Текст книги "Золотая книга романов о любви для девочек"
Автор книги: Светлана Лубенец
Соавторы: Ирина Щеглова,Елена Нестерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
11
Никита
Никита не видел Ларису почти две недели. В школе старался не попадаться на глаза и даже не звонил ей домой. Лариса тоже встреч с ним не искала, что Никиту вполне устраивало. Романенко находился в непривычном для себя нервном состоянии. Он ходил в школу, на тренировки, съездил один раз к Таньке, встретился пару раз с Лизкой, но не мог заставить себя подойти к Ларисе. Танька с Лизкой – это было так... ничто... развлечение. А Лариса... Никита не мог подобрать название тому, что испытывал к Ларисе, и это злило его, раздражало, изматывало. Как только он пытался разобраться в природе этого раздражения, перед ним всплывало нежное лицо в обрамлении снежно-белых длинных волос. Ее зовут Наташа... На-та-ша. Красивое имя... А какие у нее волосы... Таких просто не бывает в жизни! Во всяком случае, он раньше никогда не видел.
Никита несколько раз пытался заговорить с этой необычной девушкой. Но она почему-то всегда смотрела на него испуганно, с недоверчивой полуулыбкой и всегда старалась побыстрей уйти. Глаза ее, большие, прозрачно-светлые, как будто бы заглядывали Никите прямо в душу, о существовании которой у себя он раньше как-то и не догадывался. Теперь же при виде Наташи что-то внутри молодого человека ощутимо сжималось в комок, трепетало и причиняло неизвестные ранее муки и страдания. Что же это, если не душа?
Отвратительно, что возле Наташи все время трется Разумовский. Как он ему надоел! Вечно переходит дорогу. То Лариска вдруг на него запала, теперь вот он не отходит от Наташи. Говорят, она живет в их квартире. Ничего себе... Везунчик этот Разумовский.
Никита опять почувствовал приступ жестокого раздражения, собрал спортивную сумку и решил сходить на стадион, в тренажерный зал.
Из универсама перед стадионом вышла Наташа с двумя пакетами, полными продуктов. Никита замер, ожидая, что вслед за ней из дверей выскочит Разумовский, но девушка была одна.
– Я помогу, – Никита схватился за довольно тяжелый пакет.
Наташа вздрогнула, как всегда, с тревогой посмотрела в Никитины глаза, но все же отдала оба пакета.
– Зачем ты таскаешь такие тяжести? Где же твой... – Никита хотел назвать Андрея каким-нибудь обидным словом, но передумал и закончил фразу иначе: – Друг?
– Андрей? – догадалась Наташа. – Он сегодня занимается на курсах, а то ни за что бы меня одну в магазин не отпустил.
– У вас такие близкие отношения? – Никита и сам не знал, зачем спросил это и что хотел услышать в ответ.
– У нас нормальные дружеские отношения, – ответила Наташа. – Он, как и ты, – она выразительно глянула на Никиту, – не допустил бы, чтобы я носила тяжелое.
– Дружеские? – переспросил Никита, чувствуя, как улучшается его отвратительное настроение.
Потом они медленно шли до дома. Первый раз в жизни Никита очень хотел произвести впечатление на девушку, а не просто подчинить ее себе, и был в ударе. Он рассказывал ей об их улице, о соседнем стадионе с классным тренажерным залом и бассейном, о своем 9-м «В», о себе. Наташа внимательно слушала, скупо улыбалась, и ее светлые глаза казались Никите бездонными. Он боялся о чем-либо расспрашивать Наташу. Боялся услышать от нее что-нибудь такое, что опять ввергнет его в тяжелое состояние тоски и непокоя.
– Вот мы и пришли, – сказала Наташа, останавливаясь у подъезда Разумовского.
У Романенко даже заломило в висках, до того ему не хотелось отпускать ее от себя.
– А мы можем с тобой... – От волнения у Никиты даже пересохло во рту. – Как-нибудь встретиться?
Он не узнавал себя. Ему еще никогда в жизни не приходилось умолять о свидании. Девчонки обычно понимали его с полувзгляда и сразу были на все согласны. Даже Лариса никогда не отвергала его предложений. И они всегда ходили туда, куда хотелось пойти Никите.
Наташа отвела взгляд, опустив снежные ресницы, и сказала:
– Я... не знаю... наверно, нет...
– Почему? – опять раздражился Никита. – У Андрюшеньки должна разрешения спросить?
– Да, – Наташа так и не повернула к нему лица, – думаю, что должна спросить.
– Так кто он тебе? Лучший друг? Брат? Нянька? Жених?
Наташа наконец посмотрела на Никиту и тихо ответила:
– Я еще не разобралась.
Она взяла у Никиты пакеты и скрылась за дверью подъезда.
Романенко остался стоять, наливаясь ненавистью к Разумовскому. Он подумал о том, что с Андреем в ближайшее же время, очевидно, все же придется подраться, и быстрым шагом пошел к Ларисе.
– Мне надо с тобой поговорить, – сказал он девушке и, глядя в пол, прошел в ее комнату.
Лариса следом за ним захлопнула дверь, привалилась к ней спиной и уставилась на Никиту. Тот сел в кресло и, не глядя на нее, сказал:
– У нас с тобой что-то не то... Лариса. Я всегда это чувствовал, но осознать до конца не мог. Думал, может, так и должно быть... Кто его знает, как должно быть, а, Лариса? Ты меня понимаешь? – Никита вопросительно посмотрел на девушку.
– Понимаю, – проронила она.
Романенко помолчал, потер пальцами виски, а потом задал вопрос, из-за которого и пришел:
– Ты ведь меня не любишь, Лариса, правда? Я тебе, может быть, лишь чуть-чуть симпатичен... Ведь так?
Из-под закрытых век девушки вдруг посыпались слезы. Только не это! Еще слез ему не хватало! Он подошел к Ларисе и взял ее за плечи.
– Ларка, посмотри на меня! Я ведь правду сказал! Ты меня не любишь. Так... терпела... И плачешь ты не по мне, – зло закончил он, легонько оттолкнул ее от себя и опять сел в кресло.
Лариса вытерла слезы и неожиданно спокойно спросила:
– Кто она?
Никита, растерявшись, не знал, что ответить, а Лариса пояснила:
– Я спрашиваю, кто она? Та, в которую ты, очевидно, влюбился...
– С чего ты взяла, что я влюбился? – попытался сопротивляться Никита.
– Брось, Никитка. Все правильно. Я не в обиде. Так и должно было случиться. Кто же она?
– Наташа... Лазарева, – почти прошептал Романенко.
Лариса нервно расхохоталась.
– Поздравляю! Дурачок, не мог другую выбрать? – Она плюхнулась на подлокотник кресла, где сидел Никита, и взъерошила ему волосы. – Мы с тобой теперь друзья по несчастью, мой дорогой!
– Почему?
– Потому что тем двоим и без нас неплохо.
– Ты про Наташу и Разумовского?
Лариса кивнула и будто самой себе сказала:
– Вот вам и тихоня! Увела у меня сразу двух парней... И ничего! Будто так и надо! На что вы ей двое?
– Лариса, тебе в самом деле так нравится Андрюха?
Девушка посмотрела на него таким огненным взглядом, что Романенко понял – больше ничего спрашивать не надо. Он встал с кресла. Лариса поднялась тоже, потом привстала на цыпочки, поцеловала его в щеку и сказала:
– Иди, Никитка, куда хочешь. Отпускаю.
На улице было морозно и ветрено. Никита ждал Наташу в подъезде. Он уже выучил расписание, по которому Андрей ездил на свои курсы. Как он все-таки глуп, это Разумовский! Разве можно оставлять такую девушку без присмотра три раза в неделю! Он, Никита, бросил бы любые курсы, чтобы только быть рядом с Наташей. Вот он уже неделю не ходит в тренажерный зал. И не пойдет! Потому что, пока он будет наращивать мускулатуру, девушку может увести другой какой-нибудь ловкий парень. Андрею стоило бы об этом подумать. Вот, например, сегодня он приедет поздно. Можно еще раз попробовать поговорить с Наташей. Он видел, как она выходила из автобуса, и более коротким путем, незнакомым ей, добежал до подъезда. Вот дверь дома, где она жила, скрипнула и впустила в подъезд окутанную морозным воздухом девушку.
– Наташа! – Романенко выступил вперед из темного угла и удивился тому, как дрожит его голос.
Девушка отпрянула, а потом рассмеялась:
– Испугал! Что ты тут делаешь, Никита?
– Тебя жду.
– Зачем?
– Ты ведь знаешь... – Никита приблизил свои яркие глаза к ее бездонным. Наташа не шелохнулась. Никита, еле дыша, коснулся губами ее щеки. Она опустила свои длинные белые ресницы и замерла. – Наташа. – Он нежно приподнял к себе ее лицо и хотел сказать, что думает о ней день и ночь... но тут снова скрипнула и хлопнула дверь подъезда, и перед ними неожиданно возник Разумовский.
Никита так растерялся, что не смог быстро среагировать и – кулем рухнул под ударом Андрея на ступеньки лестницы. Наташа вскрикнула, а Никита мгновенно поднялся, и началась драка. Девушка умоляла ребят прекратить, пыталась разнять их, но они оба продолжали с остервенением лупить друг друга, вымещая накопившуюся за последнее время злость и боль.
– Если вы немедленно не перестанете, – крикнула не своим голосом Наташа, – я сегодня же ночным поездом уеду домой!
– Нет! – Никита обернулся к ней, и Разумовский опять сбил его с ног.
– Андрей! Нельзя же так! Это подло! – возмутилась Наташа и бросилась к Никите.
Разумовский сел рядом на ступени, зажимая рукой разбитую губу. Увидев, как Наташа кружевным платочком нежно вытирает щеку Романенко, он спросил:
– Так, значит... ты... с ним, Наталья? Почему не говорила?
– Я не... с ним, – отозвалась Наташа, встала во весь рост и звенящим голосом вдруг закончила: – Но я... хотела бы этого... Надеюсь, ты не будешь против?
Андрей с удивлением посмотрел ей в глаза и на всякий случай переспросил:
– С ним? Я правильно понял? – Он отнял руку от губы, и кровь редкими каплями закапала прямо на меховой воротник его куртки. Он с удивлением посмотрел на нее, но вытирать не стал.
Наташа смущенно кивнула и бросилась к нему со своим платком.
– Ну уж нет! – перехватил он ее руки. – Мне не хотелось бы брататься с твоим Романенко кровью. Я уж сам как-нибудь. – И он зажал губу шарфом.
– Не сердись, Андрей, – примирительно произнесла Наташа и с надеждой заглянула в его глаза, нет – чуть ли не в самое сердце Разумовского. – Мы ведь останемся друзьями, правда? Ты же не против?
– Разве я могу быть против? – усмехнулся Андрей. – Разве что-то от меня зависит? Просто все неожиданно как-то... Слышь, Романенко? А как же Лариса?
– Лариса? – удивился Никита. – При чем тут Лариса?
– Ладно. – Андрей поднялся со ступеньки. – Я, пожалуй, пойду. Сам объясняйся с Натальей. Может, она поймет...
Разумовский вызвал лифт и уехал, не оглядываясь.
Наташа вопросительно смотрела на Никиту. Он, тоже наконец поднявшись на ноги, сказал:
– Нет никакой Ларисы! Понимаешь? Нет! Есть ты и – больше никого! Только ты! Но врать не буду: я много раз говорил разным девчонкам «люблю», только это слово для меня никогда ничего не значило. А вот сейчас, для тебя... – Он привлек к себе девушку. – Я никак не могу его произнести...
– Совсем обнаглели! – вдруг прозвучал громкий голос – толстая тетка с сумками еле протиснулась сквозь дверь подъезда. – Целуются при всем честном народе! Весь подъезд изгадили!
12
Лариса
Все воскресенье Лариса просидела дома. Ей некуда было идти. Никиту она, можно сказать, благословила на подвиг покорения сердца Лазаревой, а Ольга все свободное время теперь проводила с Колесниковым. Об Андрее Лариса старалась не думать. К чему? Только рвать себе душу. Как там у той поэтессы, Петровых? «У меня заходится дыханье от одной лишь мысли о тебе...» Именно так. Но Андрей этого не чувствует. Лариса сделала все, что могла, даже сама в любви призналась. И что? Ничего! Пустота! «Но глаза мне застилают слезы от одной лишь мысли о тебе...»
За стенкой, как и всегда по воскресеньям, особенно остервенело лупил по клавишам Валерка. Удивительно, но сегодня в какофонии извлекаемых им из фортепьяно звуков можно было наконец уловить какую-то мелодию. Лариса прислушалась, а потом пропела под Валеркин аккомпанемент:
– «И-и мой всегда, и-и мой везде, и мо-ой суро-ок со мною...»
Вот у некоторых несчастных товарищей есть хотя бы верные сурки. А у нее нет ни-ко-го. Даже Ольге не дозвониться – пропадает где-то вместе со своим Колесниковым. Завести, что ли, кошку? Или хомяка?
– «Подайте хле-еба, го-оспода. И мо-ой суро-ок со мною. И-и мой везде, и-и мой всегда, и мо-ой суро-ок со мною...» – еще раз пропела Лариса, пытаясь попасть в такт Валеркиному бряканью, и почувствовала, что сейчас расплачется от жалости к сурку, к его голодному хозяину и, конечно, к себе. Ей показалось, что если она еще минуту пробудет в своей квартире, то задохнется от духоты и одиночества. И она, прямо на домашний спортивный костюм накинув куртку с капюшоном, выскочила на улицу.
Погода оказалась под стать Ларисиному настроению: мрачная, слякотная. Почти весь выпавший за декабрь снег растаял и хлюпал под ногами мерзкой жижей. В лицо летел липкий полудождь-полуснег. Лариса прошлась по своей улице, разглядывая ярко освещенные витрины. Повсюду готовились к Новому году. Она постояла у одной из витрин кондитерского магазина «Белочка», где тоненькая девушка в форменном халатике наряжала елку вместе с молодым человеком в обыкновенных, неформенных, синих джинсах и с обмотанным вокруг шеи длинным пестрым шарфом. Парень наверняка не работал в этом магазине, а просто помогал девушке. Он доставал из коробки игрушки и подавал их ей. Девушка брала у него шарики и звездочки, а он каждый раз обязательно задерживал ее руку в своей. Она капризно морщилась, но Лариса видела, что все ей очень нравится: и яркие блестящие шарики, и парень в шарфе, и его руки, и влюбленный взгляд. Эти двое были так поглощены своей елкой и друг другом, что абсолютно не замечали Ларису, которая носом прижалась к стеклу. Вдруг один шарик выпал из рук девушки и подкатился к стеклу, к Ларисе. Девушка ойкнула, присела у стекла и встретилась взглядом с Нитребиной. Лариса приветливо улыбнулась ей, но девушка, мгновенно переменившись в лице, с подозрением посмотрела на парня. Тот развел в стороны руки и пожал плечами, показывая тем самым, что не имеет к Ларисе никакого отношения. Лариса вздохнула, отлепилась от витрины и пошла дальше. До чего же непрочны человеческие отношения... Если бы Лариса захотела остаться у витрины подольше, она наверняка рассорила бы эту пару, хотя специально ничего не делала.
Ноги по-прежнему хлюпали в месиве из грязи и полурастаявшего снега. Блестящая мишура, разноцветные гирлянды и еловые ветви в витринах настолько не соответствовали абсолютно не зимней погоде, что Ларисе стало неуютно и на улице. Кроме того, она почувствовала, что продрогла, и повернула к дому. Когда дошла до школы, почему-то вспомнила Макароныча. Как он там? Наверное, не очень хорошо себя чувствует, раз в школу не приходит. Надо же, они теперь с ним одной крови: ранее несгибаемый, а ныне раздавленный болезнью Макароныч и уязвленная, уничтоженная Лариса! Сходить, что ли, проведать его в самом деле? Она знает, где он живет, – как-то бегала к нему с запиской от завуча. Он тогда только-только переехал в их район, и телефон еще не был подключен. Лариса, чтобы не передумать, быстро свернула на соседнюю улицу и через несколько минут уже нажимала на кнопку звонка квартиры преподавателя ОБЖ. Дверь открыл сам Макароныч.
– Вы к кому? – спросил он.
– Марк Аронович! Я к вам. Я – Лариса!
– Нитребина? – удивился преподаватель. – Что случилось? Людмила Константиновна прислала?
– Нет... Она бы позвонила, наверно. Я просто... Проведать.
– Да? – недоверчиво окинул ее взглядом Макароныч. – Ну что ж... проходи.
Лариса зашла в узкий коридорчик с желтыми обоями и повесила куртку на весьма неказистую вешалку. Комната, оклеенная такими же обоями, как коридор, была полупустой и очень чистой. Чистота и порядок показались Ларисе особенными, военными, такими, как сам Макароныч. Вон, даже книги на полке выстроены по росту, будто в строю. Над диваном, покрытым потертым темно-синим гобеленом, висела большая черно-белая фотография молодой женщины с волнистыми волосами и длинными висячими серьгами.
– Кто это? Ваша дочь? – спросила Лариса и восхищенно добавила: – Такая красивая!
– Это моя жена, – глухо ответил Макароныч.
Лариса повернула голову к преподавателю и только сейчас, при свете дня, проникающем сквозь стекла окна без привычных тюлевых занавесок, заметила, как он осунулся и пожелтел лицом.
– Вы еще очень болеете? – сочувственно произнесла Лариса и присела на стул.
– Уже не очень, – усмехнулся Макароныч и опустился на диван под фотографией жены.
Лариса еще раз бросила взгляд на чудесный портрет и спросила:
– А ваша жена... она сейчас на работе?
– Она умерла, – спокойно ответил преподаватель.
Лариса охнула и закрыла рот рукой.
– Не стоит так пугаться, Лариса. Это случилось давно. Я свыкся, хотя смириться никак не могу. – Он тоже посмотрел на портрет. – Она действительно была очень красивой. Многие мне завидовали... – Макароныч печально улыбнулся, и его обычно жесткое лицо так при этом расцвело и потеплело, что Лариса поняла: в молодости он тоже был весьма интересным человеком. – Впрочем, тебе это, должно быть, неинтересно.
– Нет-нет, что вы! Мне очень интересно. А как вы познакомились? Расскажите.
– Да, собственно, все просто. Она вместе с подругами пришла на праздничный вечер к нам в училище. Я пригласил ее танцевать и все – пропал... Лариса, зачем вы пришли? – без всякого перехода спросил Макароныч.
– Н-не знаю... – честно призналась девушка. – Я шла домой, но что-то меня заставило повернуть на вашу улицу. Может быть, чувство вины... не знаю...
Лицо преподавателя вновь стало жестким, таким, каким Лариса привыкла видеть на его уроках.
– Неужели вы еще можете испытывать чувство вины? – Макароныч встал с дивана и нервно заходил перед девушкой по комнате. – Можете ли вы вообще что-нибудь чувствовать, «поколение, выбирающее безопасный секс»?
– Ну, знаете! – рассердилась и тоже вскочила со своего стула Лариса. – А кто моему поколению навязал этот выбор?
Макароныч так удивился заявлению Ларисы, что перестал метаться по комнате и снова сел на диван.
– Браво! – довольно зло отреагировал он. – А можно про это поподробнее?
– Пожалуйста. – Лариса тоже опустилась на стул против него. – Мое поколение еще учится в школе. А ваше как раз и возглавляет наше телевидение. Примерно полгода назад я видела интервью с одной теткой, которую только что назначили директором одного из местных каналов. На вид она, кстати, старше моей мамы. Та тетка заявила, что собирается вернуть на свой канал утерянную духовность, и около часа рассказывала, как собирается это сделать. Так вот: такую гадость, какую он демонстрирует все эти полгода, вообще редко где еще увидишь!
– Может быть, ты в чем-то и права, но разве она не для вашего поколения старается? Разве вам не нравится то, что показывает, скажем, MTV, самый молодежный из всех каналов?
– Далеко не все! И не надо считать нас такими уж примитивными! А в случае с вами, например, все очень раскаиваются... Поверьте!
– Нет уж, позвольте все-таки не поверить.
– Но ведь вы тоже не правы! – расхрабрилась Лариса.
– Да? И в чем именно? – Макароныч очень выразительно посмотрел на нее. «Глаза у Макароныча карие... совсем как у Андрея», – подумала вдруг Лариса и спросила:
– Может быть, не стоит об этом говорить? Вы опять разнервничаетесь, а у вас сердце...
– Нет, отчего же! Очень интересно знать, в чем я перед вами провинился.
– Вы не провинились... или провинились... не знаю. Вы нас за людей не считаете! Для вас мы – «эти юнцы», «эти девицы». Это же ваши любимые выражения! А еще: «Встаньте!», «Отвечайте!», «Садитесь!», «Выйдите вон!» Мы не солдаты! А класс – не поле боя!
– А вы хотите, чтобы я на уроках разводил с вами всякие «сюси-пуси», «джага-джага»?
– Ничего подобного! Мы хотим, чтобы преподаватель, рассказывая, смотрел ученикам в глаза, а не бубнил бы себе под нос или в стену.
– Вы, Лариса, хотите сказать, что на моих уроках скучно?
– К сожалению, именно так... Но я лучше пойду, а то вы опять разболеетесь. Я совсем не хотела этого всего говорить... – Лариса встала и направилась к двери.
– Нет-нет, постойте! – Макароныч усадил ее обратно на стул. – Вы, наверное, говорите... правду... Я вас, молодых, не... чувствую. Вы где-то там... по другую сторону...
– По другую сторону чего?
– Даже не знаю, как лучше сказать... – Преподаватель надолго задумался.
Лариса не торопила его. Она еще раз оглядела комнату. Жена Макароныча умерла, и вместе с ней и в этой комнате все как будто умерло. Бледно-желтые, какие-то стершиеся обои, пустые и как будто холодные окна в каплях дождя, сгорбившийся на спинке стула военный китель, тонкий прозрачный стакан с водой и коробочки лекарств на письменном столе – все это было каким-то заброшенным и неживым. Здесь не радовали глаз никакие, даже самые простенькие, милые женские штучки, которые делают дом уютным. Не было ни горшочка с цветком, ни вазочки, ни яркой подушки... У Ларисы сжалось сердце от острого сочувствия к преподавателю. Он был на свете абсолютно один, никому не нужный и всеми оставленный. Его не любил никто. И... он уже не любил ничего. Ему некого было любить. А значит... ему было даже хуже, чем ей.
– По другую сторону... – повторил Макароныч. – Понимаете, Лариса, мне все время кажется, что вы все, молодые, по другую сторону нравственности и морали.
– Это еще почему? – возмутилась девушка.
– Дело в том, что я постоянно и, очевидно, совершенно напрасно всех сравниваю с Соней. Так звали мою жену. Я все время спрашиваю себя, прочему моя нежная прекрасная Соня лежит в земле, а эти девки... простите, к вам это не относится... – он бросил быстрый взгляд на Ларису, – которые матерятся, хлещут пиво прямо из горлышка бутылок, во весь голос орут о том, о чем в моей молодости говорить вслух считалось неприличным, да, вот эти чудовища – живут! А Соня... ее нет...
– Но не все же такие... – начала было Лариса, но Макароныч, сверкая глазами, ее перебил:
– А любовь? Разве вы умеете любить? Да вы даже не знаете, что это такое! Какая там любовь! Я вчера случайно переключил телевизор на этот ваш молодежный канал и в очередной раз ужаснулся. Молоденькая хорошенькая ведущая спрашивает аудиторию, при каких условиях присутствующие получают наибольшее удовлетворение от секса. И юнцы... да-да! эти юнцы, зная, что их видит чуть ли не вся страна, рассуждали о том, что если партнер нравится, то сексуальные ощущения гораздо богаче. Вы понимаете, Лариса?! Значит, вполне нормален секс и с тем, кто не нравится! Только ощущения тогда побледнее! А как же любовь? Ее что, больше нет? Куда вы ее дели? – Макароныч почти кричал.
Лариса, еле сдерживавшая себя во время монолога учителя, на последнем его вопле тоже сорвалась в крик:
– Да что вы знаете про нас?! Я уверена, что и в ваше время были сволочи, которые... без любви... Только их по телевизору не показывали! К тому же ваши пересахаренные сказочки вроде «Свинарки и пастуха» не лучше!
– Этот фильм не моего поколения. Но лучше сказочки, чем грязь!
– Лучше любовь, чем сказочки!
– Да где она, любовь-то? Вы ее видели? Разве вы знаете, что это такое?
– Знаю... – Лариса вдруг растеряла весь свой пыл. – Я, например, просто... умираю от любви... – И она почему-то стала рассказывать Макаронычу о себе, о любви к Андрею, о Никите с Наташей, о том, как она, Лариса, ходила к Линде, о кукле с белыми волосами... – Вы можете себе представить, в каком я была состоянии, если готова была стереть Лазареву с лица земли?! А вы говорите...
– Погоди-погоди, – встревожился Макароныч, вдруг забыв о том, что всегда старательно обращался к своим ученикам отстраненно, на «вы». – Так ты все-таки сделала куклу? А потом ее сломала?
Лариса кивнула.
– Знаешь, – учитель потер пальцем переносицу, – я, честно говоря, не очень разбираюсь в таких вещах, но, может быть, тебе стоит сходить в церковь?
– Зачем? – удивилась Лариса.
– Ну... ведь эта кукла была... как бы Наташей...
– И что? – занервничала девушка.
– А ты ее сломала...
– Но ведь я так... просто... Я в тот момент никакого зла Лазаревой не желала.
– Все-таки сходи, Лариса, сними с себя грех, поставь свечку за здравие!
– Может, и схожу... Я сама тем, что произошло, очень мучаюсь... А вы верующий?
– Не знаю... Может быть... Когда Соня болела, мы все испробовали, чтобы ее спасти. Ничто не помогало. Оставалось одно – вера. Она, правда, тоже не спасла ее, но как-то облегчила ее страдания. И я до сих пор хожу в церковь. Ставлю свечи. Только уж теперь... за упокой...
– Отчего она умерла?
– Рак. Ей было всего тридцать два года.
– А дети? У вас есть дети?
– Дети... – Учитель покачал головой. – Не успели. Сначала боялись себе позволить, потому что в молодые годы мотались по гарнизонам, по забытым богом углам. Жили в бараках, без всяких удобств. Там зимой вода в чайниках за ночь ледяной коркой покрывалась. Какие уж там дети? А потом... она заболела...
– И что же вы, совсем один?
– Практически так. Но я никого не виню, не жалуюсь. За счастье, которое было у нас с Соней, надо платить.
– Знаете, мне ведь тоже та гадалка, ну... ясновидящая Линда сказала, что я должна свою любовь выстрадать. Я, наверно, тоже плачу за то, что с Никитой... просто так... действительно без любви... хотя я тогда еще не знала, какая она – любовь... Ну ладно, – девушка поднялась со стула, – я и правда пойду. Замучила вас своими разговорами. – Она двинулась по коридору, но остановилась и спросила: – Так когда вы придете в школу?
Макароныч вздохнул:
– Я, наверное, больше не приду. Пока еще у меня больничный лист, а потом – подам заявление об уходе. Я, в общем-то, и сам понимаю, что педагог из меня никакой. Когда уволился из полка в запас, никак места себе найти не мог. Деятельному человеку невыносимо весь день сидеть дома. Поэтому я сразу согласился, когда мне предложили вести в школе ОБЖ. Кто ж знал, что у меня ничего не получится...
– Получится! – тихо, но убежденно возразила Лариса. – Вы только разрушьте стену, которую сами построили.
– Какую стену?
– Ну... про которую говорили... между нами и вами... Честное слово, наши ребята расстроены, что все так отвратительно получилось. Все еще может быть хорошо! Вот увидите!
Макароныч покачал головой:
– Я подумаю над всем тем, что ты мне сегодня сказала, Лариса. И вообще, спасибо, что пришла, спасибо за... откровенность. И вот что я еще тебе скажу. Наташа Лазарева – девушка необыкновенной внешности. На нее все всегда будут оглядываться. У меня у самого голова все время поворачивалась в ее сторону на том единственном уроке, на котором она у меня присутствовала. И я имел возможность наблюдать, как смотрел на нее Андрей Разумовский, поскольку они сидели вместе.
– Влюбленно, вот как! – горько воскликнула Лариса.
– Нет, он смотрел всего лишь удивленно. Восхищенно, может быть...
– Разве это не одно и то же?
– По-моему, нет. Повторяю, Наташиной внешностью все будут восхищаться. А у влюбленных взгляд другой...
– Какой?
– Наверное, такой, как у тебя, Лариса.
Пока Лариса беседовала с Макаронычем, на улице похолодало. Легким белым пушком засыпало лужи и грязь. Дышать стало легче, и даже настроение у девушки несколько поднялось. Может, преподаватель прав: Андрей всего лишь удивлен сказочной белизной Наташи и ее непохожестью на других, а душа его свободна для Ларисы, только он просто об этом еще не догадывается?
Лариса, задумавшись, занятая своими мыслями, шла быстро и не глядя перед собой. Завернув за угол, она вдруг натолкнулась на парня в черном пуховике с надвинутым на глаза капюшоном и... рухнула, поскользнувшись, прямо ему под ноги.
– Смотреть надо, куда идешь, тетеря! – зло выкрикнул парень, но все-таки помог девушке подняться на ноги.
Лариса, потирая ушибленное колено, ничего не ответила.
– Идти-то можешь? – спросил парень и, откинув капюшон, встревоженно заглянул Нитребиной в глаза.
Лариса тоже посмотрела ему в лицо и, несмотря на саднящую боль в коленке, рассмеялась:
– А я тебя знаю! Ты пару часов назад наряжал елку в витрине кондитерской «Белочка».
– Ну... вообще-то... было дело... А ты откуда знаешь?
– Видела!
– Видела? И что? А знаешь-то меня откуда?
Лариса уже пожалела, что заговорила с парнем, убрала с лица улыбку и по-деловому ответила:
– На самом деле я тебя вовсе не знаю. Я заглянула в витрину магазина, когда вы с девушкой-продавщицей вешали на елку игрушки. А твоя подруга заметила меня и почему-то на это вдруг рассердилась.
Лариса хотела уже отправиться дальше, но парень загородил ей дорогу.
– Прекрасно! Замечательно! Тебя-то мне и надо! – ядовито и даже как-то брезгливо воскликнул он.
Лариса в испуге прижалась к стене дома. Вечно она влипает в какие-то истории. И кто ее за язык тянул? Шла бы себе тихо домой.
– Кто тебя просил соваться к нам, заглядывать в витрину? – продолжил парень, в своем толстом пуховике нависая над Нитребиной. – Из-за тебя Дашка на меня надулась, хотя я тебя до этого момента ни разу в жизни и не видел!
– Надулась? – Лариса вспомнила, что уже тогда, стоя перед витриной, почувствовала недовольство девушки, которую, оказывается, зовут Дашей. Но она никак не думала, что то мимолетное происшествие может иметь какое-то продолжение. – Больно надо мне к вам соваться! Я просто разглядывала елку, игрушки и думала о Новом годе. Кто сказал, что этого нельзя делать? Витрины, между прочим, для того и существуют, чтобы в них люди заглядывали! Ты в курсе?
– Нет! Вы только посмотрите на нее! Она, видите ли, думала о Новом годе... А меня потом Дашка заподозрила в каких-то с тобой отношениях!
– Я не виновата, что твоя Дашка такая ненормальная! – рассердилась Лариса.
– Много ты понимаешь! Сама-то ты нормальная? Лезешь в витрину, где у людей только-только начинается самое главное...
У парня сделалось такое смешное от огорчения лицо, что Лариса расхохоталась.
– А нечего начинать это ваше «самое главное» в витрине, у прохожих на виду! Пригласил бы девушку в кино на последний ряд и начинал бы там!
– Очень умная, да? – Парень засунул руки в карманы пуховика и весь как-то съежился от расстройства. Нитребиной даже стало его жалко.
– Ну... хочешь, пойдем к твоей Дашке, и я скажу, что ты ни в чем не виноват и вообще меня не знаешь и никогда раньше не видел? – предложила она.
– Совсем с ума сошла! Да если я тебя приведу, то она вообще никогда и ничему не поверит! Неужели не понимаешь?
– Вообще-то ты прав, – согласилась Лариса. – Я тоже не поверила бы.
– И что же теперь делать?
– Откуда я знаю? Я же не нарочно вас рассорила! Слушай, а может, она завтра уже все забудет, а?
– Ты Дашку не знаешь. Она ужас какая злопамятная!
– Ну и зачем тебе такая злючка?
– Вообще-то она не злая... хорошая она... Просто все у нас как-то непросто получается, а тут еще ты встряла... Зовут-то тебя как? – Парень повнимательнее вгляделся в лицо Нитребиной.
– Ларисой. А тебя?
– Антоном.
– Как Чехова?
– Ага. Как твоя нога? Болит?
– Не очень. Кожу, наверно, слегка содрала. Тут лед под снегом.
– Хочешь, немного провожу, а то везде лед? Все равно домой идти неохота. Расстроился я... Держись за меня.
– А вдруг Дашка увидит?
– Не увидит. У нее смена в девять часов кончается. Я потом за ней зайду. Как думаешь, может, она меня простит?
