Текст книги "Феномен Табачковой"

Автор книги: Светлана Ягупова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Не волнуйся, я скажу, что ты ездила со мной.

Едва ступили в коридор, как под ноги им выкатилось что-то мягкое и большое.

– Он пришел! – вскрикнула девочка. – Твой тоже вернется, ты не грусти!

– Нет, – мужественно призналась она. – Мой уже не придет.

Нужно было спешить. Подруги, наверное, уже приехали и волнуются, куда она запропастилась. Что ж, навестит своих знакомцев завтра, а сейчас домой. Домой!

Какое, однако, перед праздником сумасшедшее движение. Хотя бы добраться без происшествий.

Вот наконец и двор.

В подъезде встретила соседку, живущую этажом выше, над ее квартирой. Соседка шла и тихонько напевала песню, услышав которую, она остановилась как вкопанная.

"Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!" – пела молодая женщина.

– Катюша, что это вы поете? Что за песня?

Спросила так взволнованно, что женщина смутилась.

– Да не песня это вовсе, а так, моя колыбельная. Для сынишки придумала.

– Твоя? – выдохнула она. – Так это ты пела, совсем рядышком?!

– Что с вами! – Катюша испуганно посмотрела на нее.

– Нет-нет, ничего. А ты куда? И где твой сынишка? Новый год где встречаешь?

– Какой там Новый год! – отмахнулась Катюша. – Бегу в аптеку за горчичниками. Василек опять простудился.

– Что же ты его самого оставила?

– Ничего, поплачет и успокоится.

– Иди-ка домой, а я съезжу.

– Зачем же, я сама.

– Иди-иди.

Она снова выкатила мотоцикл из подъезда и помчалась в аптеку.

Удивление и смутная вина овладели ею. Подумать только, по всему городу ищет этот голосок, такой жалобный, грустный, одинокий, а он живет над ее квартирой...

Ты распластал меня на холсте, и волосы мои превратились в травы, руки в деревья. Ты расчленил, разъял меня на части, и где-то среди банок гуаши, акварелей, эскизов, кисточек, тюбиков масляной краски затерялось главное моя свеча.

Ты любишь мои руки, глаза, губы, но так странно, что даже ночью, когда и светлячок выглядит лампой, тебе не видно моей свечи. А она мерцает сквозь сорочку, одеяло, пытаясь высветить всего тебя. Ты же, прикасаясь ко мне, ворчишь: "Какие холодные пальцы-лягушата! И когда согреешься?"

С минуты на минуту должны были прийти подруги. Но она так устала, что решила прилечь и немного отдохнуть. Лишь коснулась головой диванной подушки, как ее подхватила, понесла метель.

За ней мчался отряд мотоциклистов, шестнадцатилетних мальчишек. Впереди – Чубчик. Они пролетели через весь город и остановились у дома на Московском шоссе.

– Вот здесь, – сказала она.

Из дому вышла Феодосия с трехпалым псом.

– Ай, хороши ребята! – улыбнулась бабка, осмотрев мотоциклетный отряд. – От таких ни один браконьер-разбойник не уйдет.

Феодосия трижды свистнула, и хромой пес превратился в златогривого коня, а на плечах ее запестрел плащ в алых маках.

– За мной, в Большой каньон! – гаркнула бабка, и отряд помчался за скакуном.

А она поехала домой, где ее ждали подруги. И от того, что дома у нее кто-то был, сердце ее согревалось.

По пути заглянула в окно Орфея. Нарядный, в белой гипюровой сорочке, он сидел за пианино, а с дивана на него влюбленно смотрели ребятишки и жена. Музыка и покой поселились в этой семье, и она радостная поехала дальше. Нужно было навестить Лимонникова. Отыскала его с трудом. Он жил теперь в другом доме, подарив одну комнату Ларе с ребенком. Лицо Лимонникова было чистым и розовым, а рост увеличен на двадцать сантиметров.

Домой, скорей, пока не пробило двенадцать. Они вышли встречать ее. Но почему смотрят такими глазами? И зачем пришел Сашенька?

– Что-нибудь случилось? – екнуло сердце. – С Мишуком? Валериком?

– Вот уж и испугалась. Все в порядке, – подхватила ее под руку Смурая. – С этим мотоциклом и забыла о своем юбилее.

– Нет, правда? – не поверила она, все еще чувствуя противное еканье в груди.

– Невера, – улыбнулся Сашенька. – Поздравляю. – И протянул ей букетик фиалок.

Они вошли в подъезд.

– А тебе идет этот наряд, – усмехнулся он, осматривая ее спортивный костюм, шлем, и неожиданно осекся. Лицо его побледнело.

– Что с тобой? – всполошилась она.

– Ты?.. Это ты? – с трудом проговорил он.

Она непонимающе оглянулась на подруг, и увидела, что они тоже изменились в лице.

– Аня, – пролепетала Смурая. – Иди и загляни в зеркало.

Пожав плечами, она поднялась к себе, подошла к овальному зеркалу. Рассмеялась.

– Ну его, оно сегодня шутит веселее, чем всегда. – Подошла к другому, прямоугольному. – Я же говорила этой девчонке, меня здорово разукрасил морозец. И впрямь девушка.

Сняла шлем, стряхнула снег с бровей, щек. Опять посмотрела в зеркало, и глаза ее округлились; оттуда глядела двадцатилетняя Аннушка Зорина. – Что за бес...

Зазвонил телефон. Она сняла трубку.

– С Новым годом, – сказал голос Аленушкина.

– С Новым годом, – ответила она.

– Что новенького?

– Много кое-чего, – сказала со значением.

– Голос у вас сегодня какой-то звонкий, молодой.

– И голос? – пробормотала она, и ее стал разбирать смех. – Это все потому, что мне сегодня шестьдесят.

– Ну? Поздравляю, голубушка. От всей души!

Поймала взгляд Сашеньки: давно не видела этот его взгляд – испуганный, влюбленный, ревнивый. И поспешила повесить трубку.

Все трое продолжали смотреть на нее. Тогда, не понимая, что же все-таки происходит, она собралась с духом и, отгоняя туманящие голову мысли, сказала, как можно равнодушней:

– Зеркала врут. И мое лицо тоже. Рассудите, как я могла оставить вас в своем возрасте, а сама перескочить назад, в другой? Это было бы предательством. Просто сегодня долго дышала свежим воздухом. – И увидела, как Черноморец стала медленно оседать в обмороке. Едва успели подхватить ее, отвели на диван, потерли виски ватой, смоченной в уксусе.

– А где Роща? – обернулась она к Сашеньке. – Почему ты без нее?

Он замялся.

Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала:

– Поехали.

– Куда же ты? – бросилась к ней Смурая и расплакалась, недоверчиво касаясь ее щеки, узнавая и любя в ней свою молодость.

Она обняла подругу:

– Мы скоро вернемся. Привезем Рощу.

Нахлобучила шлем и дала Сашеньке знак следовать за ней.

Опять снежные звезды леденили ее лицо. Она летела на мотоцикле и думала – вот сейчас увидит Рощу и скажет:

– Ты Сашеньку не бросай. Завлекла, так теперь не бросай. Плохо ему будет самому. Он не вредный. Скучным бывает, нудным, капризным. Но ты, пожалуйста, терпи, раз уж связалась с ним. Не слушай подруг, не сбивай себя бабьими сплетнями. Помни: сплошных праздников не бывает. Только с тем и будешь счастлива, кто без тебя не может.

Они мчались по уже новогоднему городу – белому, чистому и светлому от снега. И чем быстрее летел мотоцикл, тем крепче обнимал ее Сашенька. Она знала, что это не ее обнимает он, а Аннушку Зорину, или может, Рощу, и улыбалась сомкнутыми губами. Было ей непривычно хорошо от этих объятий и от того состояния души, которое в последнее время все чаще и чаще приходило к ней.

Вот наконец встретились.

– Здравствуй, Роще! Едем ко мне домой, расскажу тебе все по порядку. Вот он, мой дом. На стене у счетчика висит ключ. Возьми его и спустись вниз. Мотоцикл обычно стоит в подвале. Вот ключ. Ну же, ну! Волнуешься, потому и не лезет в скважину. Спокойней и смелей! Удивляешься, как это я выволакивала его каждый раз по ступенькам вверх? Ничего удивительного карабкаться вверх хоть и тяжело, но приятней, чем ползти вниз. Не пугайся, он вначале всегда так дерзко рычит, а потом укрощается. Слышишь, в каком нетерпении дрожит его теплое бордовое тело? Держись за мои плечи. Поехали! Нас ждут!

Полночь. Улицы пустынны, можно развить скорость и тогда опять почувствуешь ЭТО. Сейчас, еще немного, еще чуть-чуть. Хоть раз в жизни ЭТО надо испытать каждому: когда не поймешь – тебе ли шестьдесят или мне тридцать, тебе ли двадцать или мне восемьдесят и кто ты – Роща или Табачкова, а может, еще кто-то третий, четвертый: Завьялов, Лимонников, девочка с котом, бабка Феодосия, Черноморец, Смурая, Катюша. Ты прекрасна и уродлива, свежа и морщиниста, сильна и беспомощна. Тебя любят и покидают, жалеют и ненавидят. "Будь со мной навсегда" – шепчут тебе и тут же предательски отворачиваются, Кричат "Не уходи!" и выталкивают из памяти вон. И тебе нужно все это перестрадать, во все вжиться, ко всему притерпеться и выдержать. И однажды поймешь: ни дружба, ни любовь, ни удача не проходят, не исчезают, как это тебе казалось раньше. Все с тобой, навсегда, если хоть раз пережил ЭТО: когда у тебя множество глаз и рук, характеров и судеб, имен и лиц, а сердце одно – обыкновенное, маленькое, жалкое, отчаянно бьющееся птахой, готовое вот-вот разорваться. Но может, вовсе и не нужно никуда ехать, чтобы узнать все это, потому что он всегда рядом, зовет и грустит, поет и плачет, тот голосок:

"Чистого неба, дальних дорог, зеленого луга, быстрых ног!"

Весной, когда над городом кружил тополиный пух, на проспекте Кирова открылась выставка местных художников.

Среди портретов виноградарей и строителей, ласковых марин и строгих горных пейзажей висела работа Симферопольского художника Александра Табачкова под названием "Амазонка". Картина была написана в охристо-багряных тонах и притягивала фантастичностью сюжета: над крышами пустынного, еще не пробудившегося ото сна города парил силуэт женщины-мотоциклистки. В первых лучах рассветного солнца ее шлем пылал алым цветком, а мотоцикл отбрасывал на улицы города причудливую тень в виде летящего тонконогого коня.

Кто-то открыл, что в трех шагах от картины силуэт мотоциклистки неуловимо истончается, становится изящней, из-под шлема выбивается прядь густых волос, и уже на мотоцикле не женщина в летах, а юная, полная сил девушка. Фигура ее напряженно слита с машиной, которая, кажется, вот-вот слетит с полотна и ворвется в зал.

У картины вмиг собралась толпа. Всем хотелось поймать эту двойственность изображения. Многие стали узнавать в женщине ту, о которой последнее время рассказывали легенды.

Редко когда на выставках подобного рода говорили так много не столько о достоинствах кисти художника, сколько о том, кого она запечатлела.

– Эта женщина попала в аварию и теперь в больнице, – уверяли одни.

– Ерунда, – кипятились другие.

– Ее уже давно нет. А может, никогда и не было, – утверждали третьи.

Но ходил по залу высокий седой человек в берете, прислушивался к разговорам и сердито возражал:

– Не верьте глупым россказням! Она каждый вечер проносится через весь город на своем мотоцикле. Вы разве не слышите?