355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Замлелова » Гностики и фарисеи (Сборник) » Текст книги (страница 6)
Гностики и фарисеи (Сборник)
  • Текст добавлен: 27 апреля 2017, 13:00

Текст книги "Гностики и фарисеи (Сборник)"


Автор книги: Светлана Замлелова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

После всех слов, заочно ему посвящённых, Пал Романыч точно окаменел и языком пошевелить не смог.

Объясняться ему всё же пришлось. Правда, не с Дэном, а с охранителями порядка, потому что как только Дэн поднёс к носу запястье с часами и объявил: «Операция «Штурм Зимнего» начинается», – отовсюду посыпались на грабителей карабинеры. Всему квартету связали руки и увезли в участок. Пал Романыч, пока его волокли в машину, кричал по-немецки, что он «хозяйкин любовник», и что «хозяйка сама ключ оставила». Но никто не понимал его. Тогда Тимур научил Пал Романыча крикнуть по-русски. Пал Романыч крикнул, и Тимур перевёл римской полиции значение его слов.

Продержали их в участке до утра, а потом отпустили, потому что доказать, что они приходили грабить было нельзя. Тем более полиция связалась с Лючией, и Лючия подтвердила, что знает Пауло и что действительно оставляла ему ключ.

Кто-то заложил их. И этим «кто-то» могли быть только румыны. Выйдя на свободу, Пал Романыч отправился с ними ругаться. Он на них кричал и называл «дракулами», а румыны сначала слушали, а потом стали его бить и били долго.

Очнулся Пал Романыч на улице, на зелёной лужайке. Всё тело его болело, особенно ноги. Пал Романыч захотел подняться и не смог и пролежал так какое-то время, пока не подошла к нему монахиня и не стала о чём-то спрашивать по-итальянски. Пал Романыч по-итальянски так и не выучился, а потому только стонал в ответ. Тогда монахиня стала его ощупывать и ахать, а потом убежала, но скоро вернулась с другими сёстрами. И все вместе они стали его ощупывать и ахать, а после перенесли к себе в монастырь.

Так Пал Романыч Курицын оказался в женском католическом монастыре. А как он был расслабленный и не мог шевелиться, сёстры его вымыли и пригласили к нему врача. Врач тоже ощупал Пал Романыча и сказал, что у него сломана нога. Тогда несколько сестёр погрузили его в машину и повезли в больницу, где Пал Романыча опять всего ощупали, наложили гипс и вернули монахиням.

В монастыре Пал Романычу выделили хорошенькую комнатку с белоснежными стенами и деревянным Распятием над кроватью. После ночи в участке, драки на «вилле художников», после прозябания на зелёной лужайке, келейка показалась Пал Романычу райской кущей. В дневнике Пал Романыч сравнивает её с материнской утробой.

Остаток дня Пал Романыч нежился в своей чистенькой постельке, пахнущей какими-то цветками, кушал бульон и запивал кофеем.

А на другой день к нему в келью ворвалась Лючия, которая нарочно прервала поездку. «Не говори ничего, – воскликнула она с порога и заломила руки, – я пришла сказать, что не хочу тебя больше видеть!.. Пауло, Пауло! Как ты мог!.. Молчи! Для полиции мало улик, но мне всё ясно! Я знаю, что был ещё один ключ… Свой оставь на память – я поменяла замок!» С этими словами она убежала, и Пал Романыч никогда больше её не видел.

Настроение Пал Романыча, рассчитывавшего и второй день провести в неге, заметно испортилось после посещения Лючии, так что даже бульон с кофеем Пал Романыч кушал без аппетита.

А на третий день произошло событие ещё более неприятное, чем посещение Лючии. После обеда к Пал Романычу пожаловала мать-игуменья и ласково на хорошем немецком языке спросила: «Где вы живёте? Где ваш дом, ваша семья? В Германии? Есть ли у вас обратный билет?» «Нет», – отвечал Пал Романыч. «Есть ли у вас деньги, чтобы купить обратный билет?» «Нет», – соврал Пал Романыч, не желавший ни на билет тратиться, ни домой возвращаться.

Сложно сказать, на что именно он рассчитывал и чего желал в тот роковой миг. Едва ли он мог надеяться на пожизненный уход монахинь. Вероятнее всего, он просто гнал от себя мысль, что его утешительному существованию в обители может наступить конец. Но суровая жизнь всё расставила по своим местам.

«Так где же вы живёте?», – повторила вопрос мать-игуменья. Пал Романыч задумался: возвратиться к Лючии он не мог, возвратиться к румынам он тоже не мог. Но и к Мюллерам, тем более в таком нетоварном виде, возвратиться он никак не мог! Пал Романычу ничего не оставалось делать, как сообщить мать-игуменье: «Я живу в Москве».

На другой же день монахини радостно преподнесли ему билет до Москвы, костыли и телефон. И Пал Романыч Курицын, так долго подвизавшийся в любви к чужбине и ненависти к Отчизне, оказался вдруг вынужденным покинуть благословенную Европу на костылях, завтра же.

Сёстры настояли, чтобы Пал Романыч оповестил родных о прибытии, чтобы ему, как человеку не вполне дееспособному, была уготована встреча. Загнанный в угол, Пал Романыч позвонил родителям и сообщил о внезапном решении их навестить, поскольку в связи с переломом нижних конечностей, он нуждается в отдыхе, уходе и восстановительном курсе.

Первое время Пал Романыч не знал, как вести себя дома и очень боялся насмешек от родных. А как его все наперебой жалели и почему-то восхищались, он быстро сориентировался и решил пользоваться славой героя. Он всем наплёл, что поехал смотреть Рим и там попал под машину. Сначала он рассказывал, как они с Фишем ехали до Рима, потом жаловался на бегство Фиша, упоминал о приятном знакомстве с русской парой и всё это приправлял настоящими впечатлениями от Рима. Об остальных своих похождениях Пал Романыч благоразумно умалчивал. Заканчивал свой рассказ он вымышленным наездом, так что выходило, будто бы Пал Романыч, замечтавшийся после осмотра Колизея, брёл по узенькой римской улочке. Как вдруг из-за угла вынырнул «какой-то Fiat». Пал Романыч хотел отскочить, но поскольку брёл он по мостовой, а тротуары были обтянуты тесьмой припаркованных автомобилей, то деться Пал Романычу было некуда, и он заметался. А заметавшись, упал прямёхонько под колёса Fiat`у. Fiat тут же остановился, из него выпорхнула монахиня, которая подхватила Пал Романыча и повезла его в больницу, а оттуда – в монастырь. Дальше Пал Романыч опять придерживался исторической канвы, умалчивая разве о посещении его Лючией и о нежелании покидать монастырскую гостиницу.

Довольно скоро рассказами Пал Романыча пресытились, да и кости его стали срастаться. И перед Курицыным во всей своей наготе, беспощадной и неотступной, встал вопрос: что теперь делать и чем жить дальше? К тому же вполне реальной оказывалась угроза прохождения обязательной армейской службы, от которой Пал Романыч скрывался то в стенах учебного заведения, то за теми самыми рубежами, охранять которые призывал его долг.

Пал Романыч не стал лукаво мудрствовать. Он объявил родным, что принял решение вернуться к учёбе и предварить все дальнейшие свои шаги на жизненном поприще получением диплома о высшем образовании, чем и вызвал всеобщее восхищение и умиление. Тотчас всё забегало и засуетилось вокруг Пал Романыча, и очень скоро его восстановили на прежнем месте учёбы.

И Пал Романыч снова зажил размеренной жизнью, перестав мечтать о том, чтобы переселиться в чужие земли. И чем дальше, тем реже вспоминает он Мюллеров, Дэна, Лючию и Фиша.

***

Дурацкие выходки Пал Романыча Курицына, все эти бессмысленные и бестолковые похождения не представляли бы ровным счётом никакого интереса, не случись они так своевременно и к месту, и не появись Пал Романыч на мировой арене в нужный час. Сами того не подозревая, подобные ему доморощенные хулители и «клеветники России» поспособствовали, если и не прославлению её, то уж, во всяком случае, опровержению хулы. Совершая своё паломничество, Пал Романыч Курицын сделался невольным, но главным свидетелем защиты в деле, возбуждённом против целого народа, который именно в то время беззастенчиво и не терпя возражений, обвинили в биологической будто бы нерасположенности к свободе и цивилизованности. И вдруг появляются, вылезают из каких-то щелей Пал Романычи Курицыны и разом опрокидывают все расистские теории, демонстрируя исполинскую волю к свободе, недоступную и пониманию ни Мюллеров, ни всех остальных немцев, что «работой дорожат больше жизни и собственных детей».

Пал Романыч Курицын интересен даже не как личность, а как явление. Если бы всё то же самое, что проделал Пал Романыч за границей, он проделывал у себя дома, живя оседло, он был бы ничем иным, как нравственно недоразвитым плутом. Но… Будучи вырванным из своей культурной среды, а точнее, вообразив, что оторвался от сдерживающей традиции, Пал Романыч легко поддаётся на разного рода соблазны. И только. При всех своих личных недостатках и слабостях, Пал Романыч проявляет полное безразличие к благоустройству, за которым, казалось бы, он и пустился в Европу. В самом деле, отправляясь скитаться с мечтой о лучшей жизни, Пал Романыч без слёз и сожаления расстаётся с вожделенными благами, если только эти блага делают поползновения связать его. Он не просто не убивается, теряя приобретённое, он как будто бы изо всех сил стремится оставаться аскетом «с сумой на плечах». Что ж, ему хотелось рискнуть и выиграть у судьбы всё разом. Вот почему он не может усидеть на одном месте, вот почему отказывается сколачивать состояние по пфеннигу и именно поэтому соглашается на дерзкое, хотя и дурацкое, преступление. Его паломничество на Запад – не более чем приключение, освоение новых далей. Лишившись в одночасье всего, он только вздыхает и скребёт в затылке.

Конечно, его пример это не призыв ко всем бросать семьи, бродяжничать, прелюбодействовать, драться и воровать. Но, думается, что внешне разухабистый и беспорядочный человек может носить в своих недрах гораздо больше истинного, нежели благоразумный и законопослушный…

Бредут по дорогам Руси странники, тащатся бродяги, мчатся лихие люди. Отчего не сидится им дома? Не оттого ли, что, предпочитая земному благоустройству хотя бы раз пролететь над лесом, прокатиться по степи, слиться с ветром, неосознанно верят они, что здесь, на земле, «всё неверно, всё неважно, всё недолговечно».


Лугин и бесы

I

Спиритов было пятеро. За медиума выступала хозяйка дома Катерина Николаевна. Был ещё Волков и две какие-то дамы, которых Лугин прежде не видел. Дамы опоздали, и в ожидании Лугин успел выпить две чашки крепкого чёрного кофе. У Катерины Николаевны Лугин бывал впервые.

Аскетическая мебель, бывшая в моде в семидесятые годы, расставлена была вдоль стен. На полках фотографии каких-то индусов в белых одеждах соседствовали с фигурками вислоухих и многоруких божков. Свежие цветы наполняли комнату ароматом.

Катерина Николаевна и Волков принесли из другой комнаты круглый ореховый столик, все расселись, и Катерина Николаевна окурила комнату индийскими благовониями. Потом достала оплывший огарок на яшмовом подсвечнике, чистый лист бумаги и длинный, недавно вновь очинённый простой карандаш. Все молча наблюдали за приготовлениями. Катерина Николаевна зажгла свечу, потушила электрический свет и подсела к гостям.

Лугин оказался между Катериной Николаевной и Волковым.

– Ду-у-ух! – простонала Катерина Николаевна. – Ду-ух!

Лугин вздрогнул.

– А-а-а! – снова простонала Катерина Николаевна, передёрнулась, и Лугин увидел, что она быстро пишет карандашом на листе бумаги.

«Я здесь», – прочёл Лугин, когда она отвела руку.

Все молчали. Лугин украдкой взглянул на Волкова: не смеётся ли тот. Но Волков был мрачен и сосредоточен.

– Дух! – громко и торжественно, прерывающимся голосом воззвала Катерина Николаевна. – Скажи нам! Исповедуешь ли ты Бога Живого?

«Исповедую», – прочёл Лугин на листе бумаги.

Катерина Николаевна вздохнула и закивала гостям. Гости зашевелились.

– Дух! Как имя тебе?

И Лугин прочёл:

«Нас много».

– Кто вы?

«Григорий Отрепьев, Емельян Пугачёв, граф Толстой, Маша Лугина».

У Лугина заколотилось сердце.

– Что ты хочешь сказать своему мужу? – с напускной лаской спросила Катерина Николаевна.

«Пусть ждёт меня дома. Пусть сам пишет», – прочёл Лугин.

Катерина Николаевна улыбнулась ему понимающе. Но Лугин вдруг вскочил и бросился вон из комнаты.

II

Лугин был женат четыре года. Женился он поздно – тридцати восьми лет. И был счастлив в позднем своём браке. Маша была много моложе Лугина. Она казалась ему то прелестной обольстительницей, то простодушным ребёнком. Пылкость и нежность к ней соперничали в его сердце.

Однажды в воскресенье за обедом Маша вдруг вскрикнула и неловко упала на бок. Лугин бросился к ней – она была без сознания. Лугин вызвал «Скорую». Приехавший врач констатировал смерть от сердечного приступа.

На кладбище к Лугину подошёл Волков.

– Сегодня, знаешь, в порфире, а завтра в могиле, – сказал он.

Лугин слушал и не понимал, о чём он говорит.

Проводить Машу пришли многие. На кладбище было холодно и тихо. Кое-кто плакал бесшумно. Свежий снег саваном укрывал могилы, холмиками лежал на ветках и перекладинах крестов. Галки резкими, отрывистыми криками нарушали торжественную тишину. Не снимая чёрной кожаной перчатки, Лугин поднял отрезанный лопатой ком мёрзлой, похожей на кусок торта земли и бросил его в страшную яму.

Все смотрели на него с сожалением и любопытством.

Когда на девятый день собрались помянуть Машу у Лугина, Волков сказал:

– Что, знаешь, гусь без воды, то мужик без жены. Ты веришь ли, что она не умерла? Веришь, что душа её пребывает в астральном теле?

Лугин пожал плечами.

На сороковой день снова собрались помянуть усопшую. Пришли родные Маши, Волков и сестра Лугина. Женщины, озабоченные угощением, суетились на кухне. Мужчины тихо переговаривались в гостиной. Когда, отобедав, стали расходиться, Волков сказал:

– Завтра собираемся у Катерины Николаевны. Она, знаешь, чудеса творит... Уверяет, что может и Машу…

Лугин поморщился.

– Да ведь ты ничего не теряешь! – стал оправдываться Волков. – А вдруг правда!.. Надеючись, знаешь, и кобыла в дровни лягает. Приезжай завтра к девяти.

Оставшись один, Лугин стал думать о Маше, о приглашении Волкова, о спиритизме и о Катерине Николаевне.

III

Волков был старинным приятелем Лугина. Когда-то он увлекался восточной философией и писал в журналы разгромные статьи о религии. Потом необходимость в этом отпала, и Волков стал писать о новейших духовных учениях. Те же журналы с удовольствием печатали его. Наукообразие новейших учений убеждало Волкова в их истинности. Слова, позаимствованные у восточной философии, облегчали понимание.

Обратившись к практике, Волков пережил необычайные состояния. Как-то раз за медитацией показалось ему, что душа его покинула тело. Он увидел сверху себя и голую соседку, принимающую в своей квартире ванну.

Случай этот повлиял на Волкова чрезвычайно.

Подобно многим, не имеющим веры в потусторонний мир, но однажды вдруг лично ощутившим его существование, Волков попытался проникнуть в этот мир инде. Отвергавший ещё недавно религию, Волков предался оккультизму.

Они сошлись с Катериной Николаевной.

В юности Катерина Николаевна переписывала стихи в тетрадку. А когда влюбилась в актёра Столярова, стала сочинять сама. В старших классах Катерина Николаевна полюбила театр и мечтала стать артисткой. Но артисткой не стала, потому что поступила на физико-технический факультет. Про физиков снимали кино, и Катерине Николаевне хотелось писать формулы, спорить с коллегами и получать премии. В институте Катерина Николаевна увлеклась авторской песней и переложила несколько своих стихотворений на незамысловатые аккорды.

Однажды на работе Катерина Николаевна услышала об эре Водолея. Катерина Николаевна заинтересовалась, и на другой день сотрудница принесла ей книгу, отпечатанную и переплетённую кем-то вручную. Катерина Николаевна читала всю ночь, а наутро твёрдо знала, что нашла именно то, чего не доставало ей.

Вскоре явились новые книги, образовался круг знакомств – жизнь Катерины Николаевны переменилась. Красивая музыка, благоуханные цветы, белые одежды… Катерина Николаевна занялась медитацией, и в грёзах своих побывала на дне морском. На спиритических сеансах духи отвечали ей и подавали советы. Скопив денег, она поехала в Индию. И Учитель подарил ей золотое колечко, материализовав его из своего дыхания. На колечке стояла проба, но Катерину Николаевну это не смутило.

Вернувшись из Индии, Катерина Николаевна поняла, что у неё открылись макушечные чакры. Она стала видеть свечение кристаллов, заключённых внутри камней, ощущать предметы частью себя.

Когда Волков рассказал ей о смерти Маши Лугиной, Катерина Николаевна, не знавшая покойницы лично, пережила удивительное состояние. Во сне явилась к ней Маша. «Мне всё видно, – шептала она, – спрашивай…». Катерина Николаевна хотела спросить о чём-то, но вдруг сама оказалась там, откуда взывала к ней покойница. Время и пространство стёрлись, Катерина Николаевна поняла, что ей известно прошедшее и открыто будущее. Пробудившись и тотчас позабыв все откровения, Катерина Николаевна решила, что во сне ей был знак: она обязана установить контакт Лугина с Машей.

Лугин не любил Катерины Николаевны. Необыкновенные способности её он почитал за шарлатанство. Разнообразие интересов – за пустоту и суетность. В чудеса и загробный мир Лугин не верил. Но после смерти жены ему мечталось когда-нибудь снова встретиться с нею. К предложению Волкова Лугин отнёсся безразлично, но в тот же вечер со стены в спальне упал фотографический портрет Маши. Лугину стало не по себе.

На другой день позвонил Волков и стал настаивать.

– Не знаю… – замялся Лугин. – Подумаю…

– А ты не думай! – подначил Волков. – Кто, знаешь, думает три дня, тот выберет злыдня.

Уставший от своего горя, Лугин решил сходить.

Никогда прежде не бывал он на спиритических сеансах и, не зная, как вести себя, был сдержан и осторожен. Но когда Катерина Николаевна стала поигрывать именем его жены, Лугин счёл это циничным и вышел из себя. Ни от Волкова, ни от Катерины Николаевны не ждал он бессердечия.

IV

Дня три или четыре после спиритического сеанса Лугин проходил мимо книжной лавки, и в глаза ему бросилось название: «Жизнь после жизни». Лугин не остановился. Потом вернулся и купил книгу.

Воскресным утром Лугин расположился с новой книгой на кухне. Кофе в медной турке закипал на плите. Лугин поднял глаза и вдруг увидел, что сито, лежавшее поверх кофейника, шевельнулось. Ручка сита, как кошкин хвост, дрогнула и медленно стала опускаться. Лугин остолбенел. Но кофе закипел и стал уходить, и Лугин пришёл в себя.

Оказалось, что накалившаяся турка расплавила пластиковую ручку сита. Лугин был раздосадован. Но совпадение удивило его.

Во вторник после работы, оставив машину на станции технического обслуживания, Лугин спустился в метро.

Был седьмой час в начале. Народ теснился в вагонах. Какая-то дама горячо дышала Лугину в шею, под колено впился ему металлический остов чьей-то хозяйственной сумки, мальчик, не дотягивающийся до поручня, повис на кармане пальто. Силясь отвлечься от нарастающего раздражения, Лугин стал прислушиваться к разговорам.

– … ну и скинулись бы хоть по ста рублей, брату-то на подарок!

– Мы принесли подарки, а он к нам даже не вышел!

– Кинули бы через забор!

– Ну вот будем мы у вас на заборе висеть!..

Лугин стал прислушиваться к другим голосам.

Вдруг среди общего вздора услышал он слово, заставившее его удвоить внимание.

– …физическое, эфирное, астральное и ментальное.

– А потом?

– Потом физическое разрушается, и душа отходит с тремя оставшимися.

– Ну и?..

– Эфирное быстро умирает, а вот астральное долго живёт …

Поезд остановился, и Лугин вышел на своей станции.

Всю дорогу до дома он думал о странных совпадениях, случившихся в последнее время.

Придя домой, Лугин вымыл руки, включил телевизор и собрался поужинать. Но в это самое время диктор объявил:

– …А прямо сейчас на нашем канале американский художественный фильм «Призрак».

Лугин опустился в кресло и забыл об ужине.

V

Субботу и воскресенье Лугин провёл в читальном зале, собирая материал о спиритизме. Он хотел было справиться у Волкова или Катерины Николаевны, но постыдился.

Самому себе не смел он признаться. «Это так только, – рассуждал он. – Надо убедиться, что всё обман, и нет ничего…».

В понедельник вечером он начал приготовления: проверил дважды, заперта ли дверь, занавесил окна, достал свечу и карандаш. Всё это проделывал он не спеша, стараясь не шуметь, точно готовился к недостойному делу.

Наконец он уселся за стол, взял карандаш в руки и так же, как это делала Катерина Николаевна, позвал:

– Дух!

Ответа не последовало.

Лугин подождал немного и снова позвал:

– Дух!

И снова не было ответа.

Лугин позвал в третий раз:

– Дух, появись!

Только свеча, обгорая, чуть потрескивала.

«О чёрт… – подумал Лугин, – хорошо ещё никто не видел…».

Он собрался уже задуть свечу, как вдруг показалось ему, что пальцы помимо воли крепче сжали карандаш. И в следующую секунду карандаш, увлекая за собой руку Лугина, побежал по листу бумаги.

«Я здесь», – прочитал Лугин.

Он отказывался верить. И точно в насмешку над самим собой спросил:

– Кто, я?

«Тот, кто вечно совершает благо», – вывел карандаш.

Лугин не мог опомниться и молчал.

«Что тебе нужно?» – спросил карандаш.

Лугин ещё помолчал и наконец робко ответил:

– Машу.

«Жди», – отвечал карандаш, и пальцы Лугина разжались.

Несколько минут прошли в томительном ожидании. Потом вдруг снова невидимая сила подхватила руку Лугина и стала водить ею.

«Я здесь», – написал карандаш.

– Кто? – спросил Лугин.

«Я, Маша».

Лугину стало страшно.

– Почему я должен верить? – спросил он после длинной паузы.

«В нашей спальне, – ответил карандаш, – в шкафу, в моём ящике на самом дне лежит белый шарф. Я не успела подарить тебе».

Лугин бросился в спальню.

На дне Машиного ящика под аккуратной стопкой её белья лежала плоская картонная коробка со слюдяным окошком. Лугин сорвал картон, внутри оказалось белое шёлковое кашне.

С кашне в руках он вернулся к столу.

– Маша, – робко позвал он.

«Я здесь», – вывел карандаш.

– Спасибо, – прошептал Лугин и впервые после смерти жены заплакал.

VI

Наутро Лугин уже стыдился и слёз, и любопытства, завлёкшего его так далеко. Но вечером снова взялся за карандаш. Маша, казалось, уже ждала его, и они не могли наговориться. На другой и на третий день повторилось всё то же самое. Днём Лугин убеждал себя, что всё обман, самовнушение, какая-нибудь психофизиологическая сила. Вечером торопился к карандашу.

Мало-помалу сомнения его стали таять: Маша указывала ему на давно утерянные вещи, и вещи отыскивались; подавала советы, как лучше вести дела, и, следуя им, Лугин оказывался в выигрыше. Вскоре Лугин уже не сомневался, что общается с умершей женой, продолжающей жить в астральном теле.

Иногда Лугин задумывался: «Вот стал некрофилом, волхвом, некромантом. Что дальше?». Тогда ему становилось стыдно и страшно и хотелось всё бросить. Но он успокаивал себя тем, что занятия его безвредны, а снова потерять Машу он не может.

В апреле, уже после Пасхи, Маша сказала: «Мне тяжело, я страдаю…». И Лугину показалось, что он услышал лёгкий вздох или стон.

«Мы не сможем больше говорить…».

– Как? – вскричал Лугин.

«Между нами есть один человек…».

– Что ты говоришь? Какой человек?

«Человек, который мешает нам быть вместе. Я себе не хозяйка. Есть духи более могущественные, чем я. А у того человека власть, и он не велит им пускать меня».

– Кто это? – в нетерпении воскликнул Лугин.

«Катерина Николаевна», – вывел карандаш.

Лугин ахнул.

«Люблю тебя. Прощай…».

Последнее слово, написанное без нажима, было едва видно на бумаге. Рука Лугина обмякла, карандаш выкатился из пальцев.

Всю ночь Лугин звал Машу, звал графа Толстого, звал даже Гришку Отрепьева – никто не отозвался, карандаш не написал более ни слова.

Через неделю Лугин, измученный и обессиленный, решил объясниться с Катериной Николаевной. По телефону попросил он у неё свидания, и она, взволнованная просьбой, пригласила Лугина назавтра к себе.

Она встретила его в белом сари с цветком лотоса в руке и проводила в гостиную, где был накрыт стол, и тихо играла убаюкивающая музыка.

– Вы не совсем правильно меня поняли, – начал Лугин, – я пришёл не за этим.

Катерина Николаевна понюхала свой лотос и кивком пригласила Лугина присесть. Лугин сел, села и Катерина Николаевна.

– Прошу вас, Катерина Николаевна, – устало произнёс Лугин, – отпустите Машу.

– Простите? – удивилась Катерина Николаевна.

– Прошу вас, Катерина Николаевна, – повторил Лугин, – я всё знаю. Маша мне всё объяснила. Прошу вас... я не могу без неё!

– Я не понимаю! О чём вы? О чём вы говорите?

– Катерина Николаевна, – твёрдо проговорил Лугин, – не отпирайтесь. Мне всё известно.

– Да что известно-то? – воскликнула Катерина Николаевна.

– Говорю вам: не отпирайтесь! Я знаю, что вы повелеваете духами. Я знаю, что у вас есть власть. Скажите им… сегодня, сейчас! Скажите им, чтобы они отпустили Машу!

Катерина Николаевна молчала и в ужасе смотрела на Лугина.

– Если вы этого не сделаете… – плаксивым голосом закричал Лугин. – Слышите? Я не знаю, что я с вами сделаю! С вами! И с Волковым…

Катерина Николаевна окаменела. Но когда Лугин вдруг вскочил, попыталась подняться и она. Но запуталась в сари и осталась на месте. А Лугин, схватив с полки фигурку индийского божка, вплотную подступил к ней.

– Последний раз прошу вас, – прошипел Лугин, потрясая перед носом у Катерины Николаевны статуэткой. – Ну же?

Катерина Николаевна молчала и не сводила глаз с божка.

– Ну?! – рявкнул Лугин.

Катерина Николаевна не проронила ни звука.

Повинуясь более желанию логической развязки, нежели решению во что бы то ни стало наказать виновную, Лугин ударил вислоухим божком по голове Катерину Николаевну. Катерина Николаевна удивлённо и с укором взглянула на Лугина, потом закрыла глаза и медленно повалилась на бок. Лугин подумал, что она умерла, и, не выпуская божка, бросился вон.

Прибежав домой, Лугин схватился за карандаш.

– Маша! – позвал он.

Ответа не последовало.

– Маша! Ду-ух! – взмолился Лугин.

Вдруг он почувствовал, что пальцы его привычно сжимаются, и карандаш увлекает руку.

Сладкое чувство, от которого заныло нутро, овладело Лугиным. Он забыл про Катерину Николаевну, он плакал и смеялся как сумасшедший.

«Чего тебе?», – спросил карандаш.

– Машу! – крикнул Лугин.

«Какую ещё Машу?».

Лугин оторопел.

– Маша… жена… – пролепетал он.

«Была, знаешь, жена, да корова сожрала; кабы не стог сена, самого бы съела. А дураки-то и после бани чешутся…». И, прибавив несколько грязных словечек, карандаш вывел крупно: «Ха-ха-ха!»

Лугину показалось, что он в самом деле слышит смех. Он закрыл ладонями уши и кинулся в спальню. Но смех преследовал его.

Лугина нашли повесившимся на белом шёлковом кашне. Он выжил – его вынули из петли и поместили в лечебницу. По странному совпадению там же оказалась и оставшаяся в живых Катерина Николаевна. После пережитого, с ней приключилось что-то вроде нервной болезни. Волков, который в последнее время много пил, проходит курс лечения в той же клинике.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache