Текст книги "Домой"
Автор книги: Светлана Рыбакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
...Дома Вера Сергеевна повалилась на постель и зарыдала в подушку. Дочь сидела в кресле и тоже плакала:
– Раньше слушала новости о Кавказе и не обращала внимания. Как страшно, и ничего не поделать. Несчастные матери, бедные люди: зачем они убивают друг друга, что делят? Жизнь-то одна...
Некоторое время они сидели молча, глядя на иконы и в немой простор окна. Марина вдруг поднялась, зажгла лампаду.
– Мама, пожалуйста, дорогая, будем молиться, просить святых о помощи.
И Марина принялась читать акафист Божией Матери: "Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти..."
Вера Сергеевна молилась сначала стоя, не выдержав, стала на колени. Казалось, чтение длится целую вечность.
– Мама, родная моя... Может, ты ляжешь? – И Марина с душевным усилием, глядя на икону, стала просить Небесную Помощницу: – Услыши меня, спаси Сашеньку. Выведи его хоть живого, хоть мертвого, как Богу угодно, лишь бы душа спаслась... Защити его, я так Тебя люблю и верю! – Вдруг Марина ощутила: Богоматерь все видит и знает. – Сделай, что можешь, в Твои руки отдаю его! Сама помоги ему в опасности, пожалей мою маму!
Совсем обессилев, она опустилась на пол рядом с Верой Сергеевной, и та неуверенно предложила:
– Если до Казанской ничего не прояснится, придется нам туда ехать. Искать его... – Они молча легли спать.
В этот вечер много людей молилось о попавших в беду солдатах, но никто не знал, что их батюшка не пошел домой ночевать, остался в храме– молиться в алтаре о воине Александре и всех пленных, и о примирении враждующих.
Он вышел из храма, когда стало светать.
Глава 3
В Осетии этот день прошел тяжело.
Сашка сидел впереди, у самого мотора, изнемогал от жара железа, разболевшейся ноги и томящего страха. "Мои, наверное, уже все знают".
За окном те же осетино-ингушские картины: вечные горы, еще не убранные поля. На блокпостах солдаты при виде автобуса с пленными палили в воздух. А Сашке чудилось, что эта горная земля – дно океана, а на его поверхности плавала пена облаков. Захотелось уйти от реальности, всплыть, улететь: там светло и покойно. Душа рвалась из этого кошмара на волю.
Александр не знал, как долго длился этап, но все приходит к концу, и они запетляли по пыльным улочкам столицы Ингушетии и вдруг резко вкатили в огромную толпу на центральной площади.
Раздался приказ выходить. Сашка на секунду замер в дверях автобуса: вокруг простиралось море голов, оно все было обращено в их сторону, клокотало, бурлило негодованием, грозило обрушиться горящей лавой и разнести в щепки вместе с автобусом эту пригоршню людей в военной одежде. Уже потухший, шумевший с утра митинг при виде первых пленных вспыхнул с новой силой. Люди закричали и стали грозить кулаками куда-то в воздух.
От взвода отделили трех солдат-осетин. Сашка с безнадежной злостью смотрел, как забирают единственного близкого человека, Серго. Его огромные печальные глаза в последний раз остановились на Саше: "Прощай, друг". Их увели, а остальных затолкнули в сарай, стоявший недалеко от площади.
Сторож-старик, заметив раздетого до штанов Сашку, засуетился:
– Вах!.. Сушай, почему голый? – И тут же кинул ему рваную рубашку. На.
– Заботливый какой, – проворчал Саня, скрываясь в недрах душного сарая.
А на улице продолжали бушевать страсти. Митинг решал, что делать с пленными. Сидящие в темноте люди внимательно прислушивались к реву на площади, прыгающее из конца в конец слово "расстрелять" никому не пришлось по вкусу. Затем появилось предложение увезти всех в Чечню и держать как заложников.
– Час от часу не легче, – холодел сердцем солдат Большов и впервые в жизни взмолился: – Господи, спаси! Я не хочу умирать!
Так ни о чем и не договорившись, митинговое море постепенно стало растекаться по домам обедать. Дальше произошло непредсказуемое: первых пленных начавшейся войны еще не успевшие ожесточиться жители великодушно отпустили на все четыре стороны. То ли надеялись, что большого кровопролития не будет, то ли стало не до них – взвод так и не понял. Их посадили в автобус, повезли в обратном направлении и даже велели лечь на пол, чтобы на блокпостах не возникло напряжения.
Когда последний ингушский пост остался далеко позади, автобус вдруг остановился среди поля неубранной кукурузы.
– Все, приехали, – сказал им шофер, – идите куда хотите. Мы воюем не с вами. До свидания.
Оставаться на дороге было небезопасно, решили залечь в кукурузе. Сашка упал на землю, увидел небо и вдруг вспомнил о маме: она стояла у икон на молитве, а он сердился, что не может громко включить магнитофон. А потом подумал о Боге.
– Ну, что делать будем? – обратился капитан Иванцов к офицерам. – Мы находимся в окружении. Помощи ждать неоткуда. В батальоне остались дети. Что предлагаете, товарищи?
– Да, це ж оно, – подал голос Батя, – выходить трэба. До Владикавказа, до начальства... Та шоб их...
– Так точно, щас в батальон, – начал развивать его мысль обновленный Паньшин, – там заночевать, забрать всех и сваливать.
– Правильно, – откликнулся капитан. – Как стемнеет – пойдем. До батальона доберемся ночью.
Все уже было с ним согласились, но лейтенант Алексей Звягинцев вдруг резко возразил:
– Как стемнеет?.. Тудыть его... У меня там Зинка в пыли валяется, а я здесь в кукурузе буду дрыхнуть? Мне надо идти.
– Твою дивизию, это что?! Лейтенант! Там тебя счас быстро запечатают. А мне вас надо живьем довести. Разговоры отставить! Леха, пошел ты... остывать. Старшина Прокопенко, разъяснить обстановку солдатам.
Батя ответил: "Есть" – и пошел к распластавшейся среди кукурузы роте.
В путь отправились, когда стало темнеть. Сначала молчали, потом по строю потекли говорки, шепотки, шуточки. Ребята понемногу приходили в себя, жизнь продолжалась, и молодость, "всем смертям назло", качала свои права.
Сашка замерз до икоты, хромал, спотыкался в темноте, пытаясь согреться, тянул драную рубаху.
– Шюра! А ты не плакай, – зубоскалил шагавший рядом кабардинец,– скора мамы к юбкэ поедэшь.
Сашка скорчил дикую рожу, но ее никто во мраке не заметил, и потянул зловеще:
– Зарэ-э-эжу-у, ты мою маму обидел!!!
Народ загоготал.
Когда взвод вошел в долину, раздался взрыв. Сашка подумал, что это гром, – небо впереди, над горами, разом все вспыхнуло, зашевелилось и вздохнуло, как живое. Показалось, что горы удивленно оглядываются по сторонам. Через некоторое время заполыхало в другом месте.
По распаханному картофельному полю суматошно, с криком носились какие-то люди. Один с воплем пробежал мимо. Его поймали, на допросе бедолага трясся и всхлипывал:
– Да в ЛТП мы лечимся, неподалеку. А тут налетели "бэтээры", автоматчики, танки. Нас повыкидывали, врачей забрали, больницу грабанули. Счас картошку напекли, только пожрать сели, как бабахнуло, мы и побежали...
Мужичка отпустили, и он тихо поплелся в неизвестном направлении. Ребята присвистнули вслед.
– Подтянись! – крикнул Батя, и они опять зашагали по темной дороге.
Солдату Большову вновь показалось, что это крутят фильм про войну, только у него слишком яркая лента. Он смотрел на небо, вспоминал маму, сестру и, не имея собеседника, стал обращаться к Богу: "Господи, как они там? Мне легче, я все про себя знаю. – Яркие южные звезды отвечали из бесконечности мягким взглядом. – Господи, как хорошо, что Ты есть. Если бы не Ты, я бы сошел с ума. Эти люди знают, зачем дерутся? Почему им трудно жить на земле вместе? Разве их дрязги стоят моей жизни?.. Боже мой, и зачем я здесь? Нога болит. Я маменькин сыночек. Думал – стал мужчиной, а раскис. Хоть бы мать с сестрой не убивались... А хорошо просто идти так, смотреть вверх и ни о чем..." – Сашкины размышления прервал чей-то окрик из кустов, взвод замер.
– Вы кто? Из Владикавказа?
– Нет, из... А вы кто? – напряженно крикнул Иванцов.
На дорогу, освещенную заревом и луной, вышел человек с автоматом наперевес.
– Смотрю, вроде свои. Решил окликнуть. Из окружения выходите? – И вдруг, заметив капитана, отрекомендовался: – Сержант Липин, из училища вертолетчиков. Училище сдалось, сейчас в плену – никого не выпускают. Я вот ушел, руку, гады, перебили, тащусь к своим.
– Так. Окружили, значит? – Капитан стал незаметно для себя заводиться. – Войну затеяли в собственном доме. А во Владикавказе что?
– Пока связь работала, передавали: бои идут. Ингуши вооружены до зубов: Чечня постаралась. Эти еще себя покажут. Пьяных нет – война. Грузия, Карабах – и сюда докатило.
– Твою дивизию... – присвистнул капитан и для своих горских солдат назидательно-громко прибавил: – Я вот душещипательную историю читал о Шамиле. Как он сдался России, переехал в Петербург и говорил: начни он жить заново, служил бы русскому царю. Чеченцам, в душу их за ногу, память бы не отшибло, тогда б не повторялись. Новостей под этим небом не бывает... Ты счас во Владикавказ?
– Так точно.
– Нам в батальон, забрать женщин. Хочешь с нами? Вместе будем выходить.
– Нет, товарищ капитан. Мне, с драной лапой, быстрее надо. Не загнуться бы по дороге.
– Тогда – до поворота. А там всего хорошего.
Сашка ковылял за сержантом-вертолетчиком, смотрел ему в спину и завидовал.
"Вот человек, не бросил оружие, с честью из положения выходит. А я как баба. Была возможность в челюсть дать, да кишка тонка в герои. Кукурузный вояка. Детишки только... А чеченцам делать нечего, нашли, куда характер девать, альпинизмом бы занялись, что ли".
На повороте рота тепло попрощалась с сержантом Липиным, и он скрылся в темноте. А у самого батальона – новое ЧП: внутри казармы били стекла.
В разведку выслали Сулеймана и Махмуда. Они бесшумно перепрыгнули через стену, но через минуту появились в окне, кричали и размахивали руками. За ними показались знакомые лица: Наркоманчик и Сафарбек. Они сумели в перепалке спрятаться, а сейчас с тоски крушили все подряд.
Когда люди собрались вместе, Сашка почувствовал особенную радость: за этот неправдоподобный день они стали ему как родня. Хотелось их жалеть, помогать. Все живы. Слава Богу.
Офицерские жены старались быть ближе к мужьям, никто не стал расходиться по квартирам, вместе казалось безопаснее и спокойнее. Спать ложились где придется. Кому повезло – находили рваное тряпье, кидали его на сетки разбитых кроватей. Но можно и на полу, только что-нибудь под голову.
Прапор Паньшин, покрикивая, вернулся в казарму, размещал народ по углам. Его резкие выражения сейчас казались родными и напомнили спокойную жизнь – на душе полегчало. Главное – живы, а остальное приложится.
Над Осетией, Москвой и половиной мира безмолвствовала ночь.
Глава 4
Вера Сергеевна проснулась. Холодом обдавало сердце, душа сжималась страхом, и не было ни сил, ни желания подниматься с постели. В комнате появилась Марина:
– Володя только что звонил. Я ему про наши дела ничего не говорила. Сам спросил – пришлось соврать, что про Осетию не слышали. – Она вздохнула.Тебе привет. Вставай завтракать. Сейчас новости послушаем. – И добавила тихо: – Давай больше не плакать. Этим ведь не поможешь, попробуем молиться и верить в Божью помощь. Люди не догадываются: молитва – самое сильное оружие. Вот Суворов об этом знал и не проиграл ни одного сражения.
– Суворов ты мой. – Вера Сергеевна попыталась отшутиться. – Скоро засветимся, перемолившись.
– На войне как на войне, – ответила дочь.– Если мы не победим – не видать нам Сашки.
Чай пили, глядя в телевизор.
Новости сообщали одну зловещее другой: в поселке Энском, находящемся рядом с батальоном, убили начальника милиции, дома пожгли. По всей Осетии, включая Владикавказ, идут бои; об увезенных в автобусе солдатах нет никаких известий.
Сидящие у телевизора женщины старались не плакать. Долго молчали, наконец Марина поставила точку:
– Все-таки придется ехать его искать.
– Как страшно. Ведь две недели назад в этом поселке была свадьба, и нас с Саней на нее пригласили.
Чтобы не отдаваться во власть страшным мыслям, Вера Сергеевна стала рассказывать о Владикавказе. Как встретил ее этот далекий город белым туманом. Народ на вокзале автобус штурмом берет: сесть пытаются сразу все, и в одни двери. Ехали – как в облаках, а из них то дом вдруг вынырнет, то гора над крышей автобуса зависнет. Спросила у людей, где часть военная расположена. Один мужчина от нее шарахнулся, другой сказал: "Ты туда не езжай. Зачем?" Напугали...
Но все-таки Вера Сергеевна узнала, как к сыну добраться. Ехала уже затемно. Дорога петляет, "бэтээры", как ящеры, туда-сюда снуют, сидела она ни жива ни мертва. Потом разговорилась с женщиной рядом, оказалось, до батальона надо несколько километров пешком идти. И это ночью. К счастью для Веры Сергеевны, соседка оказалась осетинкой, узнала, что она из Ростовской области, а там брат живет, говорит: "Землячка, куда ты на ночь глядя по горам? Поедем к нам ночевать, а завтра муж отвезет тебя в часть".
Конечно, Вера Сергеевна согласилась. На следующий день доставили ее в батальон на машине. "Сашка вышел худющий, штаны на нем – как парашюты, и черный, загорел", – рассказывала она дочери. Его отпустили на несколько суток: мать приехала. И как в сказке – с корабля на бал – повезли на свадьбу. Семья, приютившая Веру Сергеевну, выдавала замуж одну из дочерей.
Сашу с мамой хозяева родней отрекомендовали. Осетинская свадьба поразила размахом. Гуляли неделю всем поселком. Кто мимо ни пойдет приглашают. Дом огромный, несколько этажей, везде гости, все друг друга родными зовут. Быка во дворе зажарили. В первый и, наверное, последний раз они видели, как жарят целого быка. Шипит, жир брызжет, и запах на всю округу.
Было весело: застолье весь день. Но обычаи не простые, и многое, конечно, чудно было для русского человека. Мужская и женская половины. Красавица невеста за свадебным столом не сидела. Целый день стояла в углу, накрытая белым покрывалом, а гости вешали на нее золотые украшения и складывали рядом подарки. К вечеру хозяйская дочка была как позолоченная Пизанская башня. Ночью сбросила с себя покрывало, все вокруг звенит, а она бегом к столу, смеется: "Голодная как волк с этой свадьбой".
– Они себя христианами называют, но по обычаям похожи на язычников. Очень почитают святого Георгия Победоносца, – закончила свой рассказ Вера Сергеевна.
– Слушай, – Марина наморщила лоб, – а какие-то слухи, в газете, что ли, писали о явлении в Осетии Георгия Победоносца. Он, кажется, наказал им в мире жить, предупреждал, а они не захотели услышать... Если это на самом деле было...
– Ой, Марина. Насчет мира там тяжело. Даже чужому человеку заметно. Живут в одном поселке ингуши и осетины и друг друга терпеть не могут. Не поздороваются, оговорят и прошипят в спину, как на плохой коммунальной кухне. И на свадьбе все о войне рассуждали: непременно что-то плохое будет... Через день пошли с ним обратно в батальон. Нам гостинцев дали – не унести, по дороге сели у речки, под чинарой, перекусили, смеялись – свадьбу вспоминали. Так было хорошо. Ну а потом Сашу со мной не отпустили. Мне пришлось оставить у новых знакомых его гражданскую одежду, в ней спокойнее возвращаться домой... А теперь что?.. – Вера Сергеевна не выдержала и заплакала. – Ни Саши, ни солдат, ни поселка... Где теперь эти добрые люди? Молодая семья... Стреляют, бьют, жгут... Ведь можно спокойно жить: горы, солнце, свадьба. Живите и радуйтесь...
В этот день они побывали в храме и взяли у батюшки благословение: если не будет никаких известий – ехать на поиски на Кавказ. Батюшка спешил к больному, на минуту остановился, посмотрел внимательно и, благословив, сказал: "Мир вам".
Домой не хотелось, они опять поехали по монастырям.
На московских улицах осень сдавалась зиме: воздух окончательно промерз, деревья, кутаясь в лохмотья листвы, стояли нищие и жалкие. Зато небо полыхало синевой и обещало скорые морозы.
У ворот Данилова монастыря кружились голуби. Блеск куполов собора, белые стены церквей, гладкие булыжники двора переносили в другое время и пространство. Царившая здесь тишина казалась неправдоподобной среди городского шума.
Вера Сергеевна с Мариной долго молча сидели на скамейке у клумбы с поздними цветами, на душе становилось спокойнее, унималась тревога.
Потом они сели на трамвай, пересекли Даниловскую площадь и вскоре очутились у стен Донской обители.
У Донской Богоматери в руках платочек – это по наши слезы. Сколько их на земле льется, и всем Она их утрет. Бывает, что и не просят, а в минуты опасности вдруг появляется Богоматерь и выводит к свету Божию душу заблудшую. Пресвятая Богородица, спаси нас.
От Донского отправились на Ордынку, к иконе Божией Матери "Всех скорбящих радость", за утешением – и день прошел. Слава Богу за все.
Глава 5
Сашка проснулся от шума во дворе. В первый миг не понял, где находится: какая-то груда тряпок, железная сетка кровати оставила на руке отпечаток, за разбитыми стеклами окон – серая хмарь наступающего утра или уходящей ночи. Поговорку "Солдат спит – служба идет" к Большову отнести было никак нельзя, за последние полгода спать приходилось урывками. Такой вот народ веселый собрался вокруг...
Однако мечтать было некогда, шум во дворе усилился, дверь в казарму пнули ногой, в проеме показался силуэт автоматчика. И не успел Саня пробурчать: "Явление пятое. Те же и ингуш", как автоматчик, испугавшись, стал дико палить в потолок. Посыпались градом остатки стекла, ребята влипли в пол.
– Виходите! – истерично закричал незваный гость. – Все виходите! Руки за голова!
Во дворе было свежо, на старой зелени – едва заметный иней, горы стояли укутанные в туман. У Сашки мелко застучали зубы, взвод заметно приуныл, его плотным кольцом окружили автоматчики.
"Хороша мочала – начинай сначала, – ворчал Сашка, но вдруг оживился. Дауд!" К ним, улыбаясь, шел любимый их прапорщик-ингуш Дауд. Он что-то сказал своим солдатам, те разошлись.
– Живы, шайтаны! Ребята, я так рад! – Когда батальон сдался, Дауд сразу перешел к своим. – А я нарощно сюда приехал посмотреть, что тут у вас.
– Да хреново. Не знаем, шо дальше. Из Назрани отпустили, а шо теперь... – пыхтел заспанный Батя.
– Товарищ капитан, – обратился Дауд к Иванцову, – я попробую договориться, довезти ребят до границы с Осетией. Там ваше командование...
– Ну что ж, действуйте, – отозвался тот.
Ребята следили, как Дауд, мелькая в разных концах двора, с кем-то разговаривал, просил, убеждал. Утренние ингуши приехали на самосвале добирать вещи, мебель, всякую рухлядь, связываться с делами разрушенного батальона никому не хотелось. Как Дауду удалось уговорить своих, осталось тайной. Он снова подбежал к ребятам:
– А, шайтаны!.. – хлопнул по плечу дагестанца. – Живучаи вы. Сколька народа побили, в заложники взяли, поселок пожгли, а вы чистанкие ходитэ. По войне – как по бульвару. Везунчики, да-а?! – Дауд рассмеялся. Он искренне радовался, что те, с кем долго жил под одной крышей, – вместе радость и печаль, – были живы.
А Большов смотрел на мелькавшего во дворе огромного, усатого, белозубого красавца, любовался его добродушной силой, красотой и благородной осанкой. Сашка угадывал в этом человеке породу: такую походку, взгляд самому приобрести невозможно – это передается по крови от предков.
Взвод, пополненный женской половиной с довеском, разместился на самосвале. Дауд прикрыл их брезентом, чтобы не заметили на постах. И самосвал, чихнув синим дымом, покатил в сторону Владикавказа. Сашка нашел щель в брезенте и в последний раз, даже с какой-то щемящей грустью, смотрел на удаляющиеся, ставшие на миг родными стены батальона. "Прощай, Осетия! Прощайте, горы! Домой!"
Машина прокатила мимо умершего поселка: повсюду валялись скелеты заборов. Изуродованные дворы, обугленные деревья, потоптанные огороды остались сиротами. Выжженные глазницы домов, вчерашние окна, слепо смотрели в синие дали. От безобразия войны солдатам стало жутко. Дорога вырвалась на простор и понеслась в сторону восхода, а самосвал минут через пятнадцать вдруг резко затормозил.
– Приехали, – крикнули из кабины.
Дауд сорвал маскировку:
– Выбирайтесь.
Недавно прошел дождь. В лужах дрожало отражение неба, мягкая земля уступчиво проваливалась под ногами. Из самосвала что-то крикнули, Дауд ответил по-своему, махнул рукой. Машина укатила, а он остался.
– Там, – показал прапор в сторону поля, – ничэйная территория. Прострэливаэтса со всех сторон. Но нэчего делат. Идти здэс. На той сторонэ замэтят – стрелят свои не станут. У вас дэти. – Тут он потемнел лицом.– Мою жену и дощь во Владикавказе взяли в заложники... Ну, пора прощатса.
Ребята тепло пожимали руку своему освободителю, хлопали его по плечу. Женщины плакали. Все понимали, что расстаются, наверное, навсегда. В стороне испуганной стайкой стояли детишки.
– Так вот жили вместе и не знали толком, кто есть кто. А пришла беда... Спасибо тебе, Дауд. – Капитан протянул ему руку. – Не ожидал. Если останусь живой, разыщу твою семью. Ну, прощай. Взвод, стройсь.
Но не успели ребята подравняться, как из-за песчаного бугра выкатил "бэтээр" и, стреляя в воздух, понесся прямо на них. Не доехав несколько метров, встал как вкопанный.
– Бросай оружие! – закричали оттуда.
– Слющай! Здэс свои ест, дэти ест, а оружия нет. – И Дауд перешел на ингушский язык.
Из "бэтээра" выпрыгнули автоматчики и взяли солдат на прицел. Дауд показал какую-то бумагу и, размахивая руками, стал горячо говорить, ему отвечали довольно злобно – и наконец обе стороны перешли на крик.
– О чем они? – тихо спросил Батя капитана.
– Да!.. – тот махнул рукой. – Твою дивизию! Расстрелять нас хотят или в заложники. Развоевались уже, крови захотелось.
Сашка напрягся. Видно было, что эти ребята не шутят и поставить людей к стенке им ничего не стоит. Невыносимая тоска и безволие парализовали солдата Большова: "Был бы автомат, все бы выглядело иначе. Сейчас бы пару очередей..."
Дауд, отчаявшись уговорить бэтээровских солдат, опустился на колени прямо в грязь и запричитал, завыл по-звериному, по его красивому лицу текли слезы.
Взвод стоял понурившись и старался не смотреть на своего прапора. Всем без исключения стало муторно. Дауд жертвовал репутацией воина: на весы была поставлена жизнь его друзей, оставшейся в плену семьи – и он решился на крайний шаг.
Ингуши сдались: джигит, такой молодец, на глазах врагов и женщин валяется в грязи – этого они выдержать не смогли:
– Шайтан с ними. Мертвую зону не пройти. Пусть пробуют, а мы посмотрим, сколько их останется.
Взвод развернул простыню белым флагом и медленно пошел в полосу обстрела. Женщин с детьми солдаты поставили в центр колонны...
Объяснить, почему, когда рота вошла в зону, перестали стрелять, не смог никто. Потом предполагали, что началась "пересменка" либо заглохли автоматы, а может, все удивились белому флагу...
Но в те напряженные минуты горсточке людей, которые молча шли по роковому полю, вдруг показалось, что некая Высшая Неведомая Сила оберегает их и выводит из окружения. Сашка благодарно смотрел на небо: "Это Ты, Господи? Я узнаю Тебя..."
Ингушские солдаты завороженно смотрели, как удаляется белый флаг. Они ждали: начнется обстрел, и солдаты будут падать один за другим, как это показывают в кино про войну. Но шло время, флаг уходил все дальше, а в мертвой зоне никто не стрелял. Опомнились, когда уже было поздно, – на таком расстоянии автомат достать не мог, – но они все равно неистово полосовали спину уходящего взвода.
Замыкающим в колонне шел Батя; когда он уже решил, что пронесло, автоматная очередь сбила у него с его головы пилотку. Как назло, ботинки увязли в грязи, старшина не смог их выдернуть и побежал за своими по полю в носках.
Дойдя до осетинской стороны, смертники пришли в неистовство: вопили "ура!", молотили друг друга кулаками, обнимались, целовались, плакали от счастья. И никто не замечал, что у Бати тряслись руки.
– Та шоб их... – повторял он, не зная, куда их спрятать, и стыдился своей слабости. – Взволновався трохи.
Немного отдохнули. Прапорщик Паньшин смастерил Бате тряпичные обмотки и напомнил капитану про семью Дауда:
– Надо бы помочь. Дело чести.
– Конечно, – ответил Иванцов.
Солдаты снова пошли вперед.
– Товарищ капитан! – крикнул кто-то из строя. – А вам не думается – нас что-то выводит?!
– Цеж оно, – крякнул Батя.
– Видимо, кто-то из нас удачник, – пошутил Иванцов.
– Это Большова дембель за уши тянет.
– Да! – живо отозвался Сашка. – То-то, смотрю, у меня уши до Владикавказа раскатались. – Все рассмеялись. – А может, Бог помогает, добавил он тихо.
Из рощи неподалеку на них вырулил крытый военный "козлик", взвизгнули тормоза, из него выпрыгнули на дорогу люди в гражданской одежде, но с автоматами.
– Стой! Стрелять будем!
– Обалдели, что ли? Свои!
– Какие еще свои?! – столпившиеся у "козлика" люди пальнули в воздух. Стоять! Это вы по полю шли сейчас?
Капитан Иванцов вышел вперед:
– Товарищи! Наш взвод Энского батальона выходит из окружения. Мы только что под обстрелом чудом остались живы. Здесь женщины и дети. Нам надо пройти во Владикавказ.
– А еще что вам надо?! Женщин с детьми мы доставим в город. А вам придется остаться.
– Твою дивизию! – рявкнул Иванцов и употребил пару-тройку горячих выражений.
В ответ стали палить в воздух. Делать нечего, офицеры опять прощались со своими половинами. "Это ненадолго", – заверяли их осетинские автоматчики. А когда женщин увезли, роту опять посадили в автобус и заявили: "Или расстреляем, или поменяем на автоматы" – и куда-то повезли.
Страсти накалялись, нарастало желание побить кому-нибудь морду: незнамо как вышли из окружения к своим – и здесь то же самое.
Их привезли в какой-то карьер и оставили там: ждать ответа от генерала. Иванцов написал рапорт.
Началась жара. Автобус накалился, дышал на невольных пассажиров духом раскаленного железа и бензинной вони. Шофер-осетин бурно рассказывал последние события:
– Осетины отчаялись. Ингушей вооружили, они давно к войне готовились. А мы – врасплох, и оружия нет. Режут нас, как баранов. Давно такого на Кавказе не было. Теперь на сто лет история. У нас же мстят. Ай, что наделали...
Сашкина нога распухла, дергала по нервам, прожигая до самых печенок. "Ну и место выбрали. – Конечно, Саня не допускал мысли, что свои могут расстрелять, но этот глухой карьер, горы песка... – Самое удобное место для расстрела. Пиф-паф – и никто не узнает, где могилка твоя".
За полдень приехали осетины с ответом от генерала: "Автоматы мы вам не дадим, а такие солдаты нам не нужны".
Глава 6
Разрешение кавказской истории в семье Большовых последовало быстрее, чем можно было мечтать. Дома вечером Вера Сергеевна заметно повеселела:
– Марина, кажется, он жив, у меня сердце успокоилось.
– А ты позвони, у тебя же есть телефоны. Звони по всем подряд.
Вера Сергеевна оживилась и взялась за телефон. Долго с кем-то разговаривала, объяснялась, набирала все новые и новые номера.
– Мариночка! Беги сюда! Меня сейчас с Владикавказом соединят!
– Да что ты! Слава Тебе, Господи!
– Алло... Меня интересует Большов Александр, служил в Энской части... Жив?! Да... А что он там делает?.. Бомбят?.. Спасибо большое. До свидания... Марина, сказали, что Саша жив, но почему-то сидит в отделении милиции.
– Зачем он там? Нахулиганил опять?
– Говорят, бомбят. Может, они пошутили или перепутали?
– Когда бомбят – не шутят!..
С радости они решили прочитать благодарственный акафист. И, кроме батюшки, никому ни о чем пока не говорить.
Мелькнул слабый луч надежды, которому верилось с трудом, но они поверили. Вера Сергеевна впервые ощутила близость Бога. Ночью она молились, жаловалась Ему на свою беду, умоляла о помощи всем, кто на Кавказе.
...Главный колокол Богоявленского собора торжественно и мощно оповещал суетившуюся внизу Москву о великом торжестве: победе русских войск над поляками и конце Смутного времени. Большому колоколу вторил маленький, как бы уведомляя о начале перезвона, – и вот запели все колокола.
В их радостном гуле слышался голос вечности. Чудные, чистые звуки переливались над шумной дорогой, облетевшим, сиротливым сквером, маленькими особняками старой дремавшей Москвы. Господь призывал всех к Себе.
За день землю прихватило морозцем, пахнуло зимой, под каблуками хрустели замерзшие лужицы, а в воздухе закружились одинокие белые крупинки.
У входа в собор стояли люди: на престольный праздник ожидали Святейшего Патриарха. Вскоре подъехала машина. Патриарха окружили плотным кольцом желающие подойти под благословение. Навстречу ему вышли девочки с цветами.
Величественный чин патриаршей службы, мощный хор молодых голосов семинаристов из лавры, которые сопутствовали Святейшему в торжественных случаях, особенный молитвенный подъем... В такие минуты забываешь обо всем, теряешься во времени, в тихой радости в глубине себя созерцая вечность. Но сегодня Марина сосредоточенно просила о брате. Им с мамой, несмотря на многолюдство, удалось пробраться вперед, к алтарю. Марина видела перед собой Казанский образ Богоматери, всю службу не отводила от Нее взгляда и беззвучно повторяла одно только слово: "Спаси".
Всенощная пролетела незаметно; когда они подошли поклониться иконе, у самого алтаря, столкнулись со стареньким, небольшого роста, показалось, легким как пушинка монахом-священником. Марина не удержалась– поделилась своим горем:
– Брата в Осетии в плен забрали. Звонили туда, говорят – живой, а я не знаю, что думать.
Старец, ласково глядя в глаза, осенил ее широким крестом и тихо повторил несколько раз:
– Вернется... Вернется... – Поклонился и ушел, как будто улетел.
Марина долго смотрела ему вслед.
– Мама, ты слышала?
– Слышала...
Они осторожно, словно боясь расплескать сосуд с водой, подошли к иконе и встали на колени.
На следующий день на литургии, уже в своем храме, причастились Христовых Таин. Ни Вера Сергеевна, ни Марина не решались заговорить со священником об отъезде. Молчал и батюшка. Ждали, как Господь разрешит эту беду. Все случилось быстрее, чем можно было ожидать.
Когда Марина с Верой Сергеевной зашли в квартиру, зазвонил телефон. Марина подскочила первая:
– Да!.. Да, наш номер. Здравствуйте. Веру Сергеевну? Мама, тебя с работы спрашивают. Галина.
– Галина, здравствуй. Ой, да ты что... – Она прикрыла трубку рукой.Сашка приехал домой раздетый и голодный, сильно хромает. – И опять в трубку: – Ты ему передай: ключ у Наташи. Да, вылетаю первым самолетом... Конечно... Спасибо тебе, Галина, огромное... Что мы здесь пережили... Ну да, его в плен... Ой, накормите... Дали денег? Спасибо! Скоро буду. Ну все, пока.
– Мамочка... С тобой поеду, на Сашку посмотреть.
...На следующий день их самолет благополучно приземлился в аэропорту родного города.
