Текст книги "Мечта цвета фламинго"
Автор книги: Светлана Демидова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
То, чем виртуозно владел Владик, возможно, и называлось страшно неприличным словом «Камасутра». Нина, в общем-то, была очень серой на сей счет женщиной, потому могла и перепутать. Но бывший попутчик, а ныне горячий любовник, умел доставить ей такое наслаждение, о котором женщины в лаборатории поговаривали, что такого не бывает в жизни. Нина вовсе не делилась с ними своими ощущениями, просто Валентина с Фаиной, иногда беседуя о своем, о девичьем, сходились во мнении, что мгновенный здоровый сон мужчины сразу после интимных отношений на самом деле является нормой, а то, о чем пишут в женских романах, – не более чем плоды воспаленной фантазии неудовлетворенных писательниц, что сродни шизофреническим бредням.
После победы «Наполеона» над Ниниными пирогами она все чаще и чаще стала задумываться над тем, почему Владик занимается с ней любовью, хотя она каждый раз перед этим едет к нему в насквозь пропитанном стрептококками метро, являясь, таким образом, опаснейшим бациллоносителем. Конечно, она перед любовными утехами посещала душ, но при этом не обеззараживала себя хлоркой и не обжигала кожу над газовой горелкой. В конце концов она поняла, что любовь Владику как раз и нужна для здоровья. Заниматься сексом очень полезно, а насыщенно и с удовольствием – полезно вдвойне, потому что это молодит организм и продлевает жизнь. Горячий секс, который Владик обеспечивал Нине, своей высокой температурой, очевидно, убивал любой стрептококк и, возможно, даже палочку Коха. Кстати тут будет сказать, что по профессии Владик был врачом-терапевтом, ни одного дня не работавшим по специальности. Когда-то деятельная мамаша, пользуясь своими санэпидемиологическими связями, пропихнула его в институт, чтобы до зубов вооружить против болезней. «Враг должен быть изучен, и тогда он будет побежден», – приговаривала она, таща сына за уши с курса на курс. После окончания института, разумеется, даже не могло быть и речи о том, чтобы Владик работал в поликлинике, то есть в самом рассаднике и эпицентре. Она пристроила сына литсотрудником в специальный медицинский журнал под названием «В помощь участковому терапевту», где он с успехом подвизался до сих пор. Два его самых убойных материала о столбняке и паховой грыже висели у Владикиной мамаши над кроватью в рамочке под стеклом.
Нина хорошо помнит тот день, когда уехала от Владика, твердо решив никогда больше к нему не возвращаться. Накануне он ненароком проговорился мамаше, что Нина работает на приборах с ионизирующим излучением. Мамаша тут же впала в предкоматозное состояние, и Владик посоветовал Нине принести для нее справку от гинеколога на предмет отсутствия новообразований. Нина решила, что он пошутил, и в свою очередь попросила его, как дипломированного терапевта, популярно объяснить мамаше, что любые новообразования не передаются ни половым и никакими другими путями и что пусть она лучше не каркает, потому что это грешно. Когда же Нина на следующий день переступила порог Владикиной квартиры, из своей комнаты тут же выкатилась сильно ухайдаканная санэпидемиологической службой мамаша и потребовала вышеупомянутую справку. Нина гордо развернулась, хлопнула изо всех сил дверью и уехала домой, даже не объяснившись с Владиком. Он потом еще долго звонил ей, встречал около проходной, возле дома и в метро, умолял простить выжившую из ума женщину, но Нина была непреклонна. По ночам ее тело изнывало без его ласк и поцелуев, но как только она вспоминала стираные деньги и справку от гинеколога, то сразу взбадривалась и мечтала послать Владикиной мамаше в конверте споры сибирской язвы. В конце концов Нина обуздала свое тело, задушила нескромные желания и присоединилась к группе товарищей, утверждавших, что «секса у нас нет». С тех пор она воспылала страшной ненавистью к торту «Наполеон» и заодно к абсолютно неповинному в ее страданиях императору Бонапарту, а литературный сотрудник журнала «В помощь участковому терапевту» по имени Владик исчез из ее жизни навсегда.
Небольшой ресторанчик, куда Тарасов привез Нину, назывался «Медвежья берлога». Она, конечно, никогда не бывала в берлоге, но ей подумалось, что там наверняка именно так: темно и тепло. Администратор провел их к столику, отделенному от остальных какими-то мохнатыми шкурами. На столике, застеленном темно-коричневой скатертью, стояла стилизованная под старинный фонарь настольная лампа, пронзительно белели тарелки, посверкивали тонкостенные фужеры и блестели столовые приборы. Нина опустилась в плетеное кресло с мягкой и коричневой, в тон скатерти, подушкой. Тарасов пробежал глазами меню в кожаной, с тяжелой металлической пряжкой обложке и передал его Нине. Она опустила глаза на мелованный лист и прочитала:
– «Медвежьи почки»… «Медвежьи ушки»… Какой ужас! Я когда-то пила, извините, мочегонное под названием «Медвежьи ушки»! Это, случаем, не оно?
– Конечно, нет! – рассмеялся Тарасов. – На самом деле почки у них свиные, а «Медвежьи ушки» – напиток на брусничной воде с лепестками шиповника.
– Вообще-то брусника… она тоже, знаете ли, того… с теми же свойствами, – заметила Нина и, неприязненно содрогнувшись, ткнула пальцем в меню, напрочь забыв про свои руки забивательницы бетонных свай. – Глядите, а тут еще и «Медвежьи глазки»! Предупреждаю, я не желаю есть ничьи глазки!
– Ниночка! Это же всего лишь десерт! – продолжал улыбаться Тарасов. – Вот увидите: вам понравится! Мы непременно закажем эти «глазки»!
– И что, выходит, что все меню – сплошная туфта?
– Нет. Вверху, видите, «Медвежатина по-таежному»! Говорят, это настоящий медведь!
– Что значит, говорят? Вы что, сами не пробовали?
– Честно говоря, нет. Я вообще не любитель экзотики. Меня в этот ресторанчик однажды привел приятель и накормил хорошей говядиной в пряном соусе. Я и сам, вы уже знаете, могу приготовить мясо, но иногда хочется, чтобы это для тебя сделали другие. В такие моменты я прихожу сюда, особенно когда хочется посидеть в интимной обстановке. – И он многозначительно посмотрел на Нину. – Я и вам закажу то, что нравится мне, если вы, конечно, не пожелаете что-нибудь по собственному выбору.
– Нет уж! Навыбиралась! – Нина захлопнула меню и отдала его Тарасову.
– А что будем пить? – Тарасов опять призвал Нину к ответу.
Она абсолютно не разбиралась в напитках. На праздники в лаборатории Валентина с Фаиной покупали какие-то вина, в названии которых обязательно было слово «монах». Вина всегда были разные, и Нина не переставала удивляться тому, что монахи, оказывается, так слабы на предмет выпивки. И вообще обидно, почему есть вино «Искушение монаха», но нет вина «Искушение инженера-металловеда»… Почему нет напитка под названием «Любимое вино программиста» или «Тайна учителя младших классов»? Однажды после очередного «монаха» ведущий инженер Лактионов долго плевался и сказал, что в следующий раз он сам купит коньяка, и подороже, и за собственные деньги, только чтобы не отравиться как-нибудь ненароком этой бормотухой. На очередной праздник он действительно принес нарядную коричневую бутылку. Нина чуть не задохнулась, хряпнув коньяка тем же макаром, каким глотала любого из «монахов». Витька потом долго отпаивал ее минеральной водой и, хохоча, вытирал ей слезы чистой бязью, только что полученной в хозяйственной части для протирки оптики, но зато на следующий день у Нины абсолютно не болела голова. Попутно она вспомнила еще и Светкину «Царицу Тамару», но сказала почему-то:
– Коньяк.
– У вас есть любимый? – опять спросил Тарасов.
– Пожалуй… «Лотрек»! – гордо выдала Нина. Перед тем как залезть сегодня в «Веге» в толпу у овощного прилавка, она некоторое время была притиснута к винно-водочному отделу. На уровне ее глаз как раз и стояла стройная подарочная бутылка французского коньяка с именем знаменитого импрессиониста и четырехзначным числом в ценнике.
– Никогда не пил, – признался Тарасов и подозвал официанта, наряженного егерем.
Егерь отрицательно и смущенно покачал головой. В их «берлоге» никакие «Лотреки» не водились.
– Может, тогда армянского… пять звездочек? – предложил Михаил Иннокентьевич.
Нине оставалось только снисходительно кивнуть, как гордой царице Тамаре.
Когда принесли так полюбившееся Тарасову мясо в пряном соусе, Нина обрадованно занялась им, потому что можно было наконец молча есть и не изображать из себя раскрепощенную ресторанную женщину. Тарасов и не догадывался, что в то самое время, когда она весело щебетала про «Медвежьи ушки» и коньяк «Лотрек», сердце ее ухало, как колокол, а ладони были липкими и горячими. Все-таки Михаил Иннокентьевич – очень красивый мужчина и, главное, в Нинином вкусе: высокий, с широкими, чуть сутуловатыми плечами, бархатными, как у Владика, глазами и звучным голосом. Нина решила демонстративно выставить ему напоказ свои неухоженные руки. Пусть сразу увидит все ее недостатки и прикинет свои возможности на предмет их приятия. Ей-то он нравится весь и целиком, кроме, конечно, расхваленного мяса. Никакой это и не пряный соус! Обыкновенный кисло-сладкий с черносливом. Нина делает его лучше. Если все пойдет хорошо, то она потом угостит Тарасова… Потом угостит… Ха-ха! Может, ему больше и не захочется с ней встречаться… Надо суметь проявить себя необременительной дамой, но это-то как раз и труднее всего. Русские женщины, к которым Нина себя гордо и по праву причисляла, не умеют подавать себя как легкую закуску. С пряным соусом – это пожалуйста! С горьким перцем – запросто! С уксусом – сколько угодно! И даже с приторно-сладким кремом – это у них не заржавеет! А вот легкие отношения ни она сама и никто из ее подруг и приятельниц строить не умел. Обязательно все в слезах, соплях, на пределе, на надрыве, на валокордине и на операционном столе вживую, без наркоза.
Армянский коньяк в пять звездочек подействовал на Нину до такой степени, что она вдруг зачем-то заговорила об урнах с фамилией «Тарасов». Михаил Иннокентьевич смущенно улыбался и объяснял, что поддался уговорам не очень умного пиарщика и уже испил чашу позора величиной аккурат с урну до дна.
– Может, тогда стоит их убрать? – спросила Нина.
– Что вы, Ниночка! Пусть себе стоят. Во-первых, от них есть реальная польза по сбору мусора, во-вторых, люди им улыбаются, вот совсем как вы; а в-третьих, они все-таки работают на рекламу наших магазинов. Это как… жареные факты в бульварной прессе. Вспомните звезд шоу-бизнеса. С одной стороны, про них пишут сущий бред, что не очень-то им приятно, с другой – именно таким образом и подогревается постоянный интерес к ним публики.
– И вы ради этого интереса даже готовы подписываться под ужасным слоганом про «прикупив даров»?
– Во-первых, под этим перлом нет моей подписи, а во-вторых… вы правы: я подпишусь подо всем, что принесет пользу Светлане и ее бизнесу.
– Неужели это приносит пользу?
– Ну… ей так кажется, а я…
– А вы готовы ради нее на любые жертвы, – подсказала Нина.
– Пожалуй, так… – Тарасов как-то особенно пристально посмотрел ей в глаза, и Нина даже без особой горечи констатировала, что все зря: и «Медвежья берлога», и армянский коньяк с пятью звездочками, и Танькино платье…
Но потом они танцевали медленные танцы, и Нине казалось, что жаркие ладони Тарасова спалят к черту Танькин шифон. Затем ели страшненькие «Медвежьи глазки», которые оказались сливочным суфле с вишенкой в центре, в апельсиновой засахаренной корочке, и запивали их сладким, как зарождающиеся чувства, кофе. Потом снова танцевали. Горячие губы Михаила Иннокентьевича касались Нининого виска, а у нее дрожали колени и вскипал в желудке армянский коньяк.
Уже в машине Тарасов односложно спросил:
– Куда?
Нина ответила абсолютно в стиле русских женщин под кислым соусом:
– А куда вам Светлана Аркадьевна велела меня отвезти?
– Ниночка! Ну зачем вы так? – Михаил Иннокентьевич посмотрел на нее беспомощно, а она пожала плечами.
Тарасов стукнул кулаком по приборной панели, но не сильно: все-таки машина дорогая. Нине стало противно оттого, что в голову ей лезут дурацкие мысли. Надо бы просто обнять его и прижаться щекой к его щеке. Она повернулась к нему как раз в тот момент, когда Михаил Иннокентьевич, очевидно, подумал примерно о том же самом, и встретились они отнюдь не щеками, а самыми что ни на есть губами. Поцелуи владельца сети магазинов «Вега» были так же хороши, как и литсотрудника журнала «В помощь участковому терапевту», который нет-нет да и приходил к Нине во снах.
– В Светланину постель я не поеду, – оторвавшись от Тарасова, заявила Нина.
– Я так и думал, – согласно кивнул Михаил Иннокентьевич и вставил ключ в замок зажигания.
Всю дорогу молчали. Нина никак не могла понять, рада она тому, что с ней происходит, или нет. Если бы они просто так, случайно, познакомились с Тарасовым, то Нина, безусловно, была бы счастлива. Но все дело было в Светке, которая, грубо говоря, просто подложила подругу своему мужу. Это все портило и было той самой знаменитой ложкой дегтя.
Квартира, куда Тарасов привез Нину, находилась в центре Питера, на улице Марата, в старом доме, и была однокомнатной. Уже в прихожей Нина поняла, что не отказалась бы тут пожить. Стены были оклеены бумажными обоями любимого ею медово-золотистого цвета. Около строгого квадратного зеркала в тонкой коричневой раме висел не менее строгих форм светильник, под ним стоял маленький столик, тоже коричневый, заваленный всякой мелочью: ключами, визитками, зажигалками и начатыми пачками сигарет. Все, как в квартирах обыкновенных питерских обывателей. Только не видно вешалки со смятыми пальтушками, куртенками и облезлыми шубейками времен Первой мировой, которые обожали хранить жители северной столицы на случай облавы, наводнения или блокады. Наверняка, за какой-нибудь из дверей, выходящих в прихожую, находится гардеробная, которая и существует для того, чтобы отличать от простых граждан – граждан непростых, хотя и умело маскирующихся. Интересно, предложит ли Тарасов Нине тапочки? Или стоит снять Лялькины босоножки и шлепать босиком?
– Это мое личное жилище, – сказал Михаил Иннокентьевич, щелкнув выключателем в комнате и не предложив Нине переобуться, что ей очень понравилось. – Здесь никого, кроме меня, не бывает.
– Свежо преданьеце, да верится с трудом, – отреагировала Нина и, тут же пожалев о своих словах, поспешила добавить: – Хотя… мне до этого нет никакого дела.
Тарасов ничего не сказал, но почему-то посмотрел на нее с иронией.
– Кофе? Чаю? – спросил он.
– Кофе, – ответила Нина.
Ей после ресторана и «Медвежьих глазок» не хотелось вообще ничего, но она подумала, что по протоколу подобных встреч, пожалуй, полагается выпить чашечку кофе. Тарасов ушел на кухню, а она огляделась и поняла, что абсолютно обезоружена. Михаил Иннокентьевич был ее человеком! Он обставил квартиру так, как обставила бы свою Нина, если бы жила одна и имела деньги. Ничего офисного: белого, металлического, встроенного и утопленного. Все традиционно и элегантно. Нина любила темные и тяжелые шторы, которыми легко отгородиться от внешнего мира, и у Тарасова были как раз такие: однотонные, темно-зеленые, в мягких уютных складках. В тон им, но посветлее, были подобраны обои с едва заметными матовыми полосками. Мебель тоже была тяжелая, сочно-коричневая, много книг за стеклами шкафов. Вместо так модной ныне скользкой и холодной кожи, диван и кресла были обтянуты велюром, тоже зеленого цвета, на тон темнее, чем шторы. На низеньком столике, заваленном журналами и книгами, в коричневой рамочке стояла фотография симпатичного молодого человека с такими же, как у Тарасова, бархатными глазами.
– Это Пашка, сын, – кивнул на фотографию Михаил Иннокентьевич и поставил на столик лакированный черный поднос с двумя чашечками, тускло-серебряной туркой и вазочкой с печеньем.
– Милый у вас Пашка, – откликнулась Нина.
– Да, хороший парень. Но и ваша Ляля – красавица. Такая же, как вы…
Нина тут же хотела сказать, что она никакая не красавица, и даже предъявить для доказательства доярочьи руки, но вовремя одернула себя и ответила:
– Я думаю, что Лялька гораздо лучше… – и чуть не добавила: «Потому что моложе»…
– Лучше не бывает, – еле слышно сказал Тарасов, и Нина почувствовала, как уходит из-под ног пол, устланный темным и мягким ковром. Она вынуждена была опереться на руку стоящего рядом Михаила Иннокентьевича, и горячий кофе в чашечках из тонкого фарфора остался нетронутым.
Пальцы Тарасова оказались не только ласковыми, но и очень ловкими. Они мгновенно справились с многочисленными пуговками Танькиного шифонового платья, и Нина послала мысленный привет с благодарностями Ляльке, заставившей ее переодеть выцветший бюстгальтер и пенсионного фасона трусы в цветочек.
Поскольку спальни в квартире Тарасова не было, а диван, не готовый к приему гостей, стоял еще по стойке «смирно!», все происходило прямо на пушистом, в петельках, ковре. Михаил Иннокентьевич Тарасов, депутат, бизнесмен и красивый мужчина, действовал очень умело. Он словно пил Нину, как дорогое вино, смакуя и наслаждаясь букетом. Подобное не практиковал даже для своего здоровья Владик, потому что, возможно, это было и не полезно, так же, как, к примеру, не полезна дорогущая копченая колбаса, которой все равно очень хочется. Тарасов довел Нину до исступления. Ей стало казаться, что если процесс наконец не подойдет к стадии логического завершения, то она взорвется со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде разлетевшихся по всей комнате ошметков ее измочаленной плоти. К чести депутата и бизнесмена надо отметить, что процесс до завершения все-таки дошел.
– Тебе было хорошо? – гостеприимно осведомился вежливый Михаил Иннокентьевич и по-отечески поцеловал Нину в висок.
– Пожалуй, – ответила она, поднялась с ковра и залпом проглотила остывший кофе и затолкала в рот сразу два печенья. Депутат умел заставить электорат работать с огоньком и до нагула волчьего аппетита.
Пока Нина отходила от процесса любви под струями душа, в ее мозгу полным ходом шел процесс мыслительный. «О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья…» дух?…или не дух? Какой кошмар! Она забыла уже ставшие хрестоматийными строки! Вот что значит читать одни женские романы и детективы! Надо перечитать Пушкина. Или не Пушкина? Ужас!! Похоже, в ее мозгу полным ходом идет дегенеративный процесс! Нина решила срочно вспомнить продукты распада при охлаждении углеродистой легированной стали с высоких температур. Все эти мартенситы, трооститы вспомнились мгновенно. Значит, еще не все потеряно! Профессиональные знания не пострадали, но Пушкина перечитать все равно не помешает!
Нина удивилась, что в чужой ванной ее почему-то понесло на Пушкина с мартенситом. Ах, да! На самом-то деле она размышляла о Тарасове. Казалось бы, после Владика ее трудно было чем-то удивить, а вот поди ж ты! Удивил, Михаил Иннокентьевич! Нина вдруг почувствовала, что желает немедленного повторения того, что с ней происходило, но на другом, более осмысленном уровне. Она сейчас была, что называется, на новенького, а теперь есть смысл подключить к делу и свои знания предмета, которыми ее вооружил несостоявшийся участковый терапевт. Нина наскоро смыла душистую пену, вытерлась огромным мягким полотенцем и выскользнула из ванной в чем мать родила. Тарасов понял ее сразу, тем более что диван уже был раздвинут и на нем снежно белело постельное белье с прошивками ришелье. И все повторилось. Эти два тела подходили друг другу, как две половинки неровно разрезанного яблока: выступ к впадине, выпуклость к вогнутости, зазубренность к щербинке.
Утром Михаил Иннокентьевич Тарасов застегнул на шее Нины Николаевны Муромцевой тонкую золотую цепочку с бриллиантовой капелькой. На ней было Танькино лиловое платье, новое и купленное не на вещевом рынке, а в каком-то дорогом бутике. Нина, стараясь не уронить марку легкой женщины, изо всех сил держала себя в доярочьих руках, чтобы ненароком не сорвать подарок и не бросить его Тарасову в лицо со словами: «Я не из тех, которые продаются!»
Когда она проходила сквозь вертушку проходной «Петростали», то в очередной раз подумала, что, оказывается, в слюнявых розовых романах иногда пишут правду. И никто не виноват, что некоторые женщины так правильно переходят дорогу, что их не сбивают «Мерседесы» и не обрызгивают прочие навороченные иномарки. На лестнице по пути в родную лабораторию она сняла цепочку с бриллиантовой капелькой и сунула ее в боковой кармашек сумки, подальше от цепких глаз Галины Андреевны Голощекиной.
Бывшая серая троечница Светка Белова и нынешняя удачливая бизнесменша Светлана Аркадьевна Тарасова держала в руках двойной листок мерзкой газетенки «Будни нашего микрорайона» и исходила ненавистью к ее главному редактору и своему главному конкуренту Леониду Геннадьевичу Волосову. Волосов тоже имел сеть продуктовых магазинов под общим фирменным названием «Солнышко». Он намеревался открыть новый магазин именно в том месте, где раньше его успела построить свой магазин Светлана. Простить это чете Тарасовых он не мог и после нескольких мелких уколов и смехотворных наскоков в стиле классической Моськи пустил в ход довольно-таки тяжелую артиллерию. На первой полосе своей газеты он поместил ярко-бордовым цветом набранную передовицу следующего содержания:
«Уважаемые земляки!
С целью уточнения законности использования земельного участка между домами № 45 и 47 по Западной улице мною был направлен запрос в Комитет по градостроительству и архитектуре администрации г. Санкт-Петербурга. Из полученного ответа (помещается ниже) совершенно очевидно, что по генплану г. Санкт-Петербурга данный земельный участок должен быть зеленой зоной, то есть местом размещения парка, сквера и т. п. Застройка этого участка является реализацией больших коммерческих претензий фирмы „Вега“ и ее владельца г. Тарасова М.И. Общественные обсуждения по данному вопросу проведены с грубыми нарушениями и фактически сфальсифицированы…»
Передовица насчитывала еще три абзаца, а в конце действительно прилагалось письмо из Комитета по градостроительству, пестреющее номерами решений и распоряжений администрации Санкт-Петербурга, которыми грубо пренебрегла фирма «Вега». Ежу понятно, что рушить уже построенный и во всю функционирующий магазин никто не будет, поэтому Волосов имел явно иные намерения. Хорошо бы выяснить, на что он претендует. Кому поручить? Мишке нельзя и бесполезно. Волосов его быстро собьет с панталыку и обведет вокруг пальца. Ленька – мужик тертый и хваткий. Он проморгал участок возможной застройки только потому, что переживал в тот ответственный момент самые медовые дни романа с начинающей, но уже приобретшей определенную известность питерской моделью Сабиной, и по причине понятной размягченности организма утратил свою звериную бдительность. Светлана знала эту Сабину, которая соорудила себе имя из собственной фамилии Собина. Ничего себе деваха, длинноногая! Из-за такой можно и слететь с копыт. Светлана вспомнила, как два года назад сама слетела…
Она тогда зашла в один продуктовый магазин, который намеревалась выкупить у муниципалитета. Морщась от едучих паров рассыпанной по углам торгового зала хлорки, которая все равно не смогла перебить приторного запаха застарелой тухлятины, Светлана застыла у прилавка мясного отдела. Нарубленные куски мяса из жестяного лотка выгружал в холодильник витрины мужчина ее мечты. На самом деле Светлана даже и не предполагала, что у нее существует какая-то мечта в мужском обличье. Они неплохо жили с Тарасовым, дополняя друг друга: Мишка – интеллигентный, начитанный и деликатный, а Светлана – темпераментна, напориста и деловита. И вот нате вам: мясник-мечта в окровавленном фартуке! В общем-то, ничего особенного в нем не было. Мишка, пожалуй, был даже интереснее, но Светлана всем своим женским нутром уже прочувствовала мясника. Это он! Тот самый, за которым на край света, в разделочную, в подсобку, в холодильник к говяжьим и свиным тушам… Ростом он был пониже Тарасова, но шире в плечах и мускулистей. Распахнутый ворот грязноватой рубашки обнажал крепкую бычью шею и грудь, поросшую курчавым волосом. Сильные руки с большими ладонями тоже покрывала густая темная поросль. Лицо было выразительным, с крупными, но правильными чертами, сочными яркими губами и чуть удлиненными к вискам карими глазами. Мишка тоже славился карими глазами, но мягкими, бархатными, обволакивающими. Мясницкие же очи были бездонными, засасывающими, колдовскими.
Светлана Аркадьевна, с трудом очнувшись от наваждения, подошла к прилавку и хрипловато обратилась к мяснику:
– Молодой человек…
Он, конечно, на молодого уже не очень тянул, поскольку, скорее всего, был Светланиным ровесником, но к продавцам даже пенсионного возраста почему-то обращаются «девушка» и «молодой человек». «Молодой человек» поднял глаза от мяса на крутую бизнесменшу, и ее окатило такой горячей волной, хоть криком кричи. Светлана Аркадьевна, разумеется, кричать не стала. Она подала «молодому человеку» свою серебристую визитку и еще более хрипло сказала:
– Я ищу рубщика мяса в свой магазин. Получать будете больше.
Намеренно коснувшись его руки своими холеными пальцами, она тут же развернулась спиной к прилавку и, не оглядываясь, пошла к выходу, забыв о том, что собиралась переговорить с директором магазина. Его взгляд жег ей затылок, но она не обернулась. Нельзя. Или он придет сам, или он не то, что она о нем подумала, и тогда ничего не надо. С нее и Мишки будет довольно.
Он пришел. Через неделю. Когда Светлана Аркадьевна и ждать-то уже перестала. Ей хотелось немедленно подняться из-за стола ему навстречу и броситься на шею, но она неимоверным усилием воли заставила себя сидеть.
Мясник встал около стола, ничего не говоря и разглядывая Светлану своими огненными глазами. Он был очень хорош: в черных узких джинсах и светло-бежевом тонком джемпере, на фоне которого здорово выигрывала смуглая кожа. Слегка волнистые волосы, черные, с редкими серебринками седины, были зачесаны назад и открывали лоб с одной глубокой морщиной, похожей на знаменитую чайку с занавеса МХАТа.
– Я вас слушаю, – с трудом разлепив губы, сказала бизнесвумен.
Он все так же молча положил на стол ее визитку.
– Да, как же… как же… припоминаю. Вы, кажется, рубщик мяса? – Она вынуждена была заглянуть в его глаза, и опять горячая волна окатила ее.
Мясник кивнул. Светлане вдруг подумалось, что он немой. Эдакий рубщик Герасим. Не подарить ли ему кумачовую рубашку и собачку испанской породы? Она неожиданно фыркнула, не сумев сдержать улыбку, и ей вдруг стало легко-легко. Она закинула голову назад и засмеялась заливисто и безудержно, как не смеялась уже давно, целиком занятая своим нелегким бизнесом. Удивленный «Герасим» с минуту глупо пялился на нее, а потом улыбнулся так широко и красиво, что Светлана Аркадьевна подумала, что если даже выяснится, что у него вставной глаз и протез вместо правой ноги, то она все равно будет его любить преданно и нежно.
Любовь случилась, но не сразу. Мясник, который оказался абсолютно здоровым и нормально говорящим мужчиной по имени Борис Мирзоев, сначала делал вид, что не замечает пламенных взглядов хозяйки магазина. А Светлане хотелось, чтобы «он сам пришел». И наконец «он пришел», хотя номинально пришла все-таки она. Однажды она искала по всему магазину грузчика Вовика, отвратительного пьянчужку, чтобы забрать у него накладные и заодно выгнать его в три шеи из магазина. Она заглянула в одну из подсобок и вместо Вовика обнаружила там Бориса, который мыл руки, собираясь домой. Светлана спросила про Вовика. Борис кивнул за стеллаж с хлебными ящиками. Она заглянула за ящики и увидела на полу грузчика, разметавшегося во сне невинным младенцем. Его рабочая куртка завернулась за спину, и до карманов, в которых могли находиться накладные, Светлане было не добраться. Она попросила Бориса помочь ей перевернуть не реагирующего на пинки и тычки Вовика, и именно на теле пьянющего грузчика впервые встретились их руки. Обоих обожгло огнем. И Светлана Аркадьевна, и Борис испуганно отпрянули, будто впервые коснувшиеся друг друга восьмиклассники. Это обоюдное движение к отступлению было так красноречиво, так понятно обеим сторонам, что стало глупо делать вид, будто между ними ничего не происходит. Рубщик мяса Борис обошел хрюкающего во сне Вовика и запечатлел на устах Светланы Аркадьевны такой страстный поцелуй, что она похвалила себя за то, что все сделала правильно, а грузчика Вовика за то, что он так вовремя напился. Она даже решила не выгонять его из магазина, а считать счастливым талисманом фирмы «Вега».
Потом Борис говорил ей, что понял все, еще находясь за прилавком посыпанного хлоркой магазина. Ему хотелось тогда прийти к ней сразу, на следующий же день, но протянул неделю, потому что чувствовал: все мосты за собой стоит сжечь. На сжигание мостов как раз и ушла неделя. Светлана никогда не спрашивала, что представляли собой эти мосты, а Борис никогда ничего не спрашивал про Тарасова. Такова была их молчаливая обоюдная договоренность.
– А почему ты так долго не появлялся в моем магазине? – спросила его Светлана.
– Не знаю… Трусил, наверно, – честно признался Борис. – Вдруг ты откажешься, а за моей спиной уже много чего порушено… Что тогда делать?
Светлана Аркадьевна, счастливо улыбаясь, целовала любимое лицо рубщика мяса и терзалась угрызениями совести в отношении обросшего рогами Тарасова.
С Мишей Тарасовым она познакомилась, когда училась в металлургическом техникуме. Зачем она там училась, трудно сказать. Мама посоветовала туда поступить – она и поступила: списала у подружки экзаменационную работу по математике, с диктантом справилась сама и была зачислена на первый курс одна, без подружки, которая сделала в диктанте двадцать восемь ошибок. Конечно, металлургом Света никогда и не мечтала стать. Более того, почти до самого последнего курса она даже не представляла, кто они такие, эти металлурги. Зачеты и экзамены Света Белова сдавала кое-как: что-то по-прежнему очень ловко списывала, что-то заучивала наизусть, как стихотворение, а кое-что преподаватели-мужчины ей прощали ввиду ее необыкновенной блондинистости и невинности больших голубых стрекозиных глаз. Чертежи и курсовые ей чертили и рассчитывали однокурсники за прогулки при луне и невинные поцелуи, поскольку такой сексуальной просвещенности, как нынче, в то время в стране еще не наблюдалось. Все время, свободное от посещения занятий, списывания и вызубривания названий продуктов фазовых превращений диаграммы «железо – углерод», энергичная и деятельная Света Белова посвящала танцам, кино, болтовне с подружками и свиданиям с теми, кто не чертил ей чертежей. Целоваться с ними было гораздо приятнее, поскольку ее ощущения усугублялись гордым чувством осознания полного своего бескорыстия. Когда Света получила диплом и прочитала, что у нее теперь есть специальность под названием «Обработка металлов давлением», то искренне удивилась этому. Она сразу после защиты диплома вышла замуж за Мишу Тарасова, который окончил тот же техникум двумя годами раньше. К тому времени он уже учился на втором курсе заочного института по той же специальности и даже работал в кузнечном цехе уже не раз помянутой нами «Петростали», которая в советское время носила совершенно другое название. Свете завидовали все девчонки их техникума, потому что и в молодости Михаил Тарасов был парнем видным, умным, интеллигентным, сильным и спортивным. Редкое сочетание в одном человеке. Поскольку Свете Беловой так необыкновенно повезло, она решила закрепить успех и тут же родила Павлика. После того как сыну исполнился год, выйти на работу муж ей не позволил. Он видел предназначение женщины в том, чтобы воспитывать детей, а не давить металл, с чем вполне могут справиться мускулистые мужчины. Света воспитывала Павлика, который в ее воспитании практически не нуждался, поскольку воспитывался сам, никому из взрослых не досаждая, и отчаянно скучала. Она ждала Мишу с работы или из института, рассчитывая на его бурный натиск, порыв и страстные знойные объятия изголодавшегося за день по женщине мужчины, а домой являлся не буревестник, который «жаждет бури», а уставший и заморенный «глупый пингвин», который «робко прячет»… или «гагара», которой «недоступно наслажденье битвой жизни»… «Пингвин» пару часов тетешкался с сыном, смотрел программу «Время», а в постели долго и нудно перецеловывал каждый Светин пальчик и каждую прядку ее волос. Нет, надо отдать «пингвину» должное, жена в конце концов получала то, о чем мечтала весь день и для чего ложилась с мужем в постель, но до этого она успевала раз пять незаметно зевнуть, подумать о том, что неплохо бы купить новую люстру и разобраться в свалке на шкафу.
