Текст книги "Гиппокампус (СИ)"

Автор книги: Светлана Полуденная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Всё равно.... Кем надо быть, чтоб рассчитывать на то, что чужая боль принесёт нам счастье!

– Но Юз, он ведь прав, – подхватил ужас Игорь, – твоя птенция намного сильнее лошадиной птенции. Всё может получиться! Перо за перо, клюв за клюв и – пуф! – мы снова поплывём!

– Не думаю, что мы успели сбиться с курса, – закивал Карлтон.

Страшное слово бунт режется в горле. А чуть ниже и левее – одиночество.

– Так ты согласен сжечь Альбатроса из-за глупой фантазии, так, Карлтон? Какой курс, очнись! Мы не плывём, мы существуем! Просто есть здесь, вот и всё!

– Это ты больно много фантазируешь, мой капитан. Города, порты, бананы... Чушь! – Джером обращался не ко мне, а к другим; ему важно убедить команду, чтоб всем вместе заглушить мой голос.

Я больше не мог этого терпеть! Леон сдерживал меня, Агустин махал трубкой в такт с чужим кулаком. Мы бы не выстояли в драке, они бы с лёгкостью убили Альбатроса, если бы... Я рад, и я несчастен! Как можно выбрать из двух "плохо"? Наверное, если есть опыт одного зла, одной боли, то к нему можно привыкнуть, и во второй раз будет легче. Хотя, я не уверен, что зло и боль могут повторяться, ведь не может Томас упасть второй раз точно так же, как в первый?

Наши пререкания, достаточно громкие, чтоб различить слова, заглушил громкий крик Томаса из брюха. Он был страшен! Помнишь тот пожар? Огонь покусал доски палубы и, образовавшуюся дыру, мы обставили вокруг бочками, ради предупреждения умникам. И никто не ходил и близко! Правда, пьянящими ночами мы прыгали вниз, в темноту, на мешки с сеном (я был уверен, они за этим и были на корабле) и стопку матрасов. Но не будем об этом, вернёмся к ноге Томаса.

– Томас, что с тобой! – мы все подбежали к зияющей дыре и вгляделись в тьму. Ему не повезло – матрасы растащили, сено не помогло.

– Страшно больно! Больно! Аргх... – было видно, как боцман распростёрся среди тлеющих чаек. Он раскинул руки, подобно им, и испытывал боль, наравне с ними.

– Мы сейчас, подожди! – обнимая Альбатроса, я ринулся в трюм, со всей командой в хвосте.

Пусть палуба и дырява, но света нам не хватало, мы расставили вокруг Томаса фонари и принялись за помощь. Мне пришлось бегать за кладом, потому как, что делать было не ясно. Из ноги Томаса торчала крепкая заострённая палка, и, намочив штанину, резво убегал красный цвет. Дон подставил ладошки, пытаясь поймать его и поливал назад, в зияющие отверстие.

– Это рана, – я нашёл нужную книгу, порывшись в сундуке. Мне пришлось оставить белого друга в каюте, и я запер его там, опасаясь, что Джером всё ещё намерен жечь. – А то, убегает – кровь. Нам её уже не вернуть Дон, брось это дело.

– Ещё чего! Ты капитан-неудачник! Уже напутал с кораблём, его ногу я тебе не доверю.

– А ну! – Томас пусть и болел, но смог огрызнуться достаточно убедительно. – Прекрати это дело. Я и сам понял за свою службу, что то, что входит в нас всегда лучше, что выходит из нас. Ром лучше этой жижи, правда? Дайте мне его.

Сначала я протестовал, просто от страха и недоверия к рому. Но потом нашёл в книге, что спирт (родич рома) нам необходим. То есть Томасу, не всем.

– Так, а что делать то? – помассировал себе виски Ливстон.

– Надо вправить палку, то есть кость, вернуть назад, – перелом дело серьёзное, как я понял.

– Вот Юз, сразу видно, ты – ещё ребёнок! – покачал головой Игорь, – Томас-то наверняка проткнул ногу этой штукой, и её надо вытащить, а не то, что ты сказал.

– Я тож так думаю! – Гот хлопнул Бьерна по плечу и сказал, – Ну Бьёрн, давай тяни!

Крик Томаса был на столько громким, что я ждал взлёта в небо мёртвых птиц! На его глазах выступили слёзы и он со всего размаху треснул Бьёрна по голове кулаком.

– Держи его! – народ накинулся на беднягу Томаса и прижал к полу ещё сильнее, а Бьёрн стал продолжать свою пытку дальше.

– Нет, хватит! Вы вырвите ему кость! – я колотил по спине Бьёрна, хоть как-то пытаясь остановить его, – Нога не может без кости! Нога не может!

– Хватит Бьёрн, хватит! Ты делаешь ему только хуже, посмотри сам! – Леон сказал правду: голова Томаса запрокинулась назад, он как уснул, только с открытыми ртом и глазами.

Матросы отошли. Томас, видимо от страшной боли, потерял сознание. Бьёрн, совсем весь красный, почесал за ухом и промямлил, что "это так не делается". Джером наклонился к Томасу, погладил лоб и закрыл ему глаза. Ухмылка не сошла с его лица, чужая боль всегда была для него чуждой. Он сказал:

– Хорошо, пусть Юз всё исправит. Последняя попытка, малыш.

– Мне не нужны одолжения!

– Хорошо, тогда Бьёрн немного отдохнёт, и....

– Нет! – крикнули мы вместе с Бьёрном. Я продолжил. – Я всё сделаю, только уйди вон, Джером.

– Отлично Юз! Боишься, что тебя поймают на горячем? Не обижайся, принимайся за дело. А мы пока пойдём, половим дары моря.

Он потом Дон, Карлтон и Ливстон, Игорь и Гот поднялись наверх, все остальные остались с Томасом. Благодаря книгам и помощи товарищей, мы перевязали боцмана по всем правилам. Бьёрн послушал меня, и вправил кость. Видимо, Томас крепко настрадался, раз не проснулся от рук рыжего моряка. После, мы перевязали рану, перед этим облив её ромом и привязали к ноге весло – в книге были даже картинки с человечками с руками-ногами-досками. Тот подложил под голову Томаса побольше мягкого сена, и укрыл его старым войлочным пледом.

– Ничего старик, завтра зашагаешь как новенький! – похлопал его по плечу Тот.

За всё это время, пока мы лечили Томаса, я ни разу не подошёл к нему, лишь руководил издали. Мне было боязно... Ко мне в голову закралась мысль, что это я виноват в его падении. Он так рьяно соглашался со всеми моими идеями, он так верен свой команде! Мы постелили себе рядом с боцманом, решено было сторожить его покой. Фонари горели тускло, все уже спали, только я всё сидел у бочек. Рядом со мной устроился Альбатрос, изрядно помятый за день по чём зря. Вот я всё думаю: не полезь я в сокровища капитана, выбрось их за борт, ведь было бы всё намного лучше! Возможно, и Грегори не повесился, а просто спился, и не было пожара, и этой дыры, и моих треклятых снов, парящих в огне чаек, и этой кости, сломанной прямо внутри Томаса и высунувшийся наружу! Конечно, все дни были одним днём, и ночи повторялись друг за другом, будто мы отматываем всё на начало, чтоб насладится горячим ромом заново, осушая бездонную бочку. Может, так и было бы лучше... Я бы не был одинок, а просто пьян.

Дорогой читатель! Никогда, никогда не мучай себя перемотками в начало, не представляй свою иную жизнь, после иного выбора. Эти фантазии заставляют ненавидеть всех, себя в том числе. Нужно исправлять ошибки и бороться, а не сидеть в полутьме, как я, отпуская слёзы, горевать о неверном шаге.

Нашествие крабов. Прощание.

В ту ночь, мой друг, я старался не спать – ужасно волновался за своих друзей, думал, что, закрыв глаза, потеряю их. Да и во сне меня не ждёт ничего хорошего. Я не признавался тебе, прости, но мне часто снится та женщина-птица, мелькающая в едких красках. Мне везёт, когда на утро сон я помню смутно. Но тьма, страх, этот безумный страх, который напал на меня ещё со страниц книг и усилился от огнедышащего Джерома, помогли жуткой женщине взять вверх в моей голове. Я боролся с тяжестью век, но... я самый слабый капитан на свете.

Я не стану описывать свой сон подробно, как тогда, и ты поймёшь почему. Если приложить к моей голове тяжёлую руку, смогу ли я забыть хотя бы этот сон и его связь с громким больным рассветом? Если да, то ударь меня по сильнее.

В общем... я шёл по тонкой, почти неосязаемой тропе, а по обе стороны от меня дули ветра, совершенно сухие, просто испепеляющие. Пусть они не давали мне упасть, одновременно толкая друг на друга, но сдавливали меня и очень больно жалили. Как тысячи мелких осколков стекла из иллюминатора или от бутылки. Я терпел их удары, кое-как шёл вперёд. Дышать было никак нельзя. Моё мёртвое пространство (это пространство в теле, где нет газообмена. Бьёрн бы сшутил на этот счёт) горело огнём. А я продолжал идти, пусть податься во сне было не куда. Кажется, впереди начинал пробиваться чистый свет, но его тут же поглотила птица о трёх головах.

Из чего сложилось лицо я не понял. Кажется, из пепла и перьев. Они танцевали, выворачивались вовнутрь, имитировали мимику женщины. Она хохотала и у неё был на то повод. Ведь я, погоняемый болью и ветром, шёл прямо в её пасть...

Сияющая голова раскрыла рот так, что перья из зева синхронно двинулись частью на лоб, другой на подбородок – снова сложилась голова, но я понял, что это второе лицо. И снова пасть разинулась.

Она стала ближе ко мне, а шелест перьев громыхал неописуемо и отчего-то противно.

Мои ноги, тяжёлые, больные, сумасшедшие, всё шли без устали и, не поверишь, трещали без умолку! "Это верный путь! Поверь нам, мы слов на ветер не бросаем!" Как можно жить в мире счастливо, если даже твои собственные ноги тебя продают? Возможно, и руки были готовы ринуться в пасть, но этого знать я не могу.

Предательство собственных ступней совсем меня доконало. Ведь я пытался тормозить на извилистой тропе. Я не могу сказать точно, что меня ждёт по ту сторону зубов третьей головы, но я счастлив, что так и не узнал. Надеюсь, женщина-птица больше не будет мне улыбаться. Она не стала меня есть. Я был совсем к ней близко, чувствовал её огненное дыхание. И когда снова пасть открылась, на меня обрушились крабы....

Я видел их редко, на самом дне трюма, не знаю, как они там оказывались. Во сне, они летели на меня. Гадкие создания! Красные клешни, белые блестящие гладкие спины. А глаза! Ты видел глаза краба? Два надутых шара. Пустая чернота... Голод! Эти крабы сам голод, все вместе.

Волна из панцирей навалилась на меня всей своей массой. Я слышал, как их клешни щёлкали прямо у моего уха и чувствовал, как они копошатся на моём теле. Гадость, гадость, гадость! Задевая мои веки, ноздри, губы, они бежали куда-то вперёд – я всего лишь мягкое препятствие. Их панцири затмили сам свет и я не мог понять, минута ли прошла, или целый день. Крабы ползли по мне и ползли...

Резко, как по щелчку, панцири исчезли, и прямо передо мной появился Леон.

– Просыпайся, – один из его зрачков был больше другого, и я не мог определиться, в какую из бездн мне смотреть. – Он ушёл.

– Куда? – не успев отбросить грубость и безумие сна, как на меня ополчилась жуть и ужас бодрого утра. Мои крабы были действительностью. И их клешни были красными не сами по себе, а от сбежавшей от Томаса крови.

Я поднялся на ноги. Наверху, кольцом стояли матросы, со мной были лишь близнецы, Агустин и Леон. Альбатрос улетел. Высохшими от ветров губами я прошептал: прощай.

– Я думал матрос – это незнающая границ мощь, – Агустин сидел в темноте, невидимый. Только его светлые глаза прямо сияли, как два фонаря. Он плакал, мне так видится. – И мне казалось, он сможет выстоять, вытерпеть боль любого вида. Но, видимо, это не так. Боль, думается мне, забрала его сразу, как только вы потянули эту кость на себя. Мы снова приняли смерть за сон.

Зрение стало болью, и я прикрыл глаза рукой. Боцман перестал быть тем, кем был, и, в знак этого, раскрасил себя – всё его тело покрылось тёмными пятнами. Сладковатый запах был невыносим, но что ещё сильнее терзало меня, что я никак не мог понять – откуда здесь крабы и почему мы их терпим?

Может они пришли из моего сна? Они сам голод, вот и выползли из конских щелей пожрать моего боцмана! Я схватил сломанное весло и начал отгонять им гадких крабов. Но бронированные пожиратели ползли назад, мне даже казалось, что их становится больше. Крабы дрались между собой за мясо: нога была почти сожрана, остался один лишь каркас.

– Как? Как мы могли их не заметить!

– Прости. Ночь была страшна и не отпускала, – Леон весь был скорбь. Я догадался – трёхголовая навещает его тоже. Возможно, каждого на корабле.

– Не стоит Юз так убиваться, – Джером стоял наверху на палубе, согнувшись и вглядываясь внизу, руками обхватив колени. Мне казалось, оторви я ему ухо, а он и не поморщится. – Мы сбросили балласт, это хорошо. Теперь можешь оставить птицу в покое – корабль принял жертву, – он выпрямился и обвёл глазами команду. – Старый капитан умер, чтоб появился новый. Теперь нужен боцман посвежее.

– Как ты его назвал? – я не мог смолчать, никак не мог. – Балластом? А сам ты кто?

– Не злись, мой капитан, успокойся. И перестань отпугивать несчастных трудяг.

– Ты хочешь, чтоб я отдал им Томаса?!

– Сам подумай: ушей на всех не хватит, – сказав это, он помахал на прощание. Не мне или команде, а Томасу. Всякий знает, он его не любил. Мне даже показалось, что Томас был его последней преградой, пусть я и не знаю, на пути к чему. Теперь, когда боцман стал равнодушен к простой матроской жизни, я начал опасаться, что ему захочется продолжать дружбу с огнём.

На печаль времени не хватало, мы сразу принялись снаряжать Томаса на тот свет. Близнецы сетями выловили всех крабов, утащили на палубу и прочь, прочь с корабля, выбросили за борт. Я нашёл длинное полотно, кажется, парусину. На корабле нет мачт, не на что натянуть парус, кроме как на Томаса. Не удивлюсь, что это грубая лошадиная шутка: на корабле есть всё необходимое, все снасти, да вот сам корабль – фальшивка!

Сейчас я сижу в каюте капитана и записываю всё то, что произошло. Сейчас ночь. Я всегда пишу ночью. Всегда надеюсь, что зажжённая свеча упадёт на журнал и спалит его вместе со мной. Вместе со всем кораблём. Тогда некуда будет писать, да и не кому. А команда пускай тонет дальше.

Может, я так и поступлю. Но сначала, допишу всё до конца. Странная потребность, согласись? Зачем я слепну здесь, в полутьме, ломаю свой язык, чтоб лучше изъясниться? Как будто ты существуешь! Как будто Грегори сможет прочесть и похвалить, сказать, что я всё сделал правильно и нет моей вины ни в чужих ошибках, ни в чужих смертях.

Смотри, друг: если рукопись прервётся, значит, я утонул в роме.

Закончить бы на этом, больше нет сил! Прости за депрессию, как говорят на твёрдой земле. В море такая глупость карается ударом под палящем солнцем.

А ведь я обязан рассказать тебе о чем-то важном.

Мы вытащили Томаса наверх, и застали блюющего Бьёрна. Волна отравления пошла на нас – моряки ели крабов.

Игорь сварил их в камбузе. Команда Джерома расселась вокруг миски с крабами и каждый, взяв красное тельце, ломал конечности краба в поисках мяса. Джером сидел и курил. Всё его лицо так и сияло! Никто из нас даже не сказал толком ничего, а Джером уже дал ответ:

– Я то, что я ем, и, сдаётся мне, я стал на процентов десять человечнее, чем был вчера!

Какие же глупцы! Обглоданный Томас ещё не успел отплыть в Вальгаалу, как они уже съели крабов, в чьих желудках ещё не успела перевариться его нога!

Леон всегда был проворным. Не успел я ничего сказать, как он в один прыжок преодолел расстояние от люка в трюм до пирующих у правого борта матросов, и вмазал Джерому так, что, я был уверен, всё его самодовольство рассыпалось по палубе вместе с зубами! Леон схватил его за грудки (рубашки!) и поднял над собой, а потом с размаху бросил прямо на бочонки. И, когда он двинулся к Джерому, когда я сам уже бежал вперёд в надежде запинать гадливого недоноска ногами, команда взъелась, всколыхнулась и кинулась разнимать нас. Игорь и Дон схватили Леона, но справиться с ним у них сил явно не хватало. Они закатали рукава! И, представляешь, стали вдвоём бить его!

Понимаю, я часто упоминал о пьяных драках. Но это же совсем другое! С ромом драка – весёлое занятие, да и боли не чувствуешь. Я никогда не видел, что бы один держал, а второй бил. Но Бьёрн, хоть и был грубым, глупым, но был справедливым, по-своему. Он кинулся на помощь Леону, а я, мысленно поблагодарив за это, ринулся на Джерома. Тот сидел на обломках бочек, весь мокрый и красный. Он вытер рот тыльной стороной ладони, стёр кровь, но не ухмылку.

– Ты проиграл, мальчик. Сразу, как взял книги капитана. В одной из книг уже был написан его конец. И твой.

– Откуда тебе знать про сокровище?

Джером медленно поднимался. Я был поражён! Откуда?

– Это сокровище везде здесь есть, и в хвосте, и в голове, – он встал передо мной, сложил руки в боки, – или ты думал, уметь читать – это сверхспособность? Ты и капитан вообразили себя избранными. Но, как в любой хорошей книге, избранных всегда двое, и оба по разные стороны.

– Это точно. Ты – самое мерзкое, самое злое на этом корабле!

– Да что ты? А разве ты – святой? Сказал нам правду, как мило... А ты не думал, что это может свести с ума? Они, конечно, невежественны, но со временем, поди, додумались бы.

Я слышал, как за моей спиной уже вовсю кипит драка, друзья избивают друзей. Вспомнил на миг, как крабы дрались за мясо.

– Я обязан был сказать!

– Да? И зачем?

– Я не мог скрывать! Это – общее дело, наша общая беда!

– Конечно! А я-то, дурак, решил было, что ты хотел поделиться с нами безумием! Бедный, несчастный Юз... Я видел, как до тебя страдал Грегори, но он – молчал. Он не мог ничего исправить, я не могу, ты – подавно. В чём толк страдать вместе?

– Всё не так! Я не мог...

– Страдать в одиночку? Откуда ты знаешь, что держит этот корабль на плаву? Вдруг, именно пьяная вера движет конём?

Я смолчал. Что мне ответить? Как мне страшно? Что я слишком много грезил о счастье и потерял ту нить, которая связывала меня с командой, с живыми людьми, которые топили себя в роме?

– Я не мог им лгать! И разве ложь спасёт их?!

– В нашем случае – вполне вероятно! Да, и может это книги лгут, ты не думал? Какой-нибудь трикстер подбросил их и смотрит сейчас за нами, следит, как получив ответы, мы стали задавать всё больше вопросов и постепенно сходим с ума.

Джером подобрал дощечку и сделал ко мне шаг. Я весь напрягся. Ждал любого удара. Ждал слова.

– Видишь ли Юз... ты дурак. Будь ты на земле, разве стал бы спорить с почвой под своими ногами? Ты смачно сплюнул в свою кружку, из которой пьёшь, на что же ты теперь надеешься?

Джером подошёл ко мне совсем в плотную, размахнулся и закинул доску за борт. Плеска слышно не было, звук поглотили распри на палубе. Теперь я осознал причину его постоянной улыбки. Джером уже давно сошёл с ума. Сам ли нашёл, утаскивал ли одну за одной книжку из-под носа Грегори, или я не заметил пропажи – неважно. Джером знал всё. Знал, молчал и спятил.

Не выходит ли, что выхода всего два и третьего не дано? Либо, как Грегори, уйти через повешение, либо остаться и потерять ту крупицу ума, которая ещё не погублена ромом, как Джером? Мы стояли нос к носу, размышлять мне пришлось недолго. Уже всё решено за меня.

Из-за туч показался Альбатрос.

– Дай нам одно ухо.

– Хочешь отправить Томаса в Вальгаалу? – Джером сщурился и расплылся в улыбке. Сказочная страна забавляла его. – Ну попробуй! Я уверен, что он вернётся сюда крабом, или чайкой. Но это не решит всех наших проблем.

– Дай нам одно ухо и одну ночь, это всё решит.

Глаза Джерома так и засияли от чувства победы и любопытства. Не думал, что чужая радость может так злить и быть отвратительной. Мне хотелось увидеть его кровь на своих руках! Увидеть его кости, запрокинутую назад голову, кошачий глаз. В голове пронеслась чётко эта картина и послышался смех, множество голосов были рады такому исходу. Я потряс головой чтобы скинуть это наваждение. Тихий смех исчез не сразу.

– Хорошо, одно ухо, одна ночь, – Джером прошёл мимо меня, крича матросам остыть, повернулся и сказал: – знаешь, один наш общий друг очень любит твою игру в могильщика. Думаю, мне пригодится похоронное бюро под боком. Мало ли, что ещё может произойти, а трупы на корабле – некрасиво как-то.

Что может быть хуже ненависти, друг! Она как осьминог – держит своими щупальцами с присосками и не отпускает. Оторвёшь от себя, так останешься без кожи. Весь вечер, пока мы отпиливали ухо, я делал вид, что осьминога нет, что я свободен. Но свободным был лишь Альбатрос, который неустанно кружил вокруг нас, парил на порывах ветра.

Последняя замёрзшая запись

Все, кому был по душе Джером, сидели в кубрике и ужинали ромом. Они не помогли нам с «ухом», пусть некоторые и хотели, я видел. Было тяжело, на голову полезли лишь четверо, Леон с Бьёрном, которые отличились в прошлый раз, да я с Тотом. Только ночью «ухо» было опущено на воду.

Мне кажется, отчасти Джером знал, что я собирался сделать. Никто нам не помешал, никто не вспомнил о свечах на прощание. Никто даже не захотел простится с Томасом.

Никто не заметил, как я с Агустином собрал рыбу, налил воду в бутылки и фляжки, набрали верёвок и парусины. Не заметили и то, как мы перекатили один бочонок в ухо. Никто не обратил внимание на пропажу Гота, когда тот отошёл на палубу по зову брата.

– Я не могу его бросить! Пожалуйста! – все согласились. Выйдя на палубу, Гот получил веслом по голове и был закинут на плечо Бьёрна.

Мы отправились в путь.

Я исписался. Совсем! Прости друг, теперь, ты читаешь лишь обрывки. Сложно пересказывать: ухо качает из стороны в сторону, нам приходится много работать. Здесь нет стола и я пишу на коленках. Я много сплю, мне ничего не снится, я всегда уставший и постоянно голодный.

Я обязан тебе! Мне не так одиноко, когда я рассказываю тебе о своём горьком плавании. Да и потом, раз я начал, то должен закончить.

Мы связали множество вёсел, соорудив подобие мачты. Кое-как проделали неглубокое отверстие в "ухе", ещё на корабле. Кое-как закрепили к бортам, повесили парус. Кончик "уха" стал нашим носом. Правили так же веслом, приделанном кольцами к корме. Ветер и наша сила – не воли, конечно, а рук, мы усердно гребли, – унесли нас достаточно далеко от Гиппокампуса. Через много часов он вспыхнул ярким факелом на рассвете. Надеюсь, это свет Солнца так его раскрасил, а не безумие Джерома.

– Куда мы плывём, – спросил Гот однажды, после долгого обиженного молчания.

– Мы плывём, – ответил Леон.

Разговоров мы вели мало, в основном по делу. Агустин ночью следил за звёздами. У нас были карты неба, но над нашими головами светила были другими.

– Поплывём к той, – указал Агустин на самую яркую. Он работал из-за всех сил, но мы быстро поняли, что сил у него совсем не осталось. Старались как можно больше еды и воды отдавать ему. С рыбой проблем не было, ведь она и под нами плавала. А вот вода. Небо было слишком чистым для дождя.

Долгое время, примерно три рассвета, мы плыли вместе с Томасом. Это было глупо, я знал, но никак не хотел бросать его так просто. Томас не был хуже Грегори, просто нечестно так выбросить за борт всё, что от него осталось. Но пришлось. Запах становился всё сильнее, казалось, весь мир протух. Гот никак не мог спать от этого, говорил, что будто Томас ночами говорит с ним, пугает.

– Говорит, что там негде будет спрятаться, – Тот как мог успокаивал брата. – Чума эта ваша Вальхаала!

Это он злился на нас, злился, что мы его так выкрали, ударили. Я бы тоже злился.

Мы выбросили Томаса. Мы не хотели вести его, а море не поглощало. Никому ты не нужен, Томас, совсем никому.

Мы дежурили по парам: одна пара сменяла другую на пару часов гребли. Бьёрн грёб в одиночку, с веслом в каждой руке. Он отдыхал по мере усталости. Я даже стал восхищаться им. И раньше замечал его силу, но теперь, мне самому захотелось быть хоть чуть-чуть ему равным. От меня стало бы больше пользы. Если б я тогда, ещё на корабле заинтересовался силой рук, а не головы!

– Эта звезда, возможно, выведет нас из порочного круга, – говорил нам после заката, когда зелень совсем остыла, Леон. – Море и небо вокруг Гиппокампуса, так сказать, заодно: пусть корабль не управляем человеком, но он не мог противится природе.

– Ты говоришь, что волны должны были нас куда-либо забросить? – Тот озвучил мою догадку.

– Именно! Или Гиппокампус кто-то держал на месте... К примеру, трёхголовая чайка.

По моей спине прошёлся холодок. "Кто твой друг?" Ей нужен каждый. Каждый в лодке стыдливо опустил глаза.

– Она бы нас не отпустила! – поспорил я. Глаза Гота страшно расширились, он схватился за голову, и, вскочив с места, громко и долго говорил:

– Вы кучка вонючих, обгаженных чайками моллюсков! Что вы натворили?! Почему, о Вакх, почему вы взяли меня с собой?! Я не хотел! Я был примерным!

– Гот хватит, я не мог бросить себя!

– Я – не ты! Это ты – я! И ты должен был остаться там, на корабле!

– Зачем? Чтобы сгореть?

– Затем, чтобы жить! О, это чудовище отомстит! Оно не пустит! Я не смогу больше спать...

Бьёрн, тяжело дыша, схватил Гота за грудки. Он самый чувствительный, наш рыжий Бьёрн, чужой страх быстро передавался ему. Чтобы успокоиться, обычно Бьёрн задавал паникёру крепкую затрещину, и, тем самым, выбивал страх и из себя.

– Замолчи! Прекрати! Хватит говорить ужасные вещи! Мне от тебя нехорошо! – тряс он Гота недолго, у того начались предвестники рвоты. Кажется, это называется морская болезнь.

– Птица слабее моряка, да и с годами хватка слабеет, – положив руку, согнувшемуся через борт Готу, проговорил Агустин. – Наша небольшая команда давно поплатилась бы, Гот, не волнуйся. А ты, Леон, продолжай.

– Ага, – кивнул Леон – как уже сказал, мне так кажется, заплыв дальше этой звезды, наше "ухо" выйдет с территории корабля. Почему эта звезда? – предугадав вопросы, он сразу начала отвечать. Такой сообразительности можно завидовать, пусть я и видел, что радости Леону от этого не прибавлялось. – Она самая яркая, большая, она практически над горизонтом, и – это главный признак – Альбатрос сам ведёт нас к ней.

– Это верный знак! – я глянул на едва различимый силуэт птицы. При тусклом свете звёзд, он казался мне призраком.

– Да. Теперь мы можем управлять судном, не то, что раньше. Поплывём к звезде, собьём с коня спесь, освободимся от его...власти над нами. А оттуда мы... а оттуда мы поплывём к земле. Я посмотрел карты... Нам подходит, как мне думается, мыс Рок.

После, мы умолкли, плыли тихо в темноте. Я поразился, как быстро Леон учится видеть мир настоящим.

Солнце пекло ужасно. Кожа на мне трескалась, мозоли ныли. Единственная тень, которая падала на нас, была тень Альбатроса. Он поднимался столь высоко, что загораживал собой Солнце в полной мере. По обе стороны нашего кораблика вырастали крылья. Каждый раз я благодарил про себя Альбатроса за это и боялся, что его наглость будет наказана испепеляющим жаром солнечных лучей.

В такие жаркие дни Бьёрн сошёл с ума. Ненадолго, правда, он отходил за ночь. Сложно было совладать с ним, когда он пил морскую воду, сложно было затащить его назад, когда он вываливался за борт. В пылу Солнца он сидел с открытым ртом, не издавал звуков совсем, смотрел куда-то назад, не моргая. Агустин, которому тоже с каждым днём становилось только хуже, прикладывал к голове больного смоченную морем бандану. Бьёрн временами выкрикивал непонятные слова, указывал куда-то, а потом пытался вырваться за борт. Он слишком силён! Ему ни раз это удавалось.

За прохладную ночь разум возвращался, и он грёб, пока жара снова не стучала по его черепной коробке.

Пару раз прошёл дождь. Всего пару раз, но какое было счастье! Даже ночной дождь, от которого мы промёрзли насквозь, был несказанной радостью!

С каждой ночью звезда ближе и ярче. Но всё равно мы устали.

Видишь друг, как стал я скуп на слова? Как-будто совсем другой Юз пишет. Почерк ещё ужаснее, чем прежде – прости. Я пишу насильно, пусть мне и нравится это. Сложно сесть за журнал после изнуряющего дня в море.

Я принял одно решение – там, куда я попаду, я смогу рассказать историю сам, смогу ещё раз её записать. Может даже лучше. Ни к чему мне постоянно переживать за состояние журнала и прочтёт ли его кто-нибудь. Здесь, в ухе, точно нет. Поэтому, всё написанное я скручиваю и помещаю в бутыль. Их у нас достаточно, для одного судового журнала хватит. Надеюсь, ты выловил все. Мне приятно в это верить.

С каждым днём я лучше понимаю, что такое море. Что значит быть моряком. Было приятное звание, а сейчас наказание для каждого из нас. Если когда-нибудь я ступлю на землю, то выберу себе самую заурядный и спокойный труд, который только существует. Вряд ли такой найдётся.

Хотя, в каком-то смысле, я счастлив. Я исполнил свою мечту – отправился в путешествие! Не будь только начало плаванья таким тяжёлым и трагичным. Не могли же все мои потерянные друзья быть жертвой? Не буду думать об этом. Мне нужно думать о том, что ждёт меня по ту сторону горизонта.

С каждой милей всё холоднее. Наша одежда заметно пострадала, сносилась. Мы укутываемся остатками парусины, чтобы согреться

– Как стало холодно, – Леон тёр свои ладони. Наша с ним смена на вёслах кончилась пару часов назад и без труда мы окоченели.

– Да... Поесть бы что-нибудь посущественней рыбы, – благодаря холоду Бьёрн совсем успокоился, и активно грёб за двоих.

– На картинках у Юза ели птицу, – промолвил Тот. Мы посмотрели ввысь, Альбатрос летел впереди нас. Я громко и глубоко вздохнул, и эта мысль вылетела у всех нас из голов.

На двадцатый день мы увидели снег. Холод сковывал, но снег доставил столько радости! Неописуемая радость сквозь клацанье зубов. Движение нас грело, а пойманный снежинками свет мерцая приковывал взгляд. Так мы и плыли пялившись то на снежинки, то на звёзды, иногда на Альбатроса. Взгляд вверх, в небо.

– Мне кажется, это льдины, – посмотрев в подзорную трубу, сказал я. Огромные кубы, совершенно чистые, полупрозрачные, медленно качались на воде.

– Айсберги! Так, правильней, – моё пояснение никого не заинтересовало. – Они довольно далеки друг от друга.... Мы сможем пройти без проблем.

Агустин хрипло закашлял. Он стал совсем плох, мир словно был настроен против него. То жара, то холод. Всё ему не так. Укутанный, он сидел преимущественно молча, как будто стараясь сохранить тепло, которое могут унести с собой слова. Написав страницу, я совсем продрог, аж пальцы онемели – слова стоят дорого.

– Думаю, можно, чтобы согреться, – я достал из ящика овальную фляжку.

Близнецы перестали грести. Исхудавшие, они уставились на фляжку разинув рты. Леон спокойно к этому отнёсся, но ему вскоре пришлось вскочить, потому как Бьёрн чуть ли не кинулся на меня.

– У тебя было, а ты не делился! – закричал он.

– Так я и не пил. Мы взяли немного, на всякий случай.

– Вы?! – одновременно ошеломлённо спросили Тот и Гот.

– Так вы молча прятали от нас! – продолжил Тот.

– Нет никаких вас и нас, – первый глоток я дал Агустину, – ром нужен нам для тепла и для дезинфекции – если кто-нибудь поранится, промыть рану нужно именно им. Нам нельзя пить ром ради удовольствия. Поэтому не все знали о фляжке.

Подоткнув парус Агустину, я передал фляжку дальше. Тот тихо сказал:

– Я засыпаю, мальчик.

– Хорошо, отдыхай.

– Нет Юз. Я чувствую, что усну навсегда. Как Грегори и Томас в своё время. Теперь, очередь моя.