Текст книги "Домой"
Автор книги: Светлана Рыбакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Рыбакова Светлана
Домой
Светлана Рыбакова
Домой
Светлана Николаевна Рыбакова – студентка Литературного института им. А.М. Горького. Автор книг для детей "Сказка о Светлой радости", "Настоящее счастье". Публиковалась в журналах "Держава", "Наш современник", в газете "Татьянин день".
Член Союза писателей России.
Посвящается солдатским матерям, чьи дети были, есть сейчас и, к прискорбию,
будут на Кавказе
Участников тех событий, которые изложены в рассказе почти с документальной точностью (жизнь – самый уникальный сочинитель), автор просит простить за их литературную обработку и надеется, что все они живы и находятся в добром здравии.
Глава 1
Сашка задремал над книгой, томик Лермонтова выпал из рук на линялую солдатскую простынь, а реальный Кавказ стоял бессменным часовым за облупленным окном санчасти.
Жгучее горское солнце медленно разорвало оковы осенних облаков и вновь завладело миром. И громадная долина, и сине-пепельные цепи гор, у горизонта уходящие в бесконечность, и матовая рябь беспокойного, шумевшего вразноголосицу Терека – ожили и преобразились под его приветливым, но властным взглядом. Не было ни ветерка, ни шороха, даже птицы умолкли и разлетелись. Над Кавказом воцарилась вселенская тишина.
Под Сашкиным светлым ежиком мелькали сны счастливого дембеля. Их пестрый сумбур не омрачала даже больная нога. С которой – было дело...
Какой русский человек любит драться? Если только в минуту загуляя разойдутся забубенные головушки вширь и вкось. А чтобы просто так: не успел мигнуть, а на тебя налетели, да все разом, да галдят – и кто кулаком, а те ногами. К этому за полгода кавказской службы солдат Большов привыкнуть никак не мог – и относился к мордобоям с отвращением, но коли уж случалось... Черный пояс по каратэ оказывался очень даже кстати.
Если нападают толпой, главное– закрыть тыл. Пока внешний Сашка, отмахиваясь всеми конечностями, отходил к стене, его внутренний человек бесстрастно наблюдал за происходящим и решал мучительный вопрос цветущей юности: "Слабо мне в герои?" Парень потерялся в вихре киношных штампов, чужих оценках и собственной рефлексии. На любимых тусовках в Хитром дворе (о Хитрый двор, шумная молодость – где ты!) он всегда под кого-то косил, забыл, как это – быть самим собою. И только сокровенная тяга к подвигам подавала сигнал о своем настоящем "я". "Что есть герой? – частый монолог – бег по кругу старой пластинки, застрявшей в мозгах. – Американский супермен из шоу?.. Восточные борцы?.. Нет... Герой – это... Некто... Возможно, идеал. А идеала-то сейчас нет. Богатыри – не мы..."
Саша продолжал отходить, железно припечатывая горячившихся однополчан, и наконец с облегчением уперся в стену. Атака возобновилась с бешенством. Внезапная мысль: "В герои мне слабо..." – вдруг просквозила его до самых печенок. И на этой пессимистической ноте Большова свалили и стали пинать ногами.
Когда все отшумело, схлынуло, Сашку откачали – выяснилось: у кабардинцев пропали ножи. Но почему южные братья решили, что обидчик он, этого никто и никогда не узнает.
Через неделю загнила нога. Владикавказский старичок хирург, в пенсне под лохматыми бровями, с черными маленькими усиками, невозможно старомодный, как ветхая фотография, – и нашли ведь такое ископаемое,– из-за отсутствия новокаина резал "вживую". Сашка не предполагал, что умеет так изощренно ругаться и выть по-волчьи.
– Давай, давай, – подбадривал его хирург, – только не дрыгайся, не прыгай, а то повторять будем.
Повторять, слава Богу, не пришлось. Сашка выздоравливал в своей маленькой санчасти затерянного на осетино-ингушской границе батальона, некогда охранявшего теперь уже не существующую в этом мире владикавказскую тюрьму. Да и батальон, к слову сказать, уже растаял во времени и горном пространстве: остался худосочный взводишко для формальной численности. Рядовой Большов совсем недавно стоял с автоматом на вышке – последний в умирающем батальоне дееспособный русский солдат, предпоследний солдатик-наркоман – в счет не шел, остальные в бега пустились.
Наркоману при тюрьме была лафа. Зека снабжали "колесами" и прочим, и он "не замечал" недозволенных передач через забор и никак не реагировал на возмущенную сигнализацию. К слову сказать, травкой баловался почти весь кавказский состав батальона. А Саша маму жалел. Мать Солдатская, как в шутку называл он родительницу, из снов, воспоминаний, грез наяву вдруг возникала со своей застенчивой улыбкой, с пирогами, с запахом дома на пороге военной части. И прослужила с ним, можно сказать, все два года. Кульминационный момент произошел в Осетии: Вера Сергеевна приехала в горы забирать сына домой.
Начальство благородно возмутилось и домой до приказа не отпустило, заявив, что он не маленький – доедет сам.
А осетин, приютивший ее в поселке, стучал по столу и кричал Саше: "Какая женщина! Ты ее береги. Моя мать даже в Россию не ездила. А эта сюда, да в такое время. Повезло тебе..."
Бывший батальон, еще обитаемый остров, имел у себя несколько русских офицеров, и Саша издали с жадностью прислушивался к родной речи.
Откуда-то из бунинских снов Чанга, по аллее могучего тутовника проходил мимо Сани всегда ровный в движениях капитан Иванцов, молчаливо несущий свою одинокую тайну даже в запое,– спокойный человек. А шустрому, маленькому прапору Паньшину, по кличке Псих, всегда орущему и гоняющему солдатиков почем зря по плацу, Сашка старался не попадаться на глаза. И, заслышав его поблизости, каратист сигал в кусты, так как при встрече моментально тупел от крика и не понимал, что от него требуется. "Словесным поносом компенсирует недостаток роста", – ерничал Сашка в кустах, пережидая, пока Псих пропылит по дороге. Зато всегда любо-дорого было послушать воркование лейтенанта Звягинцева с женой. Казалось, что ты дома, на своем балконе, а на соседнем Звягинцевы... А старшина Прокопенко, как и водится в штампованных армейских анекдотах, конечно же, был хохол. Огромная, пережаренная на вечном солнце гора с белесым снопом усов и добродушной улыбкой, в солдатском обиходе прозывавшаяся Батей.
"А я в Расею, домой, хочу..." – пел себе под нос Большов, общаясь с единственным кунаком – осетином Серго. Сестра прислала письмецо-заповедь: как уживаться с чужим народом... Разговаривать на доступном ему языке ("Пока больше ногами получается", – хмыкал Саня, читая послание), изучать местные нравы, чтобы никого не обидеть и самому в галошу не сесть. Еще какого-то Николая Японского приписала, изучившего японский язык, традиции и уехавшего в Страну восходящего солнца проповедовать. "Что за бред? Какие японцы?.. Сашка обиделся глупым требованиям.– Загружает по полной программе". Жить хотелось налегке, то есть в одиночестве. Но с Серго они сошлись на радиолюбительстве, починке офицерской аппаратуры и – на истории, которую любила сестра.
Саша бредил космосом, изучал небо и "забрасывал" ее звездами, она пичкала брата датами, и кое-что в голове осталось. Из Серго, окончившего институт и решившего, что настоящий джигит должен побывать в армии, историю можно было черпать, как из артезианского колодца. В его рассказах смешивались страницы умных книг с глубинными преданиями, дошедшими от прадедов.
Худой и прямой, как струна, Серго сидел неподвижно, не мигая смотрел на Сашку своими грустными глазами. Его спокойная, бесстрастная речь, почти без акцента, ненавязчиво обволакивала Саню, и он слушал, подперев голову руками и глядя в бесконечную даль за окном.
Древний суровый Кавказ заполнял собою пространство Сашкиного сознания и заслонял тоску по дому. Непрестанные кровавые войны, могучие, гордые племена и... государь Николай II. В первую мировую войну дед Серго, молодой офицер, воевал с турками в передовых частях Кавказской армии и там видел Белого Царя.
Дед любил рассказывать, как император приехал в крепость Карс, и в тот памятный вечер тысячи ламп, установленных на зубцах цитадели, высветили в небе: "Николай II". Желая видеть линию фронта, он проехал в пограничный с Турцией Меджингерт. И на передовой, обходя ряды воинов, вручал героям Георгиевские кресты. При отъезде офицеры и казаки устроили лихую скачку по сторонам царского пути. Самое удивительное, как потом выяснилось со слов пленных: штаб турецкой армии находился так близко от ущелья, где проехала машина царя, что она была видна с их аванпостов, и вдобавок около шоссе, в горах, скрывались курдские и турецкие разведчики, но противнику и в голову не пришло, что в одном из появившихся на дороге автомобилей едет русский император.
А потом началось предательство и России, и царя, и самих себя.
Серго, увлекаясь собственным рассказом, воинственно вытягивает шею, поднимает подбородок и, глядя в упор, словно целясь Сашке в лоб, бросает резкие слова. Саня будто наяву видит, как ингуши и чеченцы режут казаков и выгоняют из долины осетин. Затем Сталин, "отец народов", перекраивает границы. И вот уже опять ингуши и осетины живут вместе, а между ними медленно, но упорно черной змеей ползет ненависть....
– Хотя границы – это не всегда навечно, – уже грустно качает головой Серго, – вчера там и здесь жили, а сегодня вместе. Не резать же теперь друг друга. Один Бог знает, чем у нас все кончится.
Сашка вспоминает любимый Крым и начинает доказывать Серго, что с границами не так просто и в России:
– У вас долину не поделят, а у нас – Крымский полуостров. В Крыму в основном русские живут, а он вдруг украинский стал. И что это вдруг хохлы, русаки да бульбаши рассорились? Мы же все неделимы, из одного яйца вылупились – вот где трагедия. Мне кажется, что рано или поздно опять сольемся.
Серго оживляется:
– Союзом и на Кавказе жили неплохо. А как развалились – да враз обеднели, обозлились, ищут виноватого. – И он пускается в мудреные рассуждения: – В Российской империи, а потом в Союзе Кавказ жил мирно – в империях потасовки пресекаются. Россия вмешалась и победила войну на Кавказе. А сейчас... – осетин безнадежно машет рукой.
– У нас недолюбливают рыночных кавказцев, – сообщает Сашка. – Поражает, как меняются ваши, попав в Россию. Их так корежит. В горах люди абсолютно другие.
– У вас – "новые русские", в горах – "новые кавказцы". Мафия. И ты не суди по вашему рынку обо всем Кавказе.
– Да?.. Клево, Серго, то, что осетины чем-то на русских смахивают.
– Ну, у нас не Россия, а вера одна – христианская.
На эти слова Саня пожал плечами: разговоры о вере для него были пустыми.
В дни болезни на рядового Большова повеяло ветерком гражданки. По утрам никто не приходил с надсадным криком: "Рота, подъем!" Он блаженно отсыпался или валялся на постели, перечитывал Лермонтова, толстовских "Казаков" и с удивлением отмечал: ничего-то за последние сто пятьдесят лет не изменилось на Кавказе.
Слушая разговоры, что Запад подбрасывает дровишки в костер Кавказской войны, чтобы ослабить Россию, Саня думал: дело не в деньгах. По-нашему грабеж – плохо; а у них – героизм. Забытые обычаи пробудились в последние годы. И спокойно живший при Союзе кавказский дом превратился в коммуналку с дрязгами и взаимными обвинениями. Им кажется, что только оружием правду найдут. А эта кровь... И сколько ее прольется, покуда они выдохнутся, перестанут утверждаться и начнут работать и просто жить. У себя все вверх дном перевернули, теперь до нас добираются, в оба глядеть надо. Ведь Кавказ накрепко связан с Россией. Наведи она у себя в хозяйстве порядок – и в горах дела утрясутся, и все народы опять к ней потянутся. "А я в Расею, домой, хочу..." – эти размышления всегда заканчивались мирным сопением.
Сквозь сон пробился дробный стук дождя... или молотка, а может, ингуши опять озоруют из автоматов у стен бывшего батальона, кто знает, – сознание упорно пыталось зарыться обратно в небытие.
Но стук усилился, ворвался в комнату и заставил вздрогнуть: это были Зинины каблучки. "Удивительный народ женщины: зачем в этом забытом цивилизацией, населенном полудиким солдатским племенем месте делать прическу, красить ногти, носить каблуки и стучать ими по мозгам, когда человек лег отдохнуть?.."
– Большов! Вставай! Ротный приказал. Нападение на батальон. Автомат получай! – Медсестра Зиночка, жена прапора Звягинцева, хорошенькая, аккуратная дамочка, смертельно боялась горцев, перестрелок и сейчас, судя по голосу, была в безудержной панике. – Саня, лови каску. Живо во двор.
– Щаа-з-з! – не оборачиваясь, процедил Сашка сквозь зубы.
А дробь каблучков стала удаляться по коридору.
"Замучили! Невидаль: ингуши опять под забором тарахтят, привыкнуть пора бы. Только встанешь – отбой прикажут. Да не пойду я никуда!" Но смутная тревога пробежала холодком по спине. Сегодня утром Сашку с двумя солдатами отправили во Владикавказ. Ему надо было запечатлеться на военный билет, а те – в увольнение. Счастливые солдатики топали по пыльной дороге к поселку, на автобусную остановку.
Сашке вдруг почудилось дуновение свободы и захотелось послать горам последнее "прощай". "Что бы такое сделать?.."
Неожиданно даже для самого себя, на берегу реки, под памятной чинарой, Санька раскинул руки, заорал песню-подарок, сочиненную, естественно, в Хитром дворе, в глубоком детстве, общими усилиями:
По горе скачет джигит,
а в зубах кинжал держит.
И пошел плясать лезгинку.
А внизу народ кричит:
– Вах, какая молодца!
Орай-да-райда, гоп-ца-ца...
Хитрый двор ворвался на Кавказскую землю, а собратья по казарме сперва струхнули: у парня крыша покосилась, и это прикол или что... Но Саня в свои прыжки вкладывал столько страсти, так остервенело дрыгал больной ногой, что горцы, поддавшись его энергии, стали ритмично хлопать руками и даже что-то выкрикивать.
Орай-да-райда, гоп-ца-ца,
продолжал новоиспеченный лезгинец.
Орай-да-райда, Го-ги-я!..
"Есть контакт!" – удовлетворенно отметил он и пошел по второму кругу:
Солнцем согреты наши минареты,
Наших Кавказских синих гор...
Автоматная очередь рассекла воздух, ребята застыли в оцепенении.
– Ты кто такой?! – закричали ингушские солдаты с автоматами в упор. Осведомились, куда они идут, зачем, а потом заявили, что дорога на Владикавказ закрыта и надо поворачивать обратно.
Понятно, что под дулами автоматов много не заспоришь. Пришлось поворачивать восвояси. Комбат, встревоженный их рассказом, сел в машину и срочно покатил во Владикавказ, а Сашка, в очередной раз обозлившийся на горы, пошел в санчасть и лег в кровать...
Доспать в тот злополучный день не удалось никому. В коридорчике санчасти снова застучали каблучки:
– Большов! Чокнулся? Ты что дрыхнешь? Караул в ружье. Автомат получай. Каску не забудь. – Зиночка сдернула с него одеяло и выбежала из комнаты.
Он нехотя встал, зевая оделся, но когда вышел на улицу – вздрогнул. Ребята, нервные, сразу какие-то посеревшие – то ли от внезапной заботы, то ли от накатившего страха, – расхаживали по двору в касках, с автоматами наперевес.
– Рядовой Большов, где ваш автомат? – голос Психа был пронзительно-тих, а неслыханное "вы" застало врасплох. – Срочно получить.
Спокойный, как всегда, Серго рассказал ему, что ингушская сторона начала серьезный конфликт. Батальон окружен, ждут парламентеров. А что во Владикавказе и поселке – неизвестно, связь оборвана.
Сашке захотелось облегчить душу каким-нибудь выразительным, резким словом, но он не успел.
– Едут! – закричал наблюдатель на вышке.
Ребята полезли на деревья и крыши домов, повисли на заборе. По горной дороге в сторону батальона пылил открытый "козлик" с белым флагом впереди. У входа он резко тормознул и засигналил. В ответ заскрипели ворота.
Прибывшие старейшины тут же с порога объявили, что Ингушетия требует от Осетии возвращения своих исконных земель и будет бороться за это до последнего. Далее из сумбурной речи уважаемых людей взвод понял, что окружен войсками и ему объявляется ультиматум: либо он сдается без сопротивления (в этом случае всем гарантируется жизнь), либо его берут штурмом (тогда всех расстреливают).
На размышление дали час, и "козлик", покачивая белым флагом, быстро упылил в обратном направлении.
Солдаты: ингуши, осетины, чеченцы, кабардинцы, аджарец, дагестанцы и русский парень Саня Большов (Наркоманчика не было – видимо, где-то спал) собрались тесным полукругом и мрачно смотрели друг на друга.
Связь была оборвана, и офицерам, совещавшимся сейчас поодаль от солдат, волей-неволей предстояло обсуждать сугубо местную проблему и решать уравнение со многими неизвестными, за которым стояла цена человеческой жизни.
Насколько серьезен ультиматум? Жены и дети офицерского состава на выходные уезжали во Владикавказ. Сегодня будничный день... Затерянный вдали от России взвод с интернациональной ротой, кучей жен и детишек взят в осаду местным населением. Вот что хочешь, то и думай. Только никак не верилось, что это всерьез.
Признаться, Саня не мог представить, что под конец Кавказ подложит ему такую свинью. Он даже, как пишется в детских книжках, ущипнул себя: не во сне ли? Это была самая что ни на есть гадостная реальность. И ему предстояло воевать непонятно за что и почему: солдаты приказы не обсуждают.
От группки офицеров отделился капитан Иванцов и направился к солдатам.
– Что, ребята, – обратился к ним капитан, – будем воевать, твою дивизию, или еще поживем? Струхнули?
– Ест такоэ дэло, – невесело отозвался кто-то.
– Значит, так, – продолжил Иванцов, – приказа ждать неоткуда: связь оборвана. Поэтому, как старший по званию, ответственность за батальон беру на себя. В связи с неясностью ситуации и наличием в гарнизоне женщин и детей считаю нецелесообразным вступать в боевые действия. Предлагаю выполнить требования конфликтующей стороны – с обязательным условием: эвакуировать женщин и детей в безопасное место. Надеюсь, к вечеру Владикавказ это недоразумение утрясет.
Сашка облегченно выдохнул: "Может, мама меня еще увидит".
Времени терять не стали. Патроны и автоматы полетели в колодец. С интендантского склада моментально расползлось новое обмундирование. Открыли съестные припасы, их оказалось много, а жили впроголодь. Хороша тушеночка, когда еще вволю наешься. Женщины спешно собирали вещи, из детей никто не плакал. Все были сосредоточенны и молчаливы.
Сашка, отхвативший на складе новый пятнистый китель, живо представлял, как приедет в свой город и появится в нем на тусовке в Хитром дворе, хотя реальность возвращала его в тревожную неизвестность.
К назначенному ультиматумом времени Иванцов собрал всех на площадке у ворот. "Козлик" с белым флагом появился вновь, за ним медленно тарахтели "бэтээры", танки, шли вооруженные люди.
– Русски, сдавайсы. Вышла врэмя, – кричал с "козлика" в мегафон резкий голос. – Сдавайса. А то всех стрэлаим!
– Дывысь, де ж они тут русских найшли? – басил себе под нос Батя.
Капитан Иванцов приказал открывать ворота. И тут началось...
Сашкино сознание перестало реально воспринимать мир: он сидит в темном кинозале и смотрит фильм про войну со своим участием. Вокруг, как тараканы с потолка, – ворот им показалось мало, – посыпались ингушские солдаты. Они лезли через забор, спрыгивали с деревьев, кричали, стреляли в воздух, то ли пугая несопротивлявшегося противника, то ли придавая себе уверенности. А Сашка Большов был отстраненно-спокоен – с ним этого на самом деле произойти не могло, только сердце выходило из себя и билось где-то в ушах.
Взвод с поднятыми руками поставили к стенке и отделили ингушских солдат. Когда стали загонять в угол женщин с детьми, с Зиночкой случилась истерика. Иногда люди в минуты отчаянного страха показывают примеры подлинного героизма. Зиночка с перекошенным лицом намертво держала мужа за руку и дико кричала: "Нет!" Ее оторвали, повели в сторону, она неистово вырывалась, рыдала и ругала ингушей и горы на чем свет стоит. Несчастную женщину опустили на землю в пыль, окатили из ведра ледяной водой, и она сразу затихла. Остальные женщины выли вполголоса. На лейтенанта Звягинцева старались не смотреть. Он вырывался, но его удержали. Помочь жене было невозможно.
И начался погром.
Хватали все: продукты, обмундирование, постельное белье, какие-то склянки с медикаментами, мебель. Для награбленного подкатили самосвал.
– Та шоб вас! Ой банда! От воровский народ! – ругался Прокопенко в сердцах громким шепотом.
Один здоровенный ингушский парень, опьяненный разрушением (к слову сказать, нападающие были совершенно трезвыми), вцепился шалым взглядом в Сашкин "трофейный" китель и, глядя в упор, стал медленно приближаться.
Солдат Большов понял: его собираются раздеть. Кровь стукнула в голову. Свой новехонький пятнистый китель, в котором собирался покрасоваться друзьям на гражданке, Сашка решил отстоять. Вмиг забыл про больную ногу, весь напружинился, соображая, как удобнее, чтоб – в челюсть. И уже стал незаметно разворачиваться для удара...
– Рядовой Большов! Отставить! – услышал он над своим ухом грозный выдох прапора Паньшина. – На детей посмотри, супермен... – От такого вежливого обращения Саня похолодел.
– Не надо, родной. Да?.. – поддержал его старший лейтенант, добродушный, всегда довольный собой и жизнью армянин Вагик.
Ингуш подошел к нему вплотную и, ослепительно улыбаясь, заявил:
– Ты! Снымай форма!
Сашка скрипнул зубами – и сдался победителю. Ингушу показалось этого мало, он решил потешиться:
– Тэпэр штаны.
Оставшись в одной майке, Сашка спокойно решил, что в челюсть он ему сейчас непременно двинет.
– Ты шо, хлопэц? Вы ж нам гарантии давалы. И де ваши старейшины?примирительно начал Батя.
Услышав о старейшинах, налетчик сразу осекся, махнул рукой, затем, словно ставя точку над "i", пальнул в воздух и куда-то побежал. Грабеж продолжался.
– Одно слово – банда, – крякнул старшина, – це ж як и на Карабахе, и у грузин с абхазцами... Землю не поделят.
– Или кто-то спецзаказ сделал, – поддержал его неизвестно чему обрадованный Псих-Паньшин.
Саня после резкого напряжения обмяк, нога напомнила о себе тупой, саднящей болью. "Вот оно, средневековье... Ну такое лет пятьсот назад – еще куда ни шло. А сейчас вроде бы цивилизация на дворе. А Псих-то как изменился, успокоился, словно к себе домой попал. Зато лейтенант Вагик совсем позеленел..."
Мегафон опять что-то гортанно крикнул – и мгновенно воцарилась тишина. Ингушские солдаты стали поспешно уходить. А окруженному взводу объявили, что они теперь военнопленные Ингушетии и их повезут в Назрань.
Арестованный взвод повели к маленькому, ободранному рейсовому автобусу. "Спасибо, что не пешком, заботливые какие... А я голый, как дурак".Сашка стал прихрамывать, или это земля уходила из-под ног, будто по болоту шел. Холодная тоска заползла в душу и придавила своей безысходностью. Оставшиеся одни, женщины заголосили, на них никто не обращал внимания.
А в мире, казалось, ничего не изменилось. Тихие облака медленно перебирались с одной горы на другую. Мощные деревья тянули к ним свои ветви. Недалеко от дороги все так же пел свою разбойничью песню Терек.
Глава 2
А в далекой, залитой осенними дождями Москве в прихожей одной из квартир раздался требовательный звонок.
"Так рано... Кому это дома не сидится?" – Марина накинула халатик и побежала открывать.
– Мама! Заходи, родная. Трудно дать телеграмму?
– Командировка неожиданно выпала. Не успела. – Вера Сергеевна втащила в прихожую тяжелую сумку. – А Володя где?
– Тоже в командировке. Есть несколько свободных дней. Погуляем. -дочь схватилась за мамину сумку. – Ну у тебя и багаж! Кирпичи? Как ты это тащила?!
– Молча. Сахарок тебе привезла, сейчас с этими талонами и чаю не попьешь. У нас с Украины привозят... Соленья, варенья... Кагорчик домашний. Мы с Маней на ее "Запорожце" на виноградники заехали... А что тут такого, у Володи день рождения скоро... Это сейчас простым смертным тоже недоступно. Она перебирала тапочки в калошнице и поясняла: – Перестроились, теперь мыло сами варить будем. Билет на самолет такой стал, легче на ковре-самолете долететь... В поезде тряслась...
– Есть женщины в русских селеньях! – продекламировала Марина и потащила сумку на кухню, загремела чайником. – Мамуля, мне бы сегодня в храм еще сходить. У батюшки день ангела, хочется поздравить. Ты отдохни с дороги, а я быстро обернусь.
– Давай и я с тобой. – Вера Сергеевна некоторое время сидела молча, теребила льняную салфетку, а потом осторожно спросила: – Ты про Осетию ничего не слышала?
– Нет. А что?
– В поезде по радио все время о ней говорили. В Ростове пересадка. Там стоял состав во Владикавказ, я чуть в него не села. Но не решилась, поехала дальше в Москву. – Марина накрывала на стол, рассеянно прислушиваясь к ее словам. – Я была у Саши недели две назад. Как услышала, что газопровод взорвали, подумала: неспроста, надо ехать. Хотела его домой забрать. Не отдали, сказали: еще приказа нет, сам доедет. А сердце болит и болит. У них так неспокойно: солдаты, автоматы, "бэтээры"...
– Ну, Мать Солдатская, тебя надо было к Сашеньке вместо часового приставить на все два года. И будешь говорить, что он не твой любимчик. Взрослые дети до сих пор ревновали маму друг к другу. Вера Сергеевна только махнула на дочь рукой. – Ладно, мамочка, не переживай, моя хорошая. Сейчас посмотрим новости. Куда наш оболтус денется?
– Нет, ты скажи, кто за язык тянул, – продолжила Вера Сергеевна в сердцах, – это он в Ростове что-то ляпнул – и его на Кавказ. Ладно, на Украине не дослужил: присягу чужую не хотел принимать. Но в Ростове-то мог спокойно посидеть. Это вы в деда такие. Сельский учитель, семья огромная, нищета, а вот пойдет и скажет в лицо начальству, если что не так. В те времена – это Магадан. Потом собирает пожитки, пятерых детей, жену с тещей и в неведомые края. Так все детство и катались по Союзу.
...Новости начались с событий ингушско-осетинского конфликта: перестрелки, небольшие бои... в военной части N. ингушская сторона взяла в заложники батальон. Солдат вывезли на автобусе в неизвестном направлении.
Вера Сергеевна стала спокойна и непроницаема:
– Это где наш Саша служит, его батальон... Я была там две недели назад.
Известия ее раздавили: так в одночасье рушится жизнь. Она в мертвом оцепенении смотрела на икону Спасителя: "Господи!.. Я ведь ездила, и не отдали!.. Как же?.. Ты же знал, что это случится!.."
У Марины перехватило дыхание, она подошла к матери, молча встала перед ней на колени, и они долго, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. В глубине сознания фотографической вспышкой мелькали отпечатки памяти. Маленький, голубоглазый, с чубчиком Шурочка с красненьким флажком. Испуганный первоклашка умоляюще смотрит на маму, а потом его, удравшего с линейки, ловят у школьной калитки. Подросток показывает сестре в самодельный телескоп лунные кратеры и рассказывает о звездах. Ее московский институт, замужество. В гостях уже незнакомый брат-каратист, бредит Востоком. Могучие башни Псково-Печерского монастыря– его крещение, купель под сводами храма...
Руку обожгли мамины слезы. "Какие горячие и тяжелые... А если уже случилось? И на кладбище не сходишь!"
– Ма-амочка-а, едем в храм. Нам поможет только Бог. Материнская молитва из огня выведет. – Марина судорожно натягивала на себя одежду.
– Да, поедем. – Вера Сергеевна потемнела лицом и сразу осунулась.
Марина только сейчас разглядела, как сильно постарела она за последние полгода.
В церкви Марина поделилась несчастьем, просила молиться за без вести пропавшего брата. Первой откликнулась Варвара Петровна, которая всегда все знает, и сразу надавала кучу советов: "Надо идти по монастырям и заказывать сорокоусты о здравии – чем больше, тем лучше... – Она энергично указывала пальцем Марине в пуговицу пальто и запрокидывала голову в небо. – Раздавать милостыню, ни одного нищего не пропустите. Вы пожалеете человека, и Господь вас не оставит. В беде всегда надо жертвовать и Бога благодарить за все... Она строго посмотрела на Веру Сергеевну. – Мы же не знаем – почему! Чтобы его душа спаслась... Молитесь, просите общих молитв, батюшке расскажите, монахам... И причаститесь, чтоб на сердце полегчало".
Служба закончилась, поздравляли отца настоятеля с днем Ангела. Он стоял на амвоне и благословлял народ. Прихожане дарили ему цветы, подарки. Батюшка улыбался, каждому говорил что-то ласковое.
Остро, как никогда раньше, Марина почувствовала, как светло и спокойно в Божьем доме. Повсюду мерцали зажженные свечи, разноцветные лампады; прекрасные, святые лики внимательно смотрели на людей – и раздавленной горем душе стало легче. Она вдруг осознала реальность невидимой жизни: страдания мучеников, их любовь и подвиги были и ради нее. Чтобы сейчас душа не озлобилась, не искала виноватых, а тихо несла свой крест. Милость свыше, что на земле есть место, куда можно прийти в несчастье, где тебя услышат и искренне помогут две Церкви: Небесная, Святая, и Земная, человеческая.
Мать с дочерью никак не могли решить: рассказать ли сегодня батюшке о своем горе? Можно ли портить настроение в праздник?
Подошла их очередь поздравлять, и Марина, минуту назад твердо решившая его не огорчать, неожиданно для себя произнесла:
– Поздравляем, батюшка, желаем вам спасения души в вечности, всегда радости духа, утешения в трудах, крепкого здоровья... А у нас вот горе. Брата в Осетии взяли в плен, посадили в автобус и куда-то увезли...
Священник осекся на полуслове благословения, на мгновение изменился в лице и даже опустил руку. Впервые Марина увидела, как у него опустились руки, и подумала: "Наверное, плохо наше дело".
Но через секунду он снова улыбался в сторону Веры Сергеевны:
– Рады вас видеть. Не отчаивайтесь. Помолимся.
Она, обладая сильным характером, была в то же время застенчивым человеком и сейчас горестно, по-детски смотрела в глаза священнику, не зная, что ответить.
– Спаси, Господи, – тихо проговорила за нее Марина.
День прошел как во сне. Марина обошла знакомых прихожан, прося их молитв. После храма они направились по святым местам Москвы. В монастырях заказывали сорокоусты о здравии. У нетленных мощей Божьих угодников просили о чуде. А перед чтимыми москвичами иконами Богородицы "Взыскание погибших", "Всех скорбящих радость" – молились о помощи и взыскании души потерянной. Марина никогда так пристально не всматривалась в лик Богоматери, до этого дня боялась просто, по-родному обращаться к Ней. Но сегодня заглянула в глаза Богородицы – они живые! Святая Дева смотрела на нее и слушала. Марина сердцем почувствовала, как Она близка людям.
И везде подавали бабушкам, стоящему на паперти люду, не раздумывая, кто эти бедняки и почему здесь очутились. Измученные горем, они сами были несчастные, впервые осознавшие свою убогость и беспомощность женщины. Что есть наша жизнь? Нищие искренне и с явным сочувствием обещали молиться за пропавшего без вести Александра.
