимая, что слушаю товарища

вполуха. И даже, если он и скажет что-то дельное, то я это просто пропущу.

– Не знаю кем, – продолжил хмурый Бахамут, – но кто-то же живѐт там

наверху и планирует, что и как случится. Боги и ангелы там всякие

Почему-то возникло ощущение, что ангелам он ой как не против пощипывать

все пѐрышки на крыльях.

66

– Ну, не без этого. Но с другой стороны, что не делается – всѐ к

лучшему… Наверно, – я была не слишком уверена в своих словах, однако

ворчать и жаловаться на жизнь как оператор не собиралась.

– Кстати, когда мы сразу встретились с Олегом Дмитриевичем, он сказал

отдать это тебе, – Руслан протянул мне небольшой бумажный сверток.

Я с удивлением взяла «подарок», недоверчиво глянув на оператора.

– Савинский? Мне? Ты уверен?

– Да. Если, конечно, ты у нас одна Дана Хлоева. А так, может, и кому

другому.

– Хватит паясничать, – фыркнула я, разворачивая на ходу сверток.

Сказать, что когда я увидела то, что было спрятано под сероватой бумагой,

потеряла дар речи – ничего не сказать. На ладони, переливаясь медовым с

рыжиной сиянием, лежал двуголовый дракон Са-Хюинь. Тот самый, что

некогда был передан мне Ву Ван Ньепом.

– Что…что… это такое? – запинаясь, произнесла я, понимая, что это

какая-то злая шутка.

Бахамутов молча смотрел на агатового дракона, кажется, не будучи

способным сказать что-то членораздельное.

– Откуда он у Савинского? – уже спокойнее спросила я.

– Не знаю, – честно ответил Руслан. – И я не в восторге.

– Да, я тоже. Почему у меня странное предчувствие, что мы опять куда-

то влипли?

– Потому что так оно и есть, – просто ответил Бахамутов.

67

Улуг-Хем

Поздним летом в этих краях небо бездонно и безгранично. Кажется, что

оно – огромная перевѐрнутая чаша, вырезанная из молочно-голубого опала и

по недоразумению оставленная здесь кем-то из богов.

Чѐрный сокол с криком взмыл в эту синь, рассекая крыльями прохладный

воздух и стремясь к солнцу. Крик у него не такой как всегда – сладкий,

нетерпеливый зов, словно сокол заждался чьего-то прихода и знает, что вот-вот

должна состояться встреча.

Солнце иззолачивает бронзовые перья; глаза птицы, как раскаленное

золото, не мигая, смотрят вниз, на узкую тропку, теряющуюся среди гор, но всѐ

же выходящую к Улуг-Хем – Великой реке.

Но ждать недолго. Они идут. Идут, сверкая кольчугами и сталью

изогнутых клинков, огромными круглыми щитами и шлемами. Ведѐт

Чингисхан своѐ войско вдоль берегов реки, огибая поросшие зеленью горы.

Вместе с ним идут сто двадцать тувинских шаманов, которые указывают

верный путь, что даст сил шагающим воинам и приведѐт к цели.

Сокол видит Алдына, Даркаша, Карлука, Тангара, Бокая – и многих

других, покинувших свои родные земли и направившихся вслед за великим

ханом.

Но лишь один человек его интересует больше всего – стройный молодой

шаман. Его стан подобен гибкой иве, склонившей свои ветви к водам Улуг-

Хем, и когда он снимает головной убор, то длинные волосы падают на плечи

шѐлковым водопадом цвета изумрудной полночи. В бездонно-чѐрных глазах то

и дело вспыхивают огненно-зелѐные искры. Мерген, что в переводе с

тувинского означает «мудрый», слишком юн, но о его способностях узнал сам

Тэмуджин, от чего и пожелал, чтобы молодой шаман принял участие в

походе… Мерген никогда не расстаѐтся со своим ручным соколом.

Поговаривают, что он понимает язык не только зверей, но и птиц. Юноша не

носит с собой щита и не умеет обращаться с мечом. Его оружие – дунгур из

68

натянутой козьей кожи на овальную деревянную раму и вырезанная из кедра

небольшая колотушка, которой он бьѐт в него, вызывая гулкими звуками

древних духов.

Каждый день с утра и до вечера служит шаман великому хану, советуясь

и тот час же сообщая о решении предков. Случается это всегда после того, как

золотой сокол сядет на руку юноши. Никто ни разу не слышал ни слова,

сорвавшегося с губ Мергена, да и сокол сидит тихо, не выдавая себя клѐкотом.

Но и без этого ясно, что между ними идет безмолвный диалог. Чѐрные глаза

юноши неотрывно смотрят в золотые и немигающие. И улыбнется шаман или

нахмурится – зависит уже от того, какую весть ему принѐс крылатый Алаш —

добрую или злую.

Когда садится солнце, молодой шаман остаѐтся на берегу Улуг-Хем. Он

не любит долго быть в окружении людей, и стоит только бархатному покрову

ночи накрыть вершины гор и мирную долину, а кострам возле походных

шатров воинов потухнуть – Мерген уходит подальше от человеческих глаз.

Потому что ждѐт на берегу его высокий плечистый мужчина, одетый в

кожаные охотничьи штаны и длинный плащ, отороченный волчьим мехом.

Вокруг лишь тьма, пронизанная светом звѐзд и Луны, но Мерген прекрасно

знает, что это его Алаш. Принадлежит он к загадочной расе, от которой

осталось несколько представителей. Умеют они превращаться в зверей и птиц,

воду и ветер; могут стать солнечными лучами и знойным ветром. Но кто они и

откуда – тайна.

По собственной неосторожности Алаш попался в ловушку людей, когда

летал вольным соколом и поранил крыло. Мерген нашѐл его и выходил, думая,

что излечивает птицу. Каково же было удивление юного шамана, когда он

узнал, кто перед ним, стоило только Алашу выздороветь и предстать перед

юношей в своѐм человеческом облике. Мерген в первые секунды растерялся,

когда золотой сокол стал статным мужчиной, всѐ тело которого покрывала

невероятная бронзовая вязь, словно кто-то писал на его коже чарующую сказку,

но не словами, а удивительными рисунками, волосы горели как янтарь, а глаза

69

были подобны прозрачному золоту. Не бывает таких глаз у людей. Мерген знал

об этом. Но…

Не одну уже ночь провѐл молодой шаман в беседах с древним духом,

узнавая от него о позабытых дорогах и волшебных местах. Много чего знал

Алаш и, ничего не тая, рассказывал своему другу. Умел сокол делать что-то

такое, что скрывало их от любопытных глаз. И не видели никогда ни воины, ни

шаманы, ни сам Чингисхан, как за час до рассвета, закутавшись в плащ с

волчьим воротником, скрывая тело от утреннего холода, Мерген направлялся в

шатер. У юного шамана совсем немного времени, чтобы отдохнуть и прийти в

себя. Так как скоро взойдет солнце, и начнется новый походный день. Алаш

вновь обернѐтся соколом, чтобы помогать и показывать путь своему другу, а

Мерген будет передавать волю духов войску, что идѐт вдоль берегов Великой

реки. Но никто из них так и не узнает, кто именно служил великому хану и

почему.

Жили здесь раньше и будут жить после. Несѐт свои кристально-синие

воды Улуг-Хем. По еѐ берегам раскинулись зеленеющие земли и высокие горы.

Испокон веков живут здесь речные шаманы, способные вызывать духов птиц и

животных. Речные, потому что служат они Великой реке, советуются с ней и

просят защиты. Много народов здесь побывало. И ещѐ неизвестно сколько

будет. И каждый из них будет давать реке своѐ имя. Эвенки – Йонесси, хакасы

– Ким, ненцы – Ензяям, а русские – Енисей.

70

Salma ya salama

– Да? Вы уверены, что именно так оно и переводится? – я недоверчиво

посмотрел на своего собеседника, который в свою очередь внимательно

разглядывал редкий уйгурский нож, купленный мной на западе Китая.

– Salma ya salama считается фольклорным бедуинским выражением, —

Шардуф перевѐл взгляд на меня, словно наконец-то вспомнил, что находится в

комнате не один. – И значит нечто вроде «Добро пожаловать».

Вообще-то, это была достаточно странная история о том, как я оказался

один на один с незнакомым человеком в гостиничном домике на окраине

Египта. Но, если ты археолог, то не стоит удивляться никаким вещам.

Шардуф – высокий широкоплечий мужчина, с ног до головы закутанный

в черное одеяние жителя пустыни, оказался на удивление образованным и

общительным человеком, прекрасно владеющим английским языком. Чтобы

переждать надвигающуюся пылевую бурю, он постучал ко мне. Вот,

собственно, так я уже второй час кряду беседовал с ним о традициях местных

жителей.

– Хотя, – продолжил он, снова посмотрев на кинжал, – существует

поверье, что эти слова – начало очень древнего гимна. Языческого. Но кто, как

и когда верил в этих богов – загадка.

– Хм, – я даже наклонился к нему чуть ближе, чтобы не упустить ни

слова. Если б можно было переставить стул, то я бы не преминул

воспользоваться и этим манѐвром.

– Поверить в подобное не так легко. К тому же это явно не те верования,

к которым мы привыкли. Ни одна из мировых религий. И даже не вера древних

египтян.

– Послушайте, Шардуф, – заѐрзал я на месте. – Если вы мне

расскажете эту историю, то я, клянусь, подарю вам этот нож.

Мужчина сначала удивлѐнно посмотрел на меня, а потом неожиданно

звонко расхохотался:

71

– Ну, если вам так угодно.

Египтяне в древности, да и сейчас тоже, называли свою страну Красная и

Черная земля. Красной величали простилающиеся на многие километры пески

пустынь, Чѐрной – плодородную полоску почвы возле Нила, где крестьяне

могли выращивать свой хлеб. Но передаѐтся из уст в уста старинное сказанье,

что до того как пришли сюда Амон-Ра, Мут, Сет и прочие боги солнечного

пантеона, пустыни тут не было и в помине. Об этом говорят лишь кочевники и

то, когда их не слышат чужестранцы.

Когда-то здесь была благословенная земля – текли чистые и прозрачные

как хрусталь реки, возносились к синему небу белые города, что утопали в

буйной растительности садов и парков.

Один из священных гимнов главного города Сархаданд начинался

словами «Добро пожаловать в райский край, наполняющий надеждой и

радостью сердце каждого странника – salma ya salama». И любой, кто

оказывался здесь, мог остаться навсегда жить среди дружелюбного и

радушного народа. Сколько веков процветал Сархаданд – никому неизвестно.

Ничто не омрачало жизни его жителей. Ни постоянные набеги кочевых

народов, ни служение тѐмным страшным богам, ведавшим засухой и палящим

раскалѐнно-белым солнцем, которые могли уничтожить прекрасные города в

любую минуту.

Но однажды произошла беда. Кто-то из чужих проник в Сархаданд и

сумел обмануть здешних жрецов, научиться их великому искусству и вызвать

злого бога иссушающих жизнь ветров, несущих смерть и оставляющих пустоту

за собой.

Завистник принадлежал к одному из диких племѐн, которые постоянно

стремились покорить Сархаданд и забрать себе эти прекрасные места.

Договорившись с богом ветров о том, что тот лишь разрушит городские

укрепления, а завоеватели потом отстроят ему храмы и будут поклоняться. Они

даже не могли представить, что произойдет дальше.

72

Долго держали местные жители оборону Сархаданда, однако, когда

поняли, что против сил природы и произвола бога не в состоянии что-либо

сделать, обратились к своим жрецам, прося тех соединить свои силы и

использовать тайное оружие, которое оставил им ещѐ основатель города.

Три дня и три ночи на опустевших улицах горели янтарно-жѐлтые

погребальные огни, где сгорали вещи и украшения жителей. И не мог их

погасить не ветер, ни люди. Потому что поддерживало их то, что оставили

Сархаданду на случай несчастья высшие силы. Повсюду звучала лишь гулкая

барабанная дробь и скорбный напев рабаба.

После того, как у мужчин и женщин, стариков и детей – всех без

исключения, ничего не осталось, а в воздухе города танцевал подхваченный

ветром чѐрный пепел, словно сорванные лепестки с траурных цветов

преисподней, они достали спрятанные кинжалы и, улыбнувшись на прощание

друг другу, начали медленно проводить остриями кинжалов по собственной

коже. Но что удивительно – не появлялось крови в тех местах, куда

погружалась холодная сталь, а медленно начинали высыпаться мрачно-

золотистым водопадом крохотные песчинки. Чем больше надрезов появлялось

на белой коже сархадандийцев, тем быстрее текли песчаные реки из их вен, и

тем скорее прятал под собой песок то, что осталось от их города.

Жители предпочли умереть и скрыть то, что могло достаться врагу, чем

просто сдаться.

К ночи исчез последний след от роскошных городов и цветущей зелени.

Высохли хрустальные реки и навсегда замолкли голоса птиц и зверей. Остались

завоеватели среди голой пустыни лишь с ослепительно-белым солнцем,

выжигающим всѐ вокруг и адским разочарованно завывающим ветром.

C тех пор превратились души погибших в демонов пустыни, которые

стерегут свои сокровища и стараются никого к ним не подпускать. Возможно,

они иногда вселяются в едва родившихся детей бедуинов, и тогда снова звучит

забытая фраза salma ya salama и происходят странные вещи в пустыне.

Прекрасные и ужасные одновременно. Но молчат бедуины, потому что не

73

время ещѐ говорить об этом. Им нельзя разглашать запрещѐнные тайны. А так

же то, что однажды возродится древний Сархаданд, и будет всѐ как прежде. Но

не сейчас.

Мужчина замолчал. Я тоже не мог произнести ни слова. Почему-то

возникло странное ощущение, что он говорит правду. Сахара, Сархаданд…

– М, слушайте… А откуда вы всѐ это знаете?

Шардуф как-то странно улыбнулся и глянул в окно.

– Ну, мне пора, – он неожиданно встал и, подхватив уйгурский нож,

ловко заткнул его к себе за пояс. – Буря закончилась.

Он быстро подошѐл к двери и, открыв еѐ, оказался на улице.

– Подождите! – я рванул за ним, однако было уже слишком поздно.

Неизвестно каким образом, но он отъехал на огромное расстояние на своѐм

величавом верблюде. Пока я соображал, как так получилось, налетел резкий

ветер, и Шардуф, словно и не был человеком, развеялся как песчаный дым под

дыханием самума. Через секунду его нигде не было. И лишь ветер под шелест

перекатываемого на дюнах медово-цитринового песка еле слышно напевал

давно забытый мотив древнего гимна, приглашающего заглянуть в прошлое. А

возможно, и возродить в будущем.

– Salma ya salama…

74